Текст книги "Братья Карамазовы. II том"

Автор книги: Сергей Вербицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Первоприсутствующий: Я пригласил бы вас, г-н защитник, эту часть вашей речи сократить, так как Особое присутствие, разрешившее вам ссылаться на производство дела о Кибальчиче, находящееся в виду присутствия, тем самым считает своею обязанностью ознакомиться с ним во всей подробности.

Герард: Я прошу только позволения хронологически повторить ход этого дела, потому что, по моему глубокому убеждению, то направление, которое от 1874 до 1878 года наша судебная администрация давала политическим процессам, играет громадную роль при разъяснении всего настоящего дела. Ввиду исключительной важности настоящего дела я и прошу разрешить мне только бегло указать вам в хронологическом порядке главные фазисы того дела.

Первоприсутствующий: К этому я вас и приглашаю.

Герард: В ноябре 1876 года следствие было кончено и представлено в Министерство юстиции. В феврале 1877 года оно внесено в Особое присутствие Правительствующего сената, разбиравшего тогда дела по политическим преступлениям. Обвинительный акт был составлен, но в него вкралась ошибка, вследствие чего Особое присутствие в феврале 1877 года возвратило обвинительный акт товарищу обер-прокурора для исправления этой ошибки. Ошибка была исправлена в декабре; наконец, 1 мая 1878 года состоялся суд над Кибальчичем, то есть через 2 года и 8 месяцев одиночного заключения. Особое присутствие Правительствующего сената не признало возможным обвинить Кибальчича в том грозном обвинении, которое было выставлено против него. Оно признало, что в данных действиях Кибальчича нет признака этого преступления. Когда сегодня представитель обвинительной власти говорил о прежних приговорах Особого присутствия, он указывал на то, что на суде против такого-то подсудимого улики оказались недостаточными для обвинения в возведенном на него преступлении. Но ведь это не так. Улики на суде в Особом присутствии всегда одни и те же, которые имеются на дознании и на предварительном следствии. Особое присутствие не суд присяжных заседателей: пред вами открыты все акты и дознания предварительного следствия, так как Особому присутствию эти производства открыты. Они, конечно, проверяются на суде, и эта проверка может их поколебать, опровергнуть, но не делает пробела в уликах. Итак, Кибальчич был признан виновным только в таком преступлении, которое может влечь за собой лишь дисциплинарное взыскание. Он и подвергся одномесячному тюремному заключению, которое и отбыл. В начале июня 1878 года он вышел из тюрьмы почти после трехлетнего заключения до суда и одномесячного заключения по приговору суда. Выйдя таким образом на свободу, Кибальчич подал прошение в Медикохирургическую академию о поступлении в нее вновь и стал хлопотать об этом, но, к сожалению, в это время революционная партия вступила уже на террористический путь… В августе 1878 года в Петербурге было совершено убийство генерал-адъютанта Мезенцева, и вследствие этого одной из первых административных мер была высылка из Петербурга всех лиц, которые когда-либо привлекались в качестве обвиняемых по политическим процессам, независимо от того, были ли они обвинены или оправданы. Эта мера должна была постигнуть и Кибальчича, потому что у него не было еще определенных занятий, он еще хлопотал о поступлении в академию. Может быть, если бы он поступил, то по заступничеству начальства академии его могли бы оставить, но тут он знал наверное, что будет выслан административным порядком… Я не буду говорить о несправедливости этой меры, полагая, что она уже осуждена…

Первоприсутствующий: Это не подлежит нашему обсуждению.

Герард: Я укажу только на практическую непригодность этой меры, как показали все процессы…

Первоприсутствующий: Этот предмет не подлежит нашему обсуждению.

