Текст книги "Ленка-пенка (СИ)"

Автор книги: Сергей Арсеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 4

Ох, вроде успела. Всего шесть человек в очереди. Нет, ну дедушка Кондрат совсем спятил. Погнал меня на ночь глядя в магазин. До закрытия булочной всего полчаса осталось, как я чуть ли не бегом примчалась туда. Зачем? За хлебом, конечно.

Что, думаете у нас хлеба дома нет? Как бы ни так! У нас хлеба почти целая буханка в хлебнице валяется. У папы карточка служащего, а у меня детская. Нам с ним на двоих килограмм хлеба в день полагается. Но нам столько не нужно, мы столько не съедаем. Потому и отовариваем хлебные карточки через день. Смысл какой деньги тратить, чтобы потом заплесневевший хлеб выбрасывать на помойку?

Но сегодня дедушка Кондрат к нам в гости приехал. Приехал —и сразу скандал учинил. Как же так, да почему, да как вы так можете! Ужас. И всё это из-за того, что мы хлеб не весь выкупаем из того, что положено нам. Говорит, весь обязательно выкупать нужно, а потом сушить лишний. Он все голодный восемнадцатый год забыть не может никак.

У нас в городе ещё в конце июля карточки на продукты ввели. Впрочем, не только у нас. Война всё же. Никак не прогонят наши фашистов. Во многих крупных городах продукты теперь по карточкам распределяют, даже в Москве. Чтобы со спекулянтами проще было бороться. Так мне папа объяснил.

И карточки не только на хлеб. На многие другие продукты тоже ввели карточки. На мясо, на крупу, на сахар —на всё это ввели карточки. Кстати, насчёт сахара. У нас от августовской нормы ещё полкило сахара не отоварено. На двоих с папой, понятно. А сахар дома есть.

Хм, а если не хлеб купить, а сухари сладкие, а? Действительно, чем хлеб сушить, можно готовые, фабричные сухари взять. Едва ли мы дома лучше сделаем. Правда, за сухари вырежут не только из хлебной карточки, но и из сахарной, но это не важно. Сахара у нас много, килограмма три ещё есть. Вот, и очередь как раз моя…

– …Кондрат Степанович, да не может того быть! Не может!

– Ага, «не может». Петь, германец позавчера Новгород взял. Новгород! А сколь от Новгорода до Питера дороги, а? Молчишь? То-то.

– А всё одно. Не бывать Ленинграду под немцами. Не бывать!

– Оно так. Но ты о дочке подумай. Новые бомбёжки могут быть. Пока наши не отгонят их, налететь на город ещё пару раз смогут. Зачем рисковать?

– Нда. Ленку жаль, конечно. Она-то и вовсе ни при чём тут. А что ж делать-то?

– Эвакуироваться тебе с Ленкой нужно, вот что.

– Куда? У нас же нет никого. Только моя мама, но она в деревне под Смоленском живёт. Туда уж совсем глупо эвакуироваться.

– Это да.

– И вас с Татьяной Фёдоровной как мы бросим? Вы же одни пропадёте. Опять же, Маринка скоро приедет. Приедет —а нас нет. Где искать будет?

– Ну, Маринка, положим, и у нас поживёт. А вы с Ленкой как обустроитесь, так письмо напишете. Она к вам и приедет. Если надо будет. Или вы вернётесь обратно. Как, а?

– Нет. Не хочу. Тут у меня работа, мастерская. А приедешь куда —ни жилья, ни денег, ни работы. Куда я там, на незнакомом месте, да с больной ногой, да ещё и с ребёнком?

– Как знаешь, Петь. Вот случится что с Ленкой —сам всю жизнь мучиться будешь потом.

– Да что случится-то? Даже если и будет налёт, ничего страшного. Опять спустимся в бомбоубежище, переждём

– Верно, пап, —влезаю я в разговор. —Не нужно никуда уезжать. У меня тут подруги, школа.

– Цыть, пигалица! От горшка два вершка, а лезет. Мозгов меньше, чем у курицы.

– Ну, деда!

– Что «деда». Ты чего принесла? Вот чего ты принесла, а? Тебя за чем посылали?

– За хлебом.

– А ты что принесла?

– Сухарики.

– «Сухарики». Бестолочь.

