Текст книги "Куль хлеба и его похождения"

Автор книги: Сергей Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава XII В каналах

Там, где теперь стоит Рыбинск, до времен Петра Великого, переделавшего Россию на иной лад и по другим образцам, лежала ловецкая слобода Рыбная, жили рыбаки (отсюда и нынешнее название города). Ловили они для стола московских царей осетров и стерлядей и тем платили государевы подати. Шекснинские стерляди были вкусны и знамениты, и еще поэт времен Екатерины Второй Державин воспевал их в своей оде (последним, однако: теперь стерлядей там так стало мало, что почти и не слыхать про них). Рыбинску на таком промысле дальше бы соседней Мологи и не уйти. Так его в те времена и понимали: глухие, непроездные дороги окружали его со всех сторон, и тянулась одна получше на Москву для провоза стерлядок. Когда Великий Петр приобрел Балтийское море, в устьях Невы поставил сначала крепость, а потом город и огляделся – город его очутился в бесхлебной, голодной стране. Стоял тут вблизи от него и еще гораздо ближе к России древний город Новгород Великий, да не прожил счастливо. Долго был он независим, долго кичился торговой честью, Софийским собором, говорил: Кто против Бога и Великого Новгорода, назывался отцом. Подсмеивался он над другими городами, хвастался и славился даже тем, что стоял за непролазными болотами, отделялся от России неудобными для прохода и проезда трясинами. И в самом деле, степняки-татары до него дойти не сумели и его не взяли. Взяла его Москва, и именно потому взяла его, что город стоял за болотами.

Стоя на болотах и сплошь окруженный трясинами, Новгород один год получал кое-какой урожай, на другой уже очень плохой, на третий испытывал полную голодовку. Полуголодным простоял он все время своего независимого состояния и получал хлеб гужом и сплавом. Плавили хлеб по рекам, встречали волок – лесное место, перегружали хлеб на воза, везли сухопутьем до новой реки и ею до нового волока. Первый водок был под Москвой и назывался Ламским (город Волоколамск), второй назывался Вышним, то есть верхним (город Вышний Волочек), и третий – Нижним (село на реке Мете). Чтобы направлять в Новгород хлеб, под Волочком Вышним собрался впоследствии городок, населился торговцами и прозван был Торгом, Торжком и потом Новым. Закичатся новгородцы, начнут обижать народ чужого и соседнего княжества Суздальского, в котором хорошо родился хлеб, пойдут новгородцы войной, – суздальцы захватят Новый Торг и не выпускают хлеба. Новгородцы без хлеба смирялись, уступали, шли на мировую и совсем покорились, когда из Суздальского княжества стало сильное Московское царство, хотя когда-то с сердцем и выговорили: Не быть-де Торжку Новым – Городом и Новугороду Новым Торгом.

На эти места и обратил Петр Великий в 1704 году свое внимание, от которого не ускользало ничего, что служило на пользу отечества и счастье русского народа. Здесь Петр Великий высмотрел для сытости своего Питера то самое место, по которому можно доплавить затребованный хлеб на продовольствие. В трех верстах от Волочка берет начало река Тверца, которая впадает прямо в Волгу (под Тверью). Для прозорливого глаза довольно: под Волочком лежит большое озеро Мстино. Из озера выходит река Мста которой еще древняя Ольга устроила погосты. Мста течет до озера Ильменя и в него впадает; из Ильменя выходит Волхов и вливается в Ладожское озеро. Из этого озера вытекает многоводный рукав Нева, а на ней и Петрова крепость, и церковь Троицы с дворцом вблизи, и летний дворец на том берегу, и мазанки, и деревянные дома на голландский манер новой столицы России, и резиденции ее повелителя. Не сходится Тверца со Мстою – беда небольшая; в Голландии соединяют такие реки искусственными каналами. Сам государь собственными глазами это видел, по каналам плавал, все внимательно осмотрел и досконально распознал и научился. Стали рыть канавы: вырыли такую глубокую и длинную, что воды Тверцы соединились со мстинской водой. Сделался канал Вышневолоцкий. Препятствие пройдено, но скоро сказка говорится, дело мешкотно творится. Скоро, по пословице, блины пекут, скоро хорошо не родится. Поспешай, да не торопись, – святое правило, да и в этих случаях надо осматриваться. Действительно, новый канал в Волочке вышел на такую высоту, что крест Боровицкой соборной колокольни гораздо ниже: раздолье сплыть туда. Но до той поры не угодно ли обернуться назад.

