Текст книги "Страга Севера"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Золото перекачивали те, кто и сейчас остался у власти либо сохранил удивительное влияние на нее, оставаясь в тени. И воровали они у себя же не из корыстных побуждений: личная нажива – это слишком просто для таких личностей, как «папа» или Колченогий. Они и так имеют все, хотя ведут несколько аскетический образ жизни. Они преследовали высшие интересы переходного периода к новым экономическим отношениям и общественному устройству. Помнится, после восемьдесят шестого года весьма бурно заговорили о необратимости перестройки. Видимо, этого требовал капиталистический мир, особенно страны Большой семерки. И первому президенту не было там места до тех пор, пока он не сделал залог этой необратимости. Все разговоры о ней стихли, как по команде.

Однако сказать об этом народу значило мгновенно получить непонимание и полное недоверие, ибо половина населения страны жила за чертой бедности, стремительно разваливались промышленность и сельское хозяйство. Не обеспеченный золотом рубль пал на колени перед долларом. Если бы этот залог был официальным, то в Россию бы сейчас хлынули инвестиции частного капитала, застрахованные золотом. Но похоже, он носил чисто политический характер и ведал о нем ограниченный круг лиц, имеющих влияние во всем мире.

Полковник излагал перед «папой» все официальные версии и получал «добро» на разработку и реализацию. Интересно, что бы он сказал в связи с этой? И вообще, как он отнесется к тому, что Арчеладзе отыскал способ перекачки золота и исполнителей этой операции?

Первый вариант: объявит ее полным заумным бредом и отправит во внеочередной двухнедельный отпуск собирать опята в подмосковных лесах.

Второй вариант: получив доказательства перекачки амальгамы, решит, что отдел выполнил свою миссию и далее его существование нецелесообразно. Искать золото за рубежом станет ГРУ.

И третий, крайний вариант: из вишневого «Москвича» на сей раз бросят боевую гранату…

Американские сыскари просчитали все это, возможно, получили дополнительную информацию из надежных источников и исчезли.

Хорошо служить в частной фирме. Взять бы вот да приватизировать отдел!

Придется перед «папой» выказать свою растерянность и доложить ему только об исполнителях и контрольно-измерительной станции, не выдвигая никаких версий. Пусть «папа» сам подскажет, где искать злоумышленников…

Если выводы Арчеладзе верны, значит, его все равно держат за идиота.

Полковник отыскал квартиру Жабина и позвонил, машинально отметив время. Дверь открыла молодая женщина в бордовом вечернем платье. Помня неудачу с Птицеловом, Арчеладзе решил быть выдержанным и корректным.

– Я хотел бы увидеть Сергея Васильевича, – любезно проговорил он. – Мы с ним не знакомы, но у нас есть общие знакомые.

– Вот так, да? – кокетливо спросила женщина. – Пожалуйста, входите. – Сняла цепочку и крикнула в глубь квартиры: – Сережа, к тебе пришли!

Она дала ему тапочки и проводила к двери боковой комнаты.

Жабин оказался матерым, породистым человеком лет пятидесяти. Одет был, несмотря на домашнюю обстановку, довольно аристократично и по-благородному чуть небрежно. Похоже, не зря называл себя Жабэном… Арчеладзе представился и получил в ответ фразу, только без кокетства:

– Вот так, да?

– Да, – подтвердил полковник. – Простите, что побеспокоил…

– Ничего, пожалуйста! – возвращая удостоверение, сказал Жабэн. – Чем могу служить?

– Вы работали в Третьем спецотделе Министерства финансов, – начал Арчеладзе. – И наверное, хорошо знали Сергея Ивановича Зайцева.

– Да! – весело протянул Жабэн и включил телевизор. – Его у нас называли Птицеловом.

– Вы могли бы рассказать о нем? Нарисовать его, так сказать, психологический портрет?

– Да, разумеется! – Он по-барски развалился в кресле. – С точки зрения обывателя, это был честный и чистый человек. Весьма щепетильный в профессиональных делах и очень требовательный. Можно сказать, идеальный начальник. Но кто вглядывался в него глубже, кто имел тонкое зрение и умел улавливать едва заметные полутона, тот мог заметить очень много странного в его поведении и образе жизни. Это был самый скрытный человек, каких я встречал в жизни. Я долго пытался понять, кто он на самом деле, в чем суть его истинного состояния духа. И наконец вычислил его математическим путем.

– И кем же он оказался? – поддерживая выстроенную Жабэном интригу, спросил полковник.

– Наш Птицелов был масоном, – со знанием дела сообщил он. – Причем очень высокой степени посвящения.

– Кем-кем? – неподдельно изумился Арчеладзе.

– Масоном, членом тайной ложи.

– Как же вам удалось вычислить, если ложа тайная?

Жабэн снисходительно улыбнулся:

– Дорогой полковник! В мире очень много тайн, которые объясняются очень легко, если имеешь представление о том, кто управляет миром. Да будет вам известно: во всех государствах контрольные функции над золотым запасом осуществляют только масоны. Они единственные знают истинное состояние дел и, сообщаясь между собой, формируют геополитику.

– Любопытное заключение!.. А кроме расчетов, есть ли у вас фактические доказательства принадлежности Птицелова к тайной ложе?