– У нас ведь есть хлеб. Завтра ещё куплю.

– Балда. Сходи на кухню, чайник поставь. Давай-давай, иди, не кривись…

По закону подлости мерзкие братья Кругловы, конечно же, были на кухне. Они сидели у своего кухонного стола и вдвоём лопали яичницу прямо со сковороды, поставив ту между собой. А стол у них стоит сразу возле раковины. Чудненько.

Я взяла наш зелёный чайник, подошла к раковине и включила воду на всю мощность. А потом подставила чайник так, чтобы все брызги полетели на братьев и на их яичницу. Полюбовавшись на мокрые головы и рубашки вскочивших братьев и на плавающие в сковороде остатки их яичницы, я невинным голосом сказала: «Простите, пожалуйста, мальчики. Я случайно». Наполнив чайник, поставила его на плиту и, с чувством честно выполненного долга, вернулась в нашу комнату.

Папа и дедушка Кондрат всё спорили о том, нужно ли ехать в эвакуацию или нет, а я взяла с полочки книгу Гайдара «Тимур и его команда», включила лампу на своём письменном столе и села читать. Зачитавшись, забыла обо всём на свете. И тут раздался стук в дверь и голос тёти Шуры, мамы Кругловых, произнёс из коридора: «Соседи, а у вас чайник пустой на плите стоит!»

Бросив книгу, бегом кинулась на кухню. Ну, так и есть. Так и есть! Наверняка ведь работа кого-то из Кругловых. После моего ухода они почти всю воду из чайника слили, да так на огонь и поставили. Вот свиньи!..

Глава 5

Класс заполнился почти полностью. Нас тут 24 человека. Вот только это сводный класс. Все четыре года, что я училась в школе, я всегда была в классе «А». Сначала в 1-А, потом во 2-А и так далее. А теперь вот буду ходить просто в 5 класс. Без буквы. 5-А и 5-Б слили в один. Не знаю, где все остальные ребята. Может, уехали из города, а может и дома сидят. Моя мама тоже вчера долго думала, отпускать ли меня в школу или нет. Тревога так и витает в воздухе.

Мы все очень внимательно следим за любыми вестями с фронта. Фашисты уже совсем близко. Вчера мама вернулась с работы и рассказала, что немцы захватили какую-то важную железнодорожную станцию и теперь уехать из Ленинграда по железной дороге невозможно.

Да, мама же вернулась! Она ещё двадцатого августа вернулась, с утра. Грязная, голодная. И страшно усталая. Мама как приехала, так сразу пошла в баню. Очень хотела помыться, больше месяца не мылась. И я с ней пошла за компанию. И хорошо, что пошла. Мама была такая уставшая, что несколько раз едва не заснула прямо в бане. Мне её постоянно приходилось теребить, чтобы она взбодрилась. А когда домой вернулись, так она и есть не смогла —заснула прямо в одежде. Я тогда её кое-как раздела и уложила нормально.

А мама до самого следующего утра проспала. Не проснулась, даже когда папа с работы вернулся. Утром же встала в пять часов. Голодная-голодная. Я с вечера куриного супа сварила полную кастрюлю. Думала, маму ужином покормить. А она не проснулась. Мы с папой вдвоём ужинали. И после нас там ещё много больше половины кастрюли оставалось. Когда же я встала с утра, то оказалось, что супа больше нет. Совсем нет. Мама его весь съела, причём холодный. Прямо из кастрюли. Вот как проголодалась!

Мама такие ужасы про эту свою поездку рассказала! Оказывается, когда они там рыли противотанковые рвы, их несколько раз бомбили фашисты. Они разбегались, прятались, но всё равно у них были раненые и даже убитые. А одной тёте, которая уборщицей работает в мамином кинотеатре, бомбой оторвало руку по локоть. Ужас. Хорошо ещё, что в маму не попали.

