Текст книги "Сила басурманская"
Автор книги: Сергей Панарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
глава шестая,
в коей затягивается аркан событий, а близнецы удивляются княжескому гостеприимству
Сначала добудьте факты, а затем на досуге можете ими поиграть.
Марк Твен
Южнее Легендограда и Мозгвы стоит славный город Тянитолкаев. Славится он уникальной раздвоенностью. Половину Тянитолкаева обороняет стена, другая защищена глубоким рвом. Дома деревянные и каменные. Дороги тоже.
Люди также делятся на две категории, только не на деревянных и каменных. Половина народа за Партию ослов, а пятьдесят процентов за слонов. Бояр тут называли боялами, потому что их следовало бояться, да и в других вопросах народ в этом княжестве был изрядно своеобразен.
Близнецы Емельяновы хорошо знали тянитолкаевскую жизнь и нескольких местных. Но сейчас бравые дембеля завязли в лесу между Легендоградом и Мозгвой, а странный, разделенный пополам город жил собственной жизнью.
Когда в темном небе проявились первые намеки на рассвет, ранние прохожие увидели маленькую сухую бабульку, разодетую в цветастое цыганское платье. На голове буквально пылал алый платок, на шее звенели всяческие бусы да амулеты. Морщинистое остренькое лицо было тревожным. Большие карие глаза кричали о грядущей беде.
Старушку звали Скипидарьей. Она была гадалкой.
Растрепанная Скипидарья шла по утреннему городу, неся в тонкой руке горящую лампаду. Она бродила почти час, уже рассвело, и огонь выглядел неуместным.
Малец по имени Шарапка, спешащий по поручению хозяина, остановился перед мятущейся вещуньей, поймал ее за подол:
– Ты чего, бабушко?
– Человека ищу, дитятко. – Гадалка поймала свободной рукой концы цветастого платка, постепенно соскальзывающего с острых плеч.
– Какого человека?
– А такого, с двумя ушами, чтобы слышал. И разумом, чтобы понял. Беда идет, погибель неминучая!
Малец испугался непонятных слов одержимой старушки, припустил по улице прочь. Скипидарья не обратила на это внимания и продолжала громко вещать:
– Горе тебе, град располовиненный! Черное море потопит тебя в крови, а защитники единственные, судьбою избранные, уже в неизъяснимой беде! Бедный соколик Иван, бедный соколик Егорий! Страшись, люд тянитолкаевский! Не помогут тебе ни стены высокие, ни небеса широкие, ни подземелья глубокие! Беги от погибели неминучей!
Ошалелые прохожие расходились в стороны, стараясь не задеть оглашенную прорицательницу. До сегодняшнего утра бабка пользовалась доброй славой, Скипидарье верили, но нынешняя выходка была чем-то непривычным. Лучше посчитать, что старушка сбрендила.
Через четверть часа к безутешной гадалке подошел высокий полный боялин с приятным лицом. Из-под куньей шапки выбился рыжий вихор, острый взгляд вперился в вещунью. На вид богато разодетому боялину было не более тридцати лет. Необходимость таскать дорогие вещи тяготила визитера. В такую жару не в шапках-шубках красоваться. Поравнявшись со старушкой, мужчина вытер лоб и чуть заметно поклонился:
– Здравствовать тебе, Скипидарья.
– Не мешай, Полкаша. – Бабка отвернулась и подняла свою лампаду повыше.
Боялин обошел гадалку, тронул ее за руку:
– Могу ли помочь тебе?
– Себе помоги, – огрызнулась вещунья, отодвигаясь. – Того же Драндулецкого прогони из города… Да поздно, поздно уже!
Старушка опустила лампаду, острые плечи, укрытые платком, поникли. На лице застыла скорбная маска.
– Да что стряслось, бабушка?
Ласковый басок боялина окончательно успокоил гадалку.
– Погибнет славный Тянитолкаев, Полкаша. – В глазах Скипидарьи стояли слезы.
Боялин взял гадалку под локоток:
– Пойдем ко мне, позавтракаем. Ты мне все порядком поведаешь. Город наш спасать станем.
– Станем? – по-детски переспросила вещунья, вспоминая яркое видение, которое посетило ее этой ночью.
– Безусловно.
