Текст книги "Смерть в рассрочку"

Автор книги: Сергей Скрипник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Молчать! – прикрикнул заместитель по тылу. Командование полка отправило в дивизию очередной караван с «трофеями», которые за прошедший квартал сумел награбить полк во время боевых операций. Из девяти теперь осталось семь машин. Стало быть, из дивизии в штаб армии пойдут уже только четыре машины, в лучшем случае пять, подумал подполковник. Потому что дивизионщики тоже охулки на руку не положат. Конечно, и они, полковое начальство, себя не обидели. Да и не отдавать же все вышестоящим рвачам. Это было бы несправедливо. И хотя он, подполковник, получал здесь больше иного союзного замминистра, но у него на родине дети и внуки. Кстати сказать, о таких хозяйственных операциях знает вся армия. Так какого черта этот задрипанный мордоворот лезет со своими наглыми заявлениями!

Но запугивать Марьясина было делом безнадежным. При необходимости его добродушная физиономия могла стать жесткой, а взгляд – острым и давящим. Он и не подумал молчать:

– Новая форма, товарищ подполковник, сами видите, нужна немедленно, – скорее распорядился, чем попросил Марьясин.

В подполковнике стала разгораться злость, но он не решился всерьез поставить на место этого громадного бандита неизвестно в каком звании. Наверное, в немалом, раз позволяет себе так разговаривать со старшим офицером. Поди знай, не станет ли на этой кругом неправильной войне, в сплошь пронизанной коррупцией армии сегодняшний подчиненный завтра отдавать тебе приказы. А этих молодчиков вообще сам черт не разберет. Подчиняются только особому отделу, и то даже не в оперативном, как он слышал, а бог знает в каком отношении. Приказывать им не мог даже сам командир полка. А когда хотел привлечь их к войсковой операции, просил разрешения свыше и почти всегда получал отказ. А потом матерился и жаловался на ущемление своего полковничьего достоинства. Однако, отступая, надо было как-то сохранить лицо.

– Не слишком ли много на себя берете, не вижу, кто вы там по званию? – резко спросил он.

– Старший лейтенант, – представился Марьясин.

«Врет, наверное», – додумал подполковник и сбавил тон.

– Вижу, что потрепало вас изрядно, но это еще не повод хамить страшим по званию. А форма будет. Заявку уже подали. Да, а больше там ничего не сгорело?

– Сгорело, – отозвался Михаил. – Жизни десяти солдат сгорели.

– Пошли, – отвернувшись от подполковника, махнул капитан. Уже на подходе к базе они действительно мимоходом отбили колонну. По вершине горы выведя группу на шум боя, командир увидел на серпантине две горящие и другие стоявшие под огнем душманов машины. Водители и экипажи БТРов сопровождения палили из всех стволов вверх, не по цели, а по направлению, откуда моджахеды вели огонь из автоматов, пулеметов и ротного миномета.

– Савченко, Омелин, Голицин, разберитесь, – приказал капитан, – и догоняйте нас.

– Есть, – ответили прапорщики и скользнули вниз, привычно сливаясь с камнями.

В составе группы не было никого званием ниже прапорщика, имелись два старших прапорщика, лейтенант, старший лейтенант и капитан. Все воевали по контракту. Кроме офицеров и старших прапорщиков, все прошли жесткую шестимесячную выучку в школе ГРУ и затем ежедневно совершенствовали ее, служа в бригадах особого назначения. Офицеры и старшие прапорщики учились четырнадцать месяцев по более обширной и более жесткой программе.

Группа не задерживаясь пошла дальше. Вскоре сзади послышались короткие, в два-три патрона, автоматные очереди. Все было кончено в полминуты. Десять душманов остались лежать в тех же позах, но уже не стреляли. Передав поднявшимся снизу десантникам из охраны колонны трофеи, Савченко презрительно сплюнул, махнул товарищам, и они, не отвечая на вопросы, двинулись догонять своих. Похвалы от командира они не ждали, но и нагоняй получить не предполагали, однако после доклада получили его.

