Текст книги "Братья Карамазовы. II том"

Автор книги: Сергей Вербицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Их Величества и Их Высочества, сойдя с коней и выйдя из экипажей у часовни Иверской Божией Матери, приложились к чудотворной иконе. На паперти Успенского собора вышли к Ним на встречу Святой Синод и высшее духовенство, с крестом и святой водой. Государь и Императрицы, войдя в собор, прикладывались к мощам московских чудотворцев, а оттуда в предшествии высокопреосвященного митрополита московского Филарета, прошли в соборы Архангельский и Благовещенский и наконец через Красное Крыльцо вступили в Кремлевский дворец, на пороге которого верховный маршал князь С.М. Голицын поднес, по древнему русскому обычаю, хлеб-соль.

Разукрашенные московские улицы имели вид крайне оживленный, радостный и праздничный. В город с разных уголков России стекались представители всех сословий: дворянство, губернские и уездные головы; депутаты подвластных короне Российской Империи азиатских народов; волостные старшины государственных крестьян. Вся гвардия была из Западной армии была направлена к Москве и расположена частью в городе, частью в походном лагере в окрестности первопрестольной. Весь Двор, генералитет, высшие государственные учреждения – Сенат, Синод и Государственный Совет – в полном составе прибыл для участия в торжестве всероссийского масштаба. Родственные Дворы прислали своими представителями принцев крови: прусский – племянника короля, сына принца прусского Фридриха-Вильгельма, гессенский – принца Людвига, баденский – принца Вильгельма. Великие державы представили чрезвычайные посольства: императора Наполеона III представлял граф Морни, императора австрийского – князь Эстергази, королеву великобританскую – лорд Гренвиль.

В продолжение трех дней герольды, сопровождаемые трубачами и литаврщиками, разъезжали по улицам и проспектам Москвы, громогласно возвещая о предстоящем торжестве коронования, назначенном на двадцать шестое августа. Оно свершилось в этот достопамятный день в Большом Успенском соборе, по чину венчания на царство русских царей, установленному со времен Ивана Грозного.

Сам Государь после своего въезда в Москву, удалился в село Останкино, в хоромы, построенные в 1797 году, графом Шереметьевым. Здесь в уединении в дали от шума первопрестольной, Александр II готовился к будущей коронации постом и молитвой.

И вот наступило 26 августа. В семь часов утра, из поставленных на Красной площади и Кремлевских стен пушек прозвучал залп из двадцати одного выстрела. С Успенского Собора и по всей Москве начался благовест. По всему следованию Высочайшего шествия в Успенский Собор, были расставлены шпалеры. Перед начатием шествия Его Императорского Величества, один из Протопресвитеров, с крестом, имея при себе двух дьяконов, несущих на золотом блюде Святую воду, окроплял ею дорогу. Священнодействовал митрополит московский Филарет, со служением митрополитов: Санкт-Петербургского – Никанора и Литовского – Иосифа, восьми архиепископов и епископов, двадцати восьми архимандритов, двух протопресвитеров и протоиреев. При входе в Собор иерарх приветствовал Императора Александра II краткой речью: «Благочестивый Великий Государь! Преимущественно велико Твое настоящее пришествие. Да будет достойно его сретение. Тебя сопровождает Россия; Тебя сретает церковь. Молитвой любви и надежды напутствуют Тебя Россия. С молитвой любви и надежды приемлет Тебя церковь. Столько молитв не проникнут ли в небо? Но кто достоин здесь благословить вход Твой? Первопрестольник сей церкви, за пять веков доныне предрекший славу Царей на месте сем, Святитель Петр, да станет пред нами и через Его небесное благословление, благословление пренебесное да снидет на Тебя и с Тобою на всю Россию».

Александр II в мантии, застегнутой на золотую булавку с двумя гранеными изумрудами и серебряным крючком, занял место на приготовленном для него посреди Собора престоле из слоновой кости великого князя Иоанна III, царствующую Императрицу урожденную принцессу Максимильяна Вильгельмина Августа София Мария Гессенская и Прирейнская, после принятия православия в 1840 году Мария Александровна посадили на золотой трон первого правителя дама Романова Михаила Феодоровича. Мать Александр II, Александру Федоровну усадили на трон отца Петра I Алексея Михайловича.

