Текст книги "Остров Русь (сборник)"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Как на крыльях прилетел Иван в кабак.

– Друзья! – вскричал он, усаживаясь за уставленный снедью дубовый стол. – Поистине сегодня счастливейший день! Сегодня я приобрел не только трех прекрасных друзей, но и возлюбленную! Знали бы вы, как она хороша! Как… как…

– Эх, Ваня, – остановил его Илья Муромец, кладя тяжелую ладонь ему на плечо. – Счастье твое просто смешно. – С этими словами свободной рукой он поднял с пола трехведерную зеленую бутыль и водрузил ее на стол. – Хотел бы я знать, что бы ты сказал, если бы рассказал я тебе одну любовную историю.

– Случившуюся с тобой?

– Или с одним из моих друзей, не все ли равно?

Алеша и Добрыня многозначительно переглянулись.

– Расскажи, Илья Муромец, расскажи, – запросил Иван.

– Выпьем, это будет лучше, – попытался вдруг сменить тему Илья.

– А ты пей и рассказывай.

– Это действительно вполне совместимо, – согласился Илья, наполняя кружки богатырям и Ивану.

Как из-под земли, перед столом вырос благообразный седоватый старец с гуслями на ремне.

– Ой вы гой еси, добры молодцы! – приветствовал он сидящих и протянул откуда ни возьмись взявшуюся в его руке пустую кружку, раза в три большую объемом, чем у богатырей. – Не споможете ль народному сказителю в созидании вдохновения? – спросил он явно риторически.

– Да ты присаживайся к нам, Боян, чего уж, – предложил Добрыня приветливо.

Боян погладил ладонью белую окладистую бороду, якобы размышляя, принять ли приглашение, затем ответил с достоинством:

– Что ж, не грех с героями былинными чарку распить. – И опустился на скамью рядом с Алешей.

Тот вскочил и церемонно обратился к Ивану:

– Знакомься, Ваня, это Боян. Поэт.

Затем повернулся к старцу:

– Боян, это Иван. Дурак.

– Знаю-знаю, – закивал старец. – Дуракам на Руси завсегда почет. Много я о тебе преданий слыхивал, Ваня. А вот ликом ты каков, еще не видывал.

«Интересно, чего это он обо мне слышать мог?» – удивился Иван, но промолчал, решив, однако, порасспросить позднее.

А Боян продолжил:

– Что ж, друзья мои, за удаль молодецкую! – Он опрокинул кружку, затем смачно крякнул и занюхал выпитое грязным рукавом кафтана.

Богатыри последовали его примеру. Иван осушил свою кружку залпом и почувствовал, что его глаза вылезли на лоб. Алеша галантно подал ему крынку с огуречным рассолом:

– Запей, Ванюша. Царская водка – напиток богатырский, не сразу по нутру бывает. Не печалься, привыкнешь вскорости.

Иван опустошил крынку и лишь после этого сумел с хрипом выдохнуть.

Боян, черпая большой расписной деревянной ложкой черную икру и намазывая ее на печеные плоды хлебного дерева, вновь обратился к Илье:

– Мне показалось, своим появлением я, богатырь, перебил тебя.

– Да-да, Илья, – обрадовался Иван, к которому дар речи уже вернулся, – ты начал любовную историю…

– Вы непременно этого хотите? – обвел Илья присутствующих тяжелым взглядом. Те закивали, набивая рты яствами.

– Хорошо, пусть будет по-вашему… Один из моих друзей, некий богатырь родом, как и я, из села Карачарова, что недалече от славного города Мурома…

– Брось жеманиться, Илюша, – перебил его Боян. – В селе-то Карачарове только один богатырь и был.

Илья Муромец густо покраснел.

– Что ж, ладно, будь по-вашему, – сказал он замогильным голосом. – Резанем правду-матку… Так вот. Родился я в селе Карачарове, что под Муромом, отец мой, батюшка, был крестьянином. И сидел я сиднем целых тридцать лет…

– А чего? – удивился Иван.

