Текст книги "Ненужный (СИ)"

Автор книги: Сергей Яковенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

  Он старался не думать о том, что сделал. Просто убеждал себя, что все теперь позади. Пытался представить, что все, как и прежде. Он один в тайге. Он здесь хозяин. Андрей, как мантру повторял и повторял: «Все, как раньше. Все, как раньше. Все, как раньше». Через час вышел к лодке. Еще через шесть – перенес провизию в остальные зимовья. А когда солнце стало клониться к закату, его лодка взревела мотором и пошла по течению.

  Андрей пришвартовался уже в сумерках. В домах, стоящих по берегу реки, горели огни. Лишь в одном было темно. Он даже собак кормить не стал. Просто закрылся в доме, достал банку самогона и упился, уснув лицом на столе.

  * * *

  А Пашка все дальше и дальше уходил от реки. Первые полчаса он был просто уверен, что вот-вот догонит отца. Он бежал. Когда сил на бег не осталось – перешел на шаг. Но шел быстро. Чтобы догнать. Кричал, затем прислушивался, снова кричал. Переживал, что когда папа его найдет, то всыплет по первое число за то, что потерялся. Но даже страх быть наказанным не шел ни в какое сравнение со страхом остаться в одиночестве. В тайге!

  Потом казалось, что папа решил его просто проучить за то, что он постоянно отставал, и теперь прячется за деревьями и ждет, когда Пашка по-настоящему испугается. Но эта мысль показалась настолько нелепой, что скоро пришлось ее отбросить. Не такой папа! Он не стал бы меня мучить только для того, чтобы проучить. Значит, все-таки потерялся? В это верить не хотелось.

  Конечно, папа его ищет! И он обязательно его найдет! Но что делать для того, чтобы найтись побыстрее? Идти? Стоять на месте и кричать? Что? А если папа не заметил, что он потерялся? Что, если он так ни разу и не обернется, пока до реки не дойдет? Он вернется на его поиски? Найдет его? Или уплывет на лодке домой? Нет. Не уплывет. Он же папа! Он не может без меня уплыть! Он не такой, как мама! Он хороший, хоть и суровый.

  После трех часов беспрестанной ходьбы Пашка окончательно выдохся, остановился и рухнул на колени. Рюкзак превратился в невыносимо тяжелую гору за спиной. Лямки натерли плечи, а пот солью разъедал растертую кожу, от чего та горела огнем. Но Пашка меньше всего заботился о плечах. Куда больше его волновало пришедшее, наконец, четкое осознание того, что он потерялся. Потерялся! Заблудился в лесу! Как Маша из сказки! Только это была никакая не сказка. Это было по-настоящему! С ним! С Пашкой Ненужным!

  От этой мысли мальчик заплакал. Он сбросил рюкзак и ревел, стоя на коленях. Громко, навзрыд. А когда слезы кончились, улегся прямо на земле, положил ладони под щеку и уснул.

  Проснулся ночью и первое, что ощутил, был ужас. Настоящий, невыносимый, всепроникающий. Пашка открыл глаза и не решался пошевелиться. Так и лежал на холодной земле с ладошками под щекой, а вокруг стояла непроглядная тьма.

  Он трясся, дрожал всем телом. Но не от холода, хотя и было прохладно.

  – Папа, – тихонечко прошептал Пашка, зажмуриваясь от страха, что будет услышан кем-нибудь, кроме его папы, – Папочка, миленький. Я больше никогда-никогда не буду отставать. Честно-честно. И молчать буду всегда. Папочка!

  Слезы горячими каплями текли по лицу, но он не мог их остановить. Они сами выступали из глаз, сползали по носу и все капали-капали на сухие сосновые иголки.

  Кричать, звать папу теперь было страшно. Если днем все видно, понятно, что медведя и волка рядом нет, то ночью не видно ничегошеньки. Страшные звери могут быть совсем рядом и если закричать, то они сразу найдут его и съедят. И Пашка молчал. Лишь изредка шептал слова извинений, в надежде, что папа хоть как-то их услышит, почувствует. Так и пролежал до рассвета, вслушиваясь в малейшие шорохи, треск веток и уханья сов.

  Ему очень хотелось пописать, но он так и не решился встать. Из-за этого штаны намокли, что вызвало очередные слезы, а следом за ними и холод.