Громким, хотя и дрожащим голосом Александр II прочитал исповедание православной веры. Когда митрополит Санкт-Петербургский Никанор, перед возложением порфиры и короны, читал установленные молитвы, Император низко наклонил голову, которую высокопреосвященный Филарет накрыл концом своего омофора. Возложив на себя венец царей, Александр II прикоснулся им головы коленопреклонённой супруги. Затем сам встал на колени и произнес во всеуслышание молитву, в которой испрашивал благословение Всевышнего на предстоявший ему царственный подвиг, моля о ниспослании ему «духа владычня, духа премудрости и ведения, духа совета и крепости». Крупные слезы катились по щекам до глубины душа растроганного Монарха. Император встал – и все находившиеся в храме опустились на колени, благоговейно внемля благодарственной молитве, прочитанной митрополитом Филаретом, затем все запели впервые, ранее исполняли действовавший с 1816 года гимн «Молитва русских», «Боже царя храни», по его окончанию раздались торжественное «Тебе Бога хвалим!».

И началось всеобщее шествие из Успенского собора в соборы Архангельский и Благовещенский. Государь следовал с Императрицей под балдахином, в порфире и короне, держа в одной руке скипетр, в другой державу, и, прежде чем вступить в Кремлевский дворец, он с Красного Крыльца трижды поклонился народу.

Высочайший обеденный стол происходил в Грановитой Палате. Александр II восседал на троне посреди обеих Императриц. Приглашенные – высшее духовенство и особы первых двух классов – заняли места за столом, лицом к Их Величествам. Митрополит Филарет благословил трапезу. При пушечной пальбе пили за здоровье Императора, Императриц, всего царского дома, духовных особ и всех верноподданных. Архиереи обедали в мантиях и клобуках. Среди них выделялся архиепископ Кесарийский Василий, во время обеда не перестававший плакать, чем и обратил на себя внимание Государя, приказавшего спросить: «отчего он плачет?» «Плачу от радости, – отвечал греческий иерарх, – видя торжество русского Царя; плачу от горести, потому что мы, православные жители Малой Азии, страдаем под игом агарян».

Вечером Кремль и все Москва озарилась бесчисленным множеством огней. Иллюминация повторилась и в следующие два дня. На ярко освещенных улицах и площадях народ московский ликовал до поздней ночи. Но основное народное гуляние впервые происходило на Ходынском поле. Было установлено многочисленные столы, украшенные ветками различных деревьев на ветвях, которых были повешены бусы с пряниками и яблоками. На территории поля разместили восемь специальных фонтанчиков, из которых текла не ключевая вода, а вино. Вообще угощений было приготовлено великое множество, а в частности более 10 тысяч кур, три тысячи баранов, 50 тысяч килограммов ветчины, 14 тысяч килограммов колбасы, вина запасли тысячу ведер, а число калачей, ватрушек и прочих лакомств превышало 60 тысяч.

В последний день торжества на Лефортовом поле устроили грандиозный фейерверк. Оркестр исполнил гимн Российской Империи, а в такт ему вылетали залпы праздничного салюта и так продолжалось в течении двадцати минут.

В день священного коронования Император Александр II подписал манифест, начинавшийся такими словами: «В сей торжественный день, когда, испросив благословение Всевышнего, мы возложили на себя венец наших предков, первой нашей мыслью было, как всегда, благоденствие любезной Нам России. Повторяя при священном обряде коронования обет, произнесенный Нами в самый час вступления Нашего на прародительский престол: иметь постоянной, единой целью трудов и попечений Наших утверждение, возвышение сего благоденствия, в настоящем и будущем времени, мы не могли, с тем вместе, не обратиться к воспоминанию о событиях недавно минувших лет, ознаменованных тягостными испытаниями, но и примерами высокой доблести и новыми доказательствами беспредельной, нелицемерной преданности верных подданных Наших, всех состояний, к Престолу и Отечеству – доказательствами, на кои незабвенный родитель Наш взирал как на отраду, Небесным Промыслом Ему ниспосылаемую. Сие воспоминание сохранится на веки в сердце Нашем и конечно перейдет к отдаленнейшему потомству. Но Мы желаем возбужденные Ими в Нас чувства, еще раз, при нынешнем торжестве, изъявить всенародно установлением некоторых особых знаков отличия и особо обращаемым к каждому из сословий в государстве выражением Нашего благоволения и признательности».

