Текст книги "Погружение (СИ)"

Автор книги: Сергей Пилипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Сам же, как думаешь очищаться? – строго Бог спрашивает и прямо в глаза душе той смотрит.

– Потом все грехи смою, – так просто душа говорит и вновь замолкает на время.

– Ладно, дам ей возможность сотворить такое. Пусть, по Земле погуляет и соберет все то, что было во времени ею же роздано

– А возможно ли то? – спрашиваем мы, с интересом на Бога посматривая, что вновь засел за свои приборы.

– Да, вполне. Вот только боюсь я, что слишком многие могут пострадать от того, в том числе и дети малые. В их душах крохотных так же величина та содержится, и силы самой пока маловато для борьбы с тем же.

– И что же тогда? – переживаем мы уже сами за своих детей, где в дому каком оставленных на попечение самих себя.

– Ничего. Сами управятся, и вы все в том поможете своею добротою искреннею и пояснением разным. Для совсем слабых подготовлю людей специально. Они-то и станут всем тем дополнительно заниматься.

– А не опасно ли то все в общем и не может ли эпидемией какой выразиться? – уточняем на всякий случай мы.

– Нет, того не состоится, а вот страхи общие по всему присутствовать все же будут. Потому, заранее о том упреждаю и душе той странной для вас во многом свои задания ставлю. Они секретны пока для вас и по ходу жизни дальнейшей все то разъяснено будет в согласии с самим временем проявления подобного. А пока отпущу душу ту грешную, пусть доочистится себя самостоятельно и уже несколько позже к указанному ранее приступлю.

– А что, больше душе той на Земле выразиться не удалось? – спрашиваем мы, в надежде, что еще что-нибудь интересное от нее услышим.

– Почему же, удавалось иногда, когда сила немного спадала и давала возможность всеобщего расселения. Но по большей части в людях простых отлагалась и для истории самой мало заметной оказалась. Так бывает, когда контур души той превосходит все остальные и им управлять практически только уже искусственно можно. То погибель по сути дела души изначальной, созданной природно и оттого она так по самой жизни мается

– Что ж, выслушали эту, послушаем и других, – так заключил через время Бог и приступил к исполнению им сказанного.

Опять послышались как бы со стороны какие-то стоны и к нам, как и всегда, начало приближаться что-то, издали совсем непонятное и какое-то в целом бесформенное.

– То душа аглоеда жизненного, – так Бог объясняет, потихоньку душу ту приближая, предоставляя возможность нам самим хорошенько разглядеть ее, как говорится, со всех сторон.

– То так вы сами выглядите в общем своем числе, – через время добавляет он, когда душа та совсем близко подошла и на нас как будто нашими же глазами впялилась.

Но мы слову Бога не обижаемся пока, зная, что просто так он сам того не скажет. А значит, причина есть. Потому, терпения наберемся и выслушаем душу ту прибывшую, которая молчит пока и всем видом показывает, что говорить не хочет.

Но Бог быстро дело то поправляет и в один миг она всю спесь свою сбрасывает, принимая вид абсолютно другой и уже более на человеческий похожий.

– То я очистил ее немного, – Бог пояснил событие такое и принялся ожидать разговора или своеобразного покаяния души той пришедшей.

– Можно скажу что-нибудь? – как-то жалобно она спрашивает, Богу нашему в глаза заглядывая и потихоньку ближе пододвигаясь.

Но Бог удерживает ее на каком-то определенном расстоянии и уже более сурово приказывает.

– Расскажи о себе все, что знаешь. А что думаешь – оставь при себе.

– Так и быть тому – так же горестно душа вздыхает и начинает рассказ свой о жизнях, в коих пришлось ей во временах каких пребывать. – Родился я когда-то Плутархом. Более раннего уже не помню, да и не нужно оно, если следа душевного своего не оставило. Так вот. Помню детство свое, пройденное во многом ногами своими, и вспоминаю день тот, когда уже юношей я стал и мог с другими состязаться в соревнованиях небольших. То был период отрочества моего и во многом он стал тем, что можно назвать формирующим характер земной. Помню, старались мы все во многом и старались изо всех сил друг друга в чем-то обогнать. На поприще том мы все и взросли, так в душу и заложив непомерную тяготу большую в деле достижения первенства какого, в том числе и верховодного, то есть, по сути, властью какой обличенного. Совсем скоро благодаря тем самым качествам своим, на общем поле извечных соревнований достигнутых, стал я сам властным, так как стал избираться в местный совет и уже затем далее продвинулся можно сказать к самому одиночному правлению.