А ещё мама рассказала, что в самом конце её фашисты чуть было в плен не захватили! Они ночевали в деревне в каком-то большом сарае, который мама считала бывшей колхозной конюшней. И как-то в середине ночи прибежал их старший, который командовал на рытье рвов, и закричал, чтобы все немедленно вставали и уходили. Потому что сейчас в деревню войдут немцы. Мамин отряд тогда шёл всю ночь и половину дня, пока к железной дороге не вышли. И шли очень быстро, чуть ли не бегом. А если кто не мог так быстро идти, то его не ждали. Но мама смогла. Дошла. Потом их посадили в поезд и привезли в Ленинград. Только ехала мама обратно в товарном вагоне. В общем, приключений у мамы от этой поездки уже на небольшую книжку наберётся. И я очень рада, что для неё всё закончилось хорошо.

Ой, что-то я совсем замечталась. Мария Кузьминична уже расписание уроков на доске написала. Надо переписать. Сашка вон, вижу, строчит изо всех сил. Он на соседнем ряду со мной сидит, на одну парту впереди. Чёрт. Теперь мы с Сашкой, получается, одноклассники. Раньше-то он всегда в классе «Б» учился и в школе мы с ним почти не пересекались. А теперь вместе учиться станем. Вот гадство! Мало мне дома его выходки терпеть, так теперь он ещё и в школе меня доставать будет.

Но переписать расписание я не успела. Едва начала писать уроки на среду, как ожила висящая на стене класса чёрная тарелка, которая хриплым мужским голосом сказала: «Внимание, внимание! Говорит штаб противовоздушной обороны. Воздушная тревога! Воздушная тревога!»…

Не получилось у нас 1 сентября нормальных занятий. Мы четыре часа в подвале школы просидели. Слышали вой сирен на улице, выстрелы зенитных пушек. Но взрывов не было. Либо всех фашистов наши сбили, либо взрывы были очень далеко от нас.

Было тесно, в подвале воняло старой пылью и кошками. Писать негде. Да и темно там писать —всего две тусклых лампочки на весь подвал. Чтобы хоть как-то с пользой время использовать, учителя пытались вести такие уроки, на которых писать не обязательно. У нас был длинный-предлинный урок истории. А рядом с нами сидел 6-й класс (тоже сводный, как и мы), так у них ботаника шла. Поэтому одним ухом я слушала про Киевскую Русь, а другим —про соцветия, корневища и полевых вредителей. В голове в результате получилась полная каша.

Потом учителя выдохлись, и мы стали сидеть уже просто так. Ждали отбоя тревоги. Начались разговоры. Конечно, в основном про войну. Напротив меня на лавочке сидела директор нашей школы, Алевтина Васильевна, бородатый преподаватель физики (не знаю, как зовут его) и секретарша из школьной канцелярии. Из их разговоров я узнала, что с завтрашнего дня, то есть со второго сентября, в городе снижается хлебная норма. Теперь мне по детской карточке полагалось 300 граммов хлеба в день, а маме и папе с их карточками служащих по 400.

Я сидела молча и также узнала ещё, что для компенсации снижения хлебной нормы принято решение увеличить нормы по сахару и жирам. По сахару и жирам у нас теперь норма выше, чем в любом другом советском городе. Даже выше, чем в Москве!

Ну, вот и отлично! Не больно-то мне этот хлеб и нужен. Триста грамм в день для меня вполне достаточно. Да я и столько-то не съем. Зато конфет больше будет! Идея снизить норму по хлебу и одновременно поднять по сахару мне очень понравилась. Всегда бы так.

Наконец, дали отбой тревоги. Учиться уже всё равно было поздно, так что нас по домам распустили. Я только на минуточку в класс забежала, дописать расписание уроков. Потому что Сашка списать всё равно не даст. Да и не стану я у него просить ни за что.

Вернувшись домой, нашла на столе записку от папы, который приходил обедать. Он просит меня сходить в магазин и выкупить всю крупу, которая нам полагалась в сентябре. На троих это было чуть больше трёх килограммов. Лучше брать пшено. Или макароны. В общем, на моё усмотрение. Потому что по городу ползут какие-то непонятные слухи и папа опасается, что могут быть перебои со снабжением. А самому папе по магазинам некогда ходить, у него заказ срочный. К записке прилагалась ещё и десятирублёвая бумажка.

Хорошо, мне не трудно. Сунула деньги в кошелёк, вытащила из тумбочки сетку, и пошла в магазин. Так что мне купить? Пшено или макароны? Макароны или пшено? И то и то люблю. Ладно, на месте решим. Может, нет сейчас в продаже того или иного. Вот и решать не придётся. Возьму то, что будет.

