Текст книги "Журнал «Если» 2010 № 3"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Генри Лайон Олди,Святослав Логинов,Наталья Резанова,Далия Трускиновская,Владимир Гаков,Гэри Дженнингс,Борис Руденко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Восторг у Хродгара всегда граничил с яростью. И жажда разрушения нет-нет да и выплескивалась наружу.

– Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!

Северянин был прав. Рядом с пещерой Смеющегося Дракона меркли сокровищницы королей Тиримьюты и Даотхи. Барханы золота и серебра, курганы нефрита и яшмы, оружие и жезлы, стоимость которых многократно превышала их полезность. Посуда из металлов, неизвестных алхимикам; одежды, недоступные императорам. Клыки единорогов и маммутов, чешуя василисков, отполированная до зеркального блеска. Волны рубинов и изумрудов, синие эвклазы, алые и голубые бриллианты, паиниты, величиной и цветом похожие на апельсин. Украшения, достойные богов – диадемы и венцы, браслеты и колье…

Дракона не было.

Света факелов хватало, чтобы убедиться – никакого дракона, смеющегося или рыдающего. Никто не лежал на сокровищах, разинув пасть и хлеща по стенам хвостом. Разве что крошка-змееныш, взбреди ему в голову дурацкая идея напасть на грабителей, мог притаиться за сундуком. Из сверкающих завалов тут и там выныривала рожица голема, ярящегося в бессильной злобе. Хродгар запустил в карлика блюдом, по ободу которого плясали сатиры и нимфы. Голем взвизгнул и зарылся в груду сапфиров.

Вульм сделал первый осторожный шаг. Второй. Третий. Поднял обручье с колокольчиками, вслушался в нежный звон. Вернул обручье туда, откуда взял. Четвертый шаг. Подошва чуть скользнула на ковре из динаров. Пятый. Шестой. Проклятый смех мерещился Вульму, сочась изо всех пор пещеры, словно пот. Смеялось золото. Хихикало серебро. Веселились рубины. Скалились клыки маммутов. Шевельнулся, ухмыляясь, сверкающий прибой монет. Извивы безделушек, дрожь цепей с вычурными звеньями…

Лишь чутье, звериный нюх хищника, удержало Вульма от рокового, седьмого, шага. Замерев с поднятой ногой, смешной, похожий на цаплю, он вертел головой, не понимая, почему остановился. И все-таки – стоит ему опустить ногу на пол, на край тарели, инкрустированной перламутром… Отверстие в стене? Да, кажется, так. Скрытая пружина? Стрела? Возможно.

Вульм доверял своему чутью.

Он вернул ногу назад, на прежнее место, и услышал, как ревет Хродгар.

Под великаном обвалился пол. Тайный механизм привел в движение плиту, на которую ступил безудержный в своем ликовании Хродгар, и северянин с воплем рухнул вниз. В последний миг он успел обеими руками вцепиться в край люка. Вульму хорошо были видны могучие плечи и голова Хродгара. Сейчас он подтянется, выберется наружу…

Ничего не получалось. Казалось, к ногам Хродгара подвесили две наковальни. Стальные мышцы грозили лопнуть от напряжения, капли пота градом катились с багрового лица, но великан не сдвигался ни на йоту. Взлетев на опрокинутый сундук, гримасничал подлец-голем. Хватая мелкие монеты, карлик швырял ими в Хродгара, висящего над бездной, но, к счастью, промахивался.

– Вульм! На помощь!

Стоя, где стоял, Вульм раздумывал. Что знают двое, знает свинья. Остаться единственным человеком, кто побывал в пещере Смеющегося Дракона и вернулся с добычей? Неплохая перспектива. С другой стороны, совсем недавно он готов был назвать Хродгара другом. И что? Случается, друзья погибают. Неосторожность, глупое стечение обстоятельств. Нигде не сказано, что друзья обязаны гуськом следовать в пекло…

– Скорее!

Хродгар в прошлом дважды спасал жизнь Вульму. Возвращаться вдвоем, с безумно ценной добычей – безопаснее. Пусть повисит, ничего с ним не станется. Надо все взвесить самым тщательным образом. Настоящая дружба – именно такая, она требует подкрепления чувств расчетом. Иначе, как гнилая веревка, она не выдержит веса двух человек.