Наподобие медали, пожалованной защитниками Севастополя, учреждалась в память минувшей войны светлая бронзовая медаль с вензелевым изображением Императоров Николая I и Александр II и надписью: «На Тя, Господи, уповахом, да не постыдимся во веки».

Щедрою рукою излил Император царские милости на ближайших к своему престолу слуг. Ветеран наполеоновских войн, бывший много лет вождем русских военных сил на Кавказе, генерал-адъютант князь М.С. Воронцов произведен в генерал-фельдмаршалы. В княжеское Российской Империи достоинство возведен председатель Государственного Совета граф А.И. Орлов, в графское – обер-камергер Рибопьер, обер-гофмейстер Олсуфьев, генерал-адъютант Сумароков, а генерал-губернатор Финляндии Берг – в графское достоинство Великого Княжества Финляндского.

Коронационный манифест так же распространял и ряд милостей, льгот и всякого рода облегчений более тридцати категорий жителей Российской Империи. Венцом царского милосердия было великодушное прощение государственных преступников, лишенных всех прав состояния и сосланных в Сибирь или сданных в солдаты по делу о тайных обществах 1825 года и по заговору Петрашевского в 1849 году. Им было дозволено возвратится с семействами из мест ссылки и жить, где пожелают в пределах Империи, за исключением Петербурга и Москвы. Осужденным и детям их возвращены титулы и потомственное дворянское достоинство.

В дни, следовавшие за коронацией, происходили беспрерывные блестящие празднества: два бала и маскарад в Кремлевском дворце, парадный спектакль в Большом театре, балы у послов французского и австрийского.

Александр II и его семья оставались в Москве еще целый месяц, а девятнадцатого сентября они провели весь день в лавре св. Сергия. 23-го они выехали из первопрестольной и 24-го прибыли в Царское Село. Второго октября Их Величества торжественно вступили в Санкт-Петербург, но тотчас возвратились в Царское Село и только к именинам Наследника шестого декабря вернулись в столицу и уже основательно поселились в Зимнем Дворце и началась эпоха Великих реформ, в их числе долгожданная отмена крепостного права, реформа судебной системы и окончательная передача Аляски Соединенным Штатам Америки.

К ней

Иван Федорович проснулся на своем кожаном диване, свечи в канделябрах уже давно сгорели, а в дверь его кабинета настойчиво стучали, требовавши незамедлительно открыть. Он тяжело приподнялся, не спеша достал карманные часы открыл их и посмотрел на циферблат – время было два часа после полудни. Затем встал и повернув ключом в замочной скважине открыл дверь. На пороге стояли служанка Маша и его дражайшая жена Екатерина Ивановна с согнутой в локте руке и поднятой вверх. Между указательным пальцем и безымянным пальцем торчала белого цвета бумажка.

Иван! Позволь себе объясниться. Что это? – Строго сказала его жена.

А ты разве не ознакомилась с его содержанием? – Невозмутимо, вопросом на вопрос парировал Иван Фёдорович.

Я в твои дела не сую свой нос…, с последних пор.

Дорогая, а где ты это взяла?

Его принес какой-то мальчуган лет четырнадцати, спешно вручив ее мне и бросил: «отдайте срочно Ивану Карамазову», даже на чай не взял, и убежал, – сказала растерянно Екатерина Сергеевна. – Разумеется я не стала разворачивать, а направилась сразу к твоему кабинету.

Иван Фёдорович неспешно вскрыл бумажку и прочитал: «Приходи сегодня! Жду! С.П.».

А это от купца Сердоликого. Он отвечает мне…, надумал-таки.

От кого?