Герард: Я хотел только сказать, что людей энергичных, которые готовы решиться на действительно деятельную борьбу с правительством, эта мера никогда почти не касается; им открывается сейчас же путь нелегального положения, и вот это-то нелегальное положение поставило Кибальчича на то место, на котором вы его видите. Раз вступив на путь нелегального человека, тут уже до всяких крайних теорий, даже до терроризма, один только шаг, а однажды человек вступает на путь терроризма, то, само собой разумеется, человек уже погибший. Г-да судьи, г-н прокурор часть своей речи посвятил на изыскание причин, откуда может являться террористическая партия в России. Конечно, к изысканию этих причин, я в этом убежден, г-на прокурора привела мысль о том, да как же избавиться от той тревоги, в которой террористическая партия держит целую Россию. Я совершенно так же постоянно мыслил об этом предмете, он постоянно меня тревожил и тревожит, и много раз, следя за прежними процессами, участвуя в некоторых из них в качестве защитника, я старался понять, откуда может произойти у нас подобное явление, и прихожу к тому заключению, что в тех мерах, с которыми прежде относилась к преследуемым по политическим процессам наша судебная администрация, много таится. Мне скажут: но ведь эти случаи единичны. Нет; вглядитесь в «процесс 193-х», и вы увидите, что по оному было привлекаемо по подозрению в политических преступлениях более 1 000 человек.

Первоприсутствующий: Вы отвлекаетесь от предмета защиты, от фактов настоящего дела. Вы можете указывать на это в общих чертах, но возбуждать вопрос о делах давно минувших, разбирать их, вводить почти в существо производства не представляется надобности. Я уже указывал вам, что, во-первых, Особое присутствие будет иметь в виду эти производства и, во-вторых, вы утомляете внимание Особого присутствия вещами, не подлежащими его суждению, так как оно желает и, конечно, будет неутомимо для всего серьезного как в интересах обвинения, так и в интересах защиты по настоящему делу, но только по настоящему делу.

Поэтому я приглашаю вас освободить Особое присутствие от излишних подробностей, по моему мнению не имеющих для настоящего дела никакого влияния и весьма мало разъясняющих его.

Герард: Я думал, что если бы я мог указать на факты, хотя мало разъясняющие это важное дело, то мне не будет это поставлено в упрек…

Первоприсутствующий: Конечно, это влияние будет иметь значение, если вы обратите внимание Особого присутствия на «процесс о 193-х» по отношению к настоящему делу…

Герард: Я в этом отношении и прошу вас обратить внимание на «процесс 193-х». Из этого процесса вы почерпнете очень много данных для суждения о причинах появления у нас террористической партии. Затем обращаюсь к подсудимому Кибальчичу.

Я прошу вас прежде всего заметить, что г-н прокурор, выставляя одно общее положение, что у всех обвиняемых одинаковая программа действий, одинаковые задачи, одинаковые мысли, одинаковые эмблемы, которые доказывают принадлежность их к социальнореволюционной партии, ничего не мог сказать в этом смысле по отношению к Кибальчичу. Свои указания на принадлежность к террористической партии г-н прокурор разделил на две части: на революционное прошлое и на те предметы, которые оказались по обыску, как им принадлежащие. Относительно революционного прошлого я уже сказал. Что могу я сказать относительно того, что у Кибальчича было найдено? Печатные и рукописные издания и заметки. Я считаю своей обязанностью обратить внимание Особого присутствия на книги и рукописи, найденные у подсудимого. У него не было найдено ничего такого, на что указывал г-н прокурор как на признак действительной принадлежности к террористической партии. Напротив того, я прошу обратить внимание на рукопись, озаглавленную «Переходное положение для земства». Кибальчич писал эту рукопись, очевидно, в самое последнее время, даже, как видно, он перебелял ее уже после 1 марта. Само собой разумеется, что если вам говорят, что террорист занимался вопросом о положении земства, то вам прежде всего представляется следующая картина: что должен был писать этот террорист? Он должен был писать уже никак не об отношениях земства и администрации, потому что для террориста никакой администрации не нужно; для него нужна полная нивелировка всего. Так, действительно, и проповедуется в программе террористической партии. Я прошу вас прочесть хотя бы три-четыре страницы этой рукописи Кибальчича, и вы увидите, что он задается самыми скромными идеалами о большей самостоятельности земства по отношению к администрации. Например, он находит, что земство не имеет достаточно самостоятельности, и он желает, чтобы оно имело ее более. Таким образом, я думаю, что в самом участии Кибальчича в этом деле есть громадное недоразумение. Когда я явился к Кибальчичу как назначенный ему защитник, меня прежде всего поразило, что он был занят совершенно иным делом, ничуть не касающимся настоящего процесса. Он был погружен в изыскание, которое он делал о каком-то воздухоплавательном снаряде; он жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Он их написал и представил по начальству. Вот с каким человеком вы имеете дело. Я далек от мысли сказать какое-нибудь слово в оправдание цареубийства, сказать слово в оправдание террора – нет, как то, так и другое вполне отвратительно, но я должен вам сказать, господа, что, то наказание, назначить которое вам предлагает г-н прокурор…

Первоприсутствующий: О наказании вы будете говорить в свое время.

