Текст книги "Сила басурманская"
Автор книги: Сергей Панарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава вторая,
в коей на пути героев возникает неслабое препятствие, а их старый друг обещает страшное
– Чую, русским духом тут пахнет!.. – насторожилась Баба-яга и оказалась в этом права, перед тем как быть обманутой во всем остальном.
М. Веллер
Есть на свете Мировое Древо. О нем много в народе сказывают: и первоначалие всему оно дает, и воплощением бога Рода является, и всякая судьба на нем, аки листочек, висит, пока не сорвется…
Но мало кто знает, что под Мировым Древом сидит вещий старец Бухгалтерий и ведет учетную книгу человеческой жизни, где все подсчитаны, все описаны до последней буйной головушки. Книга так и называется – «Главная».
Слева старец пишет добрые дела, и это Актив. Справа рука Бухгалтерия выводит дела злые, и сия половина книги носит имя Пассива.
Спросит кто непонятливый: «Отчего ладное дело по шуйце, а скверное по деснице располагается, когда правая сторона завсегда за добро отвечала?» Так для того и завели такое, чтобы равновесие блюлось!
Давным-давно боги завели порядок, при котором Актив должен равняться Пассиву. Если же по итогам отчетного срока, – а таковым у светлых богов считается эра – баланс нарушается, то к вещему старцу прилетает не менее вещая птица Аудитор, обликом вылитый жареный петух, и клюет седого Бухгалтерия в темечко.
Дедушке становится больно и обидно, хотя он-то как раз ни при чем – дела творят люди, а он лишь учитывает. Что ж, не все уложения богов справедливы, да вы это и сами знаете.
Примерно такими бреднями забавлял Нестор-летописец Егора поутру, когда путешественники оседлали лошадей и снова двинулись к Мозгве. Иван же коротал досуг в обществе купца Торгаши-Керима – караванщик предпочел держаться близнецов. Перед выступлением восточный гость фактически нанял Емельянова-младшего охранником, щедро выплатив задаток золотом. Десять монет сейчас, еще десять потом. Старшой тихо радовался: раньше им с братом не приходилось получать деньги только за то, чтобы просто ехать рядом с заказчиком.
Торговец же ничуть не обеднел, наоборот, считал, что большой богатырь достался ему дешево. А ведь Егор-то накануне не продемонстрировал и трети своих возможностей. Не мог же он сокрушать рассеян-разбойников, как некогда победил каменного льва – раскрошил гранитную голову ударом кулака. В этом удивительном мире удаль и сила Емельянова-младшего волшебным образом возросла до сказочного уровня.
Надо признать, что Иван слегка завидовал брату. Конечно, в руках Старшого до недавнего времени была чудесная газета, и именно она переломила ход битвы со Злебогом, а сейчас парень приноравливался к радиоприемнику, но хотелось-то чего-нибудь сродни Егоровой мощи – без артефактов из нашей реальности. Может, все еще впереди?
Путь укорачивается добрым разговором. Торгаши-Керим поведал Емельянову-старшему много любопытного:
– У шаха Исмаила, да продлит всевышний его годы и да приумножит богатства моей Персиянии, есть два сына-наследника Кара-Аббас и Бара-Аббас. Ты напоминаешь мне старшего – Кара-Аббаса. Принц красив и желаем многими девами моей страны и зарубежья. Речи его – музыка, поступки – жесты будущего владыки… – Купец спохватился. – Да будет здоров много лет его величество шах Исмаил!.. А вот младший, Бара-Аббас, к большому сожалению родителя и его верных подданных, угодил в тенета странного недуга, занесенного нам гнилыми западными ветрами.
– Как это? – заинтересовался Старшой.