От купца Даниила Андреевича Сердоликого. Я ему третьего дня весьма заманчивое предложение о покупке одной вещицы сделал, он сейчас в трудном положении знаешь ли. Вот ответ! Ждет меня сегодня.

Что за вещица? Дорого ли стоит?

Для вашей Катенька красоты сущая безделица, а для него спасительная надежда от полного разорения, – ответил успокаивающе Иван Федорович.

Обед на столе Иван.

Правда остыл немного, – вставила Маша.

Нет, обедайте без меня, дело срочное, а вдруг передумает. Нужно торопиться, ехать нужно. Я у него отобедаю! – Сказал Иван Фёдорович и направился к шкафу переодеть рубашку.

Снова уходишь. Я практически тебя в последнее время совсем не вижу! Я скучаю Иван… и Родя тоже. Ты так стал занят, неужели это нужно для нашего счастья?

Для нашего благополучия Катенька. Я отец нашего семейства и должен заботиться о его денежном благосостоянии, но ты не волнуйся вечером я и тебя и Родю обрадую. Вот увидишь.

Не ужели даже в праздники нужно куда-то уходить? – не унималась Екатерина Ивановна.

Да, даже в праздники. Знаешь ли Катенька финансовые дела праздников и выходных не знают. Поцелуй Родю от меня и скажи, что я вечером буду с гостинцем, а тебе с подарком и все компенсирую, – сказал практически на ходу, уже переменив рубашку и проследовав в переднюю Иван Федорович. Екатерина Ивановна сопровождала его.

Катенька, крепко обними Родю от меня и поздравь с праздником, – сказал уже одевшись Иван Федорович и поцеловав руку жены скрылся за дверью.

Христос с тобой, – только и успела пролепетать Екатерина Ивановна.

Выйдя из парадной лучи яркого солнца больно ударило ему в глаза, от чего он прищурился и посмотрев направо и налево и не обнаружив свободного извозчика пошел по улице. Но пройдя несколько шагов как за спиной Иван Фёдорович услышал за спиной цоканье лошади.

Барин! Подвезти куда? – крикнул довольно пожилой извозчик.

Иван Федорович удивленно обернулся и уселся в повозку скомандовав:

На Офицерскую улицу в герберге (ресторан) «Отель дю Норд».

Извозчик натянул вожжи, – Гей! Но-о-о, пошла куцая, – крикнул он и сани сдвинулись с места.

Дорогой Ивану Федоровичу пришли воспоминания о прошлой ночи. Что это была за встреча с таинственным незнакомцем? Была ли она явью или просто видение? «Нет, конечно если здраво рассуждать, то это наваждение какое-то», – подумалось Ивану Федоровичу. Но все же это видение требовало от него чтобы он уверовал в его реальность, как тот черт, явившийся ему тринадцать лет тому назад в ночь смерти Смердякова. А сейчас что? Это кошмар какой-то вот и все. Хотел, чтобы я испугался и поверил ему, а через него, хоть он и темная сила уверовал в бесплотные силы, духов разных. А через них и хотел мне доказать существование Бога. Не на того напал, а я не верю во всю эту чепуху, просто болезнь какая-то во мне проснулась и все. Нужно что-то с этим делать.

Придя к такому заключению, Иван Федорович усмехнулся и выпив из железной фляги, сказав себе: «Меня так просто не возьмешь, на ко выкусите! Нет, не верю и все тут!».

Сани тем временем подъехали к отелю, а на пороге его уже встречал швейцар. Он уже знал в лицо за всегдашнего посетителя их заведения и потому сняв шапку поздоровался, но Иван Фёдорович, не обращая на него никакого внимания прошел вовнутрь. В помещении было не так много народа и потому привычный столик был свободен, и он непринужденно сел за него. Официант тут же появился возле него приготавливаясь записать заказ дорого клиента.

Ему на обед было подано: борщ по-киевски, зажаренная куропатка, сладкий рулет и сто грамм водки. С собой он распорядился взять балык из осетрины. С тем и покинул он известное заведение, снова поймав извозчика. Но в этот раз Иван Федорович сошел в квартале от Измайловской роты и дальше направился пешком. Дойдя до знакомого ему здания, он вошел во двор и прошел через черный ход. Дверь открыла ему она сама, глаза ее горели, а на лице из тонких губ играла улыбка удовольствия.