– Детский паралич, – шепотом пояснил Алеша.

Тем временем Боян, не дожидаясь приглашения, хряпнул еще кружку, утер губы ладонью и вмешался:

– Ну, эту-то историю любой дурак знает. Разве что кроме этого, – он покосился на Ивана. – И как тебя калики перехожие вылечили, и как ты Святогора-богатыря в гроб загнал. И как жену твою Калин-царь извел. А вот про любовную интрижку, – он скабрезно хихикнул, – про это мы еще не слыхивали. Ближе к телу, Илюша!

Илья ударил кулаком по столу так, что огурцы и апельсины запрыгали по нему, как мячики.

– Слушай, дед, еще раз вякнешь, седин твоих не пожалею я…

– Молчу-молчу, – испуганно затряс головой Боян.

– Не, Илюха, ты кончай, – вмешался Алеша Попович, – старик дело глаголет. Обещал про бабу, а сам опять про калик своих…

Услыхав эту фразу, Добрыня поднялся, держа свою кружку в вытянутой руке:

– За пр-р-релестных дам!

Выпили.

– Ну ладно, – сказал Илья, – дело, значит, было так. Перебив всю нечисть вокруг Мурома, собрался я на службу ко Владимиру. Отстоял заутреню, оседлал своего добра коня и попер. Еду я, еду, вдруг – на дороге камень, а на камне том надпись…

Боян, желая вставить словечко, открыл было рот, но Илья показал ему волосатый богатырский кулачище, и тот, клацнув зубами, рот захлопнул. А Илья продолжил:

– «Налево пойдешь – в избу-читальню попадешь, – на том камне писано, – направо пойдешь – славу себе сыщешь, а прямо пойдешь – голову свою сложишь». Ну, думаю, налево мне не надо, грамоте-то я не шибко обучен. За славой мне тоже недосуг бегать, пусть она за мной бегает. И двинул я коня прямой дороженькой. На Киев. И любой богатырь бы так поступил, верно я говорю?

Алеша и Добрыня согласно закивали. И вновь опрокинули на радостях свои чарки в глотки. Вокруг раздался одобрительный гул. Впервые, доселе увлеченный беседой, Иван украдкой огляделся. В кабаке за столами дубовыми сидели по меньшей мере десятка три бравых молодцев. И все устремили свое внимание к столу его новых товарищей.

– Ну вот, – продолжал Илья, – не прошел мой конь и десятка верст, как услышал я посвист змеиный да окрик звериный. Конь мой встал как вкопанный, а я, хоть и не робкого десятку уродился, сомневаться стал: туда ли еду. Кровь от того свиста в жилах, прямо скажу, стынет.

Глянул я по сторонам – никого нетути. Глянул вверх и вижу: на трех дубах корявых гнездо агромадное свито. Тут слетает с него и встает передо мной птица не птица, человек не человек…

– Соловей-разбойник, – не выдержав, вставил словечко Боян и испуганно прикрыл рот ладонью.

– Точно, – сказал Илья с расстановкой, тяжелым взглядом смерив старца. – Соловей.

– Молчу-молчу, – затравленно втянул голову в плечи сказитель.

– Правильно, – одобрил Илья, – и вот говорит мне соловьище этот поганый: «Доброго пути тебе, Илья Муромец. А давай мы с тобой, богатырь, побратаемся. Будь ты мне братом названым. Станем мы по Руси гуляти рука об руку, подвиги вершить богатырские». Ничего я ему не ответил, только вынул свой булатный меч да и срубил чудищу буйну голову…

– За что?! – поразился Иван.

– А так, – объяснил Илья, – чтоб не лез с любовью со своей.