– Значит, решили показать свое искусство необученным армейцам ? – хмуро спросил командир. – Чтобы завтра вся часть, а послезавтра вся провинция узнала, какие тут появились мастера огневого боя? Что, не могли их гранатами забросать? Швырять гранаты, да еще сверху, каждый зачуханный мотострелок сумеет.

– Извини, командир, как-то не подумалось, – виновато оправдывались прапорщики.

– Мы пока еще и живы-то лишь потому, что нас учили думать, выговорил им капитан. – Видно, не доучили… Ладно, если поняли, тогда все. Если действительно хорошо поняли, о выговоре можете забыть.

– Есть забыть, – с облегчением ответили проштрафившиеся. Тянуться и козырять между ними было не принято. Командир остановил группу возле офицерский казармы.

– Ты, Миша, устраиваешь ребят, – распорядился он и обратился к Черных: – А ты, Юра, займись нашей экипировкой и баней. Я буду в отведенной нам комнате, о которой позаботился Жилин. Поторопись, а то нехорошо как-то мне идти к начальнику особого отдела в таком задрипанном виде, – он окинул себя взглядом. – Тем более что мужик он хороший, надо уважить почтением.

Спецподразделения ГРУ не подчинялись командованию сороковой армии и капитан не был обязан отчитываться в своих действиях перед подполковником Жилиным. Но, поскольку связь со своим прямым начальством он имел возможность поддерживать чаще всего через него, и через него же отправлял отчеты, то начальник особого отдела, по существу, был посвящен в дела группы, за исключением тех случаев, когда для получения приказа капитана вызывали непосредственно в штаб оперативной группы министерства обороны в Кабул. От Жилина зависело и благополучие подчиненных Кондратюка в перерывах между заданиями, которые иногда могли длиться неделями. Поэтому капитан вел себя с начальником особого отдела так, будто тот являлся его начальником. Конечно, Жилин понимал эту несложную игру в субординацию и про себя усмехался, но тем не менее отношение командира группы ему льстило.

Жилин был убежденным формалистом, к чему его обязывало само содержание службы. Но к Кондратюку неизменно проявлял снисхождение, тем более что это никак не сказывалось на его непосредственной работе.

– Видел, крепко вам досталось, – сказал Жилин, когда после бани к нему вошел Кондратюк в новом отглаженном обмундировании. – Сегодня отдыхай и выспись, наконец, как следует. Задание выполнил – это главное. Подробности подождут до завтра. Но все же пару запросов задам. Проведение операции задокументировано?

– Как положено. Только, Семен Иванович, мы ведь провели две операции.

– Так вот зачем тебя перед выходом в Кабул вызывали. То-то вместо двух недель вы почти месяц путешествовали. Второй вопрос: Почему за все время только дважды вертолеты вызывали? Нелегко ведь приходилось.

– Даже очень нелегко, – подтвердил капитан. – Мы большей частью почти по вершинам шли. Для вертолетов подходящих площадок не находилось. К тому же, по случаю водой разжились. Можно было терпеть.

– Понятно. – Подполковник открыл дверцы шкафа. – Свою водку, видно, уже завтра получите, сколько положено. А пока – на из запасов отдела по бутылке на двоих на всю братию, чтобы спалось крепче. Получишь, вернешь.

– Спасибо, – сказал Кондратюк и улыбнулся. – Боюсь, завтра нам выпивки не хватит. Что-то слишком уж много желающих поздравить нас с благополучным прибытием собирается.

– Шаромыжников среди нашего доблестного офицерства хватает, —проворчал подполковник. – Так и ищут, где бы заложить за воротник, особливо, ежели на дармовщину. Ладно, если не хватит, зайдешь, дам спирту. Докупать водку не спеши. Контрабандная бутылка сейчас двадцать чеков стоит. Шоферня в емкостях машин по семьсот-восемьсот бутылок за рейс завозит. Представляешь, какой навар имеют те, кто в Союзе их загружает? Ловят их, конечно, да и мы помогаем. Но это, как половодье, попробуй, останови. Везде сплошная пьянь.

– На войне как на войне, – пожал плечами Кондратюк.