– Да что же ты?!

Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Чудилось, что великан летит не в глубины подземелий, где его ждут демоны, а по-прежнему пляшет здесь, счастливый от обретенного богатства.

Вульм вздохнул, довольный тем, что судьба решила за него, и услышал смех. Смех рос, ширился, превращался в хохот, поглощая крик гибнущего Хродгара. Слышалось в нем удовольствие, искреннее и нечеловеческое. Вторя смеху, скакал на сундуке голем. В поисках источника звука Вульм завертел головой и заметил, как шевельнулась куча золота в пяти шагах от него. Изогнулась золотистым боком, блеснула чеканной чешуей. Парой кровавых углей сверкнули два рубина, с интересом вглядываясь в непрошеного гостя. Сплелись цепи от люстры, с силой ударили о слоновую кость. Пять кинжалов сцепились рукоятями в какую-то противоестественную гроздь – кривые, заточенные «на иглу» клинки скрежетнули о камень, оставляя глубокие борозды.

Смеющийся Дракон был здесь с самого начала.

Он окружал Вульма со всех сторон. Мощное тело возникало и исчезало. Сокровища двигались, меняли очертания, жили отдельной ужасающей жизнью. Глаз-рубин, глаз-топаз, глаз-алмаз. Коготь-меч, коготь-нож; чешуйки-монеты. Шипастый наконечник хвоста – булава военачальника, чье имя угасло в веках. Сундук-пасть. Балдахин-крыло. Клыки единорогов и маммутов. И вновь – золото, серебро, алмазы…

Когда, забыв о ловушках, Вульм сломя голову кинулся к двери, путь ему преградила груда одеяний. Запутавшись в плотной, колючей ткани, слепой, оглохший, он упал, забился, кашляя от едкой пыли, и успел почувствовать, как дикая тяжесть наваливается на него, ломает кости и погребает под собой.

Но страшнее смерти был смех.

– …Раздери меня Бел!

Он обнаружил себя сидящим на камне у входа в пещеру. Сквозь «глазницу» сочился тусклый свет дня. Того же? Следующего? Вульм невольно бросил взгляд на место, где Хродгар заплетал в косицы бороду. Может, он попросту заснул, ожидая, пока северянин закончит свой ритуал? Ему все привиделось?

Но великана в пещере не оказалось. Последнее, что помнил Вульм: убийственная тяжесть, сдавившая грудь, и тихий, издевательский смех. Потом – чернота. Ничто. Изначальный мрак.

Что произошло? Как он попал сюда?

С крайней осторожностью Вульм напряг и расслабил мышцы, вздохнул поглубже. Вроде ничего не болит, кости целы… Чудо? Магия? А-а, какая разница! Он жив, и это главное! Жаль, конечно, что не удалось прихватить золотишка… Когда искатель сокровищ поднялся на ноги, торба еле слышно звякнула, оттянув плечо.

Что такое?!

Золота было немного. Комок спутанных цепочек, горсть монет, три перстня с топазами, браслет… Вульм запустил в добычу пальцы. Все его существо жадно требовало убедиться, что золото – не мара, не колдовской мираж! И вновь ему почудился ехидный смешок, а топаз в перстне моргнул со значением.

Вздрогнув и едва не рассыпав украшения, Вульм выбежал из пещеры.

День угасал. Ветер разметал тучи, очистив быстро темнеющее небо, в котором уже загорались внимательные глаза звезд. Белесый серп месяца повис над горами, как топор палача над головами осужденных. Дождь прекратился, и Вульм зашагал прочь, стремясь убраться подальше до наступления полной темноты. В этих диких краях ночь сама по себе таила множество опасностей. Не стоит добавлять к ним те исчадия, что во мраке выбираются из-под земли.