  Когда небо посветлело, а густая ночная тьма начала рассеиваться, Пашка, наконец, смог заставить себя пошевелиться. Изо рта шел легкий парок. Все тело онемело. Пришлось еще долго сидеть, разминать ноги, которые кололи иголками. Рюкзак все также лежал рядом. Пашка хотел пить, а внутри была маленькая пластиковая бутылочка с водой. Он видел ее, когда папа упаковывал вещи. Пробка оказалась плотно завинченной. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы напиться.

  Там же, в рюкзаке, нашел чистые трусы и штаны. Переоделся, ежась от холода. Обмоченные штаны сначала сунул в рюкзак, но немного подумав, вытащил обратно и забросил в кусты. Подумал, что будет стыдно, если папа увидит эти штаны и поймет, что он обделался, как маленький.

  В предрассветных сумерках лес выглядел зловещим. Мрачности придавало и птичье молчание. Казалось – все вокруг вымерло. Это отчасти успокаивало. Если все вымерло, значит, ничего не будет нападать и съедать. Пашка дождался, пока верхушки сосен озарились первыми лучами солнца, и зашагал туда, куда, по его мнению, ушел папа.

  День третий.

  Анна вернулась утренним автобусом незадолго до обеда, застав Андрея спящим поперек кровати в одежде и сапогах. В комнате стоял характерный запах перегара. Она прислушалась, но ничего, кроме размеренного храпа мужа не услышала. Заглянула в спальню, убедилась, что дома, кроме них никого больше нет, и присела на стул. Ненужный застонал, перевернулся на спину.

  – Собаки воют, – тихо сказала Анна, – Не кормил, что ли?

  Андрей приподнял веко и уставился на нее воспаленным глазом. Раскалывалась голова, а все последние сны были только о том, как он пытается напиться, но сколько ни пил, жажда все равно не отступала. Теперь же, после того, как проснулся, во рту и вовсе разгорелся пожар.

  – Рассолу дай.

  Анна помедлила, словно раздумывая, но все же вышла из дому и вернулась с эмалированной кружкой в руках. Андрей напился и снова лег, отвернувшись к стене. Жена села на край кровати.

  – Где мальчик-то?

  Ненужный чуть заметно вздрогнул, но не ответил. Только ноги подогнул, сворачиваясь в клубок. Будто замерз и пытался согреться.

  – Ты отвез его, что ли?

  – Тебе-то что? – буркнул Ненужный. Так тихо, что ей пришлось прислушиваться, чтобы разобрать, что он говорит.

  Анна положила ладонь ему на плечо и легонько погладила.

  – Я зла не держу. Что было, то было. Если надо, буду и чужого растить, как своего. А там, бог даст, своих нарожаем. Лукины вон вообще приемных понабирали. Живут как-то. Хорошая детвора. И постыдного тут нету ничего. Сын есть сын. Чего уж тут стыдиться? Ты уж прости, если что. Психанула, не подумавши.

  Ненужный глубоко вздохнул, встал с кровати и, не глядя на жену, вышел из дому. Во дворе заскулили, залаяли собаки.

  Андрей ушел и не показывался дома до ужина. Анна даже волноваться начала, не случилось ли чего. По хозяйству уйма дел, а мужик ходит где-то.

  К вечеру вернулся и слова не сказал. Будто похмелье так и не отпустило. И тревожило Анну не то, что с нею он не говорит, а то, что сам на себя не похож. Жили-то до сих пор сносно, мирно. Когда-никогда поругаются. Бывало и крепко. Но ссоры эти были, как буря, которая всегда скоро стихала. Покричат друг на дружку, поругаются, выплеснут накипевшее, и снова душа в душу. А тут, будто туча над домом собралась. Собралась, повисла и с места не двинется. И молний, вроде, не видно, и грома не слышно, а душно так, что дышать нечем.

  – Вот ты молчишь, а мне страшно становится.

  Она присела рядом с Ненужным на ступенях крыльца.

  – Ну, скажи ты хоть что-то. Что ж ты, как бык насупленный? Я же вижу, что ты в тайгу ходил. Крупы вот вывез. Ну, прости ты уже бабу. Не сдержалась. На то и баба же. Ну?

  Андрей закрыл ладонями лицо и шумно выдохнул.

  – Грех на мне большой, Аня.