– На войне тоже не обязательно быть свиньей, – хмуро возразил подполковник.

– Ну да, хрен с ними, с пьянчугами. Рассказать бы тебе, с каким народом нам приходится иметь дело, не поверишь.

– Ну, почему же? Я ведь тоже кое-что вижу.

– Что ты видишь? Что ты можешь видеть, террорист несчастный? Хотя не такой уж несчастный, раз все еще живой. Ты можешь видеть листья, так сказать, от древа зла, а нам чаще приходится иметь дело с корнями.

– И получается что-нибудь?

– Стараемся. Только топоры отскакивают, не успеваем точить. Корни больно толсты.

– А вы их электропилой, Семен Иванович, – смеясь, посоветовал капитан.

– Находятся умельцы, что электроэнергию вырубают, – хмыкнул Жилин. – Но ничего, у нас тоже специалисты не из последних.

В комнате офицерского общежития, выделенной Кондратюку и его заместителям, собралось полтора десятка приглашенных и не приглашенных, забредших на запах застолья, – представители почти всех расположенных в Лангаре родов войск в звании от лейтенанта до подполковника и в должности от комвзвода до комбата. Они сидели на кроватях, стульях, ящиках. На столе в изобилии стояли бутылки с водкой, опустошенные и налитые кружки, стаканы, пиалы, открытые банки консервов и лимонада, лежали ломти хлеба, куски колбасы, бережно нарезанные ломтики сала – дар кого-то из отпускников, желтели разрезы дынь.

Офицеры пили, галдели и изредка закусывали. Шум в комнате то стихал до нормальных разговоров, то достигал такой плотности, что его, казалось, можно лепить в ладонях, как снежки, то разбивался на обособленные диалоги, то снова концентрировался в общий гвалт, когда каждый слушал только себя. Все уже успели забыть, по какому поводу собрались, да, пожалуй, и изначально это мало кого интересовало. Как только рядом с Кондратюком освободилось место, туда протиснулся лейтенант-десантник и с пьяным упорством стал терзать его вопросами, явно получая удовольствие от «тыканья» чужому капитану:

– Нет, ты все-таки скажи, кто для тебя лучше – парчамисты или халькисты? Лично ты за кого, капитан?

В первое время после ввода ограниченного контингента советских войск в Афганистан такого рода вопрос был бы вполне уместен. Советский офицерский корпус даже разделился на приверженцев той или другой группировки в расколовшейся Народно-демократической партии. Сейчас, на седьмом году войны, никого уже не могли всерьез интересовать распри лидеров партии в борьбе за власть. Все давно уже поняли, что различие между фракцией «парчам» и «хальк» состоит лишь в их национальной окраске. Первую представляли богатей непуштунских национальностей, вторую – толстосумы пуштунов из юго-восточных и южных провинций. Вопрос лейтенанта свидетельствовал лишь о его желании предстать в глазах этого интеллигентного капитана мыслящим человеком и о том, что в Афганистане он, лейтенант, явный новичок.

– Я за интернационал, – с серьезной миной произнес капитан. Он вовсе не имел в виду давно залитый своей и чужой кровью интернациональный долг советского воина, о котором на первом году войны повсеместно болтали штабные замполиты. Ему вспомнился ответ Чапаева на вопрос крестьянина – за коммунистов он али за большевиков.

– Издеваешься, капитан? – обиделся лейтенант и в стремлении уязвить собеседника с вызовом спросил. – А сколько у тебя «войн»?

– Для интернационалиста, пожалуй, многовато, – вздохнул Кондратюк. – На сегодняшний день двести девяносто восемь.

Сначала десантник вытаращил на него удивленно пьяные глаза, потом рассмеялся:

– Да ты, оказывается, юморист, командир. Я за полгода всего одиннадцать раз воевал. Но мы-то на самом деле воюем, а ты со своими только спасаешь кого-то.

– Хреново воюете, вот и приходится столь часто спасать таких, как вы, – начиная раздражаться, ответил капитан.