Тверца бежит хлебу навстречу, но это небольшая беда: встать на лямку, привязать ее к бечеве, закрепленной за мачту барки, и тащить. Если человеческая сила устанет, можно лошадей запрячь. Нехорошо это в разлив весенних вод, которые заливают по берегам тропы (называемые бечевниками), ногой не попадешь, а тащить барку зря – можно натащить ее на берег и усадить тут середь чистого поля. Стрежа, или корыта, по которому течет спокойная летняя река, весной не видно. Можно обождать спада вод, можно и глазом примериться и приспособить к этому делу людей. Петр Великий так и сделал. Выбрал отборных знатоков, которые и до него водили хлеб на плотах, стало быть, и на барках могут повести, если поучатся и при-сноровятся. Петр освободил их от солдатчины, от всяких податей, велел им учиться, не теряя времени. За искусство проводки положил он хорошую плату, сделал из проводников новое в государстве сословие и дал им немецкое прозвище лоцманов. Пусть будет их только пятьдесят-сто человек, но самых надежных. На место выбывших поступают только по выбору: опытные оценивают желающих и кладут шары в пользу того, кто прошел всю науку до конца. Эти концевые несколько лет перед тем работают под руками опытных лоцманов и попадают в это сословие только по способностям и талантам. Лучше и придумать нельзя. Теперь стоит только учредить между ними очереди, кому вести барку первым, вторым и десятым. Кого пожелали взять не в очередь, по знакомству и на свой страх, тот пусть заплатит некоторую часть очередному. У кого разобьется барка, тот не только лишается платы, но и права на работу, на проводку судов до тех пор, пока тянется над ним следствие. Теперь готова живая людская сила, человеческий ум к услугам, но еще не конец. Самая главная беда еще впереди. Обе реки, и Мста и Тверца (да и большая часть северных рек – притоков Волги и впадающих в озера), прорылись каменными скалами, засыпались камнями и надводными, и подводными: образовались пороги. Об камни разбиваются барки в щепу, на порогах вода спрыгивает, но мчится вперед с удвоенной силой и опять налетает на камни. К тому же и покатость речного русла велика, а стало быть, и течение воды еще быстрее. Некоторые пороги так богаты камнями и так часты, что не одолеть их: надо обходить. Для этого пользуются крутыми поворотами рек и делают перекопы – искусственные каналы, новые корыта для реки. Кстати, по берегу проводят и хорошо укрепляют дорогу – бечевник. Бывает и так: весенние воды обрывают берега и натаскивают мели. Недостает нужного количества воды для сплава, нет глубины. В таких местах укрепляют берега, чтобы они не осыпались. На тех коленах рек, которые выдаются между двумя изгибами и называются плесами, ставят искусственные насыпи, называемые плотинами. Забивают сваи, насыпают земли в промежутки между свай, наваливают каменья и такими плотинами стесняют воду в реке: она тут скопляется и делает глубину. Кстати, опять: расчищают стреж, или место природного течения воды, черпаками от ила, грязи и мелких камней (щебня) и пороховыми забойками от крупных камней и скал. Теперь с опытным лоцманом можно и плыть, – но только весною, на полной воде. В голове идет первый караван. Второй караван догоняет хвост первого. По Тверце, например (на которой мы и остановились), оба каравана доходят весной до села Медного: высокие весенние воды Волги подпирают Тверцу до этого места и даже несколько далее. Дальше идти против воды, которая в половодье всегда несется быстро) невозможно, да к тому же и мелко. Как быть? С помощью искусственных водохранилищ придумали скоплять воду в одном месте; посредством шлюзов выпускают воду на места мелководные и с замечательным успехом устраняют беду. На Тверце при истоке ее, на устье канала, соединяющего Тверцу с рекой Цною, устроен такой шлюз каменный и, когда бывает отперт, гонит воду в избытке навстречу судам и на выручку их из бед напрасного простоя и замедления. От таких невзгод хлеб дорожает, и голодные подолгу ждут и сильнее страдают. В Вышнем Волочке суда переснащиваются, потому что судоходство из подъемного делается сплавным: суда покидают бечеву и лошадей и могут теперь идти на парусах и веслах. Эти же шлюзы выручают мелководные реки Вышневолоцкого водного пути в Петербург, когда летом реки Тверца и Мста еще более обмелеют и сделаются совсем несудоходными. Посредством искусственных вод природные богатеют, поднимаются и несут хлебные караваны от самой Самары до Петербурга под самый Смольный и дальше до Лондона и Парижа.