Полкан и предсказательница побрели к боялскому терему, а народ судачил потом: «Вот времена настали. Скипидарья с ума сошла, а боялин Люлякин-Бабский ее под ручку водит».
* * *
Лошади нашлись сами – выбрели к дембелям и Колобку, ведь после кончины Одноглазого Лиха исчезло пугающее ощущение беды. Егор был слаб, как младенец. Хлебец катался вокруг и бестолково хлопотал, то есть суетился. Иван поглядел на запястье брата. Ранка безобразно вспухла и почернела. Ефрейтор Емеля продолжал демонстрировать адскую невезучесть.
Он сохранял внешнее спокойствие, но чувствовал себя отвратительно. Во-первых, он перестал управлять телом, пропала сила, которой так гордился. Во-вторых, было страшно. Беспомощность оказалась хуже невозможности говорить. Совсем недавно Егор терял речь, только разве сравнится эта потеря с… А с чем? Вдруг это первые симптомы смерти? Парень хотел жить. Он попытался сжать пудовые кулаки, повести онемевшими плечами. Не удалось. Тогда страх сменился ужасом, но ефрейтору не подчинялось даже лицо! Мышцы словно отмерли, даже бровь не дернулась.
– Братка… – сумел выдохнуть Егор.
Старшой спрятал прихваченный у Лиха гребешок, похлопал младшего по руке:
– Молчи, не напрягайся. Слышь, Колобок! Может, надо отсосать яд из раны или еще что-нибудь сделать?
– Надрежь и выдави гной, – порекомендовал Хлеборобот, продолжая нарезать круги.
Иван пожалел, что нет спирта или хотя бы зеленки. Последовал совету каравая. Из ранки вытекла темная вязкая масса. Запашок стоял, будто кошка сдохла. Да, ефрейтору Емеле в каком-то смысле все же повезло, ведь Лихо могло впиться в него и другими пальцами, и притом не в руку. Тогда наверняка парень не выжил бы.
– Надо валить в город, – пробормотал Старшой. – Там хоть врачи или, как их, ведуны.
Он попытался оторвать брата от земли. Расслабленное тело казалось неподъемным. Иван растерялся.
– Заставь лошадь лечь рядом, балда, – сумничал Колобок.
Тяжеловоз беспрекословно выполнил команду Старшого, и ему удалось закатить Егора на спину кобылы. Потом она осторожно встала на мощные мохнатые ноги. Иван привязал к ней близнеца веревкой, припасенной в седельной сумке.
Взял повод, заскочил на жеребца. Колобок устроился на спине ефрейтора, выпустив из себя несколько ложноножек. Двинулись.
После того как Старшой вскрыл рану, самочувствие Егора улучшилось. Он ощутил в ватных руках и ногах тепло, задышал глубже, а еще частично вернулась способность управлять лицом.
Голова ефрейтора Емели покоилась на шее тяжеловоза. Перед глазами, которые так хотелось закрыть, медленно появлялись и исчезали деревья. Картинка убаюкивала. Парень отключился.
– Ты смотри, храпит! – умилился Колобок.
Иван улыбнулся:
– Жить будет.
Ехали медленно, чтобы Егор не сполз. Часа через полтора он очнулся и резко сел в седле. Каравай слетел на дорогу, заскакал, словно мячик, охая при каждом ударе о землю.
– О! Доброе утро! – обернулся Старшой.
– Пывет, – смог выдавить Емельянов-младший.
– Я из-за них дважды в муку распадался, а они! – послышался вопль обиженного Хлеборобота.
Егор попробовал оглянуться, но не преуспел.
– Ну, мы же не специально, – сказал Иван, останавливая лошадок. – Уйми красноречие. Придумал же – «в муку».
– Не придумал! – огрызнулся каравай, отряхиваясь. – Знали бы вы, как это страшно – решиться на рассыпание. Вдруг не соберешься обратно?
– Подожди, когда мы тебя заставляли рассыпаться?
– Ха! А в Лихе я, по-вашему, что делал? Цельным куском блуждал? Нетушки, я в крупу и по сосудикам. Загрязнил легкие и сердце. Тут супостату и крышечка.
Близнецы поразились изощренности хлебца. Он же, похваставшись, успокоился. Ловко запрыгнул на круп тяжеловоза.
– Чего ждем? Поехали!