Кондратюк назвал точную цифру. С учетом только что завершившегося поиска лично он действительно уже двести девяносто восемь раз принимал участие в выполнении заданий командования. Но что считать «войной», то есть участием в боевых операциях, для его разведывательно-диверсионной группы? Когда они, всякий раз с риском для жизни, добывали разведанные, чтобы сберечь как можно больше жизней таких вот лейтенантов и их солдат, когда похищали командиров моджахедов, сутками лежа без воды и пищи и почти без движений, когда выкрадывали руководителей законспирированных исламских организаций, когда тихо перехватывали караваны с оружием, – это были «войны» или не «войны» в молодом сознании бравого десантника? При всем этом группы подобные той, которой командовал капитан, до последней возможности стремились избежать стрельбы, которая в подобного рода операциях оценивалась их командованием как минус в работе. Каждый из прошедших школу ГРУ искренне считал, что здесь, на войне, по крайней мере, на этой войне, выполнять приказы командования значительно легче, чем оставшиеся позади учебные задания мирного времени. Хотя бы уже потому, что если там тебя станут убивать, ты, даже защищая свою жизнь, убивать не имеешь права – таково было нерушимое условие их подготовки. Здесь же при необходимости можно было и пострелять.

– Раз у тебя так много «войн», то, наверное, и наград полная грудь? – уже наглея, с ухмылкой продолжал десантник.

– Всего четыре, – по-прежнему сдержанно отвечал Кондратюк. – Из них две – ордена Ленина и Красного Знамени. Видишь ли, лейтенант, у нас с десантниками разные весовые категории, – пояснил он. – То, что у вас считается геройством, заслуживающим награды, для нас – обычная работа. И работать спасателям надо тихо, иначе никого не спасем.

Парни иногда задавались вопросом о содержании статуса наград. С одной стороны, сколько бы раз тяжеловес ни поднимал чемпионскую штангу средневеса, ему не получить медаль. С другой стороны, на войне все одинаково рискуют жизнью – и рядовой мотопехоты, и профессионал из отряда ГРУ, только последний рискует чаще. И существует же такое – одно из справедливейших для любого общества – положение, как «От каждого по способности, каждому – по труду». Правда, никогда еще ни одно общество в оценке деятельности каждого индивидуума не полагалось на этот лучший из принципов человеческого общежития – разве что за мизерным исключением – и менее всего – общество социалистическое.

– А вот скажи… – не отступал лейтенант. Но он стал уже всерьез надоедать Кондратюку, и тот призывно помахал Юрию Черных. Когда тот подошел, слегка пошатываясь, капитан чуть заметно кивнул в сторону десантника.

– Пойдем выпьем со мной, десантура, – ухватив лейтенанта за рукав, словно лучшему другу, заулыбался Черных.

В другой компании изрядно выпивший комбат, наклонившись к Марьясину, чтобы перекрыть шум, тыкал пальцем в сидевшего рядом капитана, который сосредоточенно пил, не закусывая, и говорил:

– Это мой лучший командир роты Володя Сундеев. Лучший, понимаешь? Такого поискать. И пусть только сунутся сюда эти хмыри болотные из прокуратуры! Перестреляю! А его не отдам!

Майор уже несколько раз начинал свою тираду и никак не мог продолжить. И Михаил не впервые спрашивал:

– Да что же случилось-то, комбат?

– Пристрелил он одну сволочь, – продолжил, наконец, майор. Жалко, что выживет, гад. Врачи, видишь ли, гуманисты! А мы, значит, звери! Да его живым закопать надо, понял!