«Я жив и ухожу с добычей, – твердил он, стараясь не вспоминать, какие сокровища лежали за мраморной дверью и как ничтожна его добыча в сравнении с ними. – А Хродгар… Что – Хродгар? Сам виноват: следовало быть осторожнее и смотреть под ноги!» Он, Вульм, поступил правильно – как всегда. Мог ли он спасти великана? Кто знает. Скорее всего, оба навеки остались бы в пещере, поспеши Вульм на выручку.

И кому от этого было бы лучше?

Мысли о сгинувшем товарище не давали покоя. Впервые после чьей-то смерти Вульм чувствовал себя неуютно. Он злился, не понимая, что с ним творится. За каждым кустом мерещился подлец-голем, в каждом порыве ветра слышался драконий смех. Должно быть, поэтому Вульм ощутил опасность слишком поздно.

Он взбирался на гребень холма, когда слева, сплетаясь со смехом, послышался вкрадчивый шелест. Мгновением позже взгляд уловил смутное движение. Словно угольно-черная лента текла меж камней, сливаясь с неровностями рельефа. Не оглядываясь, Вульм рванул вверх по склону, но шелест не отставал, следуя за ним по пятам. Уяснив, что спастись бегством не удастся, искатель сокровищ одним прыжком взлетел на замшелый валун, венчавший холм подобно шишаку миласского шлема, и, выхватив из ножен меч, развернулся лицом к неведомому врагу.

Месяц, сгорая от любопытства, осветил каменистый склон – и Вульм разглядел преследователя. Облит небесным молоком, навстречу жертве вытекал поток сегментов из жесткого хитина – казалось, ему не будет конца. По бокам с завораживающей ритмичностью двигались бесчисленные, глянцево-блестящие лапы с острыми когтями на концах. Голову чудовища венчали две пары кривых, сочащихся ядом жвал, по сравнению с которыми абордажные сабли пиратов были детскими игрушками. Шесть глаз, глубоко утопленных в хитиновую броню, неотрывно следили за добычей.

Гигантская полипеда, реликт давно минувших эпох и эонов, имела не менее двадцати локтей в длину! Вульм слышал рассказы об этих порождениях влажного мрака, царящего в подгорных лабиринтах, но до сих пор никогда с ними не встречался. Он вспомнил рассказ одного джамадийца, с которым случай свел Вульма в походе. Воину пустыни, если верить его словам, удалось справиться с исполинской многоножкой при помощи ассегая – копья с широченным листовидным лезвием.

«Избегай жвал! – поучал джамадиец. – От их яда нет спасения. Когти на лапах тоже ядовитые, но не так сильно. Проваляешься неделю в лихорадке и, если Сет оглянется, выживешь. Когда она поднимется «на дыбы», чтобы схватить тебя – ныряй под жвала и бей копьем снизу, в брюхо: там нет брони. Насадишь ее на вертел и беги что есть ног. Издыхать эта мразь будет долго, но с копьем в брюхе она тебя не догонит».

Совет джамадийца выглядел тонким издевательством – копья у Вульма не было.

Вдвоем с Хродгаром, а главное, с его секирой, они бы управились с тварью и без ассегая. Но Хродгар мертв, и душу его грызут демоны преисподней. Сейчас, на шаг от смерти, Вульм впервые по-настоящему пожалел, что не поспешил на помощь северянину. Словно подслушав его мысли, полипеда широко раскрыла жвалы, поднимая переднюю часть туловища для атаки – и в мозг Вульма ледяной волной ворвался знакомый смех. Тварь потешалась над ним!

Кровь ударила Вульму в голову.

– Мерзкое отродье! – бледнея от ярости, взревел он. – Я отправлю тебя в ад!

Увернувшись от клацнувших впустую жвал, он прыгнул вперед и всадил клинок меж белесых сегментов брюха. С рычанием повел меч наискосок, намереваясь вспороть полипеде брюхо и выпустить кишки – или что там у гадины внутри?

Из разреза в лицо брызнула смрадная жижа.