Ефрейтор Емеля потихоньку разрабатывал ватные мышцы – шевелил пальцами, гримасничал. Основные силы уходили на поддержание тела в вертикальном положении. Бледного лица Егора коснулся легкий румянец, а спина и вовсе вспотела. «Ничего, я молодой, сейчас оклемаюсь», – подбадривал себя парень, правда, особого прогресса в его самочувствии не наблюдалось. Из ранки по-прежнему сочилась, капая на тракт, черноватая сукровица.
– Точно люди говорят, что все горе от баб, – почти чисто изрек Егор.
– Я напоминаю: Лихо не мужик и не баба, – наставительно проворчал Колобок. – Но признаюсь. Мне она, ну, оно спервоначалу тоже весьма приглянулось. Глаз радовало.
– Глаз? – невинно переспросил Иван, и троица рассмеялась, ефрейтор чуть не упал с кобылки.
В Мозгву въехали уже затемно. Егор снова лежал и дремал. Не разбудил его и цокот копыт о брусчатку Алой площади. Эхо разносило резкий стук в темноте, звуки бились в стену княжьего городища да в Кощееву усыпальницу, неслись обратно, создавая эхо.
Перед теремом, на освещенном факелами крыльце братьев встретил вечнозеленый Влесослав:
– Что-то вы быстро.
– Богатырское дело нехитрое, – ответил Колобок.
– А это кто таков? – насторожился распорядитель, заметив хлебца.
– Голова Лиха, – пошутил Иван, вспомнив, как зеленый вымогал взятку. – Ты ему в глаза не смотри от греха подальше.
Влесослав охнул, спрятался за рукавом.
– Так у него два глаза, кажись…
– Один стеклянный, – невзирая на усталость, продолжил врать Старшой. – Все, позже поговорим. Зови кого-нибудь, Егора ранило.
Спящего увальня-ефрейтора бережно сняли с тяжеловоза, отнесли в гостевую почивальню. Здесь еще жил Неслух-летописец. Он промыл и перевязал рану, потом подробно расспросил Ивана об очередном подвиге, заверил, что с Емельяновым-младшим все будет хорошо:
– Выздоровеешь, я помогу с лекаркой. На самом деле Лихо редко вступало в открытое противоборство с людьми. Вы познакомились с его излюбленным способом, когда сами же и взвалили его себе на шею. Некоторые печальные герои древности так и мыкали горе с Лихом на горбу до могильной плиты. Выбирает, то есть выбирало оно жертв, кои были готовы к страданию. Так что, Егорий, смекай: менять тебе надо отношение к жизни. Вот вы говорите, что за золотым ключом пришли. Он, между прочим, удачу приносит. Ты, Ваня, не жадничай, отдай ключ брату, ты-то и так любимчик Доли.
– Да легко, – усмехнулся Старшой. – Как только Юрий за подвиг ратный расплатится, сразу тебе отдам, братуха.
– Слышь, Неслух, – промямлил ефрейтор. – Ты типа умный, насчет ключа все знаешь. А от чего он?
– Тут, ребята, дело темное, – нехотя признался в собственной неосведомленности книжник. – В известных мне летописях он почти не упоминается. Единственный намек я нашел в эпическом сказании о некоем Урфинусе Соке, жившем в одной из стран Гнилого Заката. Будто бы у этого Урфинуса было странное подземелье, где он выстрогал деревянное воинство. Заперев вход, он завесил его изображением очага. Сказание заканчивается пророчеством, что явится дубовый воин с длинным носом и проткнет очаг, отомкнет золотым ключом дверь, и деревянная дружина выйдет, чтобы поработить людей.
– Редкостная галиматья, – констатировал Иван, не в первый раз мысленно возвращаясь к странностям мира, в котором они с братом очутились.
Разговор зачах, и все заснули. Колобок, опасавшийся за свое здоровье после вторичного применения маннотехнологии, был занят самопроверкой.
Дождавшись ровного сопения трех носов, зеленокафтанный распорядитель, сидевший в соседней комнатке, оторвал ухо от нарочитого слухового отверстия и поспешил к Юрию Близорукому. На бегу бормотал: «Вы мне сразу не поглянулись, аспиды!»