– Год тому назад в сиятельную столицу шахства, славный Хусейнобад, прибыл посол. «Я явился к тебе, о Исмаил, с дарами и предложением мира. Глава святого Латунского ордена отец Терминарий протягивает тебе руку дружбы». Ненавистные латунцы попортили немало крови нам, персиянцам, но всегда получали достойный отпор. Теперь же мы решили, что западные шакалы смирились с твердыней нашей мощи и подвели коня своего разума под седло благоразумия. Шах, да будет его имя сиять в веках уже при жизни, принял дары и не поскупился на ответные. Но недаром мудрые предупреждают о коварстве латунцев! В числе диковин, привезенных с Заката, был магический кристалл в серой оправе. Младший принц устремил взор в таинственные глубины кристалла и – о, ужас! – застыл перед ним, ссутулившись, словно старый собиратель хвороста! Лишь пальцы, лежащие на узорчатой столешнице, то и дело подергиваются, а ясные очи мечутся беспокойно, следя за чем-то, живущем внутри проклятого кристалла.
Иван похлопал своего гнедого конька по шее, мол, не торопись. Дембель и персиянец оставили обоз далеко позади, рисковать не следовало.
– Сильная магия, – сказал Старшой для поддержания беседы.
– Острие твоего разума легко вспарывает грязные завесы, прячущие драгоценную истину, – похвалил Торгаши-Керим. – Сначала досточтимый наш Исмаил повелел разбить злосчастный предмет, но советники отговорили. Маги нашего шаха, да будут его потомки славнее предка, выяснили, что душа бедного Бара-Аббаса переместилась в кристалл, и именно поэтому разбивать его ни в коем случае нельзя. Младший наследник попросту погибнет! Тогда призвали самого сильного дервиша, он спустился с гор, худой, будто кошелек раба. В глазах сего святого человека горели два огня, а сердце стучало так, что было слышно за сто шагов.
«Это либо из-за перепада давлений, либо из-за какого-то забористого допинга», – сообразил Иван.
Купец продолжил:
– А дервиш лишь бросил взгляд на Бара-Аббаса и изрек: «Устрашись, шах, ибо отпрыск твой пребывает в плену у злого духа! Бедный принц Персиянии думает, будто он в страшном лабиринте, заполненном стражниками и ловушками, и должен во что бы то ни стало добраться до прекрасной дочери соседнего шаха». Тогда светлейший Исмаил, да будь он просто здоров для краткости, посыпал главу пеплом отцовского горя: «Спасется ли Бара-Аббас или погибнет?» На эти слова дервиш откликнулся, выкурив фарфоровую трубку, и в ней был совсем не табак: «Ой-е, почтенный шах, пути будущего твоего сына неведомы, но духи подсказывают, что нынче он перешел на третий уровень». Как ни допытывался безутешный родитель, но дервиш так и не объяснил ему, что это за уровни и сколько их всего.
Старшой подумал, уж не игровая ли приставка из нашего мира попала в руки принца. А что? Вполне вероятно.
Пока Торгаши-Керим излагал трагическую историю шахской семьи, караван выехал из леса, пересек поле и углубился в сосновый бор.
– Красивы ваши земли, – сменил тему купец.
– Оставайся тут, – брякнул Иван.
– Глупа та птица, которой не мило родное гнездо, – покачал головой персиянец. – Каждый миг отсчитываю до нового свидания с белокаменным Хусейнобадом. Но у вас тоже красиво, хоть вы и облачаетесь в нескромные одежды дикой необузданности и носите грязные башмаки несправедливого беззакония.
Стало как-то обидно.
– Не прячь тараканов оскорблений в шкатулку красноречия, купец, – вдруг выдал Старшой. – Наша земля, она… разная. Недостатки есть, но мы над ними работаем.
А сам подумал: «Вот брякнул, капец. И Родина моя все-таки не здесь». Мысль вернула Ивана к проблеме, которая не давала ему покоя в последние дни: что все-таки это за мир? То ли сказка, то ли карикатура, только какой бы дикой стороной ни поворачивалась к близнецам-россиянам эта реальность, но назвать ее чужой язык не поворачивался.
Торговец же одобрительно кивнул, дескать, защищай свой край и дальше.
Постепенно Иван приотстал и поравнялся с младшим братом и летописцем, прислушался к рассказу Неслуха:
– …Тогда наших предков уважительно звали Заборейцами, а страну величали Забореей.
– Что, типа всех могли забороть? – широко улыбнулся Егор.