Итак, о шлюзах.

Устройство шлюзов подчиняется такому простому закону.

Вода в реке или озере стоит уровнем, то есть представляет собой такую поверхность, с которой скатывается во все стороны ровно и которая нигде не имеет наклону. Чтобы заставить воду стекать, надо подле вырыть канаву или канал с уровнем ниже уровня готовой, природной соседней воды. Последняя не замедлит побежать вперед и наполнит канаву до собственного уровня. Еще охотнее побежит вода, если прорытая канава выведет ее в другой водоем (реку или озеро), уровень которого еще ниже. Соображают все это и строят между рядами свай стену из брусьев или камня, оканчивая ее наверху крепким брусом. От него вдоль реки выводят по обе стороны скаты и настилают их досками. На этом среднем брусе ставят стойки и в пазах их прилаживают щиты, движущиеся вверх и вниз. Этими щитами или чугунными воротами и запирают главный водоем при выходе его в канаву. Сдержанная вода копится, а накопленная катится в пустую канаву, наливает ее и дает проход барке. Впереди канавы опять ворота: барка ждет, пока не отопрут их, и не введут ее в дальнюю канаву. Когда прошла одна барка, ворота запирают, скопляют воду для последующей, пропускают ее и снова для нее отпирают ворота. Открывают шлюзные ворота, как бы открывают кран самовара и с высоты его наливают воду в подставленную чашку до тех пор, пока чашка не наполнится столько, сколько желательно. Некоторые хранилища воды, как, например, Мстино-озеро, до того хороши, что скопляют воду громадными массами и в открытые ворота, или шлюзы, выливают ее в течение нескольких дней обильно и равномерно. По реке Мсте, пользующейся этой водой, могут ходить барки в течение нескольких дней всем скопившимся караваном судов. Об экономии воды здесь мало думают, хотя, к сожалению, и расходуется ее неизмеримо больше, чем того стоит сама деревянная, накрытая рогожами барка. Рытье каналов и устройство шлюзов стоило громадных расходов для государства, а между тем улучшений в шлюзах никаких не сделано, да теперь при железных дорогах и не сделают (не стоит гадать и думать). Спасибо железным дорогам, которые сбили спесь с этих дорогих водяных сообщений и сумели обойти все порожистые, все мелкие реки, каковые без тяжелой посторонней помощи не могут служить на потребу и великие нужды людям. Удалось отчасти и нашим чугункам обойти негодные реки и искусственные системы каналов, очень замедлявшие движение судов и самую торговлю. По грязным бечевникам, по берегам рытых каналов и болотистых рек и речек надрываются лошади, тянущие лямку, заболевают сибирской язвой, околевают тысячами. Язва переходит на людей, от нее и от простуд гибнут люди. Попусту истрачиваются денежные капиталы, много тратится золотого времени. Дорожает хлеб и становится очень горек всем, кто ищет в нем вкуса и сладости, особенно здесь, в Петербурге. Вышневолоцкие шлюзы привели нас во Мсту. Мста гостей любит и охотно принимает, но осматривает из опасения, не сделать бы хуже. Через шлюзы наливается в нее из Мстино-озера воды очень много) однако не настолько, чтобы мог проходить корабль и глубоко сидящее в воде судно. Мста мстит таким недогадливым хозяевам отказом в пропуске, приказом перегружаться на мелкие барки, съемкою лишнего груза и порогами. Сильнее и хуже их нет. Слава про пороги Мстинские (называемые чаще Боровицкими) велика: знают про них в целой России не только торгующие хлебом и плавающие на судах, но и мы, черпающие знание из книг. Там мы узнаем, что пороги тянутся на протяжении 29 верст, что они самое затруднительное препятствие по всей системе: на них ежегодно ломаются барки и портится груз. На Боровицких порогах довольно страхов, и со страхами этими можно встать глаз на глаз, видеть опасность воочию. Довольно, стало быть, приманок и соблазна, чтобы собраться туда и отправиться посмотреть.