  Она почувствовала, как по всему телу прошел холод. Да такой, что прижаться к мужу захотелось, только бы не замерзнуть. И знать она не знала, о чем он говорит, да только чувствовала, понимала, что никогда Андрей не сказал бы таких слов, если бы и правда беды не наделал. Она часто задышала, заглянула ему в лицо и быстро залепетала:

  – Какой грех, Андрюшенька? Что за грех? Ты что такое говоришь?

  Она спрашивала и боялась остановиться. Спрашивала без остановки, боясь получить ответ. Потому что догадывалась, каким этот ответ будет. Сама не понимала, почему связывает его слова с отсутствием сына Пашки, а потому спросить об этом не решалась. Но Ненужный сам ответил.

  – Мальца бросил.

  Он говорил тихо, глядя в одну точку. При этом раскачивался вперед-назад. Анна же ощутила, как мороз, до того жгущий все тело, отступает и позволяет расслабиться. Она облегченно выдохнула.

  – Ох, и дурак. Ох, и напугал-то, гад, – она даже позволила себе хохотнуть вслух и толкнула мужа в плечо, – Дурак ты, Ненужный! Я-то уже грешным делом такого понапридумывала!

  Андрей прекратил раскачиваться и посмотрел на жену так, словно та была сумасшедшей. Она не обратила на его взгляд внимания, махнула рукой и усмехнулась.

  – Сама вернулась, что ли?

  – Кто вернулся? – Андрей смотрел на жену, не понимая, о чем она его спрашивает. Он со вчерашнего дня вообще мало что понимал.

  – Мать его! Кто ж еще-то?

  – Куда вернулась?

  – Че? Нет? Сам отвез, что ли?

  Он продолжал смотреть ей в глаза и говорил медленно. Язык сделался вязким, не желал поворачиваться.

  – Я его в тайгу отвез.

  Анна запнулась. Улыбка медленно сошла с лица. Оно сделалось серым.

  – Ты его в зимовье оставил?

  Он отрицательно покачал головой.

  – О, Господи... – выдохнула Анна. Ей не хватало воздуха, а глубоко в груди что-то заныло. Андрей же продолжал сидеть, не отводя от нее взгляда.

  – О, Господи, – повторила Анна и встала со ступеней, – Ты говорил кому?

  Он снова покачал головой.

  – Вот и хорошо. Вот и хорошо, Андрюшенька. Не говори. Никому не говори. Никто ведь не видел его. Не видел? Не видел. Хорошо. Никто не знает даже, что у тебя сын есть. И не надо им знать. Правильно? Не надо. Никому не надо. А мать его, видать, и не вернется за ним. Раз бросила, значит, не вернется. Такие не возвращаются.

  – Какие такие? – все тем же отрешенным голосом спросил Андрей.

  – Такие. Которые детей своих бросают. Кукушки.

  – А я тоже кукушка?

  Анна запнулась, затем нервно хихикнула, снова присела рядом с мужем, обняла за плечи и прижалась щекой.

  – Ну, что ты такое говоришь-то? Ты-то причем? Она же мать. Она растила его. Это ее сын. Такие если бросают, то уже не вспоминают. А тебе-то он кто? Может он и не твой вовсе? Может, нагуляла, а тебе сказала, что твой? Ты же и не знал-то, что он есть даже? Не знал!

  Он молчал.

  – Ну, вот! Так какой с тебя спрос-то? Какой ты ему отец?

  Анна говорила, продолжая поглаживать мужа по плечам. Дыхание сбивалось от волнения, руки дрожали.

  – Ты же его не сам бросил? Не убил же, в конце концов? Прости Господи... Он же сам потерялся? Ну? Заблудился ребенок! Так было, Андрюш? Да тут и отвечать-то не надо. Я же тебя знаю. Ты бы сам не бросил. Заблудился, значит, мальчик. Заблудил в лесу-то. Ну, так с кем не бывает? Такая, видно, судьба у него. Такая доля у человека. Значит, надо было так. Жалко, конечно. А как же не жалко? Жалко! И мне вот жалко. Но что делать? Искать? А как ты его в тайге-то найдешь? Он-то, видать, ушел уже. На чужой участок даже. Как его найти-то? Никак!

  Андрей обхватил голову и вздохнул. Анна же не унималась.