– Нет, молодец. Оттого, что для народов южных мы живем за северным ветром, коему имя Борей.
– Слушай, книжник, – встрял Старшой. – Я давно хотел спросить: почему тебя Неслухом зовут?
Летописец скривился, растер плешку ладонью.
– Ох, отроче… Я токмо родился, и на второй день дом наш рухнул с великим грохотом и треском. Колыбелька, как водится, была подвешена к матице [2]2
Матица – главная потолочная балка в избе.
[Закрыть], потому боги сберегли меня и матушку, сидевшую рядом. Я не закричал, не расплакался, и матушка решила, что я глухой. Оттого и Неслухом нарекли. И не слишком-то ошиблись – малый я был пострел пострелом.
– Как же это дом рухнул? – Иван был под впечатлением от истории летописца.
– От всего не застрахуешься, – глубокомысленно выдал Егор.
– Как-как? – не понял слова Неслух.
Старшой улыбнулся:
– А! У вас, наверное, нет такого понятия – страхование.
– Страхование… Стра-хо-ва-ни-е… – летописец будто бы попробовал это слово на вкус. – Очевидно, это усеченное от «страх хования». «Хование» есть «прятанье». Следовательно, «страхование» – это либо «боязнь спрятать и потом не найти», либо «боязнь того, что кто-то опасный прячется поблизости». А может, это страх быть спрятанным?..
– Темнота, – прокомментировал Емельянов-старший, украдкой наблюдая, как чуть впереди негромко совещаются купец и Абдур-ибн-Калым. Пожилой учетчик то и дело оглядывался на близнецов и Неслуха.
«Блин, не крысятничает ли старик Обдури?» – мелькнула мысль у Ивана, но пухлый Торгаши-Керим чему-то рассмеялся, махнул рукой на советника, дескать, брось молоть ерунду. Это успокаивало.
Мимо не спеша проплывали деревья. Караван миновал пару бедных деревенек. Ветхие маленькие домишки торчали, словно грибы. Путники не останавливались.
Купец долго ерзал в седле, явно мучаясь каким-то раздумьями, а потом присоединился к близнецам и летописцу.
– Скоро ли Мозгва?
Ответил Неслух:
– С часу на час минуем Крупное Оптовище, деревню-ярмарку. А в столице к вечеру будем, уважаемый.
– Ох, скорей бы, – вздохнул персиянец. – Тяжел здешний путь. Колеса повозок разрушаются ямами бездорожья, а дух скитальца терзает ожидание: вот сейчас выскочат из кустов новые мешочники, влекомые быстрой наживой.
– Я им выскочу, – хмуро усмехнулся Егор; он давно уверился в своих силах.
– Мой верный Абдур-ибн-Калым справедливо заметил, что даже во владениях степного Тандыр-хана торговому люду обеспечена полная безопасность. – Купцу было не по себе, и он не сумел скрыть замешательства, напрягся, стал растягивать слова. – Там, у мангало-тартар, посягателя на караван ждут немедленный суд и неотвратимая казнь. А вчерашние грабители, да проляжет их след по засушливым пустыням, ушли целыми. Редкая удача, говорит советник.
Старшой догадался, куда клонит Торгаши-Керим, нахмурился:
– Твой учетчик считает, что мы в сговоре с разбойниками?
Персиянец умоляюще поднял руки. Перед Иваном маячили пальцы-сардельки, щедро унизанные золотыми перстнями. Понятно, есть за что беспокоиться.
– Не корите моего помощника, витязи! Труды беззаветного служения частенько заливают глаза бедного Абдура едким потом подозрительности.
– Во загнул… – прошептал Егор.
Жирная физиономия купца расплылась в довольной улыбке:
– Недаром Персияния считается колыбелью красноречия.
– А Рассея – родина всего! – неожиданно пылко заявил Неслух-летописец.
Иван усмехнулся, вспоминая популярную присказку:
– И слонов тоже?