– Темный ты, – сказал тихонько Боян Ивану на ухо, – былин не знаешь. У них, у богатырей, заведено так. Вот и Алеша с Тугариным тоже, и Добрыня…

А Муромец рассказывал дальше:

– Положил я Соловьеву голову в чемодан и дальше двинул. ^{43} Чуть-чуть проехал, глядь: терем расписной. Постучал я в дверь, та из петель-то и выскочила. А в сенях – девица красная стоит, в руках кочерга – от врага обороняться. Как ударила она мне той кочергой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.

– Ну наконец-то до дела добрался, – радостно потер ладони Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:

– А какая она, девка-то? Опиши, да поподробнее. Ноги там у ней какие, остальное все…

– Какая? – переспросил Илья и тут же ответил: – А мне как раз под стать. Кочерга-то у ней была в девяносто пуд.

– А ноги-то, ноги? – настаивал Добрыня.

– Ноги?.. – Илья задумался, затем пожал плечами. – Ноги как ноги, шестьдесят восьмой размер.

Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губами. А Иван вспомнил свою изящную, миниатюрную Марью и вновь утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.

– «Красна девица, – спрашиваю я ее, – как звать тебя?» – «Алена», – отвечает. «А будь ты, Алена, женой мне», – говорю. Улыбнулась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу: люб я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут же мы с ней и повенчались – под ракитовым кустом.

– Вот это по-нашему! – хлопнул себя по коленке Алеша и от избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алкоголя и грез о Марье, мечтательно произнес:

– И жили они долго и счастливо…

– Если бы! – горестно осадил его Илья. – Эх, если бы. И умерли б мы в один день… Уж кто-нибудь да позаботился бы. Так нет, вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня нечистый похвастаться. Поставил я в горнице на стол чемодан свой да и говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю Русскую избавил!» И крышку-то отворил. Как на голову Соловьиную Алена глянула, закручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, – говорит, – это ж батюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец – дороже. Поеду я теперича в Киев-град на тебя, богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красна Солнышка». Сказала так, вскочила в седло моего коня и была такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так-то вот.

Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.

– А дальше-то, дальше что было? – спросил он, всхлипывая.

– А дальше вот что, – ответил Илья, ликом чернее тучи став, – пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел да раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир послушает…» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжецкие, прошел во трапезную, глядь, князь со свитой своей пир пирует. Крест я клал по-писаному да кланялся и Владимиру, и Василисе-княгине, и боярам, и богатырям…

– Вот это я уже помню! – обрадовался Добрыня, – как ты Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны-то виднее.

– Рассказ этот ноша мне тяжкая, – молвил Илья Муромец. – Не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.

Он замолчал, и пауза была довольно тягостной. Наконец Илья вновь нарушил ее:

– Позднее узнал я, что, выслушав Алену, князь над ней сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать…

– А это еще кто? – спросил Иван.

– Не знаешь? – удивился Боян. – Ничего, узнаешь еще.

– Гапон – это Владимиров главный советник, – пояснил Добрыня. – Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп – прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.

– Как вошел я в княжецкую трапезную, – продолжал Илья, – встретил меня Владимир неласково. «Это кто еще, – говорит, – к нам пожаловал, словно пес, пешком, не на коне лихом? Посадите-ка его на конец стола, там, где нищие да убогие…» А рядом с князем попишка сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел…

– Ой, погоди, Илья, – снова влез Добрыня, язык которого слегка заплетался, – дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты же не видел. Когда ты вышел да дверью хлопнул, стены в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там – голова Соловьева. Потом прибегает стражник. «Князь, – кричит, – Илья Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит». Рассердился князь, послал семерых богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его так переведется. Говорит: «Видно, спутал я Илью-богатыря с кем другим еще. Кто тут храбрый есть? Вы найдите его да скажите, что приму его с великими почестями». Тут мы с Алешей и вызвались. Ох и погудели!

– Да-а, – протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания, – пока все оставшиеся маковки златые с Ильей на троих не пропили, из кабака не вылазили. Потом явились втроем к Владимиру да и говорим: «Прими, князь, Илью в дружину, мы ему даем свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да камешка на камешке не оставим». Ну куда ему деваться было? Принял.