Князь сидел в спальне, облаченный в пижаму, кою привезли ему из просвещенных стран Заката, и барабанил пухлыми пальцами по колену. Вообще-то глава Мозгвы рассчитывал, что богатыри застрянут надолго или даже сгинут, а они вернулись, да еще так скоро…
Вбежал запыхавшийся Влесослав, бухнулся в ноги:
– Не вели казнить, вели слово молвить!
– Так уж и быть, – скрывая нетерпение, сказал Юрий.
Распорядитель встал и затараторил:
– Одолели-таки! Я не понял как, но одолели. Лихо, оно страшное. Ранило богатыря, ну, что самый сильный, Егорий. Притащили с собой голову Лиха. Глаза вроде два. Один стеклянный. Голова лысая, как коленка… – Тут Влесослав осекся, взглянув на княжью макушку, на которой играли блики, отброшенные огнями лампад. – Голова-то живая, говорящая. Язык острый. Как бы беды не наговорила, сглазу-порчи не наслала. Лихо, оно сильное. Без тулова-то кто знает? Чтобы горюшка не содеялось… Вдруг? Егория-витязя, рекут, всего лишь перстом коснулось, ан сила богатырская долой! Мягкий куль, а не богатырь. И спит постоянно. Иван даже не дрался, как я понял. Он, чую, совсем не удалой, без брата не воин. У того ранка гноится, сам в седле сидеть не могет…
Здесь зеленый зашел на второй круг, и князь поднял руку, останавливая речь слуги:
– Все ясно, нишкни. Давай-ка подумаем, как поступить…
Пока Близорукий осуществлял мозговой штурм, дембеля да книжник смотрели сны, а всегда бодрствующий Колобок катался по комнате, проверяя свои возможности и память.
На рассвете в покои явились дружинники и Влесослав.
– Иван, Егорий, велено доставить вас пред светлые очи князя Юрия. Оружие не берите, не в поход идем. Ты, Неслух, оставайся. А ты, мерзкий отросток, следуй за нами.
Старшой спросонья озадачился, ведь раньше почетного эскорта стражников не присылали. Потом догадался: «Правильно! Мы же освободители княжества! Уважение оказывают».
Ефрейтор не смог встать самостоятельно, но, когда ему помогли брат и один из дружинников, выяснилось, что на ногах держится. Оделись, Старшой прихватил свой мешок. Всю дорогу Иван поддерживал близнеца, стараясь не упасть, поэтому за изгибами коридоров не следил.
Уперлись в железную дверь. Распорядитель отодвинулся в сторону, охранники замерли, пропуская богатырей вперед.
– Милости прошу, – поклонился Влесослав.
Он открыл дверь, братья шагнули к порогу. Прежде чем они поняли, что стоят перед тюремной камерой, их толкнули в спины, и дембеля полетели на каменный пол темницы. Следом залетел Колобок:
– Кто пнул, подлюки?
Бабахнула дверь, лязгнули засовы. Воцарился мрак.
Глухой голос Влесослава пробубнил:
– Сидите смирно, изменщики.
– Капец – попали. – В голосе Ивана звучали растерянность и обида. – Братан, ты как?
– Я зол, – откликнулся Егор. – Помоги сесть.
Завозились, запыхтели.
– Правей давай. Вот. Сейчас будет скамья, сзади, слева, – руководил Хлеборобот, обладающий идеальным ночным видением.
Глазенки горели алым светом. Каравай был рассержен не меньше ефрейтора.
Уселись, отдышались. В углах шуршали мыши. Где-то капала вода. Тишина. Тьма.
– Когда ж я выздоровею? – сокрушенно спросил Егор.
– Терпи, братан, атаманом будешь, – подбодрил Старшой. – Сейчас найду «Альпинист». Там у него лампочка была – шкалу подсвечивать.
Порывшись в мешке, Иван достал приемник. Нащупал клеммы, щелкнул колесиком-выключателем. Слабо засветилась лампочка, и в сырую каморку ворвалась какая-то передача а-ля «Психологическая консультация по телефону». Мужской голос, который больше походил на бабий, убеждал собеседника не запираться:
– Да ладно, Петя, не стесняйся, здесь все свои. Я, доктор Сопатов, помогу тебе в любой проблеме. Продолжай, докажи, что ты пацан!