Я так и сделал весной 1872 года (30 мая) ко второму весеннему каравану, когда обмелела Мста, открыли шлюзы, напустили воды и пригласили барки попробовать прокатиться в эту вторую перемычку, то есть в промежуток времени между первым и вторым сплавом (всех перемычек четыре). Со станции Валдайки взяли мы тройку и отправились в Опеченский посад. Посад оттого и назвался так, что под опечком в народе разумеются такие разные места, на которых имеются песчаные подводные мели. До времен Петра это место называлось просто Рядок, но и на этот раз не лучше, потому что заимствовал свое прозвище от рядков – порогов в реке, перекатов. И в самом деле, сейчас под посадом первый порог – голова остальных Боровицких порогов.

В посаде живут учрежденные Петром лоцманы в опрятных двухэтажных домах, на мещанских правах и обычаях и на мещанскую стать даже снаружи. Ходят лоцманы в длинных сибирках, подпоясанных кушаками. Снимет на работе сибирку – он в красной рубахе с напуском на панталоны сверху рубахи и в жилетке с металлическими пуговицами. Народ солидный, осанистый, здоровый и крепкий, знающий себе цену и очень разумный (Екатерина II, порывавшая здесь, увеличила их число до 120, теперь их уже 200 человек). В посаде пришедшие сверху суда испытываются, то есть измеряется посадка, ширина и длина барки. Сидеть в воде она имеет право от 8 до 12 вершков. Она не выходит вперед, дожидается очереди. Не в очередь пускают барки только с ненадежным и опасным товаром, каковы, например, яйца и живая рыба.