Проходи скорей. Я ждала тебя! – Сказала она, пропуская его в переднюю.

Но его радостным чувствам от встречи пришел скорый конец. Рядом с ней стоял мужчина, явно моложе его, с зачесанными назад волосами и бородкой. Иван Федорович тут же замер от его поразительно смотрящих его глаз прямо в упор.

Ну что вы встали?! – вопросительно взвизгнула она.

Молодой человек уже был одет в тулуп и валенки и хотел было пройти к двери, но она его остановила жестом своей руки.

Погоди. Знакомитесь, это Андрей, а это-о-о: Иван Фёдорович! – протянула она.

Оба стояли как истуканы молча смотря друг на друга.

Не знаю! Воды что ли набрались?! А ну пожмите скорей друг другу руки и будьте с этой минуты друзьями и кончено! – Сказала она вся, сгорая в нетерпении.

Зачем он здесь? – Спросил Андрей.

Ох, я же тебе давеча говорила о нем. Ты забыл верно? Это деловой человек его помощь очень ценна для нас и без него нам не сделать того предприятия что мы задумали. Теперь пожмите руки. Андрей, я прошу, – настоятельно сказала она и взяла у обоих правые руки и соединила в рукопожатие. – Вот уже теплее, а то мороз прямо бр-р-р.

Когда дело сделаем, я тебя застрелю, – твердо сказал Андрей и крепко сжал руку Ивана Федоровича.

Попробуй, – с усмешкой ответил Карамазов и расцепил рукопожатие.

Ой да не обращайте внимания, это он так делает для собственной значительности, – отмахнулась она и продолжила другим тоном – дорогие мужчины! Не ругайтесь, ссора только вредит нам всем. Успокойтесь и думайте лучше о деле, а я берусь осчастливить вас обоих и для каждого из вас я буду своя.

Я пошел, – сказал Андрей, – идти надо, иначе без меня начнут, а мне бы не хотелось, чтобы начинали без меня, – она робко поцеловала его в щеку, а Иван Фёдорович поморщился.

Пойдем! – Сказала она ему, как только они остались одни.

Ну что ж пошли, – ответил он и оба проследовали в одну из двух комнат, где стоял шкаф, кровать и стул.

Софья, Софья, Софья, моя любимая девочка, – сразу накинулся на нее Карамазов.

Стой…, подожди…, не надо…, я не хочу сейчас, – довольно энергично пыталась высвободиться из его объятий она, что ему пришлось уступить.

Что еще? – отступив, недоуменно спросил Иван.

Во-первых, я больше для тебя не Софья Перовская, а Мария Прохорова. Так, называй меня всегда, – сказала она как можно строже.

И даже здесь? Когда совсем одни?

Да и здесь. Я хочу, чтобы ты привык к моему конспиративному имени и фамилии, и чтобы нигде и никогда не помянул моего имени de la vie passée (из прошлой жизни).

А для чего тогда ты мне его сказала при нашем первом знакомстве?

Чтобы ты знал, что я не какая-нибудь там простушка, а женщина из знатного рода графа Кирилла Григорьевича Разумовского – последнего гетмана малороссийского, правнучка крымского губернатора. И если я согласилась быть твоей, то только потому, что ты заплатил за меня высокую цену.

И что вы теперь хотите моя царице!

Хочу?!

Да уж из глаголь же скорей, а я полностью повинуюсь вам и клянусь, исполню, в обиде не будете, я вам обещаю, – сказал с придыханием Иван Федорович и очень близко приблизился к ней так что она почувствовала его страсть, бушующую в нем всем своим телом.

Знаешь, – как-то оторопев начала Софья, – нам нужно три тысячи рублей на типографский станок и съемную квартиру на устройство в ней подпольной типографии и две тысячи на съем сырной лавки на Малой садовой, там будут работать наши люди под видом крестьянской семейной пары Кобзевых, они устроят под мостовой подкоп и заложат туда машину для взрыва.