Из темпераментного рассказа майора, во время которого он не забывал подливать себе в стакан, Михаил понял следующее. Роту бросили на преследование банды, поголовно вырезавшей весь кишлак мирных жителей, которые из страха перед советской мотопехотой попросили не оставлять у них засаду. Сундеев блокировал банду в скалистом ущелье и засыпал ее минами. Душманам оставалось сдаться или умереть. Но после дикого изуверства, творимого ими в кишлаке, сдаваться не имело смысла, потому их передали бы афганским органам безопасности, а там умели зверствовать не хуже. Капитан понимал, что душманы решатся на прорыв, и приготовил встречу, а великолепному, редкостному пулеметчику, сержанту Степану Пасечнику сам выбрал прекрасную фланговую позицию. Когда остатки банды рванулись вперед, их встретил плотный, губительный огонь роты. Но с каждой минутой боя он почему-то становился все слабее. Тут Сундеев увидел, что пулемет Пасечника бьет по своим, и не огульно, а на выбор, вырывая из жизни «дедов». Он успел нашпиговать свинцом девятнадцать старослужащих, прежде чем подобравшийся сверху командир роты уложил его автоматной очередью. Из банды в пятьдесят человек спаслось четверо, проскочив через огненный заслон растерявшихся солдат. А Пасечник выжил. И как раз сегодня врачи разрешили капитану навестить раненого. Тот встретил его полным лютой ненависти взглядом. Потом, превозмогая боль, останавливаясь почти после каждого слова, заговорил:

– Жалко, что мало я их уложил. И тебя надо было, жаба поганая. Это вы, сучье офицерье, давали этим выродкам с куриными мозгами делать из нас бессловесных скотов. Где эта падаль вонючая – замполит? Вот бы кого я достал с радостью. Значит, за родину мы тут жизни кладем? А любой затруханный «дед» молодых пряжкой по жопе – тоже за Родину? А подставлять этим скотам зад – это за отечество? Жаль, что не добил ты меня. Для тебя жаль. Потому что, если «вышку» не дадут, буду давить вас, сколько жизни хватит…

Сундеев вдруг поднял голову, посмотрел на комбата тяжелым осмысленным взглядом и, стараясь твердо произносить слова, медленно заговорил:

– За заботу спасибо, комбат. Только прокуратура мне – до лампочки. Я в предателя стрелял… Но как он говорил! Как говорил!.. Как он нас ненавидит! Как ненавидит!.. – зажмурившись, капитан покачал головой.

– Видишь, как переживает, – с пьяной нежностью в глазах сказал майор, обращаясь к Марьясину. – И за кого! – вдруг взорвался он. – За предателя! За гада! За шкуру! Как мы его раньше не разглядели! Да его в дурдом надо было! В смирительную рубашку! В зону, наконец, на нары, на парашу!

– Ну, в зоне-то он, видимо, и так окажется, – усмехнулся Михаил. – А дурдом ваши «деды» вашим молодым и здесь устроили. Обращаться за помощью к вам, отцам-командирам, совершенно бессмысленно, в чем молодые давно убедились. И если хотите знать, я не осуждаю этого пулеметчика. Душманы для него – противник, которого приказано убивать. А истинные враги – ваши «деды», эти рефлекторные твари, быдло, садисты. Надо удивляться не тому, что совершенно отчаявшиеся люди иногда стреляют в «дедов» и, по сути, ничем не отличающихся от них офицеров. Надо удивляться, почему в армии еще не началась гражданская война.

– Ты что! Что ты болтаешь, салага! – ошалело взвился майор. – Да я тебя!.. Да ты у меня, сука!..

– Ни хрена себе гость нынче пошел! – рассмеялся Михаил.

– Я что ли должен следить, сколько кому ремней по жопе всыпали? – возмутился комбат.

– Нет. Вы должны следить, чтобы никто никому не всыпал.

– Мое дело – организовать бой…

– Вот и организовали, – перебил Михаил. – И скольких не досчитались?.. А знаете ли вы, майор, что половина наших, оказавшихся в плену, это перебежчики. Люди не выдерживают издевательств своих «боевых товарищей», и унижение плена предпочитают унижениям от ваших вонючих «дедов» – наркоманов и ублюдков. Знаете ли вы, что по меньшей мере треть наших потерь в этой войне происходит из-за халатности, бездарности, ссор и пьянства – прежде всего командиров. Интересно бы узнать, сколько во время боев выпущено очередей в спину своим.

– А у нас один бывший уголовник все свое отделение положил из автомата, – вмешался сидевший неподалеку старший лейтенант. Всех наградили за какой-то бой, а его нет. Не дали как бывшему уголовнику. Да и тут за ним дела водились… Обиделся и всех – одной очередью.