– Ну, раз так… Мы встречаемся с Юлей полтора года, но у нас все никак не дойдет до этого самого… Ну… – гнусавый голос совсем замялся.
– Вы хотите сказать – близости? – помог психолог-ведущий.
– Во, точно! – обрадовался паренек. – Близость у нас была, но это так, не близость… Скорей, близорукость…
– Хорошо, я понял. – Диктор перестал мучить гнусавого. – Попробуй вот что. Пригласи Юлю домой, покажи ей свои любимые эротические триллеры. Например, «Вини Пух и все-все-все». Это развлечет твою подругу и создаст легкий интим…
Старшой покрутил ручку настройки и поймал нечто образовательное:
– Мы продолжаем работу клуба «Гавари па руски праффильна, кроссафчег», – с солидной советской интонацией произнесла женщина. – Новое в глаголах русского языка: «выключить – вежливая форма, эйтыключить – грубая». Например: «Эйтыключи, наконец, свою поганую музыку, преступник малолетний!» Повторяю…
– Вань, эйтыключи его на фиг, – взмолился Егор.
Иван вырубил радио:
– Ага, уж лучше в темноте, но без этой пурги.
Колобок захихикал.
* * *
В то утро, когда Тандыр-хан вышел из белого шатра, темники и шаманы не узнали своего повелителя. Исхудалый обожженный человек с опаленными волосами и растрескавшимися в кровь губами мало напоминал круглолицего вождя.
– Воды! – прохрипел хан, а затем долго пил и обливался, унимая зуд покрасневшей кожи.
– Что сказали духи? – с надеждой спросил Дон Жу Ан, склонившийся в почтительном поклоне.
Тандыр отбросил глиняную большую пиалу:
– Эрэфия утонет в крови!
Рев сотен глоток разнес по степи ликование мангало-тартарских вояк. Походу быть.
Кидайскому мудрецу осталось лишь признать, что чудес не бывает.
К вечеру с Тандыр-хана стала слезать кожа, будто он обгорел на солнце. Только вот беда, слезало несколько больше, чем обычно. До сукровицы. А на лбу, груди, животе и бедрах – до крови. Дон Жу подыскал в своем арсенале подходящую мазь и велел ханским наложницам, тем, что посмышленее, бережно накладывать белую прохладную кашицу на раны вождя. Тандыр морщился, рычал, но терпел. Кидайское снадобье принесло ему облегчение.
Когда стемнело, к Тандыр-хану пришел верный друг – начальник лучшего тумена Уминай-багатур. Исполинская фигура заполнила вход в шатер. Широкоплечий, мощный боец в самом рассвете сил улыбался. Желтоватые зубы будто светились в полумраке шатра. Блестели смазанные жиром волосы, заплетенные в косичку. Виски и макушка были гладко выбриты.
– Хан-опора, я только что добыл белоснежную косулю. Счастливый знак! Прими ее печень.
Уминай-багатур выглянул из шатра, принял у слуги медное блюдо со свежим деликатесом. От печени парило, запах сырого мяса донесся до Дона Жу. Кидаец сделал усилие, чтобы не скривиться. Утонченному мудрецу сыроедение казалось дикостью. Тандыр-хан, напротив, подскочил, словно мальчишка, не обращая внимания на боль ожогов, схватил темно-красный кусок, посолил и впился в него зубами.
– Ой-е, вкусно! – проговорил он, вытирая рот и щеки рукавом дорогого персиянского халата. – Отведай и ты, друг мой Уминай!
Багатур, радуясь тому, что хану пришелся по нраву подарок, присоединился к трапезе. Вождь обернулся к Дону Жу:
– А ты чего сидишь? Держи! – И кинул ему маленький кусочек.
Кидаец помимо воли поймал печень, да так и остался сидеть с вытянутыми руками. На тонком лице проступило отвращение. Мангало-тартары заржали, даже слуги украдкой улыбнулись.
Тандыр-хан знал о чистоплюйстве ученого и любил над ним подтрунивать.
– Завидная охота, Уминай-багатур! – похвалил вождь. – Я подарю тебе любой урусский город из тех, что мы завоюем.
Темник удалился, слуга забрал у Дона Жу кровавый кусок и последовал за хозяином. Хан глотнул кумыса, развалился на ковре.