Был я управителем местным и потому совсем скоро забыл, что такое сам труд, а вместе с тем – животом или телом в целом обрастать начал. Понемногу то вначале было, но затем так понесло, что пришлось народу тому, что меня избрал самого, меня же в бочку заколачивать, чтобы не рос в теле я дальше. Прозвали за то меня Диогеном за ту прочность оков бочковых и особо голос индивидуальный, что такого же характера произрастал, исходя из помещения того, куда меня определили.

Бывало, что бочку ту вином заполняли, чтобы хоть на немного высвободить меня из-под гнета оков самих и дать телу тому, как говорится, подышать. Вино со временем испарялось, голову мою будоражило, и через какой-то период я снова в оковах оказывался, чтоб больше не расти и в весе своем в целом не прибавлять. Такова вот моя жизнь была и во многом по правде описана.

В общем, из бочки той я людьми всеми командовал и тем самым запомнился им именно поэтому. При жизни той взрослой мало чего я повидал и даже утехам каким мало предавался из-за обилия тела моего и малой приспособленности к «ходовой» части жизни. По большему счету рассуждать начал я премного и теории какие выдвигать на люди, за что они меня конкретно полюбили, так как я во многом их же труд и провозглашал.

Себя же к жертве не труда того отнес, о чем людям соответственно говорил и ругался на чем свет стоит от того, что кто-то хоть на немного начинал при жизни своей принимать чем-то похожий на меня вид.

Вот тем самым та самая моя жизнь мне и запомнилась, и уж не знаю, от чего так случилось, что те же люди, не поленясь, приписали мне и кое-что другое.

Многие рассуждения мои были, конечно же, записаны иными и, естественно, распространялись по земле нашей. Может, кто и дополнял что, а может по-своему и сочинял. Сейчас не могу знать того, но во многом так получилось, что все те речи приписали мне и от того сам я в истории остался как великий философ какой-то и прижизненный мудрец.

То так одна жизнь моя состоялась, из которой я почерпнул немало и именно то, что всегда нужно за труд тот держаться и воли лени какой не поддаваться. А иначе тело само в упадок придет и во времени спад его свершится, нарушая тем самым все мысленные его стороны, что также от тела во многом творятся по природе самого воздания нашего людского.

Но вот со временем, от того старого освободившись спустя время где-то вековое и в душу новую воплотившись, я совсем по-иному жизнь свою начал и уже больше не предавался глупости той, что когда-то меня в оковы те жизненные загнала.

Стал я по жизни более простым и уже за властью особо не гнался, да и стремление к первенству какому как-то немного поостыло. Очевидно, и здесь сказалось то же, а потому по большей части выражался я простым человеком и к труду простейшему прилагался изо всех своих сил. Лишь несколько было из жизней тех более «удачных» и я вновь занимал, так называемые, кабинетные места. Но и здесь старался избегать подобного сил накопления и время от времени на природу общую прогуливаться выходил, самим трудом непосредственно занимаясь и от того само благо истинное в самом себе прижизненно испытывая.

Вот такие жизни все те мои и многими из них я горжусь, потому как понял истинное назначение жизни той и для себя в том же теле отметил.

– Что же сейчас с этим? – как то строго Бог спросил душу ту, отчего она, глазами потупившись, как-то тускло произнесла.

– Сейчас временно греху предался, но обязуюсь исправиться вскоре, так как самому тяжело от всего того и во многом мысленно сам же страдаю.

– Хорошо, исправляйся давай, – говорит наш Бог и душу ту, уже более светлую и в гораздо меньших размерах куда-то в небеса отправляет, что и нам самим не видно.

– Куда понесло ее? – справляемся уже мы у Бога, с любопытством на то смотря и вверх голову задирая.