  – Так, а может он найдется еще? Ну, сам! А? Андрюш! Ну, находятся же дети, когда заблудят! Выйдет к людям, его пригреют. А там – передадут в детдом или еще куда? Куда таких определяют?

  Ненужному и так было тошно, а от беспрерывной трескотни жены и вовсе жить не хотелось. Он сбросил с плеч ее руки, встал и вышел за ворота. Только сейчас Анна дала волю чувствам. Разрыдалась. А из глубины двора завыла собака.

  * * *

  Пашка весь день шагал. Лес то становился гуще, то расступался обширными полянами. При этом ни водоемов, ни, тем более, реки он так и не встретил. Пару раз видел издалека зайцев. Разок заметил стучащего дятла на стволе старого кедра. Встречались какашки. Некоторые – большие. Он даже думать боялся, кто такие кучки мог наделать. В остальном же тайга особо не менялась. Правда иногда интересовался грибами, которых вокруг была уйма, но быстро потерял интерес, когда попробовал один на вкус. Тот, хоть и пах приятно, но оказался пресным и не аппетитным.

  Кричать и звать папу он перестал еще утром. Болело горло и любые слова давались с трудом. Солнце встало достаточно высоко для того, чтобы согреть спину, и Пашка почувствовал, что сильно вспотел. При этом ему почему-то было холодно. Даже озноб бил.

  Он присел у корня сухого дерева и сбросил рюкзак. Хотелось пить. Пашка пошарил внутри, отыскал небольшую бутылку, на дне которой еще оставалось немного воды, выпил. Горло отозвалось острой болью, но Пашка даже постучал по бутылке, чтобы выжать из нее последние капли.

  Есть не хотелось. Зато спать – очень. К тому же от яркого солнечного света болели глаза. Пашка огляделся, отыскал участок, освещенный солнцем, и перебрался туда. Спину пригрело, дрожь в теле поутихла. Он закрыл глаза и быстро уснул, а когда проснулся, понял что заболел.

  Все тело взмокло от пота и болело. Было жарко, хотелось пить. Горло, до этого беспокоившее только при глотании, теперь ныло постоянно. К тому же начался кашель. И от того, что горло болело, кашлять было больно.

  Пашка хотел было даже заплакать, но вдруг услышал чей-то голос. Услышал отчетливо, хотя и не мог разобрать слов. Кто-то тихо говорил неподалеку. Мужчина! Это был мужской голос! Настоящий голос! Человеческий!

  Сначала стало страшно, но осмыслив происходящее, Пашка понял, что это шанс на спасение. Возможно, другого не будет! Он часто задышал и вскочил на ноги. Тупая боль тут же напомнила о себе, разливаясь по ногам, спине, ударяя в самое темечко изнутри головы. Но Пашка не обратил внимания на это и постарался прислушаться. Голос пропал. Пашка даже дыхание затаил, но сердце билось так часто, а дышать хотелось так глубоко, что долго терпеть он не смог. Снова задышал. И это громкое дыхание заглушило остальные звуки.

  Пашка не выдержал – побежал.

  – Ау! – кричал он на ходу, вспоминая, как кричала Маша в сказке, когда заблудилась в лесу, – Ау-у-у!!!

  Обязательно нужно было кричать «ау!» Обязательно! Иначе, дядя, который разговаривал, подумает, что мальчик, кричащий в лесу, не заблудился, а просто зовет своего папу или кого-нибудь еще. А если кричать «ау!», то любому взрослому станет понятно, что кричит кто-то, кто потерялся в лесу. Тот, кто заблудился! Так кричат только те, кто заблудился! Те, кого обязательно нужно спасти!

  Пашка остановился и снова прислушался. Ни голоса, ни треска сучьев. Ничего. Он еще несколько раз крикнул, но ответа так и не дождался. Зато заметил, что забыл взять с собой рюкзак. Решил вернуться, так как в рюкзаке оставались вещи и бутерброды. К тому же дядя, который разговаривал в лесу, мог искать его там.

  Пашка пошел обратно и даже поначалу узнавал местность, по которой пробегал минуты назад. Но чем дальше шел, тем больше убеждался в том, что идет не туда. Окончательно убедился, когда услышал неподалеку равномерный гул, которого не замечал раньше. Точнее не гул, а шум. Он свернул. Звук нарастал и теперь Пашка был уже уверен, что шумит вода!