Не слушая его, комбат уставился на Марьясина налившимися водкой и злобой глазами.

– Так вот ты кто, оказывается, – хрипло заговорил он. – Ты предатель. Встать смирно перед старшим по званию! – заорал майор. – Пристрелю, как собаку! – рука его нервно шарила по кителю в поисках пистолета.

– Успокойся, дурак, – поморщился Михаил и, перехватив руку комбата, так сжал ее, что тот едва сдержал крик. Второй рукой Марьясин выдернул из кобуры майора пистолет.

– Заходи завтра, – сказал он. – Гость ты наш дорогой. К ним подошел озабоченный Кондратюк и поспешно увел своего заместителя.

– Что это тебя на выступления потянуло? – недовольно спросил он. – Нашел кого учить!

– Учить?.. Нет, – рассмеялся Михаил. – Как говорится, я ставлю перед собой только реальные задачи. Да и куда мне, если ему академия, кроме глупого гонора, ничего не дала.

– Зачем же ты его приглашал?

– Я вообще никого сюда не приглашал.

Они рассмеялись.

– А пистолет разряди и отдай, – сказал капитан. – А то с пьяни еще за автоматом побежит. Я ведь почти не шучу. На всякий случай попросил наших ребят по очереди постоять на стреме.

– Миша, давай к нам! – призывно замахал Черных от своей собравшейся на одной из кроватей компании, где собрались штабной лейтенант и два боевых капитана. – Вот наш старшой вам все объяснит, – заявил он. – Михаил был учителем истории.

– На кого же ты детей бросил? – с улыбкой поинтересовался один из капитанов у подошедшего Марьясина. – Призвали, что ли?

– Нет, сам ушел в армию, – ответил Михаил, устраиваясь за столиком напротив. – Во-первых, никого сейчас история не интересует. Да и не знаешь, какую историю преподавать. Во-вторых, как выяснилось, учительство – не мое дело. Скучища.

– Ну да? – усомнился второй капитан. – С такой внешностью от школьниц, наверное, отбоя не было.

– Да я ведь не под юбки, а в мозги им пытался заглядывать. Но ничего интересного не разглядел. Обычный набор: шмутье, секс, деньги.

– Неужто ни одной школьницы не поимел? – заинтересовался лейтенант.

– Я предпочитал блядей на стороне. И вообще исповедую правило: не имей там, где живешь.

– Зря ты все-таки только в мозг заглядывал, – рассмеялся первый капитан. – Главный интерес дислоцируется как раз под юбкой. Знаете, мужики, мне уже двадцать восьмой год, много имел баб, но ни одной невинной девки не попадалось. Теперь не удивляюсь, раз в школах работают такие красавцы учителя.

– Между прочим, я преподавал в девятых и десятых классах, – сказал Марьясин. – Так вот, как сообщила мне по дружбе наш школьный доктор, ни в девятых, ни в десятых классах при обследовании не оказалось ни одной девственницы. А вообще, откуда эти грязные намерения у блестящего капитана доблестной армии?

– От верблюда, – хмыкнул капитан. – А знаете, что надо, чтобы по отношению к женщине были чистые намерения?.. Надо помыть член, – сам ответил он и первый рассмеялся.

– А ты знаешь, почему у Кащея Бессмертного нет детей? – включился в анекдотический настрой Марьясин. – Потому что у него одно яйцо и то за тридевять земель.

– Вы, ребята, с ним по части анекдотов не соревнуйтесь, – искренне забавляясь, хохотнул Юрий.

– Почему Баба-Яга никогда не беременеет? – продолжал Марьясин. – Потому что не на той палке летает… Какая разница между проституткой и блядью? Проститутка – это профессия, а блядь – это идеология… Что такое современный мужчина?.. Мужчина, которому одной бутылки мало, а одной женщины много… Знаете, почему муравьев так много?.. Потому что для них еще не изобрели презерватив… Хватит или еще?.. Вас ведь интересовал какой-то исторический вопрос.

– Да, вот Игорь интересовался, какие племена в Афганистане сейчас самые мирные, – отсмеявшись, кивнул Черных на лысого капитана.