– А Алена-то как? – поинтересовался Иван, несколько обескураженный услышанным.

– А что Алена? – горестно тряхнул головой Илья. – Похоронила она голову отцову как положено, да так за Гапоном сосватанная и осталась. Говорят, и свадьба скоро. Поймал я ее как-то в княжецких сенях, зажал в угол, а она кричит: «Отстань, видеть тебя, лиходея, не желаю! То ли дело Гапон – мужчина интеллигентный, грамотный…» Отпустил я ее с богом, пусть живет. А все Владимир-пес! Приказал бы ей, пошла б за меня.

– Ох как прав ты! – воскликнул Алеша в сердцах. – Пес поганый наш князь! Гапону-то в рот заглядывает, а нам, богатырям, почитай уж третий месяц жалованья не повышает!

– Не ему, собаке, мы служим, – внезапно зарыдав, поддержал друзей Добрыня, – а земле Русской! – Сказал и принялся ладонью размазывать по лицу слезы и сопли.

Иван беспокойно огляделся. Хоть опыт его жизненный и невелик был, а все же чувствовал он, что речи подобные добром не кончатся. Нужно было как-то сменить тему. И он заговорил про то, чем сейчас его головушка более всего занята была:

– Ну, Илья, твоя история – нетипичная. Не обязательно же так бывает! Вот у меня возлюбленная, она и ликом красна, и умом ясна. И никогда она мне поперечь не пойдет. – Тут хмель да желание покрасоваться пересилили Иванову правдивость, и хвастовство его перешло в откровенное вранье: – Да я ей только шепну: «В койку, Маша», – она уж там. Одно слово – искусница!

Богатыри довольно заржали, а Боян, ткнув Ивана в бок, зашипел ему в ухо:

– Ты че, дурак, обалдел? Здесь ведь муж ее – Черномор.

– Где?! – испугался Иван.

– Да прямо за тобой сидит.

Не удержавшись, Иван обернулся. Но место на скамье за соседним столом пустовало.

– Нету там никого, – сказал он с облегчением. Глянул и Боян.

– Только что тут был, а теперь и след простыл. Ну, жди Иван неприятностей…

Но не придал Иван словам этим особого значения, так как Добрыня и Алеша принялись тем временем рассказывать и свои увлекательные истории. Подумал только: небось Черномор давным-давно из кабака ушел. Подумал и успокоился.

А зря. Потому что на самом-то деле все слышал Черномор и теперь, сжигаемый ревностью, мчался он в палаты княжецкие, лелея в душе нехитрый план мести.

Бежал Черномор дорогой не окольною, а прямиком через джунгли, пугая обезьян и попугаев. Вот и палаты.

Князя он застал в тронном зале за игрой в домино с Гапоном. Видно, Владимиру в игре не везло, так как сидел он в одних кальсонах да в короне, а его сапоги, мантия и прочие одежды кучкой лежали возле Гапона.

– Не вели казнить, вели слово молвить! – вскричал Черномор, кланяясь.

– Ни минуты спокойной! – возмутился князь, не отрывая взгляда от стола. – Поиграть не дадут! Может, все ж таки повелеть казнить, а не слово молвить, а? – но тут же, выговорившись, смягчился: – Ладно, давай выкладывай. – И обернулся к Черномору.

Гапон, пользуясь тем, что Владимир не смотрит, принялся подменивать костяшки.

– Три твоих богатыря да дурак с ними сидят сейчас в кабаке да тебя, Красно Солнышко, хают принародно.

– Вот же мерзавцы! – возмутился князь. – И как они меня хают?

– «Не собаке-князю мы служим, – говорят, – а служим земле Русской».

– Про землю Русскую – это хорошо, – заметил справедливый князь. – А вот про собаку – нехорошо. – Гапон, – повернулся он к попу, и тот мигом отдернул руки от фишек, – чего делать-то с безобразниками будем? Воспитывать?