И того пять тысяч! – Заключил Иван Федорович, и немедленно вынул из внутреннего кармана пиджака портмоне, отсчитав требующую сумму, положил ее на стул. – Это все? – спросил он и с вожделением посмотрел на Софью.

Да, это все, что я хотела!!! – Увидев деньги, сказала она с улыбкой и глубоким удовлетворением. – Ты…

Она не успела дальше сказать, как Карамазов накинулся на нее покрыв ее своим телом повалив на кровать. Она больше не сопротивлялась и была теперь в полной его власти. И тут из его недр души взошла огромная сила возбуждения и наскоро сняв с себя и с нее одежду, оставив на ней только крестьянского покроя сорочку, вошел с вожделенной им женщиной в соитие.

Два часа безудержной гонки, в ходе которой, она все же по своей привычке переборола его прочно взяла инициативу в свои руки. Изливаясь и фонтанируя, горячо и часто дыша, в течении отпущенного времени, они были слиты воедино получая сладострастное удовольствие друг от друга.

Насытившись в приятном изнеможении, Иван Федорович распластался на кровати, а она села, закутавшись в лежащий неподалеку плед спиной к стене. Он не сводил с нее глаз. Софья улыбнулась ему в ответ, поймав его полный любовью взгляд, показывая всем своим видом что ей было и есть приятно.

Ты доволен мной? – Спросила она.

Более чем. Plaisir inégalé (непревзойденное наслаждение).

А ты знаешь, я в семнадцать лет убежала из дома, – вдруг сказала Софья.

Зачем?

Да потому что мой па-па despote (деспот) как и Александр II. Он был похотливый самец, всю прислугу перепробовал, как только мама терпела весь этот содом. А наш царь – вот с кого он видимо пример взял, увидит в Мариинском театре, какую-нибудь невинную красотку и этим же вечером ее уже ведут в его опочивальню. Снимет первую пробу и домой с подарками отправляет, а ее папочка и жених ее, за честь это почитает. Вот только Долгорукая и умерила его пыл, так они говорят в кабинете его покойного отца свою нужду справляют. И это было еще при живой царице, которая в чахотке умирала в это время.

А со мной тебе не противно?

Терпимо. Я это для дела делаю, а так ни за что бы не согласилась. Мне было тогда двенадцать лет, когда на это дурацкое Высочество совершили первое покушение. Тогда моя двоюродная сестра Елена, дочка, кстати, бывшего декабриста, вбежала к нам, вся трясется, глаза большущие, дух еще не успела перевести, а сама только повторяет одно и тоже: «Стреляли, стреляли…стреляли…», – Мы все тогда в гостиной сидели и все хором: «Да в кого стреляли?!» – «В царя, в царя, в царя…сегодня стреляли», – наконец вылупилось из нее. Отец строго: «И что жив?!» – «Жив, жив, Бог спас!», – ответила она. Я не знаю почему, но тут у меня слезы из обоих глаз потекли и стала повторять про себя, только одно слово: «Жив, жив, жив». Малая еще была, дура наивная.

А из дому зачем убежала или Содом опостылел?

Нет. В шестнадцать я закончила Аларчинские высшие женские курсы. Это между прочим почти мужское образование. У нас дома я после прочтения Некрасова «Русские женщины», Тургенева «Накануне» образ Елены мне запал в сердце, Гончарова – Ольга Ильинская, Чернышевский – Вера Павловна, с тремя сестрами и дочерью богатого фабриканта организовала кружок по изучению женского вопроса Emancipation. Па-па раз нас послушал и все, разогнал наше собрание и строго настрого запретил об этом говорить в его доме. Тогда я в знак протеста собрала вещи и из дому вон ушла. Только маму было жалко, мы так плакали обе, но я ей тайком письма писала, а она мне деньгами помогала если чего.

А отец как отпустил?

Так он пил беспробудно уже давно, ему-то все одно. Его после покушения на царя со службы поперли так он и впал в пьянство, хотя и раньше стакана лишнего мимо рта не проносил, но тогда держал все же себя, должность обязывала. Но потом все же объявил меня в розыск, но я так умело скрывалась что меня не нашли.