Пришла в гастроном. Он от нас недалеко, всего через один дом. Пришла, и стала удивлённо озираться по сторонам. Таким я наш гастроном ещё не видела. Макарон не было. И пшена не было. Вообще ничего не было. Совсем ничего. Только покупатели, которые так же, как и я, с изумлением оглядывали абсолютно пустые полки…

Глава 6

Солнышко светит. Какая погода ужасная сегодня! Говорят, по приметам сентябрь в этом году вообще очень тёплым будет. И солнечным, что для Ленинграда необычно. Если бы не война, так я бы этому только радовалась. Но сейчас… С некоторых пор я перестала радоваться яркому солнцу в голубом небе.

Чистое, безоблачное небо —это очень плохо. Это значит, что фашистам будет удобнее бомбить наш город. Как бы я хотела, чтобы сейчас небо плотно затянулось тучами, и пошёл бы долгий-предолгий нудный дождь. И им сверху стало бы не видно, куда бросать свои бомбы.

Мама вчера на чердаке дежурила. Мы с папой по тревоге ушли в бомбоубежище, а мама наоборот, поднялась на чердак. Она потом рассказала, что там было очень страшно. Сирены воют, зенитки стреляют, самолёты ревут. С чердака мама видела, как вниз летят бомбы. А мы с папой в бомбоубежище один раз почувствовали, как колыхнулась земля. Это где-то недалеко бомба взорвалась. А ещё мама видела, как наши одного фашиста сбили. Как он упал, мама не видела, но как горящий самолёт нёсся к земле, заметила.

Сашка, дурень, всё рвался тоже на чердак идти. Но его тётя Шура не пустила. И правильно! Нечего ему там делать. Кстати, а где он? Всё ещё идёт?

Оглянулась, и увидела, что действительно, идёт позади меня метрах в двадцати. От самой школы идёт. Вот, паразит! И чего прицепился? Нет, понятно, что раз нам в одну квартиру, то и идти мы должны одной дорогой из школы. Только мне это совсем не нравится. Ну, неприятно мне, когда он рядом. Постоянно в напряжении и очередной пакости ожидаешь.

Ой, и тут раскопали! Ну и дела. У нас окопы прямо на улицах роют. Доты на перекрёстках строятся. И маму опять мобилизовали рыть окопы. Она на работу теперь не ходит, окопы копает. Бедная мамочка, она так устаёт. Но кому-то нужно эти окопы копать, верно? Они же сами не выкопаются. Папа не может. Из меня копатель тоже никакой. Вот мама и копает. Не одна, конечно. Я ходила к ней, видела всё. В основном женщины копают. Ещё старички и школьники. Из нашей школы тоже все классы, начиная с седьмого, отправили копать. Город к уличным боям готовится.

Раньше я как-то не задумывалась над тем, какое это страшное словосочетание —«уличные бои». Но теперь как представлю, что бой может случиться прямо у меня дома —мне страшно становится. Чтобы ко мне домой, прямо ко мне в комнату, пришли фашисты? У меня это в голове не укладывается. А ведь такое было уже. В городе много беженцев. И в бомбоубежище я встречаю их иногда. Ужасные вещи рассказывают. В Могилёве были сильные уличные бои. И в Новгороде. И в Таллине. Сколько же там простых жителей погибло? Страшно представить. А ещё говорят, что фашисты расстреливают пленных коммунистов и комсомольцев.

Сашка! Ну, как же надоел он! Идёт и идёт за мной. И не обгоняет и не отстаёт. Всё, надоело мне это. Я подошла к краю недавно вырытого окопа и остановилась. Вот, буду тут стоять, пока он не уйдёт. Мимо меня, цокая каблучками, прошла в сторону трамвайной остановки тётя Вера, в нашем подъезде на первом этаже живёт. Она недавно к нам переехала, в прошлом сентябре. Где жила раньше, я не знаю, а в сентябре она вышла замуж за дядю Сашу с первого этажа и переехала к нему. Помню, какая весёлая свадьба была у них! Столы прямо во двор выносили, не помещались все в квартире. А скоро у тёти Веры будет ребёночек. Живот уже очень сильно выпирает.