Вульм жаждал одного: убить, убить проклятую тварь, осмелившуюся хохотать над ним! Черная ярость ослепила рассудок, и он слишком поздно понял свою ошибку. В бока впились острые когти лап. Вульм рванулся, с ужасом ощущая, как жгучий яд проникает в кровь, туманя сознание и сковывая движения… Нет, тварь держала крепко. Отчаянным усилием он вырвал меч из раны, взмахнул клинком, пытаясь отсечь лапы…

Над головой скрежетнули жвалы. Полипеда плавно изогнулась и впилась человеку в спину. Адская боль кипящим свинцом влилась в жилы Вульма. Крик отчаяния застрял в горле. Он и дернулся-то всего один раз.

Чернота. Изначальный мрак. Ничто.

Смерть.

В мертвенном свете месяца гигантская многоножка с неприятным шелестом кружила вокруг добычи. Яд, как всегда, подействовал исправно. Человек был мертв: он скорчился, так и не выпустив из лап блестящее жало, и больше не шевелился. Рана не беспокоила полипеду – она не чувствовала боли. Можно было приступать к трапезе. Но многоножка медлила, сама не зная почему.

Короткий, неуловимый глазом бросок. Жвала вырывают из добычи кусок мяса. И снова завораживающее кружение. Второй бросок. Хорошее мясо. Вкусное.

Полипеда остановилась, нависла над мертвецом…

Труп шевельнулся. По изорванному телу прошла волна дрожи. Грудная клетка распахнулась, словно пасть, и из нее, отразив лучи месяца, высунулись жвала. Полипеда отпрянула. Знай она страх, содрогнулась бы. А навстречу твари уже струился поток сегментов, наполнив ночь зловещим скрежещущим шелестом. Миг, другой – и колоссальная многоножка, рядом с которой первая охотница казалась безобидной гусеницей, вознеслась над добычей.

Ее жвала взламывали жесткий хитин, как хрупкую скорлупу яйца. Рвали податливую, склизкую плоть. Добыча еще дергалась, судорожно свивая тело в кольцо и вновь распрямляясь, а убийца, не обращая на это внимания, жадно насыщалась. Не только голод двигал ею. Да, она хотела есть, но еще больше она хотела убивать! Уничтожать, рвать в клочья именно это, так похожее на нее существо. Что может быть слаще плоти врага?

Что такое «враг»? Тварь не знала.

Почему? Тварь не помнила.

Она все делала правильно.

Что такое «правильно»?.

– …Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!

Они вновь были в пещере. Великан радовался, как ребенок, осыпая себя дождем из золотых монет. Вульм точно знал, что сейчас произойдет. «Стой! – хотел крикнуть он. – Замри!» Язык присох к гортани, связки не слушались. С огромным трудом ему удалось издать слабый хрип, но Хродгар не услышал. Северянин сделал еще один шаг. Плита ушла из-под его ног.

Еще не поздно. Если поспешить, я его вытащу!

Ноги приросли к полу. Застыв, словно обращен в камень могучим заклинанием, Вульм мог лишь смотреть, как великан цепляется за край колодца.

– На помощь!

Вульм напряг все мышцы, пытаясь сдвинуться с места – до темноты в глазах, до режущей боли в суставах.

Бесполезно.

– Скорее! Да что же ты?!

Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Вскоре эхо превратилось в смех – он рос, заполняя голову до отказа, звоном живого золота пересыпался из уха в ухо, давил неподъемным грузом, погребая под собой…

Вульм закричал и проснулся.

Он лежал на склоне холма.

Пальцы закостенели на рукояти меча. Разжать их удалось с трудом. Тело продрогло от ночной сырости. Одеревеневшие руки и ноги не слушались. Но главное – Вульм был жив и, кажется, даже не ранен. Как такое возможно, если тебя убила и съела гигантская полипеда?!

В следующий миг накатило. Он вспомнил все. Встающую из его тела многоножку-исполина – втрое больше случайной убийцы. Хруст проламываемого хитина. Пиршество, вкус плоти… Вульм содрогнулся от омерзения. Он помнил себя-чудовище! Но сейчас…

Он – человек?

Рядом валялась торба, откуда выпал перстень с моргающим топазом.

С трудом поднявшись на ноги, Вульм оглядел остатки вчерашнего пиршества. Его едва не вывернуло наизнанку. Подобрав торбу, шатаясь как пьяный, он побрел в сторону пограничной деревни, которую они с Хродгаром миновали на пути к пещере Смеющегося Дракона. Сейчас Вульм не слышал проклятого смеха и радовался этому, как еще не радовался ничему в своей жизни.