– О племенах – сложный вопрос, и вряд ли вам исчерпывающе ответит на него профессиональный этнограф, – покачал головой старший лейтенант. – Если говорить о народах, населяющих Афганистан, то их больше тридцати. Во-первых, конечно, собственно афганцы, то есть пуштуны. Дальше… Иранская группа: таджики, хазарейцы, чараймаки, фирузкухи, джимшиды, теймуры, белуджи, персы, курды, памирские народы и другие. Тюркская группа: узбеки, туркмены, афшары, кызылбаши, киргизы, казахи. Индоарийская группа: пашаи, панджабцы, индийцы, тиран, цыгане, джаты, кохистанцы. Нуристская группа: нуристанцы, брагу, арабы, моголы, не монголы, а моголы. Это лишь те, что у меня на памяти. Каждая народность еще делится на племена, а племена – на подплемена и родовые группы. Например, племена образуют четыре основные группы: сарбани, батани, гургушт, карали. Скажем, крупнейшие из племенных объединений – дурани из группы сарбани и гильзаи из группы батани насчитывают полтора миллиона человек каждое. Другие крупные племена – джадраны, Бардаки, мангалы, моманды, сафи, шинвары, какары, чакмани, хугшани, джаджи.

– Черт побери, где ты только всего этого набрался? – удивился второй капитан и, протянув Марьясину руку, представился: – Василий Савченко.

– Понимаешь, Василий, вышел со мной такой казус, – улыбнулся Михаил. – Собирали нас в спешке. Каждый, в общем-то, знал, где ему предстоит работать. А перед отлетом неизвестно откуда привез ли какого-то полковника, чтобы прочел лекцию по Афганистану. Хотя бы стало понятно, куда летим. Полковник прочел нам обзорную лекцию. Стили задавать вопросы. Сперва отвечал, а потом обозлился: «Хрен его знает, как там они относятся друг к другу, и вообще, я специалист по Канаде». Вот и пришлось самому здесь уже кое-что почитать.

Парни рассмеялись, выпили, и Марьясин продолжал:

– Ты, Игорь, хотел узнать о мирных и не мирных для нас племенах. Тут я тебе ничем помочь не могу. И вообще, не знаю, есть ли по отношению к нам мирные племена.

– Вот! – воскликнул капитан. – Что я говорил! Где вы видели этих мирных!?.. Я с боем занимаю кишлак, при этом теряю двенадцать человек. Точно знаю, что из кишлака мы никого не выпустили. Все выходы жестко заблокировали. И душманов в кишлаке нет? Запрятали свои пулеметы, автоматы, «буры» и сидят у дувалов смирные, как овечки, дехкане-бородачи. Некоторые еще и улыбаются, сволочи. Я дал приказ: изо всех стволов по этим «мирным». И ничуть не жалею.

– Какая там к… матери жалость! – гневно вскинулся Василий. – А они нас жалеют?! Я видел, что эта сволочь делает с пленными. Помню двоих, разделанных, как свиные туши. Руки, ноги отдельно, сердце вырвано, глаза выколоты, уши отрезаны. Еще с одного прямо целиком сняли кожу. Многого навидался. Кажется, ко всему уже готов, а тут меня даже вырвало. Другого закопали в землю, только голова торчит. И на эту голову, видимо, по очереди срали, пока не задохнулся в говне. Жалеть! – с озлоблением повторил он и нервно дернул головой. – Наш батальон как-то занимал селение, где укрепилась большая банда. Из одних окон свешиваются белые тряпки, будто флаги, а из соседних лупят пулеметы. Подавишь пулемет, пробегаешь мимо белого флага, а из-под него по тебе очереди в спину. Оператор-наводчик БМП не успевал определять, где там мирные, где немирные. Комбату охренела эта подлость. Вывел роты из боя, вызвал авиацию, подключил артиллерию и все батальонные огневые средства. Как врезали! От того кишлака только пыль осталась. Жалко, что поздно принял это решение комбат. Наших там почти два взвода полегло.

– Издержки при оплате интернационального долга, как однажды сказал наш командир, – усмехнувшись, заметил Черных.