Сашка. Подошёл и встал рядом со мной. Стоит. И я стою. И он стоит. Так и стоим рядом. Молча. В пустой окоп смотрим. Ну что он привязался ко мне? Неужели настолько сложно оставить человека в покое? Какой же он мерзкий тип!

Тут раздался какой-то странный не то свист, не то вой. Потом земля у меня под ногами вздрогнула, а по ушам ударил чудовищный грохот. Ничего не понимая, оглядываюсь вокруг. Что это было? Сашка рядом со мной также бестолково вертит головой. Он тоже ничего не понимает. И снова такой же свист, грохот, а на трамвайной остановке, прямо среди людей, поднимается фонтан земли. Взрывы? Откуда? Тревогу не объявляли и самолётов не слышно.

А Сашка бросает свой портфель на землю и сильно толкает меня руками в спину. Не удержавшись на ногах, падаю прямо в окоп. Вместе с портфелем. Сверху же на меня валится Сашка.

Я так удивилась, что некоторое время даже вырваться не пыталась. Но потом всё-таки начала делать попытки встать на ноги. Только вот Сашка явно сильнее меня, не даёт подняться. И так мы с ним и возимся на дне окопа. Снизу я, сверху он.

Опять грохот. Стенки окопа трясутся, а мне прямо на голову сыплются песок и мелкие камушки. Да что он себе позволяет?!

– Сашка, пусти!

– Лежи, не дёргайся.

– Пусти, гад!

– Да лежи ты, дура!

– Ты сам дурак. Я всё маме расскажу!

– Ленка, не дрыгай ногами!

– Пусти!

– Лен, стреляют же. Куда ты?

– Кто стреляет?

– Немцы. Фашисты.

– Как это? Тревоги не было ведь. И самолётов не слышно.

– Ох. Что, все девчонки такие тупые, или только ты, а?

– Сам дурак.

– Да не с самолётов стреляют, Лен. Ты что, не поняла?

– Не с самолётов? А откуда?

– Фашисты из пушек начали по нам стрелять.

Из пушек? Они так близко? Из пушек. Но это… Это же всё. Я ведь не совсем дура. Раз они могут стрелять по городу из пушек, значит город обречён. Нет!! Я не хочу. Я не согласна!

Обстрел, тем временем, прекратился. Сашка сполз с меня, вылез из окопа и помог выбраться мне. Ой, ну и коленки! А платье на что похоже? Стирать однозначно. Всё в глине. Я как чушка. В школу в чём идти завтра?

Со стороны трамвайной остановки до нас доносится какой-то очень страшный, нечеловеческий вой. Что там? Подходим ближе. Какая-то колбаса лежит на дороге. На неё зачем-то надели женскую туфельку. И тут я её узнала. Это не колбаса. Это оторванная нога тёти Веры. Это её туфелька!

А потом мне стало плохо. Повернувшись к Сашке, я с рёвом обняла его и уткнулась ему в плечо. Он хоть и гад, но в этой толпе единственный человек, который мне хоть как-то знаком. И я стояла рядом с Сашкой, обнимала его и ревела. А он одной рукой обнимал меня за плечи, а другой гладил по голове и говорил, что всё будет хорошо.

На земле же с широко открытыми глазами лежала тётя Вера. У неё не было нижней половины тела. Это была она, но лишь до пояса. Дальше не было ничего. А невдалеке лежали два мёртвых ребёнка тёти Веры. Двое детей, которых она так и не успела родить…

Глава 7

Сашка дома отпаивал меня горячим чаем минут двадцать. Меня трясло всю после такого ужаса. Но, в конце концов, я успокоилась. Родителей дома не было. Нужно было делать уроки, но… Какие тут уроки, когда фашисты стреляют по городу? Мама роет окопы. Папа не может. Но я-то могу! Пусть я плохой копатель. Но плохой копатель —это больше, чем совсем никакого копателя.

Я сказала Сашке, что сейчас пойду помогать маме. Нужно копать окопы. А он заявил, что пойдёт со мной. И Вовка тоже из-за двери буркнул, что пойдёт.

Сашка с Вовкой поругался. Мы когда вернулись с Сашкой домой, так Вовка по привычке опять запел своё «Ленка-пенка-колбаса». И здесь Сашка удивил меня. Он так рявкнул на своего брата, что того будто ветром сдуло из коридора.