II

– Этот курган?

– Да, господин.

– Большой мертвяк?

– Не очень. С медведя.

– Всего лишь? Что ж вы его сами-то, а?

– Ага, сами… легко говорить…

– На медведей не хаживали?

– Хаживали, господин. Он тяжелый – страсть! Землю прогибает.

– Так уж землю?

– Эрик на него с рогатиной, сзади. Ну, всадил в горб. Рогатина – хрясь! Он, гадюка, отмахнулся…

– И что?

– Хоронили Эрика без головы. Какая уж там голова…

Когда наемник разразился хриплым, похожим на уханье филина, хохотом, староста подумал, что зря связался с этим безумцем. Говорят, безумцы в бою страшнее. Так то ж в бою! А перед боем с ним еще людям разговаривать надо. И после боя, значит, благодарить…

Не оказался бы живой хуже мертвого!

Редкий снег падал на непокрытую голову старосты, мешаясь с сединой. От пролива тянуло промозглой сыростью. Дыхание близкой воды, еще не схваченной коркой льда, забиралось под кожу, грызло кости. «На тот свет пора, – вздохнул староста украдкой. – На покой. Эх, где ж ты, брат-покой…»

Выбора не было.

Мертвяк, один из дружины конунга Ингвара Плешивого – погибший в море воин, которого норхольмцы, тремя ладьями переправляясь через Скальдберг, на скорую руку похоронили в чужом кургане, – досаждал сверх всякой меры. Являлся ночами, куролесил. Ломал заборы и двери, лез в дома. Урчал басом, чего-то требовал. Ярился, если боялись и прятались, – желал объясниться, найти понимание. Жрал скотину: у старосты – корову Баську, женину любимицу, у Брегисов – две свиньи с поросенком. На Липовом хуторе заломал лошадь; Эрика опять же прикончил. И Витасова младенчика – ударил по люльке, расшиб вдребезги. Деды пророчили: дальше жди худшего. Звереет помаленьку, скоро полюбит человечину.

Видели? Эрику ногу объел…

Мертвяк объел бедняге Эрику ногу или собаки, но староста и сам понимал: дело плохо. На совете окрестных бондов он не стал артачиться, когда решением собрания его послали в Павель – нанимать спасителя. Колдуна, значит, или сильного, могучего бойца – кто б ни был, лишь бы справился. Денег на плату спасителю собрали мало. Мошна развязывалась туго. Бонды жались, крякали, а намекнешь – враз делались косоглазыми. Да и в Павеле на старосту, умоляющего о помощи, глядели с подлой ухмылкой. Слуги магов и на порог не пускали дурака-просителя:

– Занят великий! Алхимию практикует…

– Дык я с поклоном…

– Пшел вон, деревенщина!

– Пропадаем же…

– Вон! Демона спущу!

До градоправителя староста тоже не дошел. До князя – и не надеялся. По кабакам, где он молил каждого, кто при мече, сжалиться над бедой, старосте кричали:

– Ставь выпивку! Насухую не договоримся!

Поначалу он ставил, дальше перестал. А в последний день сел в «Лиловом Жеребце» у окна, спросил кружку воды, остудить сердце, и заплакал. Тут и подошел сумасшедший наемник. Сел напротив, уперся локтями в столешницу. Уставился тусклыми, оловянными глазами – будто душу вынуть хотел. Староста поначалу решил: сочувствует. Ну хоть один… И быстро уверился: ничего подобного. Просто смотрит. Еще и смеется вполголоса.

Ох и смех был – тихий, а хуже вопля.

– Тебе мертвяка убивать? – отсмеявшись, спросил наемник.

– Ага…

– Ну, пошли.

– Деньги, – честно сказал староста. – Мало. Очень.

– Деньги, – повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. – В задницу деньги. Пошли, говорю.

– Как тебя звать-то, господин?

– Вульм, – и поправился: – Вульм Смехач.