  Через несколько минут он вышел к небольшому ручью, вытекающему из широкой заводи. Вода в ручье искрилась в солнечных лучах, пенилась, рассыпалась брызгами. В заводи же – напротив – была похожа на зеркало. Пашка попробовал сглотнуть, но слюны не было. Язык так высох, что даже нёбо царапал. Шатаясь от истощения и усталости, он подошел к воде и принялся жадно пить, черпая ледяную воду ладошками. Вместе с глотками в горло будто врезались стальные иглы, причиняя сильную боль, но остановиться было невозможно. Вода была такой вкусной, какой пить еще никогда не приходилось.

  Напившись, отдышался, но так и не смог подняться на ноги. Не было ни сил, ни желания идти дальше. Жажда отступила, снова захотелось спать. Болели голова и глаза, не говоря уже о ломке во всем теле. Из-за холодной воды вернулась дрожь. К тому же Пашка заметил, что промочил обувь и штаны. А вода, стекавшая по подбородку, пропитала ворот куртки и свитер.

  Он поежился, отполз подальше от ручья, обхватил себя за плечи и свернулся клубком. Постепенно озноб сменился жаром. Пашка согрелся. А когда сквозь монотонный шум воды расслышал человеческий голос, даже не поверил в то, что снова слышит его, поэтому просто лежал и прислушивался, уверенный в том, что это ему просто снится. Голос говорил очень тихо, сильно растягивая слова.

  – Умка. Ты меня слышишь? Умка.

  Пашка улыбнулся, не открывая глаз, и прошептал:

  – Слышу.

  – Ты молодец, Умка. Ты не описался. Это просто вода тебе штаны намочила. Я знаю.

  – Да. Я воду пил, – по лицу крупными каплями стекал пот, а щеки раскраснелись от сильного жара.

  – Молодец.

  – А ты кто? – шептать было совсем не больно, и Пашка улыбался.

  – Я твой папа.

  – Ты меня нашел?

  – Я тебя не терял. Просто ты меня не видишь. Но я всегда рядом.

  – А почему тебя не видно?

  Пашка лежал и ждал ответа, но никто не отвечал. Он сделал усилие и приоткрыл глаза. Видно было плохо. Деревья, растущие вокруг, выглядели серыми, мрачными и стояли, словно в дымке. Папы среди них видно не было. Пашка снова зажмурился. И вдруг понял, почему папа не показывается. Просто злая баба Яга превратила его в медведя. Он хотел высказать внезапную догадку, но не успел. Уснул.

  * * *

  Андрей долго бродил по деревенским окрестностям, стараясь никому не попадаться на глаза. Домой возвращаться не хотел. Не мог! Не мог смотреть в глаза жене, которая старалась снять с него вину. Старалась убедить его и себя в том, что вины никакой нет. Впервые за долгие годы совместной жизни ему захотелось, чтобы она ушла. Но больше всего хотелось уйти самому. Еще вчера он знал, куда можно уйти. Знал, где ему будет хорошо. Еще вчера тайга была родным домом... Но то было вчера. А сегодня хотелось бежать от нее, чтобы никогда больше не возвращаться.

  Ненужный медленно ковылял вдоль берега реки, глядел на неспокойные воды и гнал от себя назойливый образ, который зудел под кожей. И зуд тот унять было нельзя. Образ тот было не прогнать. Он стоял перед глазами. Мальчишка в красной осенней куртке. Маленький такой, на него похожий. Умка. Один в ночном лесу, смотрит на него и молчит. И от молчания того хотелось рвать волосы на себе, расчесывать кожу в кровь. Не уйти от него. Даже на край света не сбежать. Потому что внутри он. Под кожей. Зудит.

  Андрей умылся из реки, прокашлялся, выдохнул и, перепрыгивая с камня на камень, поспешил к дому, где к тому времени уже погас свет. Жена легла спать, не дождавшись его домой. Но, едва Ненужный скрипнул дверью, Анна вышла навстречу в одной ночной сорочке. В тусклом лунном свете, бьющем в окно, она казалась ненастоящей, чужой. Лицо было в слезах, а глаза – опухшими.