– Не держи зла, мудрец. Белая косуля! Верное знамение.
«Какие духи тебя терзали в шатре, Тандыр? – подумал кидаец. – Вижу, что не белые…»
* * *
Солнечные лучи проникали в тронный зал мозговского князя через большие окна и вычерчивали на устланном персиянскими коврами полу неправильные четырехугольники. В косых столбах света гуляла пыль.
На троне сидел Юрий Близорукий, а перед ним стояла, уперев руки в боки, Рогнеда.
– Почто героев-избавителей запер? Лепо ли на добро изменою отвечать? – Звонкие слова жалили уши невыспавшегося князя, будто иглы.
– Цыц, охальница! – рявкнул Юрий. – Какие оне избавители? С Лихом совладал дружинный молодец Теребило.
– Теребило?! – почти на ультразвуке взвизгнула княжна. – Да на него самая последняя деревенская девка не смотрит, самый завалящий лопух его на кулачках одолеет, а уж Лихо его соплей перешибет!
– Чудеса случаются, – отрубил отец. – Смутьяны голову окаянную в Мозгву притащили, а моя дщерь их оправдывает!
– Какую такую голову? – Девушка вскинула густые бровки.
– Вестимо, Лиха Одноглазого. Один глаз стеклянный, второй настоящий. Сама говорящая, по полу катается. Где это видано, чтобы в стольный град такую нечисть привозили?
Рогнеда всплеснула руками:
– Не может быть!
– Сама не проверяй, я тебя знаю, – строго воспретил князь. – Обо всем расспросишь Влесослава. И не касайся его. Мало ли, на нем уже сглаз какой либо порча.
По иронии судьбы, зеленый распорядитель расхворался. Хворь его носила характер нервический, ибо он, наобщавшись с «головой Лиха», перетрухнул. Некоторые впечатлительные натуры страдают болезнью, в народе именуемой медвежьей.
Потому-то княжна долго не могла найти этого очевидца, хотя посетила все помещения терема, разумеется, кроме мужского нужника, а ее отец получил косвенное подтверждение версии о злом умысле близнецов Емельяновых. Опасен Лихов кочан, раз Влесослав от одного его взгляда занедужил.
Сами же подозреваемые сидели в полной темноте и занимались прогнозированием с планированием.
– Вот выздоровею, дверь эту вышибу, а потом вытрясу душонку из этого Влесослава. И с князя, – пообещал Егор.
Колобок невозмутимо намекнул на возможность неблагоприятного развития болезни ефрейтора:
– Я-то по-любому отсюда уйду. Если что, я за вас отомщу. Во-первых, ославлю этого Близорукого за недальновидность. Во-вторых, попорчу ему жизнь мелкими пакостями. Тут мне ровни не сыщешь. В третьих, сживу со свету зеленого холуя. Нет, спервоначалу расскажу людям, кто превозмог Лихо.
– Ты бы сбежал. Спервоначалу, – не без издевки отчеканил Иван. – Может, помог бы нам сбежать. Попали так попали, блин.
– Как-как ты сказал? – всполошился каравай.
– Ну, устроил бы побег, раз такой ото всех уходящий, – повторил мысль Старшой.
– Эх, сейчас бы пожрать, – вздохнул Егор.
– На всякий случай напоминаю… – начал Колобок, но Иван перебил:
– Да несъедобный ты, несъедобный, блин!
– Вот! – Глазки Хлеборобота вспыхнули так, что близнецы слегка испугались. – Блин!
– Что блин? – Емельянову-старшему надоел бесплодный разговор.
– Ползи к дверям, сиделец, – распорядился каравай. – Просунешь меня под дверь.
Иван нащупал круглое плоское образование, напоминающее лаваш, и принялся запихивать его в щель. Получилось не сразу – первый блин, как водится, собрался комом. Но потом дело пошло ловчее, и изобретательный Хлеборобот покинул сырые стены узилища.
Братья остались наедине.
Жесточайше заурчал пустой живот Егора.
– И почему мы все время попадаем за решетку? – спросил ефрейтор Емеля.
– Рецидивисты, – усмехнулся Старшой.
Голодные дембеля стали ждать, что предпримет Колобок.