– К таким же, – кратко Бог отвечает и почему-то на нас самих серчает, – давайте и сами исправляйтесь. А то обросли неизвестно чем и время от времени непонятно чему предаетесь. Оттого головы те болят и мысль разную не присоединяют. Ум не растет, а только в силе своей уменьшается. Сейчас душу другую позову. Пусть, уже она о том расскажет, а заодно и тайну кое-какую историческую приоткроет. Полезно знать будет, а то так в неведение и живете, в надежде, что кто-то придет и все, как говорится, исправит.

– Что за душа? – спрашиваем.

– Увидите. Только подальше отойдите, а то покроет она своим телом, от которого тягостно всем станет и уж не до мыслей каких вообще будет.

– А, что. Душа также тело имеет? – интересуемся мы.

– Узнаете, – кратко Бог отвечает и начинает своими делами заниматься, чтобы душу искомую к нам приблизить и ее исповедь саму выслушать.

И вот действительно, совсем скоро что-то такое, на душу или что в этом роде вовсе не похожее, начало к нам приближаться и по мере движения того, как Бог и говорил, телом своим «мясисто-росистым» (от влажности его) покрывать.

Вначале было все то, как в тумане каком-то темном, а затем начало силой давить, словно действительно у души той мощи телесные имелись.

Но вот Бог развеял ту пагоду, можно сказать, дождевую (так как она по велению его руки почему-то именно в такое в скором времени превратилась), и наружно или для глазу нашего простого иная душа явилась, что заискрила чистотой своей и общей яркой убранностью, что значит, просто чистотой засверкала на свету том большом, где мы вместе с Богом пребывали.

В общем, высвободилась она, как потом уже Бог объяснил и ближе к нам пододвинул, чтобы можно было голос ее услыхать и выводы уже для себя из рассказа того сделать.

Так вот спустя время и услышали мы рассказ тот, и предлагаем всем с ним также ознакомиться, так как интересен он по-своему для многих и кое-что новое для всех представляет.

– Родилась я давно, – начала в свою очередь исповедь душа та, как впрочем, и все остальные, издалека и слегка сожалея о чем-то. – Так давно, что даже уже и не помню, когда то произошло. Зато вспоминаю точно, что то был человек, по-своему богатый и совсем не имел совести, если так можно о нем самом выразиться.

Скуп был беспредельно и жаден до слов разных, словно было то настоящее золото, а не просто людская речь. Слова свои буквально вырывал откуда-то и прямо перекладывал на что-то уже близстоящее. Выдумщиком был великим и слава та за ним и по сей день сохранилась.

Звали его Гомер. Так оно по истории состоялось и во многом правдой отобразилось, если не считать за правду все то, что он же и выдумал. И надо сказать еще, что слеп был он на то время действительно, но до того, как и все, самым, что ни на есть, зрячим ходил.

Во многом преуспевал он и с жадностью своею как мог боролся во время, для него самого более раннее. Но из того ничего практически не вышло и стал он очевидно (что значит, явно) просто богачом, не имеющим ни стыда, ни совести.

Часто друзей своих обманывал и власть ту самую приобрел благодаря тому же. Оттого и слеп стал во времени, так как ослепили его за то, что он творил, но да видно, проку от того мало было и, вину свою не признав, он во все тяжкие пустился, создавая на Земле славу богов тех, что якобы при людях жизненно состояли.

Все те войны между племенами-народами попридумал. Друзей разных именами иными обозначил. Геройства разные выдумал и самих героев или его персонажей описал так, как хотелось только ему в знак особой нетерпимости по отношению ко всему просто людскому.

Создал мифы он сам, да так и запечатлелись они все во времени, предавая историю саму нелепой гласности, и на свет людской абсолютно новые ее черты определяя. Так возникла самая первая и пагубная для всех сейчас историческая подмена, что в конечном итоге привела к разрушению общих ценностей в деле том, сугубо историческом, и создала предпосылку для всеобщего безверия людского.

Ибо, породив своих богов и тем самым их высмеяв по-своему, он предал забвению саму бытность людскую, а вместе с ней и веру в настоящих богов и любовь к ним общую людскую.

В общем, предал по-своему род людской, тем самым обеспечив ему несносное будущее, которое в образах тех же богов и отобразил. Потому и обросла душа та тем «мясистым» наплывом и даже тело кое-какое во времени поимела, так как сильно лжива была и собирала от людей все то, уже пройдя сквозь года.

Так вот оно и образовалось и во многом представлено само по себе лживо, так как имеет вид такого же характера соединения.