– Особенно слонов! – книжник сделал ударение на слово «особенно». – В северных пределах Эрэфии, в вековых льдах, находили огромных мохнатых слонов. Я усматриваю, что в пору большого похолодания слоны бежали в теплые края, где и облысели, потому что шуба в жару не нужна.
Старшой подумал, что при правильном подборе фактов и грамотном их перевирании можно доказать любую, даже самую несусветную ересь. Вон, умудряются же новые «историки» повернуть так, будто бы монгольского ига не было.
Часа в два дня перед путниками показался предсказанный Неслухом ярмарочный поселок.
Крупное Оптовище и вправду было немаленьким. Выехав из леса, путники придержали коней перед спуском в долину и узрели бескрайний деревянный городок, занявший большое поле. Домишки были приземистыми, похожими на ангары. В центре стояло большое, в три этажа, здание. На улицах царило столпотворение. Пешие, конные двигались туда-сюда, а на крупных трактах обнаружились самые натуральные пробки. Возницы многочисленных телег орали друг на друга и правительство да досадливо стегали кнутами ни в чем неповинных лошадок. Царила глобальная толчея.
У каждого домика был устроен прилавок, повсюду кипела торговля. Здесь было все: ковры, горшки, лещи, калачи, ткани, латы, сарафаны, упряжь, сапоги-скороходы и лапти-медленноброды, писало обыкновенное и стирало заповедное, мед папоротниковый и птичья икра, честность цыганская и хитрость простодырая, глупость книжная и мудрость лубочная… До путников доносился говор горячий, звон монетный, шорох купюрный, стоны прогадавших да смех нагревших руки. Смутные запахи также совращали: тут и сладости, и пряности, и много еще чего… Истинно русская раздольность сквозила в каждом фрагменте цветастой мозаики, раскинувшейся перед потрясенными путешественниками.
Загорелись, запылали алчным огнем глазенки персиянского купца, затеребил бородку Абдур-ибн-Калым. Жажда предаться неуемному торгу заставила тронуть каблуками бока лошадок, потереть вспотевшие ладошки, судорожно сглотнуть накатившую слюну.
– Эй, эй! Уважаемые! – окликнул летописец. – Тпру!
– Не стреноживай жеребца рынка ветхими путами властных запретов, – отмахнулся, не оборачиваясь, Торгаши-Керим.
– Нельзя вам туда! – Неслух закусил губу. – Пропадете!
– Кто, мы?! – Купец расхохотался. – Я прошел пекло восточного базара, ад западного торжища и чистилище мангальского барахло-продая.
Иван переспросил летописца:
– Барахло-продая?
– Рынок по-тартарски, – поморщился книжник, понукая серого ослика. – Уважаемые! Опомнитесь, не вернетесь же!
Но купец и его провожатые с обозом уже вовсю катили в радушно открытые ворота Крупного Оптовища.
– Остановите их! – призвал близнецов Неслух, и в его блеющем голосе явственно звучала мольба.
– Да что случилось-то? – буркнул Егор. – Мужики на барахолку едут…
Старшой тоже недоумевал, с чего это завелся летописец. Тот нетерпеливо подстегивал ослика.
– Как же вы не понимаете? Они же там станут жить-поживать и добра наживать!
– Завидно? – предположил Иван.
– Дурак! – сорвался книжник. – Они туда хотят! Понимаете? Хотят!!!
Братья Емельяновы стали беспокоиться за рассудок Неслуха, но предпочли не отставать.
– Стойте, басурмане безголовые! – неистовствовал ученый.
Караванщики не слышали. Всадники и два возка лихо вкатились в ворота, и летописец издал жалобный вопль:
– Сгинули, черти желтомордые!
Иван проявил жестокость, гаркнул по-военному:
– Отставить сопли! – и мягче, растерянно добавил: – Блин, объяснишь ты нам, в чем дело, или нет?
– Они туда хотели, – заныл Неслух. – Знать, нетути им дороги оттоль…
– Почему? – Егор насел на убивающегося мужичка с другой стороны. – Ограбят, что ли? Так я им там всем…
– Сущеглупые отроки! Кто в Крупное Оптовище по желанию ступит, тот оттуда не воротится.