До спуска бережно скопленной воды в озере Мстино, из которого вытекает река. Мста представляет русло, закиданное камнями, как сказочное поле после богатырской сечи: по каменным переборам можно перейти на другой берег, не замочив ноги; между грудами огромных камней позволяется бродить безопасно, и в иных местах мудрено выискать место, где бы искупаться. Мста в мелководье – куриное перебродище. По спуске шлюзной воды река надувается, сполняясь в берегах, как река путная, не очень широкая и глубокая, но мелкие реки могут ей позавидовать. Вода, набегая на крупные гряды камней, мырит и шумит, как в котле кипит, бешено наталкиваясь крутыми волнами на такие груды, где есть вход, но нет выходу. Стоят камни непрерывной стеной – вода оборачивается назад, делает круги, на спопутных камнях брызжет вверх и взбивает пену, а при встрече со вновь набегающими шальными волнами делает водовороты, тем опасные для пловцов и для судоходов, что выбивают вертячие пучины. Водяная сила тут велика на две стати: промежду двух сцепившихся противников хоть не попадайся. Разошедшись в разные стороны, накипятившиеся в свалке, торопливые и сердитые волны наскакивают потом на поперечные гряды камней, по которым или надо стремиться с усилием, если не остыл еще пыл, или в изнеможении валиться с кручи каменьев, с уступа на манер дверного порога, как ни попало. Волны ревут тут, как быки в поле, оттого и зовутся такие пороги быками. Таких и подобных им злодеев и опасных мест (мелей) насчитывают от Опеченского посада по Мсте пятьдесят, и первый из них ревет, как водяная птица бухало, бучило или выпь, а потому и прозван Выпью. Когда в посаде все улеглось спать и смолкло и строения не мешали слуху, сейчас за посадской околицей этот порог Выпь давал себя знать сильным и глухим гулом. Пугливо и сиротливо прислонились к посадскому берегу барки, и смотрят на них двухэтажные посадские дома со смелостью и уверенностью отпустить на каждую проводника и защитника, в деле бывалого и присноровившегося к причудам и приемам всех барочных врагов – Мстинских порогов. Больше полутораста лет, по указу Великого Петра, проходится здесь мудреная наука проводки судов Боровицкими порогами, и созданные Петром лоцманы живут в посаде, может быть, с тех давних пор уже пятым поколением. Выработались и лучшие, и кое-какие. Жалеешь груз и не жалеешь денег, бери любого из лучших, – мы остановились именно у такого, который сорок пять лет водил суда и только раз потерпел несчастье (да и простить себе этого не может до сих пор почтенный Михайло Никифорович Кузнецов). Лучшие лоцманы, по вольному найму от судохозяев, называются просбенными. Кто не берет этих, тому от Округа путей сообщения назначают казенных, так называемых очередных, – и в таком случае не без особого риску для владельцев судна (очередному – 15 рублей за провод, просбенному до 50 рублей за пороги).

С лоцманом можно бы и отправиться. Рабочие наняты в том же числе, сколько надобно и по крайней мере 10–12 человек на каж дую потесь. Потесей этих на барке четыре: две спереди на носу и две назади на корме, каждая на углах почти четырехугольной бар-ки, каждая представляет собою длинное и тонкое бревно сажен в 9-10 длиной. Эти бревна – те самые, из которых устраиваются обходные мостки у петербургских купален: желающие могут подивиться длине и неуклюжести этих боровицких весел. Впрочем, они столько же весла, сколько и руль, и в строгом смысле ни то ни другое. Великий моряк Петр Первый как взглянул на них, так и невзлюбил, говорит предание.

Петр Великий велел эти потеси спрятать и приделать к барке руль, тот самый руль, без которого ни одно на свете судно не ходит. Отговаривали его, но послушались: поехали. На первом пороге руль разломало в щепу: запасные потеси выручили из беды, и с тех пор, по указу Петра и словесному сознанию его, за неуклюжими потесями осталось до наших дней право хлопать по мстинской воде и руководить баркой. На водяном конце потеси лопасть – обтесанный конец, на ручном, торчащем над баркой конце столько рукояток, сколько рабочих; по две руки, по одному человеку на одну рукоятку, по 14 человек на каждую потесь с одним передним концевым командиром (всего народу ставят 48–60 человек). Все они и шевелят баркой в 17 сажен длиной, в 4 шириной, 12 вершков в осадке с кладью до 8 тысяч пудов. Барки из тонких, мягких и гибких досок строятся только на одну путину и в Петербурге ломаются на барочные дрова и дачные стены в Новой деревне, Полюстрове, на Черной речке и прочих дачах.

Вот и наша барка стоит на очереди впереди других, нова-новешенька, что называется, с иголочки. Место для лоцмана, мостки, называются полатями, для проходу с одного края на другой с перилами, точно вчера только вытесаны из свежего леса. Кладь прикрыта новыми циновками: все приформилось в путь, на столичный показ, – вот и ехать бы… – Нельзя! – говорят. Впереди вышедшие в свою очередь барки разбились. Одну разломало совсем, и перегружают кладь на лодки, чтобы освободить путь. Другая встала поперек Мсты и вовсе загородила проход. Бьют ей в бок упрямые волны, расслабляя заклепки из деревянных гвоздей: может быть, и эту расколотят. Надо подождать!