И куда ты пошла?

Я ха, да у меня подруг было много – помогли, устроили. Жила в женской коммуне. Я много читала из-запрещенной литературы и наконец во всем разобралась, можно сказать: J'ai commencé à voir (прозрела) и в восемнадцать я уже стала одной из организаторов революционного просветительского кружка Николая. Васильевича Чайковского. Днем я работала в бакалейной лавке, а вечером вела пропаганду среди рабочих. О как мы зачитывались Жан Жаком Руссо. Вся жизнь строится во имя большинства, вот это идея!

Я говорила людям что царская власть испокон веков строилась и строится на интересах меньшинства – приближенной знати, а русский народ находится в унижении, а церковь является неким успокоительным средством для него, чтобы низший класс не взбунтовался против несправедливости распределении общественных благ и терпел эту боль, страдая изо дня в день. Я призывала покончить с этим и что пришел день и час, когда нужно поднять восстание против правящего режима. Но все почему-то оказались глухи к моим воззваниям, хотя одобрительно кивали головами. Как я тогда еще была молода и все мне хотелось сделать быстрей, но я не разочаровалась, я продолжала упорно трудиться. В девятнадцать лет я отправилась в Самарскую губернию в Ставропольский уезд, там я научилась прививать оспу и с этим знанием пошла по деревням и селам. Только оспу прививать оказалось легче чем пропаганда к новой жизни. Я им говорила о том, что только вы можете своим гневом, смести узурпаторскую власть царизма, что пора призвать к ответу за вековечные народные нищенские мытарства. Я им преподавала естественные науки доказывая, что бога нет и никогда не было, есть только мечты о лучшей жизни свойственные человеку оказавшегося в тяжелом положении.

И математику?

Да.

И Эвклидову геометрию, о том, что две параллельные прямые не пересекаются как палач и его жертва никогда не сойдутся в любовной идиллии всепрощения. Хотя мой брат давеча с жаром меня убеждал, что сегодняшняя наука доказала о неверности этого и что где-то там в межпланетном пространстве они пересекаются.

А кто твой брат? – насторожилась по привычке Софья.

Да так, можно сказать уездный мещанин, на который стал обладателем целого капитала, плюс удачно женился, правда его жена немощная, но тоже с капиталом.

И что же он знает о тебе?

Ты что боишься его?

Нет. Но нужно строго соблюдать правила конспирации.

Да он безобиден как ребенок.

Ну и что, что безобиден, но, если он что-то знает о тебе может это кому-нибудь рассказать. Я имею ввиду про нашу партию и ее дело.

Успокойся, мы просто говорили о существовании Бога, это наш тринадцатилетний разговор.

И каков итог?

Каждый остался при своем мнении, но на прощание он обещал бороться за мою душу. Наивен до невозможности.

Тебе необходимо наблюдать за ним. Как бы чего не вышло. Он может все провалить.

А я, наоборот, строго сказал, чтобы он больше встречи со мной не искал.

Найди его и держи под присмотром, если что, я должна знать.

Не беспокойся о нем прошу, он тих как ягненок и никуда не полезет, я его предупредил.

Так он знает?

Ну не совсем.

Его не должно быть.

Как?!

Так, он угроза.

Да я слово даю моя госпожа. Я если хочешь, ручаюсь за него. Оставь свое беспокойство, лучше рассказывай дальше.

Я дам ему шанс, но если только…

Никаких только – он мой брат и будет верен мне до конца жизни.

Хорошо поверю пока тебе, но я не спокойна знай это, – она сделала паузу серьезно посмотрела на Ивана Федоровича и сказала – А потом я вернулась обратно в Ставрополь и закончила курсы народной учительница русского и литературы, но диплома у меня не было и с этим возникли трудности крестьяне относились ко мне с недоверием. На зиму я переехала в Тверскую губернию, Корчевский уезд в село Едимново к знакомой Ободивновой. Летом уже двадцать лет я сдала экзамены и получила долгожданной учительницы и с тем вернулась в Петербург. Я содержала конспиративную квартиру, хранили запрещенную литературу, я к сати одна из первых прочитала первый том «Капитала», опять пропагандировали свобода, равенство и братство. Вела переписку с провинциальными отделениями, поддерживала связи арестованными. Меньше через год, пятого января меня арестовали у Невской заставы в собрании рабочих, студент Низовкин оказывается предал. Вечная смерть ему! Со мной весь наш кружок накрыли.