А теперь, расскажу я, что дальше со мною стало опосля жизни той, во многом придуманной, и укажу на несоответствие исторических моментов каких, которые либо при мне, либо при другом уже руководителе состоялись.

Трудно сейчас представить время все то, да еще в отображении его самого, то есть точно согласно дат каких численно. Как мог я знать сам, что то за время было, ибо отчисление его по-настоящему не вели, а если и вели, то порою просто забывали, что приводило потом не только к потере дней каких-то, а целых или полных лет и даже поболее периодов. Таким время то было царствования императоров римских и не до счета его самого было, так как по большей части, утехам каким предаваясь, о нем вообще забывали и даже не вспоминали.

А дальше толком никто и сам не мог вспомнить, а потому писалось, мягко говоря, с головы, по большему больной от изобилия напитков разных и просто жизни беспечной. То время было скудного ума людского и таким оно запечатлено в самой истории, если брать по-настоящему, а не согласно того, что кто-то из тех великих философов описал.

Думаю, теперь догадаться несложно, что жили все те герои во многом в одном времени, а власть поочередно переходила от одного к другому и даже наблюдалась как бы параллельно, то есть велась в одночасье с римским где-то в другом месте.

Потому, состыковывать всю ту историю действительно очень сложно, особенно если учесть все те даты, что просто, как говорят, сами по себе ставились.

Во многом они цифры обозначали, которые только самим авторам и известны. Но, что это я об одном и том же. Думаю, понятен и так весь смысл существа того раннего и на далее самой историей все то назвать нельзя, так как искривлено до ужаса настоящего безобразия, подобно моей душе той, что только-только Бог просветлил.

Вместе с властью какой-то передавалось и наследие оное, и всяк последующий душу ту предыдущую вождя воспринимал и в себя же изнутри вкладывал. Так оно было со мною, так стало и с теми, кто уже после меня самого правил.

А правили, как известно, многие и занимаются тем же до сей поры. Изменились времена, поменялись некоторые условия жизненные, но сама жизнь мало переменилась. И абсолютно то же касаемо человеческой души. В ней мало толку. Того, что действительно необходим и который нужен для более безобидного будущего.

Вот с тех самых обид и продолжу дальнейший свой рассказ, а это небольшое отступление отнесу к фазе образования нового ума. Того, что сам Бог сотворил на базе той самой извращенной во времени души. Так бывает и об том будет еще сказано. Только уже не мною, а им самим, коли душа его точно того же возжелает.

Так вот. Освободившись от тела того Гомера, я вновь в жизнь иную обратился и стал более приземист в своей жизненной осанке, немного ко всему еще и жирку подбросив. Таким меня сделала еще и природа, по которой я естественно скучал, так как привык в то раннее время становления души ею по-настоящему пользоваться, что значит, питаться всеми ее сладостями, включая то самое последнее, о чем говорил.

Так вот я приобрел свое новое лицо и уже совсем не был похож на предыдущее мое выражение, что значительно облегчало мою внутреннюю участь и давало возможность высказаться во времени как-то по-новому. Чем, собственно, я и воспользовался, устремив опять свой взгляд на небеса, которые на то время почему-то то сходились, то расходились, забирая повсеместно грозами, молниями, градами и чем-то таким, от которого становилось совсем зябко, а по телу текли ручьи, словно от какого-то дождя.

Так плакала сама природа, и я в том усмотрел свое, так и запечатлев по памяти все те мои ощущения. Вновь труд свой я создал и на этот раз поимел он больший успех среди населения разного и во многом уже на себе понес я все те благодарности, что сотворили сами люди. То был труд невозврата людского опосля жизни земной и многое было почерпнуто из нее самой, так как я сам видел, что то невозможно. Лишь некоторые отнеслись ко мне с недоверием, а все остальные хором поверили. За что, честь им и хвала от меня самого, так как своим признанием они вновь пробудили во мне аппетит к той самой словесной науке, что людским говором называется.

Так вот я стал писать далее и спустя время некоторое насочинял столько, сколько не смог бы по-настоящему прочитать ни один тот человек, так как ему просто было бы некогда все мои премудрости постигать.

Стал я словесным философом. Так оно в истории отложилось, и так оно было на самом деле. Назвали меня за то Софоклом, что примерно то же собою и представляло.