Герард: Но за обвинением следует наказание, а я говорю об обвинении. Г-н прокурор, требуя наказания, видит в нем лечение от того зла, с которым нам всем нужно бороться, а я говорю, что это наказание только и будет наказанием, а не лечением.

Присяжный поверенный Граничив (защитник подсудимого Карамазова): Г-да сенаторы и г-да сословные представители! Я хочу, чтобы вы меня очень внимательно послушали и услышали, что я собираюсь вам сказать. Я не собираюсь вас утомлять рассказом о прошлом моего доверителя. Позволю себе сказать вам лишь два слова о истории его жизни до случившейся страшной для всех нас и для всего русского народа, без исключения, трагедии 1 марта сего года. И первое что хочу вам донести это то, что вины за случившее на нем нет, а то, что он признал себя виновным так это потому, что он руководствовался одной единственной мыслью – все за всех виноваты и это господа правильно. Если мы одно единое общество, то естественно несем бремя ответственности за происходящее в нашей жизни. И что-то в нашем мироустройстве не так раз происходят такие вещи и в пору нам с вами задуматься, а что конкретно я могу сделать чтобы переломить эту плачевную ситуацию, потому что предупредительных звонков было уже предостаточно.

А вот он уже очень пострадал, вы видите, что его нет с нами по причине умопомешательства. То есть я хочу сказать, что, лишившись разума, он уже несет наказание за свой грех сладострастника и непомерного гордеца. Вы можете сказать мне, что он финансировал деятельность революционно-террористической партии «Народная воля», а я вам на это отвечу, разве вы заходя в бакалею покупая какой-то товар несете ответственность за то, что сделает ее хозяин с вашими деньгами, которыми вы с ним расплатились? А может он пойдет и на них купит топор и зарубит свою тещу или жену! Не приведи, Господи! И что вы должны будете виноваты в этом? Вы, конечно, скажете: «нет», и правда будет на вашей стороне, так и здесь. Он непомерно увлеченный госпожой Перовской выплачивал за предоставление ею низменных услуг баснословные суммы, а она их тратила на подготовку покушения почившего в Бозе Государя Императора.

Из-за нее он бросил семью, перейдя на нелегальное положение, дабы не нашла его законная жена. То есть я хочу сказать, что он из-за страсти к госпоже Перовской порвал с общественной жизнью, остался в полном одиночестве, лишил себя добровольно всех жизненных благ, принимая, каждодневно, по капельки яд развращения и как следствие разрушение своей личности – вот ведь до чего дело дошло господа. Так я хочу вас спросить: какого еще наказания вы жаждите, если он и так уже наказан и не нами, а более великой силой. А потому я еще хочу вас спросить: разве можно за один грех два раза наказывать? Где это видано, чтобы кара правосудия касалась человека два раза? Подумайте господа как-нибудь об этом на досуге. Я же обращаюсь к людям облаченных мантией права казнить и миловать – господа, когда вы будете решать судьбу моего доверителя не забудьте истинные слова нашего Господа Иисуса Христа, в которого, я, нисколько не сомневаюсь, что вы веруете: «Какой мерой мерите, такой и вам отмерят»!!!