Ждем мы целые сутки – дождались. На шестах сигнальных знаков вместо красного, возвещавшего о несчастных барках и их погибели, появился шар белый. Значит, река очищена: кому очередь – выходи. Нам первым. Переговорился Михайло Никифорович с хозяином судна о числе приставленных к потесям: столько-то. Я тебе верю! – ответил хозяин. Наш лоцман скомандовал: По местам" Распоясал красный кушак, снял длиннополую поддевку, велел отвязать канат и принять сходню. Снял он шапку, усердно помолился, обратился к нашей компании праздных зрителей-пассажиров со словами:

– Благословляйте!

– Молись, все крещены!

На эти слова все рабочие сняли шапки и дружно и торопливо молились.

Барка течением двинулась вперед, поворачивая шаловливым хвостом. Корме, однако, шалить не дали; чтобы не отурилась, не повернула вперед на место носа, рабочие приналегли слегка на задние потеси. Зашевелились берега и побежали навстречу. Выяснилась часовенка на правом берегу, зазвонил колоколом сборщик подаяния, сбежавший с пригорка с блюдечком. Бросили ему монету на молитву для счастья. Обогнули мысок – невдалеке заревела Выпь, заходили все четыре потеси, выпевают все четыре подручных – концевых, ухватившихся за самые концы этих потесей. Сильнее закачали той потесью справа или слева, которая нужнее для дела и на которую молча урывчато и повелительно указал мановением руки наш главный хозяин, повелитель и распорядитель – лоцман. Стоит он ближе к правой передней потеси, хладнокровно, у всех на виду в такой позе, что хоть бы и обстрелянному полководцу в жарком бою так в пору. Так называемый коренной лоцман, подрядившийся вести барку от Волги до Петербурга, в виду величия боровицкого лоцмана, спрятался вниз, сидит там, обижается и наверх до конца порогов и тихой воды не показывается. На судне новый ответчик, опытный, хладнокровный, молчаливо-сосредоточенный. Подручные поют за него плаксивым отрывисто-певучим голосом:

– Моложа (то есть прибодрись, молодежь-голубчики, покрепче держись за потеси: опасность лезет на нос)!

Вот и она:

– Под-порог! Вот порог! Вот порог! – Пошло-де настоящее дело: хлопают волны, как камнями, в борта судна. Покрякивает оно. Брызжет вода. Белую пену режут носовые борты барки. Руру очень ясно слышится нам. Это – первая загвоздка (так и самый порог называется). Сейчас подле Рамшак, Рык (сердит и взбивает пену), Вяз, Печник и Выпь: все последние четыре рядом ревут и заодно и вместе, и различить их трудно: сорвался с одного – вскочил на другой. Не до расспросов: дело очень горячее!

Вопит Выпь и припугивает. Барка нашла на рубец порожного приступка: в глазах наших исчезает весь нос и с потесями, и с рабочими) словно перерезали ее камни и спустили в пучину. Мы с серединой судна выпятились вверх, и, едва соскочила средина дна всеми своими точками с приступка, – из глаз наших исчезла корма. Опять екнуло сердце, словно покатилось. Опять стало страшно, особенно когда на следующем пороге, называемом Лестницею, застонало судно от боли и все четверо концевых разом засеменили руками и задыхающими голосами стали выпевать: Вот порог! Прочь порог! Моложа! – Приходится опасно, а потому быстро одно за другим: и предостерегают – вот порог, и учат, оправдываясь, прочь порог! и просят, умоляют постараться, лаская приятным словом молодежь (выходит моложа) по краткости, для скорости, некогда раздобарывать, надо торопиться командой. Приласкали прозвищем молодежи, значит, сильнее греби. Сорвались с этого порога, пошли по команде, руки потише, и самая потесь стала меньше булькать в воде. Отдохните! Левый задний концевой, которому указано больше беспокоиться и неустанно кричать, – не кричит уже, но только ворчит себе под нос. Плывем на спокойном месте: – Не горазд! – советует он. Не горазд! – слышится в спокойной воркотне его, значит: греби тише, можно теперь немножко отдохнуть, однако только немножко. Голос левого заднего концевого усиливается. – Подпорожье! – выпевает он.