– Что за хрень? – вырвалось у Старшого.
– Хреновая, – вздохнул книжник, успокоившись и притормозив ослика. – В незапамятные времена здесь жил купчина Купердяй. Умудрялся снегом зимой торговать, да такой оборотистый был, что втридорога продавал. А приобретал-то за сущие копейки! Талант в нем наличествовал, а вот совести не водилось. В младенчестве прочитал черную книгу Спекулянда Заморского «Как стяжать богатство, ни куя, ни пахаючи». Познал купеческие секреты. Стал богатейшим человеком, а родную свою деревеньку Малые Оборотцы превратил в огромную ярмарку Крупное Оптовище. Никого не жалел Купердяй, обжуливал и малого и старого… Пока не ободрал как липку одного дедка тощего. «Доволен собой?» – спросил обманутый. Купчина ответил, мол, да. «Тогда знай, глупец, что пред тобой сам Кощей! – пророкотал старичок. – Проклинаю тебя и потомков твоих, а до кучи и место сие! Быть здесь вечному торгу, бессмысленной ярмарке и гнилому базару во веки вечные!» Сказал и исчез. А тут теперь вот…
– В смысле? – Егор почесал затылок.
– Всякий, кто Оптовищем прельстится, станет здесь пленником. Отсюда только вперед ногами уезжают, – проговорил Неслух. – Днем торгуют, ночью мучаются, по дому страдают.
– Чего страдать? Встал да пошел домой, – сказал Иван и тут же подумал, что они с братом как раз и рады бы «встать да пойти», но не так все просто…
– Волшебство Кощеево сильно, потому что зло, – наставительно произнес летописец. – Никому не удавалось покинуть Крупное Оптовище. Ни разу.
Реалист Старшой не слишком поверил книжнику. Его интересовали практические задачи:
– Ладно, давайте объедем этот супермаркет и двинем в Мозгву.
– Погоди, братишка, – вскинулся Емельянов-младший. – Я же нанимался охранять купца! Вот и плата золотишком. Еще минимум день.
– Хочешь остаться?
– Ну, не по-человечески как-то… С другой стороны, раз туда нельзя, то и плату не вернешь…
Неслух откашлялся, обращая на себя внимание близнецов, и встрял:
– Кто вам сказал, что в Оптовище нельзя? Вы же туда не хотите. Значит, проклятье на вас не подействует.
Тут Иван решил, что летописец над ними просто издевается: сначала наплел странную историю, теперь пытается ловко прикрыть вранье про невозвращение.
За воротами близнецы и книжник попали в людской поток и чуть было не потеряли друг друга, а уж персиянцы вовсе канули. До вечера троица путешественников искала Торгаши-Керима и его обоз, и уже в сумерках дембелям Емельяновым и Неслуху повезло: они наткнулись на постоялый двор, где расположились их знакомцы.
Купец снял большую комнату, где и изволил отдыхать, сидя на дорогом ковре и вкушая обильный ужин. Абдур-ибн-Калым находился рядом. Охранникам и возницам богатей Торгаши отвел отдельную жилплощадь.
– Где же вы пропадали, жемчуга очей моих! – воскликнул грузный торговец, радуясь парням и книжнику, как родным. – Прошу к достархану! Здесь такой рынок! Если и существует купеческий рай, то он воистину носит славное имя Крупного Оптовища.
– Я бы поспорил, – хмуро возразил летописец, пока братья накинулись на еду. – Не Ирий сие есть, но Пекло!
От столь тяжких слов персиянец оторопел, и Неслух принялся сбивчиво излагать байку о Купердяе. Торгаши-Керим постепенно развеселился, а его помощник, наоборот, приуныл, хитрые глазки потухли, хоть по-прежнему цепкий взгляд и метался от книжника к хозяину и обратно.
– А ведь нам что-то такое говорили нынче, – произнес Абдур-ибн-Калым, когда летописец закончил пугать иноземцев. – И старуха, собиравшая милостыню, тянула меня за рукав и криком болезненным предостерегала, что…
Купец отмахнулся:
– Всякому людному месту присущи свои легенды, подчас вычурные до немилосердия. В прекраснейшем Хусейнобаде любят вспоминать страшное пророчество, согласно которому в час, когда будущий лютый падишах станет торговать черной кровью родной земли, со стороны заката прилетят бледные стервятники и повергнут несравненную Персиянию в руины.