Сейчас, стоя на закате у кургана, наемник ничем не походил на героя, способного уложить ретивого мертвеца. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, нетвердо стоя на ногах, он больше напоминал бродягу.

– Норхольмцы? – бормотал наемник себе под нос. – Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…

Староста кивнул:

– Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а то и чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…

– Что, и вас не пограбили?

– Пальцем не тронули. Отплыли без вреда. Спешили, будто гнались за ними…

– Иди прочь.

– Что?

– Убирайся! Без тебя справлюсь.

Дважды уговаривать старосту не пришлось.

Вульм даже не проводил его взглядом. Он и так еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, отворачиваясь, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех – тихий, шелестящий, даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! Видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…

Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.

Ради спасения и пришел.

Молчаливый, недвижный, он ждал. Прошел час или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя оттуда полился свет – неприятный, гнилой. От вони, идущей из кургана, кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник, примирившийся со своей участью, безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.

Снег таял в его волосах.

Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он – по-прежнему на четвереньках – неуклюжей рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.

Вульм не тронулся с места.

Не добежав пяти шагов, мертвяк остановился и с трудом поднялся на ноги. Закованный в броню, безоружный, с руками, больше похожими на лапы медведя, с темным исковерканным лицом, он мало напоминал человека. В глазках, сверкающих белым огнем, мерцало недоумение.

– Ы-ы… – заворчал обитатель кургана.

Не говоря ни слова, Вульм разглядывал мертвяка. Земля и впрямь прогибалась под нежитью – чудилось, мертвый воин стоит на болоте, и случайная кочка ходит ходуном, намекая: еще шаг – и в бочаг, на веки вечные. Возникло странное желание: подойти и подергать мертвяка за бороду. Безумие или удивление – бороду словно пришили от другого человека. Расчесанную, заплетенную в дюжину косиц – грязные ленты, полоски кожи, бусы…

– Ты знал Хродгара Олафсона? – спросил Вульм.

Мертвяк рыкнул, соглашаясь или отрицая. Он смеется, понял Вульм. Смеется надо мной. Я же ясно слышу этот хохот – ядовитый, шелестящий, змеиный. Даже этот смеется…

Набрав полный рот слюны, Вульм харкнул на мертвяка. Часть плевка угодила на бороду, испачкав ленты. В ответ, дико заревев, мертвяк ринулся в атаку. Вульм не обнажил меча, не стал уворачиваться, не побежал – просто дождался, пока жуткие лапы свернут ему шею, и мешком упал на землю. Мертвяк бесновался над трупом, лупил себя кулаками в грудь, выл, снова рухнув на четвереньки. Торжествовал он победу, или пытался что-то доказать равнодушному небу, или хотел, чтоб его поняли – как бы то ни было, понимания он не дождался, а триумф не состоялся. Когда мертвяк в очередной раз наклонился к убитому Вульму, разинув пасть с желтыми клыками, рука трупа вцепилась в глотку обитателю кургана.

Захрипев, мертвяк попытался разорвать хватку врага, но проще ему было бы рвать шкуры на скотобойне. Вульм-покойник оказался много сильнее себя-живого. Пока мертвяк барахтался, судорожно дергаясь, с телом Вульма происходили ужасающие метаморфозы. Он стал гораздо больше, размерами соперничая с буйволом; лицо его потемнело, исказившись знакомой гримасой – мертвяк словно гляделся в зеркало. Во рту сверкнули желтые клыки, ладони превратились в лапы, тело покрыла броня, точь-в-точь такая, как на мертвяке – только прочнее, тяжелее…

Пальцы разжались сами.

Два мертвяка, большой и малый, качаясь, стояли друг напротив друга. Миг – и обитатель кургана, истошно взревев, кинулся было обратно в нору, но Вульм-мертвец в три прыжка настиг его. Клыки впились в толстый, прикрытый кольчужной сеткой затылок. Повалив мертвяка, как насильник валит встреченную в лесу девку, Вульм рвал его зубами и пальцами, ломал кости. Броня поддавалась под его напором, будто сделанная из листьев дерева, а не из металлических блях.