– Поздно, – заявил Гапон злобно, – воспитывать надо было, когда они на лавку поперек ложились. Теперича только одно поможет: головы поотрубать.

– И то верно, – согласился князь, – мудрый ты у меня, – ласково потрепал он Гапона по щеке, – они мне и самому как бельмо на глазу. Только водку жрут да похваляются, а толку никакого. Но как их взять-то, ежели они втроем по силе – всей моей дружины стоят? Только угроблю ее без толку.

– Ну, это просто, – ухмыльнулся Гапон. – Они, как напьются, куда идут?

– Ко мне, – ответил князь. – Явятся, на ногах чуть стоят, «хотим, – говорят, – подвиг совершить, прикажи, князь, чего-нибудь!».

– Ну вот, давай подождем. Как явятся, тут мы их тепленькими и покоцаем с дураком ихним вместе.

– Точно! – обрадовался князь. – А пока сыграем?

– Сыграем, сыграем, – закивал Гапон, – больно мне кальсоны твои глянулись. И корона.

– На корону не зарься, казенная она!

Черномор нерешительно кашлянул. Князь и Гапон повернулись к нему.

– Чего тебе еще? – спросил Владимир. – Ступай.

– А может, головы-то рубить не надо, а? – спросил Черномор, слегка напуганный результатами своего навета. – Да и богатыри-то тут ни при чем, главное – Иван…

– Ступай, ступай, – повторил князь, – сами разберемся. – И вновь вернулся к домино. – Елки-палки! Все, что ли, уже?!

– Все, – скромно подтвердил Гапон. – Разоблачайся, княже.

Понурившись, дядька Черномор медленно двинулся прочь. В сенях, зажав под мышкой княжецкие кальсоны, его догнал Гапон.

– Эй, Черномор, дело есть!

– Какие у нас с тобой дела могут быть, собака поповская?

– Ну, кто собака, это мы с тобой потом обсудим. Ты вот о чем подумай. Трех богатырей сейчас казнят, так?

– Так, – тяжело вздохнув, признал Черномор.

– А без них дружина княжецкая – тьфу, верно?

– Верно.

– Теперь представь, что как раз в этот момент на Киев печенеги нападут.

– И представить-то боязно.

– А ты не страшись. Ежели ты со своими тридцатью тремя богатырями за печенегов выступишь, быть тебе у ханского наместника воеводою!

– Да ты что?! – взъярился Черномор. – Да я тебя сейчас!..

– Только тронь, – пригрозил Гапон, – вмиг голова с плеч слетит.

– А я сейчас Владимиру про твои речи расскажу.

– Поверит он тебе! Мне он поверит, а не тебе!

– И то правда, – снова вздохнув, согласился Черномор. – Что же делать-то?

– А ты иди домой да подумай хорошенько, – посоветовал Гапон. – Ванну прими, тебе в воде лучше думается, так ведь?

– Так, – сокрушенно подтвердил Черномор.

– Ну тогда – адью, до встречи, – помахал ему Гапон ручкой. – Как надумаешь чего, сообщи. – И поп вприпрыжку помчался обратно в тронный зал.

Но вернемся к нашему герою и его доблестным друзьям. Пока у князя Владимира плелись дворцовые интриги, много пива да зелена вина утекло в утробы богатырские.

Усилиями Ивана беседа за столом двинулась в ином русле. Да и трудно разве русского мужика склонить к разговору о женщинах?

– А вот у меня тоже история, – нетрезво ухмыляясь, заявил Алеша Попович.

– И у меня, – ревниво перебил его Добрыня.

– Нет уж, я первый, – заупрямился Алеша.

Добрыня схватился за меч:

– Давай-ка, любезный, силушкой померимся: чья возьмет, тот и первый.

– Стойте, стойте, – принялся утихомиривать их Иван, – пусть-ка Бог вас на правду выведет. – И, достав из кармана двугривенный, предложил: – Орел – будет Алеша, а решка – Добрыня.