Присяжный поверенный Кедрин (защитник подсудимой Перовской): Г-да сенаторы и г-да сословные представители! Не без волнения приступаю я к исполнению своей тяжелой обязанности. Я должен сознаться, что нахожусь под впечатлением речи прокурора и передо мной рисуется та картина, которую он с таким талантом нарисовал; эта тяжелая картина мешает, по моему мнению, спокойному, беспристрастному отношению к делу; сам прокурор, который обещал в начале своей речи хладнокровно обсудить все обстоятельства дела, перешел к несколько страстной форме. Я постараюсь отвлечь ваше внимание от этой тяжелой картины к другой картине: обратить ваши мысли к личности подсудимой. Я просил бы вас забыть об этом преступлении, насколько это окажется мыслимо, и проследить за мной жизнь подсудимой. Когда вы услышали в первый раз, что в этом преступлении участвует женщина, то у вас, вероятно, родилась мысль, что эта женщина является каким-то извергом, неслыханной злодейкой. Когда же вы встретились с ней на суде, то это впечатление, я думаю, оказалось диаметрально противоположным! По крайней мере, подсудимая на меня произвела совершенно другое впечатление, чем то, которое у меня до встречи с ней составилось. Я увидел скромную девушку с такими манерами, которые не напоминали ничего зверского, ничего ужасного. Где же причина этому явлению? Может быть, она желает порисоваться, представить себя в лучшем свете, чем она есть на самом деле? Я этого не думаю. Я полагаю, что-то признание, которое она перед вами сделала, не выгораживая себя нисколько, идя вперед навстречу обвинению, которое над ней тяготеет, прямо говорит, за то, что в ней нет и тени лицемерия. Какая же причина, где корень того, что в этом деле являются Перовская и Рысаков – лица ранее безукоризненного поведения? Чтобы обсудить этот вопрос, нам необходимо познакомиться с жизнью подсудимой, и эту задачу я считаю для себя обязанным выполнить перед вами. Из речи г-на прокурора известно, что Перовская привлекалась к делу в 1871 году; революционное ее прошлое, помимо обвинения, велико; но я не разделяю этого убеждения, думаю, что ее революционное прошлое начинается очень недавно. Правда, в 1871 году она привлекалась к дознанию о каком-то тайном сообществе, имевшем связь с революционной деятельностью, но впоследствии оказалось, что это сообщество преследовало благотворительные цели, почему и следствие над Перовской было по высочайшей воле прекращено. В 1872 году Перовская привлекалась по «делу о 193-х лицах». Следствие тянулось пять лет, но улик собрано против нее не было; Правительствующий сенат оправдал ее; это дает полное основание утверждать, что подсудимая была невиновна.

Если состоялось судебное решение, оправдывающее подсудимую, то прежде всего следует остановиться на предположении о невинности и на обязанности прокурора лежит доказать противное. Таким образом, я полагаю, что Перовская действительно была невиновна в том преступлении, которое ей приписывалось, и совершенно правильно была оправдана Правительствующим сенатом.

До суда о 193-х лицах подсудимая жила в Симферополе с своей матерью. Под ее ведением и управлением находились два барака Общества Красного Креста. После оправдания Особым присутствием Правительствующего сената уехала Перовская к матери в Симферополь и снова начала заниматься делом, которому она осталась бы преданной и посвятила ему всю жизнь, если бы не случилось одного обстоятельства. Она была арестована и административным порядком сослана, но дорогой ей удалось бежать, и вот Перовская очутилась в положении «нелегальном». Явиться к родным ей было нельзя, так как паспорт выдавал ее везде, и вот она должна была попасть в среду лиц, которые находились в таком же положении, то есть в положении нелегальном; это состояние, в котором каждый шаг, каждый час, каждую минуту должно наблюдать за собой, бояться и дрожать за свою судьбу. Такое состояние неотразимо действует на нравственное чувство человека и невольно возбуждает в нем инстинкты, которых следовало бы избегать. Вспомним, что между таковыми нелегальными людьми социально-революционные идеи необходимо получают громадную силу. Члены революционных кружков, сталкиваясь только между собою, не слыша беспристрастной научной критики их идей, естественно все более и более проникаются ими и доходят до самых разрушительных теорий. Таким образом, и идеи Перовской постепенно принимали более и более «красный оттенок», все более и более побуждали ее идти по дороге революции… Если только вы согласитесь со мной, что действительно первым толчком, который побудил Перовскую идти по этому скользкому пути, была административная ссылка и что, благодаря этой ссылке и той интенсивности идей, замкнутых в среде небольшого кружка, которая мешала строгой их критике, подсудимая дошла до настоящего положения, то в этих обстоятельствах вы должны усмотреть данные, которые до известной степени объясняют судьбу Перовской. Вследствие сего я ходатайствую пред Особым присутствием Правительствующего сената о возможно более снисходительном отношении к участи подсудимой.