И мы пошли помогать маме. Только вот у меня не было подходящей одежды. У меня только платья и юбки есть. А копать в платье ну совсем неудобно. Одежда моих братьев мне очень сильно велика. Куда мама дела все штаны, в которых Мишка и Лёнька ходили, когда были моих лет, я не знаю. Может, отдала кому. У меня лишь лыжный костюм есть. Но он зимний, я сварюсь в нём сейчас на улице. Немного подумав, я постучалась в дверь Сашкиной комнаты и попросила помочь. А Сашка Круглов вовсе не стал смеяться или дразниться, как я опасалась. Он молча повернулся к шкафу и начал в нём копаться. Вскоре Сашка выудил оттуда мятые, но чистые штаны. По-моему, в прошлом году Сашка в них в школу ходил. Наверное, сейчас Сашке они стали малы. Вовке же явно велики, это сразу видно. И Сашка дал эти штаны мне. А вот на меня они были в самый раз! Я их надела, и мы пошли помогать маме.

Только покопать нам не дали. Мы пришли к месту, где наши рыли окопы и какую-то длинную глубокую канаву метров пяти шириной. Там нашли руководившего процессом командира с кобурой на боку. Сашка шёпотом сказал мне, что это старший лейтенант. Как будто я сама не знаю, петлицы красноармейцев я разбираю очень хорошо. У меня, всё-таки, два старших брата. А когда у девочки есть сразу два старших брата, но нет ни одной сестры, то это определённый отпечаток на воспитание накладывает. Я вообще лет до четырёх тоже считала себя мальчиком. Пока мама не объяснила мне, что я, всё-таки, девочка.

Мальчишки ведь всё время были рядом со мной. Они забирали меня из садика, кормили меня, гуляли со мной. И буквам меня учил Мишка. А ещё браться играли со мной. У меня до сих пор солдатиков и машинок больше, чем кукол. Особенно же много корабликов. Мишка просто бредил морем в детстве. Обязательно хотел стать моряком. А его кумир —это адмирал Ушаков. Он прочитал про него всё, что только смог найти в библиотеке. С морем же связано и моё самое первое детское воспоминание.

Помню, лежу я в постели, только что проснулась. Не знаю, сколько мне было лет. Совсем кроха. Года два, наверное. Открыла глаза и вижу странное сооружение в центре нашей комнаты. Не сразу поняла я, что это братья затащили на наш стол стулья, обвешали их одеялами и играют в море:

– Поднять паруса!

– Есть поднять паруса!

– Полный вперёд!

– Есть полный вперёд!

– Открыть пушечные порты!

– Есть открыть пушечные порты!

– По местам стоять, к бою иметь полную готовность!..

Вот, очень хорошо это помню, хоть и была тогда совсем мелкой. А потом, когда я начала подрастать, братья и меня в свои игры стали включать. «Кордебаталия», «поворот оверштаг», «авангард», «ретирада», «абордаж», «пробоина ниже ватерлинии». Это всё слова из моего раннего детства. Я выросла с ними. Так что не удивительно, что звание красного командира смогла опознать и без помощи Сашки. Мы обратились к нему. Что мы хотим помочь. Дайте нам лопаты и покажите, где нужно копать.

А он нас прогнал. Сказал, что мы ещё мелкие. А меня вообще отправил играть в куклы. Вовка засопел и, кажется, собирался зареветь. И тогда я сказала этому страшному лейтенанту, что когда в город придут фашисты, то мне точно будет не до кукол. Я пришла сюда для того, чтобы сюда не пришли фашисты. И дома мне нужно не играть, а делать уроки. Но я пришла сюда. Пусть я мелкая и слабая. Но копать-то я могу! Я ведь не прошу дать мне винтовку и отправить в штыковую атаку. Я просто хочу помочь хоть как-нибудь. Где моё место?!

Ой. Последнюю фразу я как-то неожиданно для себя самой выкрикнула. Сама испугалась этого. Крикнула и язык прикусила себе. Мамочки. Кричать на красного командира?..