  Не говоря ни слова, Андрей собрал все патроны, какие были в доме, уложил в понягу. Анна, тоже молча, кинулась собирать еду, лекарства и прочую провизию. Собирались скоро, даже свет не включали. Уже через десять минут женщина в ночной сорочке стояла у калитки и смотрела вслед Ненужному, рядом с которым семенила серая лайка по кличке Хурта.

  Долго так стояла. Даже когда силуэт мужа скрылся за кустами ивняка, а вдалеке заурчал мотор отчалившей лодки, все продолжала стоять, глядеть в темноту. И было ей отчего-то стыдно. Толи за мужа, толи за себя. Хотя, разницы-то все равно никакой не было...

  Ходить по Енисею ночью – занятие более чем опасное. А идти на полном ходу – и вовсе сродни самоубийству. Лодка промысловика рассчитана на переброску больших грузов, а потому сделана так, чтобы не иметь глубокой усадки. Потому – неустойчива. Если в борт ударит волна, то опрокинет. Править надо строго против волны. В темноте поймать правильный курс не просто, но Ненужный понимал, что ждать утра, по сути – преступление. Что любая минута промедления может стоить жизни человеку. Человеку, которого он сам обрек на смерть. Потому держал руль и молился, чтобы луна, дающая хоть какой-то свет, не зашла за тучи. А еще ему хотелось бы заплакать, да только он забыл как это делается.

  * * *

  – Тебе нельзя лежать, Умка. Вставай. Прячься!

  – От кого?

  Пашке было трудно говорить. Зубы стучали, а дыхание сделалось прерывистым. Из-за этого слова выходили рваными и тихими. Все тело трясло то ли от холода, то ли от болезни. Он не знал точно, от чего это происходит.

  Открыл глаза. Сквозь кроны деревьев светила луна. Она заливала лес голубоватым светом и отражалась в зеркале заводи. Папы все также не было видно, но Пашка знал, что он обязательно где-то рядом. Просто прячется.

  – Папа.

  Долго никто не отвечал, и когда Пашка уже и не думал получить ответа, снова услышал знакомый голос:

  – Вставай, Умка. Иди к реке.

  – Где ты, папа? Я тебя не вижу! – ему хотелось плакать, но он боялся показаться слабаком перед папой, поэтому держался.

  В кустах, растущих неподалеку, в ночной темноте кажущихся сплошной, непроходимой стеной, хрустнула ветка. От резкого звука Пашка чуть не подпрыгнул на месте и прошептал:

  – Папа, это ты?

  В голосе не было и намека на радость. Ему никто не отвечал. Пашка попятился. В кустах послышалось шевеление, силуэты некоторых веток закачались. Зашуршали листья, снова хрустнула ветка. Звуки не прекращались, а мальчик все продолжал пятиться назад, пока не уткнулся спиной в лежащий ствол. Он зарылся пальцами в мох и старался дышать как можно тише. Спустя минуту звуки стихли.

  – Папа, – снова шепнул Пашка, но ему никто не ответил.

  Было жарко. То ли от волнения, то ли мох, на котором он теперь сидел, согревал. Кусты больше не шевелились. Звуки стихли. Луна, до этого исправно светившая прямо над головой, зашла за проплывающее облако и потускнела. Зато звезды стали ярче и Пашка лег на спину, чтобы получше их разглядеть.

  Бабушка рассказывала ему, что звезды – это вовсе не маленькие точки. Это большие солнца, которые только кажутся маленькими из-за того, что находятся очень далеко. Так далеко, что свет от них долетает через много-много лет. Но что больше всего удивляло Пашку, так это то, что многие из этих звезд уже давным-давно погасли, а свет их все еще продолжает лететь и лететь к земле. Он смотрел на них и ждал, когда хоть какая-нибудь звездочка мигнет и потухнет. Надеялся увидеть последний свет хотя бы самой тусклой, самой далекой звездочки. Иногда ему казалось, что вон та или эта – погасла. Но, когда присматривался получше, снова начинал видеть тусклый мерцающий огонек.