А до того именовали меня по-другому. Попросту боровом звали от вида моего, можно сказать, еще с раннего возраста. И надо сказать, что имена во все времена как раз за дела давали, и было такое, что и вовсе их не было у кого, так как не за что было их давать.

В основе своей от вида внешнего происходило и так по жизни с именами теми и шли, которые по большей части сторону животных представляли, так как, по сути, и сравнивать было больше не с чем. Иногда ко всему саму природу приплетали, но так бывало редко.

Все-таки боялись тогда ее из-за слабого ей противостояния и практически полностью во всем же и подчинялись. Можно сказать, сливались с ней, так как без нее было просто никуда. Это также я в своих трудах отобразил, и сам народ воспел мне трижды. Так было принято почему-то тогда и все неизменно соблюдали традиции.

Само собой, разумеется, жить я стал богаче и многие ко мне шли за советом каким или даже просто так, чтобы поглазеть. Многих учеников я на свет пустил и многих, как я сейчас называю, брехунов-врунов выпустил.

Позволял им многое по части философии той, что и привело к результату такому, можно сказать, от самой жизни отчужденному. Каждый хотел чем-то выделиться самостоятельно, а потому на свой лад и придумывал. Я же только поправлял иногда, все то воспринимая просто за игру слов и речевое словоблудие небольшое.

Но люди восприняли то совсем по-другому и через какое-то время уже и я потерпел первое поражение от лица стоявших ниже по рангу своих же учеников. Так оно и пошло потом, что ученик учителя в своем умении превосходит, и вскоре сколотился стереотип того, который и по сей день существует, и которому все поклоняются, словно так действительно и должно быть.

Это и есть та самая основная историческая ошибка по части всего жизненного преподношения, и она же является основной в деле выдвижения кандидатов для осуществления продления самой жизни.

Изучая все старое, человек непременно приходит к новому, но заблуждаясь в старом, он также заблуждается и в том, что ему по-новому на свет тот явилось. Этого не стоит забывать и ту самую историю нужно пересмотреть снова и снова, так как лучшего нового просто не наступит, учитывая то, что ошибки старого не изобличены.

Так говорит уже душа моя новая, которую на ваших глазах Бог создал, и которая снова хочет взойти на Земле, дабы испытать то самое новое, о котором сейчас сказано.

Так вот еще одна моя жизнь состоялась, из которой я почерпнул многое для себя и начал потихоньку обрастать умом, не исключая и кое-какие степени его безобразия.

Совсем скоро я в жизнь иную перекинулся и, как всегда, занялся воочию тем же. На этот раз был я немного статнее и по большей части себя к людям худым относил, нежели к более упитанным. Но возможно так мне самому казалось спустя года души сотворения, или сам ум мой так хотел видеть все то как бы со стороны.

Как бы там ни было, но тело жило, или существовало, как я тогда уже начал говорить, а вместе с ним и я опять за свое взялся. Стал я труды сочинять другие и их смысл укладывать в головы те же людские. Но на сей раз все то сложнее было сделать и уже мне самому приходилось все то, что ранее моей душою придумано, опровергать и наново людской ум тот возлагать.

Так вот я понял сразу напраслину всего моего прежнего труда и даже отчасти отчаялся в том же, пока в жизни самой не прибил себя к берегу иному и стал уже на другом языке все те мои новые помыслы возводить.

Как ни странно, но здесь меня поняли и вновь подняли на ура и даже вверх подкидывали, чего раньше со мною в моих местах не случалось. Так я понял, что каждому народу только свое присуще и что в нем самом он как бы отражен сам целиком и полностью.

На том поприще новом моя фантазия снова разыгралась и я в очередной раз труды состряпал и в жизнь общую пустил, о чем непременно было извещено людьми, и сами они мне славу воздали, еще при жизни наградив новым именем, что в ряд с иными известными деятелями того времени меня поставило.

Так вот я завершил еще одну свою жизнь, усмотрев в ней лично свое и то общее, о котором предыдущее уже указал. А имени того моего, к сожалению, я уже сам не помню и о том горько сожалею, так как не могу более конкретно указать на что-то. Либо стерлось оно просто памятью, либо где-то потерялось по ходу самой чистки божьей, в результате которой моя новая душа и образовалась. Но не буду останавливаться на этом и расскажу как далее моя жизнь земная сложилась из того числа жизней, что я сам лично запомнил.