Когда Вульм, или тот, кто еще недавно был Вульмом, поднялся на ноги, перед ним лежала груда дергающегося, воняющего падалью мяса. Даль огласил рев – безумный, победный, такой, что нора в кургане, боясь впустить нового хозяина, вздрогнула и срослась, как старая рана. На хуторах, заслышав этот рев, люди жались ближе к очагу.

Утром младший сын старосты, из пустого удальства сбегав к кургану, доложил землякам, что видел наемника. Тот, не оглядываясь, уходил в сторону Павеля.

Он больше не мог.

Силы кончались. Разум балансировал на тонкой нити, каждую минуту грозя рухнуть в пропасть безумия. Нет, это не разум. Это Хродгар. Висит над бездной, кричит: «Помоги!». Не знает смешной великан, что никто не придет к нему на помощь.

Гибни молча.

Вульм брел от города к городу, от села к селу, все больше теряя человеческий облик. Над ним смеялись. Он точно знал – смеются. Кольцо на каждом пальце. Серьга в каждом ухе. Монеты в каждом кошельке. И люди. Трижды он убивал насмешников – не сразу, а подстерегая их в укромном месте. Дважды насмешники убивали его – себе на беду, потому что не проходило и минуты, как труп Вульма превращался в двойника убийцы, только втрое сильнее, быстрее, яростнее.

Насытив гнев, он становился самим собой.

В торбе не переводилось золото. Малая толика, но хватало, чтобы в любом случае не умереть с голоду. Смеющийся Дракон был не слишком щедр, но заботлив. От его хохота, преследующего Вульма по пятам, спасало одно – найти чудовище, дать убить себя… То, что происходило дальше, повторяясь раз за разом, не приедалось Смеющемуся Дракону. Где бы он ни находился – в пещере, за спиной или в туманящемся рассудке Вульма, – мерзавец готов был вечно любоваться ужасной картиной. Чудовище, которым становился убитый в схватке Вульм, неизменно побеждало, и после этого до завтрашнего утра – а если повезет, то и день-два – искатель сокровищ не слышал проклятого смеха.

Но от снов это не избавляло.

Каждую ночь с регулярностью пытки он посещал знакомую пещеру. «Да что же ты?!» – кричал Хродгар, цепляясь за край. Вульм хотел ответить, или кинуться на помощь, или просто сбежать, как преступник бежит из опостылевшей темницы… Ничего не получалось. Прошлое не менялось: Вульм медлил, не в силах совладать с собственным телом, Хродгар падал, и золото смыкалось над предателем – переваривая, переплавляя его душу и тело.

Сперва он думал, что это кара. Потом решил, что Смеющийся Дракон равнодушен к человеческим поступкам. Для твари главное – зрелище. Потом понял, что смысл ночных видений вряд ли когда-нибудь станет ему ясен. Так происходит, и можно лишь терпеть, стиснув зубы.

Однажды терпение лопнуло, и Вульм перерезал себе горло. Пустое занятие – минутой позже он встал, втрое сильнее и быстрее себя-настоящего, только убивать уже было некого, а радоваться обретенной мощи – бессмысленно. Все равно не успел он оглянуться, как утратил новые способности, вернувшись к исходному состоянию.

Его начали сторониться. Стоило Вульму зайти в кабак – и тот пустел, словно в него вошла Госпожа Чума. На улице люди сразу переходили на другую сторону или укрывались во дворах. Никто не соглашался быть его спутником, даже предложи он гарантированный взлом казны султана Духангира и две трети добычи – помощнику. Нанимать его перестали. Он искал чудовищ сам, каким-то сверхъестественным чутьем определяя, где можно найти гигантского змея, упыря или тигра-людоеда. В Каверране он нырнул со скал в объятия кракена, терроризирующего окрестные флотилии. Вскоре много больший кракен, одержав победу, выбросился на берег, где и стал Вульмом.

Двое рыбаков, видевших это, сошли с ума от ужаса.