  А еще Пашка вспомнил, как бабушка рассказывала ему, что ночью можно увидеть падающий метеорит. Он светится в темноте, потому что сгорает. И если успеть загадать желание, пока он горит, то желание это обязательно сбудется. Особенно, если желание сокровенное. Пашка не знал, что означает это слово, но ему казалось, что «сокровенное» – это самое главное, самое важное желание. Ему нравилось это слово. И прежде он много раз задумывался над тем, какое же из желаний можно назвать по-настоящему сокровенным. Смотрел на небо из окна бабушкиной квартиры и ждал. Иногда казалось, что двухколесный велосипед будет пределом всех мечтаний, а когда Юрке купили настоящий компьютер, стало казаться, что сокровеннее желания и быть не может. И всякий раз находились все новые и новые. Всякий раз терзали сомнения, какое из желаний лучше. В итоге их скопилось так много, что он даже стал некоторые забывать. А метеориты, как назло, все не падали.

  Пашка готов был ждать у окна хоть до утра, но бабушка всякий раз говорила, что скоро уже полночь и укладывала спать. Засыпая, Пашка думал, что настоящие метеориты никогда не падают до полуночи. Зато в полночь их падает так много, что можно загадать миллион желаний! От этого становилось обидно, и он даже пару раз сердился на бабушку. Но не сильно, не всерьез. В конце концов, скоро он вырастет, станет взрослым и сможет загадывать желания хоть всю ночь напролет.

  И только сейчас, лежа в одиночестве в тайге, Пашка не сомневался в том, что нашел, наконец, то настоящее, то сокровенное, что теперь жило в нем. Самое важное и главное желание. Он даже вслух решил его проговорить, чтобы отрепетировать. Чтобы успеть повторить, когда метеорит, наконец, упадет. Ведь теперь бабушки рядом нет, и некому прогнать его в кровать. Да и кровати-то никакой нет. Лежи себе на мху и смотри в небо. А значит, он сможет дождаться полночи и обязательно увидит заветный огонек!

  – Хочу, чтобы папа меня нашел, – тихо прошептал Пашка и тут же охнул.

  В один миг он позабыл о том, что еще совсем недавно в кустах кто-то был. Кто-то пугающий до одури. Первые мгновения даже дышать перестал, не веря в то, что произошло, а когда осознал – вскочил и запрыгал, будто и не было никакой болезни, не было никаких страхов. А причиной тому была крошечная полоска света, блеснувшая в черном ночном небе как раз в тот момент, когда он произносил слово «нашел». Пашка прыгал в лунном свете, размахивал руками, и кричал, не боясь, что кто-то из лесных тварей сможет его услышать.

  – Успел! Метеорит! Настоящий! Полночь! Ура! Я успел! Метеорит!

  Пашка не понимал, почему ему хотелось плакать в тот момент. Его переполняла настоящая, безумная радость, и уж что-что, а слезы тут были совсем не к месту. Но он плакал. Прыгал, смеялся и плакал одновременно. Потом утерся рукавом, быстро улегся на теплый мох и снова уставился на звезды. В каждом движении сквозило нетерпением. Он запыхался, и пар, идущий изо рта, мешал обзору. Пашка отдышался, снова утерся рукавом и со счастливой улыбкой шепнул:

  – Теперь папа меня найдет.

  Больше метеориты не падали. А если и падали, то Пашка их просто не видел. Он спал, свернувшись калачиком и подложив ладошки под щеку, а на лице его то и дело вздрагивала улыбка. Легкая, еле уловимая. Как лучик света, прорезающий звездное небо.

  День четвертый

  Андрей причалил на рассвете, бегло осмотрел берег и без промедления двинулся к балке, у которой два дня назад бросил сына. Хурта семенила рядом, стараясь не отставать от хозяина. Здесь, у реки, ее нюх был бесполезен, но Ненужный рассчитывал, что у балки опытная охотничья собака сможет взять след ребенка и выведет его к Умке.

  Невыносимый зуд под кожей немного поутих, но ему на смену стали приходить чудовищные картины. Они приходили помимо воли. Сами. Врываясь в сердце, разрывая изнутри. Вот Андрей видит маленькое тельце, разодранное зверем. Оно лежит в траве, а над истерзанными внутренностями кружат мухи. Отгоняет страшное видение и тут же представляет новое. В нем он находит собственного сына умирающим от жажды. Исхудавшего, обескровленного. И Умка еще живой, в нем еще есть силы. Но их хватает только на то, чтобы посмотреть в глаза отцу. В глаза, которыми теперь стыдно смотреть даже на тайгу, не говоря уже собственно сыне.