Капитан вздрагивающей рукой разлил по стаканам водку.

– Выпьем за тех… Э-эх…

Молча выпили. К тосту присоединился сидевший неподалеку и прислушивавшийся к разговору подполковник.

– Я могу допустить, что в тех ситуациях у вас просто не было другого выхода, – заговорил подполковник. – Но подумайте вот о чем… Когда мой батальон прошел через населенный пункт, оттуда раздались выстрелы. Убили двух солдат. Так что же, из-за нескольких дураков надо было смести с лица земли все селение? Ну, допустим, снес бы я его, потеряв двух человек. А завтра в другой деревне потерял бы вдесятеро больше людей. Ведь слухи здесь разносятся мгновенно, словно их гонит ветер. Так что часто мы сами создаем себе врагов.

В первые месяцы пребывания на афганской земле советские войска действительно чувствовали себя исполнителями интернационального долга. Хотя и мало кто задумывался над тем, откуда он свалился на их головы, этот аморфный, ничем, включая смысловые рамки, не определенный долг. По прихоти истории два соседних народа были так далеки друг от друга духовным обликом, моральным складом, культурой, религией, что о какой-то общности говорить не приходилось. Ни царская Россия, ни СССР у Афганистана никогда ничем не одалживались. Значит, и в этом отношении не могло быть никаких долгов, включая интернациональный, ни перед афганским государством, ни перед народом этой страны. Немногие задавались и вопросом, почему интернациональные долги, словно по наследству перешедшие от прежней России, платит, стремится платить лишь СССР, почему же СССР никто их не платит? Но так как о существовании долга было официально объявлено высшей властью, громадное большинство за долгие годы привыкших к безропотному послушанию советских граждан приняло эту истину как дарованную свыше.

Политуправление армии издало вроде бы полную здравомыслия памятку советскому солдату-интернационалисту. В ней писалось: «Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны в их борьбе против империализма и внутренней реакции… Помни, что по тому, как ты будешь вести себя в этой стране, афганский народ будет судить обо всей Советской Армии… Находясь в ДРА, соблюдай привычные для советского человека нравственные нормы, порядки, законы, нравы и обычаи страны пребывания… По своему характеру афганцы доверчивы, восприимчивы к информации, тонко чувствуют добро и зло. На почтительное отношение они отвечают еще более глубоким уважением… Всегда проявляй доброжелательность, гуманизм, справедливость и благородство по отношению к трудящимся ДРА…»

Что ж, в первое время отношения между ограниченным контингентом советских войск и афганцами складывались почти что по памятке воину-интернационалисту. Это устраивало командование контингента, но не устраивало вооруженную оппозицию Афганистана.

…Моджахеды развернули широкую военную кампанию, чтобы разрушить ранее не предусмотренное оппозицией равновесие. Гибли советские солдаты, горели грузовики на дорогах и самолеты на аэродромах. Переодевшись в форму афганских правительственных войск и офицеров советской армии, якобы возглавляющих карательные экспедиции, душманы вырезали и расстреливали целые поселки, засыпали минами и расстреливали из пулеметов стоянки и караваны представителей родов и племен. В мирных кишлаках оставляли убитых советских солдат – поди разберись, кто повинен в их смерти: душманов нет и следа, а жители все на месте. Если поначалу представители советских войск еще пытались искать виновных, то затем, поняв бессмысленность такого образа действий, все чаще стали прибегать к репрессиям – методу, который в истории человечества чаще давал, увы, желаемые результаты, чем наоборот. В этом случае было наоборот. Лавиной нарастало взаимное озлобление и отливалось в ненависть. Все чаще слышалось: «Что вам надо в нашей стране?» Редко кто мог ответить, что советские войска, по меньшей мере, двадцать раз приглашал в страну Амин. Но никто из советских солдат и офицеров не мог знать, да и не задумывался над тем, что Амин представлял интересы вовсе не афганского народа, а только свои и своего клана. Началась неуправляемая, а затем с той и другой стороны управляемая цепная реакция разрастания войны с ее извечными постулатами – кровь за кровь, смерь за смерть.