Против ожидания, тот не рассердился. Немного задумавшись, внимательнее посмотрел на нас, а затем всё же согласился дать нам работу. Только копать он нас не поставил, иное придумал. Работавших на постройке укреплений людей, видимо, недавно кормили обедом. Невдалеке стояла полевая кухня, а пожилой боец укладывал в прицепленной к ней тележке десятки грязных жестяных мисок. Вот эти-то миски нас троих и отправили мыть.

Мы отцепили тележку от кухни и покатили её в сторону колонки. А ещё колдовавший у кухни боец дал нам две не слишком чистых тряпки и большой кусок хозяйственного мыла. Мы втроём пришли на колонку, Вовка повис у неё на ручке, пуская воду, а я с Сашей стала отмывать миски.

Ну и раздолье то было для Вовки! Малышню взрослые с колонок всегда гоняют. Особенно старушки этим славятся. Но не в этот раз. И пока мы мыли посуду, никто из проходивших мимо или пришедших за водой на колонку не сказал нам ни одного худого слова. Хотя Вовка висел на ручке колонки постоянно и водой мы залили всю улицу, создав около самой колонки просто огромную лужу.

Через четверть часа после начала работы к нам подошли две незнакомые девочки немного постарше меня. Вероятно, они жили где-то неподалёку, так как пришли уже со своими тряпочками. Наверное, увидели в окна, чем мы занимаемся и решили присоединиться. Не знаю, как звали их. Мы не разговаривали. Просто молча мыли миски. Потом ещё ребята приходили, но мы больше не брали никого. Нам и вчетвером было тесно возле одной колонки, всё время толкались.

А когда мы всё перемыли и вернулись с полной чистых мисок тележкой обратно, нас, всех пятерых, тоже накормили. Там уже новая порция еды была готова. Работавшие на строительстве люди с полными мисками садились кто куда. В основном прямо на землю. А некоторые и вовсе ели стоя. Я нашла свою маму. Она кушала, сидя на каком-то мешке. Я села рядом с ней и мы молча ели гороховую кашу с мясом. Вкусно! Только вот уроки я сегодня сделать явно не успею. Что бы такого наврать завтра в школе?..

БУБУХ!! Ай! Страшно. Я крепче прижалась к своему папе, который сидел рядом со мной. Мы в бомбоубежище сидим. Прячемся. Сегодня налёт фашистов какой-то особенно сильный. Тут вместе с нами сидит незнакомый старичок. Говорит, что физик. Так он объяснил нам, что всё это от того, что Ленинград построен на болоте. Под нами вода. И взрывные волны распространяются не так, как если бы город стоял на скале. Вот и шатает нас каждый раз, когда бомба падает невдалеке. Мы как на корабле. И дом над нами тоже весь качается.

Очень страшно. И мама ушла. Сначала она с нами была, так как сегодня не её очередь дежурить. Но когда мама поняла, что налёт сегодня чрезвычайно сильный, то встала и ушла на чердак. Помогать. Сашка тоже рвался на чердак, только тётя Шура его опять не пустила. Вот и сидим мы в бомбоубежище. Я, папа, Сашка, Вова, тётя Шура. И другие соседи. Даже Старая Мымра тут. Тоже сидит в углу, нахохлившись. Не люблю её. Она страшная.

Долго мы так сидели. Часов шесть, наверное. Я уж и бояться перестала. Ну, бухает где-то. Всё равно повлиять на это мы не можем никак. И чего бояться тогда? Сидим и ждём. Вовка скрючился на лавке, положил брату Сашке голову на колени, да так и заснул. Прямо под грохот взрывающихся бомб.

Долго сидели. У нас тут недалеко зенитная батарея стоит. Как раз по дороге в школу, мы мимо неё каждое утро ходим. Так она грохотала, не умолкая. Не знаю, кого они там сбили, но взрывы фашистских бомб мы все ощущали. То есть, сбили явно не всех.

Наконец, всё умолкло. По радио дали отбой тревоги. Можно выходить. Сашка растолкал Вовку, и мы поднялись на улицу. Что это? Какой-то гадкий горько-кислый запах в воздухе висит. А над городом я вижу огромное облако багрового дыма. С немым вопросом я повернулась в сторону своего папы, но тот лишь пожал плечами.

Зато на незаданный вопрос мне ответил тот самый физик, что про состав почв под Ленинградом рассказывал. Он сразу сказал:

– Бадаевские склады горят…