– Почему это Алеша – орел, а я – какая-то там решка?! – возмутился Добрыня.

– А потому! – ехидно хихикнул Алеша.

– Ну давайте наоборот, – торопливо предложил Иван.

– Но-но, – на этот раз схватился за меч Алеша.

Иван понял щекотливость положения, и не сносить бы ему головы, не вмешайся в беседу Боян:

– Полно ссориться вам, добры молодцы. Лучше чарки свои богатырские вы наполните-ка зеленым вином да испейте их друг за друженьку. Да за Русь нашу – милу матушку.

– Дело Боян говорит, – поддержал сказителя Илья Муромец. – Давайте лучше вмажем, чем меж собой собачиться.

Иван расслабился. Выпили.

– Все-таки интересно было бы мне рассказы богатырские послушать, – заметил дурак.

– А давайте-ка я расскажу о вас, – предложил Боян, – ведь давно уже ваши все подвиги превратились в преданья былинные.

– Да чего ты расскажешь? – презрительно сморщился Алеша, и стало заметно, что он уже не вяжет лыка. – Вы ж, бояны, все переделали, все приукрасили.

– А, пусть рассказывает, – махнул рукой Добрыня и угодил ладонью в чашку маринованных кокосов, – а мы поправлять будем.

– Ладно, ври, – разрешил Алеша.

Боян проворно выставил перед собой гусли, ударив по струнам, извлек из недр инструмента немелодичный аккорд и вдохновенно заголосил:

 
Из славного Ростова, красна города,
Шел Алеша, что попа сын соборного!
Не за славою он шел, не за золотом,
А на службу он шел ко Владимиру!..
 

Алеша вдруг разрыдался и упал лицом в тарелку с печеными устрицами, причитая:

– Не за славой, точно, не за золотом. – И затих.

Воодушевленный успехом, Боян заголосил дальше:

 
Вот сидит он за столом у Владимира,
А за тем же столом – Тугарин Змеевич.
Он по целой ковриге мечет за щеку,
Да по целому ведру питья медвяного.
Указал на Тугарина Алеша-млад,
Да и молвил он князю Владимиру:
«Ой, нечестно твой Змеевич пьет да ест,
Как болван, дурачина нетесанный.
Как возьму я за шкирку Тугарина
Да под гору высокую выброшу!»
Почернел тут Тугарин, что ночь зимой,
Да с Алешей пошел в чисто полюшко.
Там ему богатырь во честном бою
И оттяпал поганую голову…
 

Тут Алеша перебил Бояна, подняв перемазанное устричным соусом лицо:

– Говорил я, врать будешь – так и есть, не удержался.

– Зато красиво, – заступился за Бояна Добрыня.

– А на хрена она мне, красота эта?! – продолжал кипятиться Алеша и передразнил: «Там ему богатырь во честном бою…» Да во честном-то бою меня бы Тугарин мизинцем левым придавил. Обманом я его взял, самым что ни на есть подлым. Аж поныне совестно. Вышли мы в чистое поле, я и говорю: «Что ж ты, Тугарин, брешешь: говорил, что один на один будем биться, а сам войско за собой привел?» Обернулся Тугарин округ себя, тут-то голову я и отсек ему.

Ивану за Алешу стало стыдно.

– Не, Попович, – гнул свою линию Добрыня, – у Бояна-то красивше будет. Давай, дед, ври дальше.

– Это он по скромности своей, – пояснил Боян реакцию Алеши и вновь ударил по струнам, – потому как Алеша Попович-млад своей доблестью честной прославился, ведь не зря ж он покинул свой дом родной, и семью, и жену-раскрасавицу…

Вновь встрепенувшись, Алеша заорал:

– Да кончай ты врать-то, уши вянут. В гробу я твою доблесть видел! Я как раз от жены-то в Киев и сбежал! Она же у меня – царевна-лягушка.