Спустя время уже гораздо большее, нежели ранее, я снова в обитель людскую опустился и оказался на том месте, где когда-то ранее пребывал в года самого первого моего восхождения.

Все было мне до боли знакомо, но, однако я не ощущал себя уже тем самым прежним гражданином, как когда-то, а просто был человеком и, по-видимому, обычно простым. Так как обитель моя была небольшая и по большей части бедно обставлена на то время, о котором говорю.

Шла как раз война какая-то. Уже не помню, на каком поприще она возникла, но знаю точно, что бились мы со спартанцами, а сами слыли вроде бы из Афин. Так говорю, потому что в наших рядах все же многие были не из местных, а иногда и вовсе из тех мест, о которых я сам не знаю.

Но вот война вроде бы закончилась, и мы снова вернулись к мирным делам, духом осязая все то, что осталось и телом прикрывая останки и так скудного по-своему жилища. Описывать само время я не буду, так как оно тогда мало чем отличалось от другого и в большинстве своем состояло из таких вот небольших стычек между людьми, как принято говорить, разного класса.

Послужив свое тому государству, где и родился, я снова взгляд устремил в небеса и в нем узрел нечто новое для себя, о котором почему-то ранее не задумывался и вообще мало обращал внимания. Сотворил я труд один, в котором порассказал о том, как создана наша жизнь и что в ней такого особенного, чтобы за нее бороться.

Так впервые в своей жизни я указал своим соплеменникам о душе и вполне согласился сам с собою, что она все же есть, как нечто незримо приводящее мое тело в какое-то внутреннее или внешнее беспокойство.

Труд тот я так и обозначил «Душа» и уж не знаю теперь, дошел ли он до настоящего времени или нет, но на то время о нем знали многие и возможно оттуда что-то для себя поимели и остальные, сами в чем-то похожие на меня по складу ума.

Тогда же я начал задумываться и о нем и вначале подразделял несколько или разделял ум от души, что, как потом оказалось, было вовсе неверно. Но на тот момент я так описал то жизненное состояние и ко всему тому различные жизненные примеры привел. Обозначили меня за то самое действо сами люди и назвали Логопетом идущим. Так как по жизни самой я часто куда ходил и на своем ходу малом все те думы мои высказывал.

Чуть позже записывал и размещал где-то в уголках своей памяти, а также своего скромного по тому времени жилища, от которого я немного страдал в холодную или ветреную погоду.

Но вот труды мои приобрели вес, а вместе с ними оказался я более известном статусе, что сулило само по себе новое положение в обществе и, естественно, кое-какие привилегии.

Всему тому подвигали люди из моего окружения, которые знали других и так далее до их бесчисленного множества, ибо тогда я слабо умел считать, а потому и заключал все именно так.

Через время я вновь стал относительно богатым и оказался в одном ряду с самыми могущественными людьми нашего города, а заодно и государства, так как он сам и представлял именно его.

В последующем я еще немного потрудился и создал труд о бытие людском и житие небесном, где в целом изложил суть земного пребывания людского и душевного восхождения в небеса опосля самой смерти. Так я стал еще более известным и стал обладать статусом философа, от которого поимел многое, в том числе, и своих учеников, что дальше все мои писания в разные народы разнесли.

Несколько позже, уже после моей смерти физической, я как бы сам в себе свои труды утвердил и отчасти то передал ученикам, им самим во снах очередных являясь…

Душа здесь на немного прервалась, и хотела было продолжить далее свое повествование, как вдруг Бог остановил ее речь и обратился уже к нам.

– Видите, что происходит с людьми. По жизни они умнеют и только совсем слабые не признают того, отдавая очевидное самой природе и самому статусу своего возрождения. Явившись на свет сильным – не значит, находиться в изобилии силы того ума, о котором я сейчас говорю.

Хотя многие именно так и поступают, диктуя свою волю другому и порой принуждая к труду тяжкому, который не дает возможности тем самым сбора ума по жизни заниматься.

Время настоящее тому подтверждение и всякий из вас знает, что только свободный по-своему человек способен пробиться к осязанию ума земного и добиться славы лично своей в его земном выражении.