Подсудимый Желябов (не пожелавший иметь защитника): Г-да судьи, дело всякого убежденного деятеля дороже ему жизни. Дело наше здесь было представлено в более извращенном виде, чем наши личные свойства. На нас, подсудимых, лежит обязанность, по возможности, представить цель и средства партии в настоящем их виде. Обвинительная речь, на мой взгляд, сущность наших целей и средств изложила совершенно неточно. Ссылаясь на те же самые документы и вещественные доказательства, на которых г-н прокурор основывает обвинительную речь, я постараюсь это доказать. Программа рабочих послужила основанием для г-на прокурора утверждать, что мы не признаем государственного строя, что мы безбожники и т. д. Ссылаясь на точный текст этой программы рабочих, говорю, что мы государственники, не анархисты. Анархисты – это старое обвинение. Мы признаем, что правительство всегда будет, что государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы. Я, впрочем, желаю знать вперед, могу ли я касаться принципиальной стороны дела или нет?

Первоприсутствующий: Нет. Вы имеете только предоставленное вам законом право оспаривать те фактические данные, которые прокурорской властью выставлены против вас и которые вы признаете неточными и неверными.

Подсудимый Желябов: Итак, я буду разбирать по пунктам обвинение. Мы не анархисты, мы стоим за принцип федерального устройства государства, а как средства для достижения такого строя мы рекомендуем очень определенные учреждения. Можно ли нас считать анархистами? Далее, мы критикуем существующий экономический строй и утверждаем…

Первоприсутствующий: Я должен вас остановить. Пользуясь правом возражать против обвинения, вы излагаете теоретические воззрения. Я заявляю вам, что Особое присутствие будет иметь в виду все те сочинения, брошюры и издания, на которые стороны указывали; но выслушивание теоретических рассуждений о достоинствах того или другого государственного и экономического строя оно не считает своей обязанностью, полагая, что не в этом состоит задача суда.

Подсудимый Желябов: Я в своем заявлении говорил и от прокурора слышал, что наше преступление – событие 1 марта – нужно рассматривать как событие историческое, что это не факт, а история. И совершенно верно. Я совершенно согласен с прокурором и думаю, что всякий согласится, что этот факт нельзя рассматривать особняком, а что его нужно рассматривать в связи с другими фактами, в которых проявилась деятельность партии.

Первоприсутствующий: Злодеяние 1 марта – факт, действительно принадлежащий истории, но суд не может заниматься оценкой ужасного события с этой стороны; нам необходимо знать ваше личное в нем участие, поэтому о вашем к нему отношении, и только о вашем, можете вы давать объяснения.

Желябов: Обвинитель делает ответственными за событие 1 марта не только наличных подсудимых, но и всю партию и считает самое событие логически вытекающим из целей и средств, о каких партия заявляла в своих печатных органах.

Первоприсутствующий: Вот тут-то вы и вступаете на ошибочный путь, на что я вам указывал. Вы имеете право объяснить свое участие в злодеянии 1 марта, а вы стремитесь к тому, чтобы войти в объяснение отношения к этому злодеянию партии. Не забудьте, что вы, собственно, не представляете для Особого присутствия лицо, уполномоченное говорить за партию, и эта партия для Особого присутствия при обсуждении вопроса о вашей виновности представляется несуществующей. Я должен ограничить вашу защиту теми пределами, которые указаны для этого в законе, то есть пределами фактического и вашего нравственного участия в данном событии, и только вашего. Ввиду того, однако, что прокурорская власть обрисовала партию, вы имеете право объяснить суду, что ваше отношение к известным вопросам было иное, чем указанное обвинением отношение партии. В этом я вам не откажу, но, выслушивая вас, я буду следить за тем, чтобы заседание Особого присутствия не сделалось местом для теоретических обсуждений вопросов политического свойства, чтобы на обсуждение Особого присутствия не предлагались обстоятельства, прямо к настоящему делу не относящиеся, и, главное, чтобы не было сказано ничего такого, что нарушает уважение к закону, властям и религии. Эта обязанность лежит на мне, как на председателе, и я исполню ее.