– А, эту историю я тоже знаю, – обрадовался Боян, – очень романтическая история…

Но продолжить Алеша не дал. В пароксизме хмельной искренности он заявил:

– И это тоже вранье. По правде-то так дело обстоит: днем она баба как баба, очень даже симпатичная, а вот ночью – лягушка! Надоело мне это до смерти, вот в Киев и подался. Лучше службу служить, чем с лягушкою жить.

Иван растерянно переводил взгляд с Алеши на Бояна, не зная, кому из них верить, чему отдать предпочтение – красоте или правде.

– Ох ты горе горькое, – взвыл тут Алеша, – разбередил ты, гад, душу мне! Как вспомню жизнь свою, так тошно становится! Не сыпь мне соль на рану, дед, хватит! Расскажи-ка лучше о себе ты, Добрынюшка. Мы-то с Ильей и так все знаем, а вот Ване, добру молодцу, в новинку да в урок будет.

Добрыня, с трудом приподняв голову, согласился:

– Будь по-твоему, Алеша. Слушай, Ванечка. Расскажу-ка тебе я о том сейчас, как со Змеем поганым во честном бою я племянницу князеву вызволил – красну девку Забаву Путятишну.

Изрядно пьяный Боян, не остывший от распри с Алешей и преисполненный духа противоречия, перебил его:

– «Во честном бою…» Да все ж знают, что вы с тем Змеем уговор держали друг на друга не нападать. Он и не ожидал ничего, когда ты в чертоги его ворвался.

Добрыня покраснел как рак, свирепо глянул на сказителя и молвил:

– В честном ли бою, не в честном ли, а Забаву Путятишну вызволил.

– Еще б тебе ее не вызволить, когда втюрился в нее по уши. Только было сватов прислал, как Змей ее из-под носа и увел. Между прочим, с ее же согласия.

Вокруг раздались смешки. Иван огляделся. Все посетители кабака промеж собой вовсе не разговаривали, а внимательно прислушивались к беседе за их столом.

Добрыня, вновь многозначительно взявшись за рукоять меча, произнес с расстановкой:

– А уверен ли ты, Боян, в словах своих?

– А чего же мне неуверенным быть? – вопросом на вопрос ответил тот, не заметив угрожающего жеста. – Аль не я в твоих сватах ходил?

– Чего ж Забава не пошла за меня, как ты думаешь? – спросил Добрыня ледяным тоном, явно Бояна провоцируя. А тот, как это порой бывает свойственно людям творческим, не заметил подвоха и упивался своей осведомленностью:

– А чего тут думать-то? Владимир не отдает. Рылом, говорит, ты, Добрынюшка, не вышел…

Вокруг вновь одобрительно загоготали.

– Ну все, дед, – побледнев, тихо сказал Добрыня Никитич и стал медленно-медленно подниматься со скамьи, – договорился ты.

Тут лишь Боян очнулся от эйфории.

– Добрыня, ты мне друг, но истина дороже, – пролепетал он, осторожно сполз со скамьи и попятился к двери.

– Врешь, не уйдешь! – вскричал богатырь и, взмахнув саблей, вскочил прямо на стол.

Юрким выхухолем лесным скользнул Боян в дверь, а все прочие присутствующие повскакали с мест и кто мечом, кто саблей острой, а кто и булавой пудовой принялись размахивать в воздухе, то и дело задевая соседей…

Не долго думая Иван схоронился под стол. Под столом было тихо и уютно. «Так, – подумал Иван, – пора смываться. Однако пойду-ка я за Бояном прослежу. Все-то этот дед знает. Ежели с ним дружбу свести, вскорости я всех подноготных киевских знатоком стану. А три богатыря уж так набрались, что, пожалуй, моего исчезновения и не заметят…»

С мыслью этой он на четвереньках пополз к выходу. Вокруг хрустели мебель да косточки богатырские. Но внизу было вполне безопасно.

Выбравшись наружу в душную летнюю ночь, в свете звезд Иван увидел невдалеке сутулую фигуру улепетывавшего по Муромской дороге Бояна и кинулся за ним.