Каравай вернул себе привычную форму и осторожно покатился в поисках помощи. Разумник рассудил: кроме Неслуха-летописца у богатырей друзей нету. Поиски гостевой палаты заняли у Хлеборобота почти два часа, при этом он исхитрился не попасть на глаза ни слугам, ни охране.
Книжника в покоях не оказалось.
Колобок несколько растерялся. Где обретается Неслух? Наверняка в хранилище книг. Княжий городище большой, можно долго кататься, да так и не наткнуться на летописца.
Тпру! А вдруг его тоже в темницу бросили? Дескать, много времени с подозрительными людьми провел, сам изменником заделался.
Была и третья возможность – книжник у князя. Все-таки ученый человек редкость, таких беречь надо. Допросят и отпустят. Ну, там, батогами приголубят. А он еще преданнее служить станет, с перепугу-то.
Хлеборобот решил проверить последнюю вероятность и покатился к тронному залу.
Пока Колобок шнырял по терему, он успел подслушать об аресте Ивана и Егора. Болтали охранники возле входа.
– А тех двоих за что посадили?
– Они сказали, мол, мы Лихо Одноглазое убили.
– Ну, соврали и ладно. Мож, слабоумные.
– Э, нет, друже. Кабы Теребило вчера не прикончил Лихо, тогда бы какой спрос? А тут, нате вам, чужую славу заграбастать хотели. И что-то там с головой произошло, ан никто точно не знает, что именно.
– Ну-тка, каков народ нынче пошел бесстыжий!
Каравай тихо двинулся к залу, гадая, кто такой Теребило и какая гнида сочинила навет на братьев Емельяновых. «Да тут непаханое поле предположений, – размышлял круглый разумник. – Например, Влесослав. Очень недобрый человек, от такого жди подлости. Или сам князь не захотел расставаться с золотым ключом. А если это кто из здешних приспешников Злодия, то все становится проще и сложнее одновременно. Поди выведи на чистую воду слугу Злебожьего, пока он сам не раскроется!»
За глубокими раздумьями Колобок чуть не попался. Дверь тронной залы распахнулась, выскочила гневная княжна Рогнеда. Щеки девушки пунцовели, красивое личико было искажено. Она пронеслась, высоко вздернув носик, и чуть не пнула каравая. Роскошная коса болталась из стороны в сторону, еле поспевая за хозяйкой.
Хлеборобот глянул в залу. Никого, кроме Юрия.
Колобок увязался за стремительной княжной.
– Прячет тятенька его, что ли? – на ходу бормотала Рогнеда, сжимая и разжимая кулачки. – Эй, люди!
Вовремя закатившийся под лавку Колобок увидел, как на зов будущей княгини прибежали слуги.
– Найдите мне Влесослава! Жду здесь! – Девушка подкрепила приказ, топнув ножкой.
Все бросились исполнять волю княжны, а она уселась на лавку и принялась ждать.
Через полминуты что-то зашевелилось у нее под ногами, шелестя подолом.
– Брысь! – беззлобно прикрикнула Рогнеда, и тут из-под нее выкатился каравай.
Княжна мигом побелела.
– Ты тут откуда?..
– Хотелось бы ответить, дескать, из тех ворот, что и весь народ, но врать не привычен, – весело сказал Колобок.
– А ты порчу не нашлешь?
– С какой радости?!
– А сглаз?
– Нет, конечно.
– А разве ты не голова Лиха Одноглазого?
– Нет, я сам по себе. – В доказательство каравай отпочковал от румяных бочков две ручонки и помахал ими княжне.
Девушка взвизгнула и подняла ноги на лавку.
– Дикая какая-то, – удрученно прокомментировал Хлеборобот.
– А глаз у тебя не стеклянный?
– Куда котится Эрэфия? Слабоумные наследницы… Оченьки мои настоящие, не стеклянней твоих.
– А разве не ты с Иваном да Егорием прибыл?
– Я.
– Так ты не голова Лиха Одноглазого?
– Довольно! – нагло прикрикнул каравай. – Аз есмь Колобок, Хлебороботом именуемый. Он же ушедший ото всех. Он же поскребенный по сусекам. Хотя последнее есть ложь.
Княжна нервно хихикнула, но успокоилась.
– Верить ли тебе?
– Сама решай, – буркнул непоскребенный. – Токмо витязей славных, Злебога посрамителей, незаслуженно в темницу бросили.