Желябов: Первоначальный план защиты был совершенно не тот, которого я теперь держусь. Я полагал быть кратким и сказать только несколько слов. Но ввиду того что прокурор пять часов употребил на извращение того самого вопроса, который я уже считал выясненным, мне приходится считаться с этим фактом, и я полагаю, что защита в тех рамках, какие вы мне теперь определяете, не может пользоваться той свободой, какая была предоставлена раньше прокурору.

Первоприсутствующий: Такое положение создано вам существом предъявленного к вам обвинения и характером того преступления, в котором вы обвиняетесь. Настолько, однако, насколько представляется вам возможность, не нарушая уважения к закону и существующему порядку, пользоваться свободой прений, вы можете ей воспользоваться.

Желябов: Чтобы не выйти из рамок, вами определенных, и вместе с тем не оставить свое дело необороненным, я должен остановиться на тех вещественных доказательствах, на которые здесь ссылался прокурор, а именно на разные брошюры, например на брошюру Морозова, и литографированную рукопись, имевшуюся у меня. Прокурор ссылается на эти вещественные доказательства. На каком основании? Во-первых, литографированная программа социалистов-федералистов найдена у меня. Но ведь все эти вещественные доказательства находятся в данный момент у прокурора. Имею ли я основание и право сказать, что они суть плоды его убеждения, поэтому у него и находятся? Неужели один лишь факт нахождения литографированной программы у меня свидетельствует о том, что это мое собственное убеждение? Во-вторых, некий Морозов написал брошюру. Я ее не читал; сущность ее я знаю; к ней, как партии, мы относимся отрицательно и просили эмигрантов не пускаться в суждения о задаче Русской социально-революционной партии, пока она за границей, пока они беспочвенники. Нас делают ответственными за взгляды Морозова, служащие отголоском прежнего направления, когда, действительно, некоторые из членов партии, узко смотревшие на вещи, вроде Гольденберга, полагали, что вся наша задача состоит в расчищении пути через частые политические убийства. Для нас в настоящее время отдельные террористические факты занимают только одно из мест в ряду других задач, намечаемых ходом русской жизни. Я тоже имею право сказать, что я русский человек, как сказал о себе прокурор. (В публике движение, ропот негодования и шиканье. Желябов на несколько мгновений останавливается. Затем продолжает). Я говорил о целях партии. Теперь я скажу о средствах. Я желал бы предпослать прежде маленький исторический очерк, следуя тому пути, которым шел прокурор. Всякое общественное явление должно быть познаваемо по его причинам, и чем сложнее и серьезнее общественное явление, тем взгляд на прошлое должен быть глубже. Чтобы понять ту форму революционной борьбы, к какой прибегает партия в настоящее время, нужно познать это настоящее в прошедшем партии, а это прошедшее имеется: немногочисленно оно годами, но очень богато опытом. Если вы, г-да судьи, взглянете в отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность – розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною.

Первоприсутствующий: Подсудимый, вы выходите из тех рамок, которые я указал. Говорите только о своем отношении к делу.

Желябов: Я возвращаюсь. Итак, мы, переиспытав разные способы действовать на пользу народа, в начале семидесятых годов избрали одно из средств, именно положение рабочего человека, с целью мирной пропаганды социалистических идей. Движение крайне безобидное по средствам своим, и чем оно кончилось? Оно разбилось исключительно о многочисленные преграды, которые встретило в лице тюрем и ссылок. Движение, совершенно бескровное, отвергающее насилие, не революционное, а мирное, было подавлено. Я принимал участие в этом самом движении, и это участие поставлено мне прокурором в вину. Я желаю выяснить характер движения, за которое несу в настоящее время ответ. Это имеет прямое отношение к моей защите.

Первоприсутствующий: Но вы были тогда оправданы.

Желябов: Тем не менее прокурор ссылается на привлечение мое к «процессу 193-х».