Близнецы аж поперхнулись. Но довольный итогами дня Торгаши уже рассказывал, какие сделки удалось заключить и чем он займется наутро. Похоже, персиянец собирался зависнуть в Крупном Оптовище надолго. Зато его учетчик забеспокоился, стал теребить мочку уха, что-то шептать себе под нос, а потом и вовсе покинул застолье.
– А как же Мозгва? – спросил Иван.
– Стольный град стоял многие века, пару дней подождет, – рассмеялся купец. – А теперь давайте пустим свои ладьи по волнам сладкого сна.
Торгаши-Керим благостно растянулся на ковре, готовясь ко сну. Егор и Неслух расположились на незанятых топчанах.
Иван засек, как из дома выскользнул помощник купца. «Куда намылился Обдури-Калым?» – озадачился парень.
– Я скоро, – шепнул он брату и вышел во двор.
Фигура учетчика в полосатом халате маячила в конце улицы. Густели сумерки, и Старшой чуть не потерял Абдур-ибн-Калыма. Видать, персиянец проникся бреднями летописца и замыслил побег.
Народ уже разошелся под крыши, повсюду играла музыка, в трактирах выступали желанные гости Крупного Оптовища – бродячие певцы. От них, по словам Неслуха, местные жители узнавали, что творится в Эрэфии, им заказывали тянущие душу печальные песни о доме…
Помощник Торгаши-Керима топал к воротам – это Иван понял почти сразу. Чем ближе персиянец к ним подходил, тем больше удивлялся Старшой. Сначала, метрах в ста от границ поселка-ярмарки, плешивый Абдур принялся отчаянно чихать, то и дело останавливаясь и прочищая нос. Потом немолодой учетчик стал спотыкаться. Он пару раз растянулся в пыли, долго простоял, отряхиваясь, затем снова двинулся к воротам. Иван видел, что каждый новый шаг дается персиянцу со все большим и большим трудом. Наконец Абдур-ибн-Калым будто бы натолкнулся на невидимую стену.
«Вот те здрасьте, не брехал Неслух», – подумал парень, наблюдая из-за ближайшего ангара, как учетчик молотит трясущимися руками воздух.
Отчаявшись, помощник купца поднял свалившийся мешок и поплелся обратно к хозяину. Тяжелая ноша пригнула сутулую фигурку к самой земле. Побег провалился.
– Верный слуга, ничего не скажешь, – пробормотал дембель, шагнув к воротам. – Дело за малым – проверить, выйдем ли мы с Егором.
Став свидетелем неудачи персиянца, Иван вдруг осознал, в какую западню угодили иноземные купцы. Холодный липкий пот залил спину. Кровь прилила к вискам, в ушах стучал молот пульса. Старшой с удивлением почувствовал сухость во рту, запаниковал: вдруг проявляется магия проклятия? Ощущение было таким, будто на дембеля смотрели миллионы глаз и каждый зритель желал, чтобы парень оступился или повернул назад.
Хотелось зажмуриться и побежать.
Лишь за воротами Иван смог расслабиться и перевести дух. Он не пленник!
Возвращался, весело насвистывая, но перед глазами все еще маячил призрак Обдури-Калыма, колотящего кулаками невидимую преграду.
«Кстати, о таком запирающем заклятии мне рассказывал Колобок! – вдруг вспомнилось Емельянову-старшему. – Может, для наших торгашей не все потеряно?»
* * *
За сотни верст от братьев Емельяновых, в Легендограде, где княжила Василиса Продвинутая, шел привычный дождь. Такова судьба этого города – семь погод на дню, не угадаешь ни одну.