– Вот и я не верю, что Теребило сподобился на подвиг ратный, – вздохнула Рогнеда. – Он хоть и сильный, но малодушный. Постоянно тягает железяки тяжелые, вырастил на себе мышцы, ажно смотреть противно. Каждую жилку видать, каждый сосудик. Поперек себя шире.
– Ого, такому небось девки проходу не дают? – подзадорил каравай, стараясь вытянуть из девушки как можно больше сведений о самозванце.
– Опомнись, любезный! – расхохоталась княжна. – Таким страхолюдом младенцев пугать, чтоб не бузили. Мало того, что он бык быком да на лицо ужасен. Ко всему груб, аки самый распоследний мангало-тартарин.
Колобок стал подозревать Рогнеду в предвзятости. Со всех сторон плохим выходил Теребило.
– Авось хоть военным делом славен? – предположил Хлеборобот.
– Я ж говорю, трусоват. – Девушка надула губки. – Мощь при нем, выучка ратная, а в свершениях богатырских не замечен. Даже от потешных боев уклоняется. Странный какой-то. Судачат-де, он кроме себя никого не любит, оттого и бережет.
– Вот оно что, – протянул каравай. – Хорошо. Пришлые витязи Иван да Егорий совсем не таковы, правда?
Княжна закивала:
– Воистину иного поля ягоды. Особенно чернявенький. Этот просто красавец. – Девушка спохватилась. – Чувствуется, большой герой!
– Иван, стало быть, – расплылся в улыбке Колобок. – А Егорий?
– Большой-то? Видно, что человек надежный, силы немереной. Только Ваня кра… внушительнее, да.
Хитрец нащупал слабое место Рогнеды и нанес победный удар:
– Да, Иван – он такой. На него даже легендоградская княгиня Василиса глаз положила!
Ушки девушки густо покраснели, глазки округлились, рот несколько раз открылся и закрылся, будто не подобралось слов. По примеру отца княжна принялась загибать пальчики, Колобок с интересом наблюдал за этим ритуалом. На восьмом она полностью совладала с собой.
– Я полагаю, надо витязей спасать, – ровным тоном сказала Рогнеда.
– Именно! Обелить очерненных, вызволить запертых!
– А как?
Девушка и каравай долго глядели друг на друга, пока Хлеборобот не промолвил:
– Ну, ты же умная. В любом разе не глупее Василисы.
Подстегнул так подстегнул! Княжна соскочила с лавки и принялась мерить коридор шагами.
– Вестимо, не глупее. Уж я-то придумаю, уж я-то не посрамлю… Вот! – Она замерла, тыча перстом в белый потолок. – Пусть народ узнает, что Теребило врет!
– Каким образом?
– Я скажу. Вот прямо сейчас, пока тятенька просителей всяких принимает, на Алую площадь выйду и скажу, – постановила Рогнеда.
Вообще-то в данный момент она должна была сидеть подле отца и вершить государственные дела, но подслушивать было интереснее, да и скучное занятие уготовил ей Юрий: торчишь с умным видом у всех на виду, решения какие-то принимаешь. Ни отвлечься, ни пошалить, все-таки людские судьбы от тебя зависят. Вот, вчера помучилась полдня и поняла, куда просилась.
– Айда! – махнула девушка Колобку и отправилась на площадь.
Хлеборобот последовал за княжной. Она без особых проблем отделалась от стражи, просто к Рогнеде и караваю присоединились четверо охранников.
Забравшись на помост, девушка окинула взором кипящую ярмарочную площадь и на мгновение оробела. Но симпатия к чернявенькому Ивану и природное упрямство пересилили нерешительность.
– Мозгвичи и гости столицы! – крикнула княжна.
Девичий голос утонул в гомоне, будто и не было.
Рогнеда топнула, чуть не сломав каблучок о неровные доски помоста.
– Люди, слушайте меня!!! – еще громче призвала она.
Бесполезно.
Сжав кулачки добела, княжна завопила что было сил:
– Насилуют!!!
Базарный шум и гам мгновенно стих, сотни голов повернулись в сторону помоста. Любопытные глаза уставились на Рогнеду.
– Ну вот, совсем другое дело, – пробормотала девушка и приступила к существу вопроса.