Первоприсутствующий: Говорите в таком случае только о фактах, прямо относящихся к делу.

Желябов: Я хочу сказать, что в 1873, 1874 и 1875 годах я еще не был революционером, как определяет прокурор, так как моя задача была работать на пользу народа, ведя пропаганду социалистических идей. Я насилия в то время не признавал, политики касался я весьма мало, товарищи – еще меньше. В 1874 году в государственных воззрениях мы в то время были действительно анархистами. Я хочу подтвердить слова прокурора. В речи его есть много верного. Но верность такова: в отдельности взятое частичками – правда, но правда взята из разных периодов времени, и затем составлена из нее комбинация совершенно произвольная, от которой остается один только кровавый туман…

Первоприсутствующий: Это по отношению к вам?

Желябов: По отношению ко мне… Я говорю, что все мои желания были действовать мирным путем в народе, тем не менее я очутился в тюрьме, где и революционизировался. Я перехожу ко второму периоду социалистического движения. Этот период начинается… Но, по всей вероятности, я должен буду отказаться от мысли принципиальной защиты и, вероятно, закончу речь просьбой к первоприсутствующему такого содержания: чтобы речь прокурора была отпечатана с точностью. Таким образом, она будет отдана на суд общественный и суд Европы. Теперь я сделаю еще попытку. Непродолжительный период нахождения нашего в народе показал всю книжность, все доктринерство наших стремлений. С другой стороны, убедил, что в народном сознании есть много такого, за что следует держаться, на чем до поры до времени следует остановиться. Считая, что при тех препятствиях, какие ставило правительство, невозможно провести в народное сознание социалистические идеалы целостью, социалисты перешли к народникам… Мы решились действовать во имя сознанных народом интересов уже не во имя чистой доктрины, а на почве интересов, присущих народной жизни, им сознаваемых. Это отличительная черта народничества. Из мечтателей-метафизиков оно перешло в позитивизм и держалось почвы – это основная черта народничества. Дальше. Таким образом, изменился характер нашей деятельности, а вместе с тем и средства борьбы – пришлось от слова перейти к делу. Вместо пропаганды социалистических идей выступает на первый план агитационное возбуждение народа во имя интересов, присущих его сознанию. Вместо мирного слова мы сочли нужным перейти к фактической борьбе. Эта борьба всегда соответствует количеству накопленных сил. Прежде всего, ее решились пробовать на мелких фактах. Так дело шло до 1878 года. В 1878 году впервые, насколько мне известно, явилась мысль о борьбе более радикальной, явились помыслы рассечь гордиев узел, так что событие 1 марта по замыслу нужно отнести прямо к зиме 1877/78 года. В этом отношении 1878 год был переходный, что видно из документов, например брошюры «Смерть за смерть». Партия не уяснила еще себе вполне значения политического строя в судьбах русского народа, и хотя все условия наталкивали ее на борьбу с политической системой…

Первоприсутствующий: Вы опять говорите о партии…

Желябов: Я принимал участие в ней…

Первоприсутствующий: Говорите только о себе.

Желябов: Все толкало меня в том числе на борьбу с правительственной системой. Тем не менее я еще летом 1878 года находился в деревне, действуя в народе. В зиму 1878/79 года положение вещей было совершенно безвыходное, и весна 1879 года была проведена мной в заботах, относившихся прямо к этого рода предприятиям. Я знал, что в других местах товарищи озабочены тем же, в особенности на севере, что на севере этот вопрос даже породил раскол в тайном обществе, в организации «Земля и воля»; что часть этой организации ставит себе именно те задачи, как и я с некоторыми товарищами на юге. Отсюда естественно сближение, которое перешло на Липецком съезде в слияние. Тогда северяне, а затем часть южан, собравшись в лице своих представителей на съезде, определили новое направление. Решения Липецкого съезда были вовсе не так узки, как здесь излагалось в обвинительной речи. Основные положения новой программы были таковы: политический строй…

Первоприсутствующий: Подсудимый, я решительно лишу вас слова, потому что вы не хотите следовать моим указаниям. Вы постоянно впадаете в изложение теории.

Желябов: Я обвиняюсь за участие на Липецком съезде…