С тех пор как близнецы-дембеля покинули Легендоград, здесь почти ничего не изменилось. Княгиня вернулась из похода и плотно занялась делами государства. Легендарный сыщик Радогаст Федорин ловил преступников, а его начальник Еруслан следил за тем, чтобы не мутили волшебники. Народ жил как жил. Гранитные дома, идолы и мосты стояли нерушимо. Медный всадник Путята все так же простирал десницу к морю, называемому Раздолбалтикой.
В подвале княжьего дворца, в темном углу, раздавалось невнятное бормотание и натужное кряхтение. На балке под самым потолком висел странный куль, проткнутый кинжалом и обмотанный многослойной паутиной. Куль шевелился: то бился, то замирал и медленно продавливал сетку, но отступал. Тогда в глухом сыром помещении раздавалось хныканье.
– Жаговоренный ношык… Я шэ шнал это шакляшье, – мучительно шептало существо и снова принималось елозить.
Усилия были тщетны.
Минуты складывались в часы, часы – в дни и ночи, а пленник темного подвала не ведал, сколько времени прошло с тех пор, как злоумышленник, прикидывавшийся слепцом, вонзил в рот бедняги кинжал и заключил нанизанное на клинок существо в липкие прочные путы. Иногда оно начинало ныть, звать на помощь:
– Лю-у-уди!.. Ыван!.. Ыгоый!..
Увы, Иван с Егором давно путешествовали вдали от Легендограда, а местные стражнички-работнички не посещали подвал. На жалобные зовы отвечали лишь крысы да мыши – попискивали тонко-тонко. И вовсе не из сострадания. С голоду.
«Этак я с ума сойду, – размышлял пленник. – Разрушительных заклятий я не ведаю… Не хотелось перегружаться, а придется».
Он долго не решался пойти на странную «перезагрузку», страшился. И все же созрел.
– Шабаш! – раздалась волшебная формула, и пыльный мешок разом обмяк.
Послышалось продолжительное шуршание – сквозь маленькие зазоры между паутинками посыпалась мельчайшая крупа наподобие манной. Она падала на каменный пол, образуя неровную кучку.
Во тьме зацокали крысиные коготки. Пасюков привлек звук. Крысы нюхали порошок, отфыркивались, но не ели. Одна все же лизнула, замотала головой, расчихалась. Грызуны решили, что здесь, в дворцовых лабиринтах, можно найти и более вкусные вещи.
Но вот из паутины выпала последняя крупица, и кучка шевельнулась, начала будто бы плавиться, хотя жара не было. Пасюки, отлично видевшие в темноте, отпрянули: получившаяся масса стала менять форму и наконец стала шаровидной.
Раздался тихий сдвоенный щелчок – открылись глазки, с чавкающим всплеском отверзся ротик. Из бочков полезли ручки-ножки.
– М-м-ых! Я от бабушки… Ух! Ушел… Хр-р-р… И от дедушки… Ой!
Перед крысами предстал Колобок – магический Хлеборобот, освободившийся из плена благодаря маннотехнологиям. Два красных уголька-глаза горели, ощупывая окрестности.
– Пшли вон! – звонко крикнул пасюкам волшебный хлебец.
Крысам окончательно изменила их природная наглость, и они разбежались в разные стороны.
– То-то же, – буркнул Колобок. – От вас-то я и подавно уйду. И вообще, я несъедобный.
Он от души почмокал, наслаждаясь тем, что в пустом ротике нет привкуса булатной стали. Побрел к выходу, шепча:
– Найду Ивана да Егория, изведу! Подло и нагло! Обманом умерщвлю, наветом очерню! Друга сердечного не освободили, предатели!
И то верно, закрутившись в водовороте страшных легендоградских событий, близнецы совсем забыли о Колобке. Потом решили, что он ушел. Такова его природа – ото всех уходить…
Когда Хлеборобот выбрался на свет, алые глазки погасли и стали нормальными. Если, конечно, допустить, что у разумного каравая бывают нормальные глазки.
Щеки большого, с футбольный мяч, Колобка зарумянились, настроение улучшилось.
– Не-ет, – протянул хлебец. – Отыщу Ваньку с Егоркой, плюну в их бесстыжие очи – и пусть живут, сволочи вероломные.