Не думаю, что имеет смысл какой заслушивать ту душу далее и каждому должно быть понятно уже сейчас, что сбор ума – то есть сами жизни ваши, что есть приходящи во времени его же предыдущего изложения.

Так вот я скажу обо всем и на этом, пожалуй, оставлю вас всех пока, как говорится, наедине со своими мыслями. Пусть, поработают и они где-то в вас внутри и сопоставят то сказанное мною и душами ранее с уже вашим пройденным жизненным накоплением. Требования лично к каждому у меня одни. Нужно устремляться к этому и обладать в значительной степени мужеством, дабы несколько отречься от того благородного наследия материального, что во многом искалечило саму человеческую суть.

Я не говорю о материальной ущемленности вашей, а говорю лишь о душе, или о ее помыслах, что творят подобное.

Нет. Благо какое не нужно никогда выбрасывать или отказываться от него в современности. Оно трудом создано того же ума.

Им нужно пользоваться только во благо уже другое, а именно – ума возрастания на базе уже достигнутого уровня материального совершенства.

Вот о какой духовности может идти сегодня речь и всякую призматически выдуманную или, так сказать, более естественную жизнь, упрощенную до каких-то голых основ я отрицаю и категорически запрещаю то сотворять, ибо это идет как раз в разрез с понятием самого ума, который от воли природы защищаясь, как раз и одевается во что-то, дабы оно его сохраняло в года и давало преимущество ума накопления.

Как можно такого не понимать и как можно сравнивать одно с другим, говоря о натуральной жизни в ее естестве.

Жизнь натуральная – это то, что вы просто наблюдаете воочию. То, что едите или чем запиваете. Из этого слагается ваш ум, ибо он подвержен всякому состоянию природно состоящего вещества.

Натурализм никогда не предполагает собой какую-то «голость» ума или, тем более, тела и фактически ничем с тем понятием не связан, кроме постыдного обращения к плоти во время пока не обузданного умом внутреннего зова самой природно исполнимой людской стати.

Понимайте сии слова мои, как хотите и делайте свои умозаключительные выводы.

Я буду творить другое и дело тех душ до вашего ведома доводить. Теперь и вы немного знаете, что то такое, и я очевидно приоткрываю для вас всех занавес того, что творю, и сотворяю во благо для вас же истинное, а не придумано возделанное искусственно посеянным умом какой-то всеобще принятой добродетели.

Природа отрицает ее, как некое не нужное и не олицетворяющее какое-то благо для нее самой. Она же сопутствует в некоторой степени ее искоренению, так как видит в том скрывающееся зло и всякую противность наследия того же.

Потому продуктивно, то есть составом расположения самих веществ в ее среде, рассчитывать на нее не приходится.

А это значит, что нужно укреплять ум, ибо только он способен спасти от того поражения и все же уберечь исходное, как часть выданной самим Богом в аванс доброты.

Вы должны понимать уже это, так как являетесь более взрослыми людьми, нежели когда-то. Вы должны внемлить моим словам, и вы же должны непременно их подтверждать в самой жизни, сотворяя все то, что может принести благо уму, а уже затем самому телу.

С этой позиции нужно начинать всякому жизнь и приближаться к материальному росту, будучи хорошо подготовленным своим собственным и общественно добытым умом.

Надо понимать это и принимать меры воздействия к тому же, ибо крах всего близок, и стоите вы все на пороге реальной, а не придуманной кем-то смерти.

Это не провозглашение лично мною, так обозначенного, конца света и не призыв к тому, что всем нужно срочно покидать свои жилища и переходить куда-то в небеса.

Это всего лишь обращение к уму. Тому, который уже частично на планете в целом состоялся, и которому осталось чуть-чуть до того порога, который именуется разумом.

Это все на сегодня и согласитесь сами с собою, что то так и есть на самом деле и в том заключен сам смысл жизни вашей на Земле. Аминь.

То была речь прямая от самого Бога. Не часто доводится такое услышать, и иногда он все же выделяет минуту для такого обращения из огромного числа времени его занятости по облагораживанию наших же умов.

Возможно, кто-то подумает, что все то придумано или не сказано самим Богом нашим. Это дело, конечно же, личное. Я сам не стремлюсь к подобному, но если случается, то не позволить выразиться ему – просто грех.