  Когда до балки оставалось не больше десяти минут пути, Ненужный выстрелил в воздух. Эхо разлетелось по тайге и затерялось в кронах деревьев. Он выстрелил еще раз. Озадаченная Хурта заскулила и вопросительно уставилась на хозяина.

  – Пошли, родная. Рядом уже.

  Собака легко взяла след. Хурта была опытной охотничьей лайкой. Настоящим лидером в своей стае. Все шесть сезонов была рядом и потому научилась понимать хозяина с полуслова. А иной раз и говорить ничего не нужно было. Сама знала что и как делать.

  – Ищи!

  Она обнюхала кусты, мох на склоне балки, дважды гавкнула и рванула вперед. Ненужный не стал ее задерживать, а тем более просить бежать помедленнее. Он сам ринулся следом, продираясь сквозь густые заросли кустарника и едва успевая уворачиваться от ветвей.

  След петлял. Андрей заметил, что они уже дважды дали приличные круги и стал подозревать, что лайка все же сбилась со следа, но когда услышал впереди заливистый лай, понял, что ошибался. Сердце в раз выпрыгнуло из груди. Он не видел Хурту. Она лаяла в зарослях кустарника в нескольких десятках метрах от него. И эти метры дались с таким трудом, с каким он не преодолевал даже самые дальние зимние переходы. Перед глазами снова маячили страшные картины, а Хурта все не унималась. Лаяла.

  Это были штаны Умки. Они висели на ветвях кустарника, полностью облепленые насекомыми. Ненужный взял их, встряхнул, понюхал. Пахло мочой, хотя ткань уже успела просохнуть. Хурта в это время обнюхивала опавшую хвою, где Пашка провел свою первую ночь в одиночестве.

  * * *

  Пашка проснулся бодрым. Солнце давно встало, лес кричал сотнями птичьих голосов, а мошкара облепила все лицо и руки. От постоянных укусов кожа распухла. Он уже немного привык к тому, что насекомые лезут в глаза, в рот, в уши. Даже раздражаться перестал. Но сегодня мошкара донимала, как никогда прежде. А еще глаза, почему-то, слиплись и открывались с трудом. Пашка потер их пальцами, поморщился от боли и на четвереньках подполз к воде. Умылся и почувствовал, как в животе заурчало. Хотелось есть. Впервые за три дня.

  Осмотрелся, надеясь увидеть рюкзак, но быстро вспомнил, что потерял его еще вчера. Расстроился. Затем вспомнил, что папа говорил про соболей. Вот бы встретить такого! Хотя бы одного! Он бы точно накормил...

  Пашка попробовал встать. Ноги болели, но той ломки, которая мучила вчера, теперь не было. Решил, что выздоровел и приободрился. В конце концов, заветное желание скоро должно исполниться! А значит, пора бы и выздороветь! Как же иначе?

  Заводь, из которой вытекал ручей, оказалась не простой. Пашка догадался об этом по поваленным деревьям, лежащим повсюду, и по изгрызенным веткам, торчащим, словно толстая проволока, из земли. О бобрах он знал. Точно не помнил откуда, но знал, что есть такие животные. И что они строят плотины из деревьев и веток. Да только видел такое чудо впервые. Но бобров видно не было, и мальчик быстро потерял интерес к необычному водоему. К тому же сильно хотелось есть, а значит надо было быстренько придумать, где отыскать соболя.

  Он пошел вдоль ручья. Тот оказался извилистым, часто уходил в густые заросли, через которые пройти было просто невозможно. Тогда Пашка сворачивал в сторону и искал путь попроще, но всякий раз возвращался к бегущей воде. Делал он это не столько для того, чтобы выйти к реке, сколько для того, чтобы иметь возможность попить, когда захочется. Страх перед жаждой, мучившей его еще день назад, вынуждал быть осмотрительным.

  А еще Пашка постоянно размышлял над тем, с кем же он разговаривал ночью? Действительно ли папа был рядом или ему это только померещилось? И чем больше он об этом думал, тем крепче убеждался, что папы рядом нет. Ему бы очень хотелось, чтобы это было не так, но обманывать себя Пашка не любил. Тогда кто же был прошлой ночью в кустах? Треск сухих веток и шуршание листвы, в отличие от голоса папы, были настоящими! В этом сомнений не было. Он даже видел, как качаются ветки кустов. Так кто?