Приближается порог.

– Вот порог! – поет он очень сильно, когда порог на самом носу.

– Прочь порог, прочь порог! – командует он с озлоблением: значит, налетели.

– Постарайтесь, ради Бога, а то голову свернем!

– Прочь порог! Прочь порог! Налетели мы на самый опасный, называемый Бели. Сердит он до того, что пена белеет кругом без выхода, и очень опасен, потому что тут же, как больной зуб, торчит подле остров. Очень легко проломить здесь бок, из обоих какой угодно.

Победа над Белями не утешенье – впереди еще такой же сорванец: Егла – тоже остров. И на нем концевые заливаются – ноют.

Вот река дает крутое колено, теченье валит от правого берега на левый, а тут как тут, словно шальной, некстати еще порог Кобылья голова! Вот Добрыня.

– На нас! – летит из уст концевых, значит: старайся грести направо (по ходу барки) к правому берегу от опасностей левого.

А вот тотчас и перемена команды;

– На себя (то есть налево)!

– Держи зад!

– Держи перед (то есть ту или другую сторону от берега)!

Подхватит прибой, если ослабить движение подлежащей и руководящей потеси, и повернет на лучший конец судно задним концом наперед, и затем уже ему не справиться. Так и поплывет оно мимо людного города Боровичи задом наперед, и не укоснят там все проходящие по берегу подсмеяться над лоцманом. На худой конец судно ударит боком в берег, расшатает ударом пазы, даст течь. А так как это уже за обычай, то и торчат в таких местах десятка два баб с шайками и с ковшами.

– По семитке с шайки, вскочим!

– Вались, бабы, в барку (в надломленную)!

Вскочит баб столько, сколько успеет на быстром ходу судна. Вскочат они затем, чтобы отливать непрошеную воду и чтобы заработать на крайнюю свою бедность хотя бы и такое денежное ничтожество: есть-пить надо. Иногда успевают отделываться и подешевле, навзничь опрокидывая подо дно барки с паклей или рогожкой конопатчика и придерживая его на борту за ноги. Иногда сорвавшеюся из рук потесью колотит до смерти, изломавшеюся увечит и больно бьет. Часто барку разламывает так, что кулье мечет в разные стороны, людей опрокидывает в воду, но всегда без особенно дурных последствий. Стоит поймать куль (особенно с мукой) которая не успевает отяжелеть, скоро намокать и опускаться на дно), на куле, навалившись на него, немудрено выплыть на берег, конечно, испуганным, несомненно, мокрым. Да и на том же берегу и на солнышке можно и высохнуть.

Просились и к нам эти бедовые бабы с шайками, да нам было не надобно: мимо!

Мимо неслись берега; выбегали на них нам навстречу два села одно против другого, две деревушки. Набегали и мы на бревна, связанные вместе, которые на отталкивающих пружинах прикреплены к берегам в тех местах, где судно неизбежно на крутом повороте должно, оттолкнувшись от одного берега, набежать вплотную на другой. Заплывь наскочившее судно отбрасывает на середину речного стрежа. С нашим опытным лоцманом мы натолкнулись только один раз довольно сильно на одну подобную заплывь, заставили ее засуетиться и заметаться в расчете заскочить всеми четырьмя-пятью бревнами на берег. Но заплыви не привелось такого несчастья на скрепе цепями, и нам ни разу не удалось толкнуться в берег. Опытный глаз и повелительная рука сумели удержать нас почти по самой середине реки, на самом стреже во все время плавания, которое на 30 верстах продолжалось всего только 1 1/2 часа. Так быстра мстинская вода! Наклон русла так велик, что временами нам удавалось видеть, как будто мы летим под гору по решительной наклонной плоскости (на 30 верстах 30 сажен). Хозяева, едущие на тройке по берегу, на расстоянии береговом 21 версты, не поспевают за баркой, для которой на воде 32 версты и, в числе их, верст 8 совершенно тихих. Самый сильный и опасный порог Егла вздумал было нас задерживать, разведя шумливую базарную толкотню на целых десятках сажен и намылив густую пену на всем видимом нами пространстве, от берега до берега и дальше вперед. В самой середине порога, где в неопытных руках разбиваются барки и всем им без исключения грозит опасность, и наша барка, не сдержав себя, застонала. Сам лоцман счел за нужное ухватиться за потесь и лихорадочно подергивал ее вместе с другими с боку на бок.