Летом этого же года при хлопотах моего отца, он видимо использовал старые связи меня выпустили, и мы с братом уехали к маме в Крым в Приморское у нас там дом небольшой. Но дома я долго не усидела и уже через несколько месяцев поехала в Симферопольскую земскую больницу при ней я и поселилась, став учиться в фельдшерской школе и работать с другими курсистками ухаживая за тяжелобольными. Закончив курсы, мне даже специальную бумагу выдали что я действительный фельдшер, я была назначена заведующей двумя бараками Красного Креста куда поступали раненые с русско-турецкой войны. Боли, крови и страдания насмотрелась просто жуть. Но не успела и месяца проработать как полицейский принес бумагу, где говорилось что меня вызывают в Петербург на суд по делу о 193-х. Я даже и не знала, новостей-то не было никаких, оказалось аресты шли в тридцати шести губерниях, было привлечено более четырех тысяч человек, из них двести сорок арестованы. Почти все чайковцы оказались под судом, но суд мы не признали, тогда правительство разбила нас всех на группы по семнадцать человек. Из-за незначительных нарушений меня обязали являться на процесс, публику естественно не пускали. Ну ты, наверное, знаешь все это дело, чего дальше рассказывать.

Нет, ты рассказывай, мне интересно. Что же ты?

Я?! Там чтобы ходить в Дом предварительного заключения и видеть заключенных и узнавать от них хоть какую-то информацию я назвалась невестой Тихомирова. Ну мы там встретились пообщались он мне понравился, и мы решили после всего это пожениться. Я готова даже была последовать за ним в Сибирь. Потом состоялось действо в здании Петербуржского окружного суда, я сидела в партере народу было много, духота, судилище это я не признала и отказалась в нем участвовать. Лев Тихомиров мне рассказывал, как оно проходило. Потом стали выпускать по нескольку десятков человек. Тут же, освободившиеся из заключения и им сочувствовавшие организовали в моей квартире на Знаменской улице Всероссийский съезд революционеров. Решений принято не было, кроме одного: бороться и еще раз бороться против существующего режима.

И тут случилась беда, при свидании кто-то дал по фуражке надсмотрщику и из-за этого все посещения прекратили. Я только от своей подруги узнала о сказанной на заседании суда знаменитой речи Петра Алексеевича Мышкина. Он говорил о 17‑часовом рабочем дне, о пинках, прикладах ружей, ссылках в Сибирь. Доказывал, что «19 февраля было одной только мечтой и сном», что крепостные и после этого дня остались крепостными. Отзывался о правительственной власти как о «временно захваченной силой». Заклиная рабочих не ждать помощи ни от кого, кроме интеллигентной молодежи, призывал их надеяться на самих себя, когда мне это передали, я была в полном восторге, и решила: во чтобы-то ни стало им как-то помочь. Главных обвиняемых – Мышкина, Рогачева, Войнаральского и Ковалика засудили на десять лет. Тихомирова освободили, и он пришел ко мне. Он надеялся стать моим женихом, но я уже больна была Мышкиным. Пока они сидели в крепости мы вели круглосуточное дежурство, а потом надеялись их освободить на вокзале при посадке в поезд, но их тайно переправили на товарном вагоне в Харьковскую Центральную каторжную тюрьму. Мы с товарищами поехали туда, там и при перевозке их совершили нападение на арестантскую коляску, но не получилось и мы, разделившись по двое, уехали обратно в Петербург, а мне пришлось вернуться в Крым, где была сразу по административному аресту сослана в Повенец в Олонежской губернию, в Восточную Сибирь с двумя охранниками. Они на одной станции заснули, ну я ночью, сняв ботинки в одних чулках, под утро сбежала от них и снова вернулась в Петербург. И с этого момента перешла на нелегальное положение.