С недавних пор Вульм стал предпочитать одиночество или общество нищих. У всех остальных были деньги, украшения, яркие безделушки. Золото смеялось над ним, серебро потешалось, сердолик хихикал. Алмазы – те и вовсе задыхались от хохота. Остатки здравого смысла подсказывали: однажды он не выдержит, убьет кого-нибудь на глазах у всех и попадет на плаху. А может, сам будет убит и воскреснет при свидетелях. Его тайна раскроется. Жрецы Кхалоса и Нурая, маги Трипитаки и Арканума будут спорить за право изучить некоего Вульма, как занятную диковину, поместив его в башню из слоновой кости и наблюдая за смертями-воскрешениями.

Если, конечно, его просто не сожгут на площади.

Летом, сидя в лесу под Сегентаррой, своей родиной, и вдыхая аромат свежей зелени, он высыпал из торбы очередные подарки веселой гадины. Бездумно перебирая монеты, взял перстень с топазом. Такой перстень был в каждой порции даров. Надев его на палец, Вульм вглядывался в брызжущий холодными искрами «глаз», словно надеялся увидеть там ответ. Наконец, бледный и решительный, он собрал драгоценности обратно в торбу, встал и побрел на юго-восток – в дальний путь к нагорью Су-Хейль, туда, где за Пальцем Хатон-Идура скрывалась пещера Смеющегося Дракона.

Перстня он не снял.

Ноги скользили по раскисшей земле. Ветер, колючий и злой, порывами налетал из холмов, швырял в лицо целые пригоршни дождя. Кусты бересклета, взмахивая ветвями, рыдали, словно плакальщицы над разверстой могилой. Вульм шел, не оглядываясь, презирая опасность. Сейчас к нему могла подкрасться любая тварь, но человек не думал об этом.

Ему было все равно.

На долгом пути к пещере ему не встретилось ни одно чудовище. Твари избегали Вульма, хотя он не выбирал дороги, срезая путь и ночуя, где придется: поляна в лесной глуши, постоялый двор, капище мертвого бога, заброшенное давным-давно. Грабители также старались не вставать на дороге безумца, нутром чуя, что пожива дастся большой кровью.

На безымянном пальце Вульма блестел перстень с крупным топазом. Камень с ехидцей подмигивал всякий раз, когда Вульм смотрел на него. «В торбе завалялась горсть монет, человек! Трать! Меняй на вино и еду, проигрывай в кости, швыряй в ухмыляющиеся лица – тебе дадут еще!»

Он не притрагивался к проклятому золоту. Брался за любую работу: колол дрова, драил песком котлы в харчевнях, таскал мешки с зерном. Даже соглашался чистить выгребные ямы. Над ним смеялись, с недоумением косясь на перстень, украшавший палец грязного бродяги. Вульм терпел, получая за работу кров и еду. На вино не хватало, но вино и не приносило желаемого забвения.

По ночам он видел сон, а днем его преследовал смех.

Оскалясь, как зверь, он шел дальше.

И вот тропа вильнула змеей, завершившись раздвоенным «жалом». Ни на миг не задержавшись, Вульм принялся карабкаться по мокрым ступеням и вскоре нырнул в левую «глазницу». Он не помнил, как миновал череду залов и тоннелей. Шел в кромешной тьме, без факела, пока не увидел призрачное свечение. Дверь в сокровищницу была открыта, и там, внутри, играли масляные сполохи, приглашая войти.

Опустившись на четвереньки, Вульм заполз внутрь.

Завалы драгоценностей не изменились. Они призывно блестели и переливались огнями самоцветов. Золота в пещере стало еще больше. Или это ему лишь кажется? Барханы текли, наполняя пещеру тончайшим, как писк комара, перезвоном. Через мгновение уши Вульма наполнил знакомый смех.

Перстень не хотел сниматься. Вульм сорвал его, до крови ободрав кожу, едва не вывихнув палец. И размахнулся из последних сил:

– Забирай! Подавись!

Он швырял золото в золото, перстни в перстни, цепи в цепи. Жалкие подачки из торбы – в груды сокровищ, сияющие и бесконечные. Когда торба опустела, Вульм стал хватать, что попало, из-под ног, отовсюду – и бросать наугад, с бессильной яростью, как пращник мечет жалкие камни в боевого, укрытого броней слона.