Ух! еще ух! в третий раз ух! – скакала наша барка с каменных приступков книзу, припугивая нас не на шутку. А сама стонет. С рабочих градом льет пот, а утереться некогда. Лица раскраснелись, глаза налились кровью, как будто все в самозабвении: куда кривая не вывезет. Концевые так суетливо усердствуют, налегая на потеси, что того и гляди кто-нибудь перескочит через них и, став вниз головой, стукнет ногами на воздухе. Барке три раза предлагали надломиться в любом месте и в особенности посредине, где лежит меньше клади. Вот барка готова треснуть, вот зашеберстила она по камням, словно жернов, толкнулась в другой большой камень. Имеет теперь полное право рассыпаться: бьют во все бока, грозят со всех сторон, но тонкие доски гнутся змеем, зигзагами. Если поставить на берегу зрителя, то он в эти моменты не увидел бы барки в горизонтальном положении. Несомненно, вся барка представилась бы ему изогнутою в кривую ломаную линию, такую точно, о которых толкуют в геометрии. С порогов барка спрыгивает, лишь только готова надломиться, – быстрота течения схватывает и несет ее дальше в самый опасный момент. Сильные руки пятидесяти человек снимают ее с опасных мест, подлежащие потеси оберегают барку от острых подводных скал. Знает про это золотой глаз лоцмана и сводит судно на спокойное место без мелей и камней. Сводит, однако, затем, чтобы опять набегать на пороги, но не столь страшные и опасные.

– Не горазд, не горазд! – подсказывают рабочим не все подручные, а только двое задних, и уже более спокойным голосом, с уходившимся сердцем. Барку, конечно, расшатало, порасшатает впереди еще больше, выскочит из нее немало деревянных гвоздей, ослабеет и вывалится из пазов конопатка. Набежит и много воды, и много дела для починки и подправок.

Вот за порогом Видцами Винное Плесо, на котором Екатерина II угощала лоцманов, провожавших на ее глазах барки порогами. Вот порог, прозванный Свиньей, не за себя, а за какую-нибудь чужую свинью: порог этот посмирнее других. А вот и приглядный городок Боровичи засветлел своим большим и красивым Троицким собором.

До времен Петра Великого и постройки Петербурга здесь стояло небольшое казенное селение, называвшееся, по своему положению между дремучими борами, Боровищем (теперь кругом на несколько десятков верст неоглядная гладь). Огибаем мыс, набегаем опять на пороги, не спасаемся от них и под самым городом и на последнем конце его, под Духовым монастырем преподобного Иакова Боровицкого. И опять пороги, но небольшие. Дальше еще версты три, до того самого места, где чернеет своими избами деревушка Потерпелицы – пристань и гавань. Затем ей и звание такое, что приходят сюда барки потерпевшими надломы, потерпельцами, ранеными. Здесь им осмотр и починка. Здесь расчет с лоцманом. Лоцман немедленно берет тройку или пару резвых лошадок, подговаривает товарища и вдвоем мчится назад в посад принимать и вести новую барку. К вечеру он опять пролетел на новой барке мимо Борович и опять счастливо (и так иное время до трех раз в сутки). Многим другим не задалось: еще разбилось десять барок. По берегу против города на выручку им тянут бабы полубарку, тянут еще лодку на лямке. Некоторые лоцманы все пороги молодецки прошли на одних потесях, во всю дорогу не пуская передние в дело: это у них считается мастерством и удальством.