– Вот так, да? – уточнил Жабэн. – Хорошо, отвечу – есть. Мы жили когда-то с Сергеем Ивановичем в соседних квартирах. Признаюсь вам, я подсматривал за ним. Да, и не стеснялся этого. Вы ведь не стесняетесь, когда подслушиваете и подсматриваете? – засмеялся он. – Все электрические розетки наших квартир имели под собой сквозное отверстие. Можно было наблюдать практически всю жилплощадь… Да! Так вот однажды к Птицелову пришел совершенно незнакомый ему человек. Предъявил ему свое обручальное кольцо и был принят как высокий гость. Причем разговор велся на эзоповом языке, непонятном для непосвященных.

– Как же вы поняли его? – спросил полковник, будто бы увлеченный рассказом.

– А я его не понял! – признался Жабэн. – Легче было понять птичек в его квартире. Ну что можно подумать, если слышишь такой диалог: «Марс не простит Венеру! Пусть тогда Венера обратится к Урану; Уран возмущен и требует выстелить ему путь сорной травой». Абракадабра!

– Вы правы, – согласился полковник. – Скажите, а вы один возили амальгаму в Ужгород?

Жабэн сделал недоуменное лицо:

– Кого? Амальгаму?

– Да-да, на контрольно-измерительную станцию нефтепровода.

– Простите, полковник. – Он развел руками. – Это тоже абракадабра.

– Почему же?

– Потому что я никогда не возил альмагаму в Ужгород.

– Куда же возили?

– Никуда! – засмеялся Жабэн. – Почему я должен был ее возить?

Полковник улыбнулся и дотронулся до руки Жабэна:

– Дорогой Сергей Васильевич… Я знаю, вы давали подписку. Но мне можно говорить все. В этом нет криминала.

– Я совершенно не боюсь криминала. Но удовлетворить ваше любопытство не могу, потому что никогда не имел дела с амальгамой. С золотом – да. В виде амальгамы оно никогда не поступало на объект.

– Но вывозилось с объекта!

– Увольте, дорогой полковник, – это мне неизвестно.

– А вот один наш общий знакомый утверждает, что именно вы сопровождали около сорока тонн амальгамы в Ужгород, – мягко напирал полковник.

– Кто же мог такое сказать? – искренне изумился Жабэн.

– Юрий Алексеевич Молодцов.

Было заметно, как Жабэн напружинился и взгляд его медленно потускнел. Он сделал большую паузу.

– Теперь мне все понятно…

– Что именно?

– Простите, полковник, весьма сожалею. Однако я отказываюсь отвечать на ваши вопросы. – Скорее всего он перестал играть. – Вы проницательный человек и должны понять меня. У меня молодая жена, хорошая квартира, пенсия. Я не хочу лишаться всего этого.

– Вас никто этого не лишает!

– Да, но меня лишат жизни.

– Кто? Вам кто-то угрожает?

– Кто – вы спрашиваете? Наверное, тот, кто лишил жизни Юрия Алексеевича, – проговорил он и, прочитав вопрос в глазах Арчеладзе, добавил: – Представьте себе, это так. Сегодня утром Молодцова нашли мертвым в собственном подъезде.

– Этого не может быть!

– Наверное, вам легко проверить, – развел руками Жабэн. – Вот телефон. Позвоните в милицию.

Он редко терял самообладание. Тут же на какое-то время полковник услышал звон в ушах и ощутил, как ослабели мышцы.

– Теперь я понимаю, за что убили, – будто бы успокаивая Арчеладзе, сказал Жабэн. – Он тоже был масоном. А они не прощают измены…

6

Стратиг наставлял: незримое существование хорошо организованной и внутренне собранной системы в среде другой, глобальной, системы легко достигается и обеспечивается в том случае, если она не создает никаких тайных, конспиративных структур. Лишь в этом случае возникает полное впечатление нереальности, пустоты, ощущение призрачности. Всякий, кто попытается разобраться, исследовать и понять этот незримый предмет, непременно должен прийти к мысли, что все это не более чем больное воображение, выдумка, чертовщина или внедряемая в сознание сказка о существовании параллельного мира. Изгои потому и изгои, что их мужчины и женщины напрочь лишены зрения и вертикальных связей. Ко всему прочему они не религиозны и не в состоянии отнести необъяснимые вещи к Промыслу Божьему, независимо от того, какую религию они исповедуют. Особо же впечатлительные изгои, едва соприкоснувшись с необъяснимыми явлениями, непременно начинают творить кумира, наделяя эти явления сверхъественными силами и возможностями. Нечто подобное произошло и получило широкую огласку на Чувилкином бугре, где жил Драга – гой, присматривающий за одним из земных Путей. (То же самое исполнял пчеловод Петр Григорьевич.) Изголодавшиеся по высшим Знаниям, люди готовы были обожествлять всех, кто знает дороги и умеет ходить по земле.

Непосредственные хранители материальных «сокровищ ВарВар» – Скраги (в просторечии до сих пор сохранилась память о них – «скряги»), например, никогда не появлялись среди изгоев, подолгу жили в пещерах либо возле них и потому не соприкасались с миром. Так же точно не соприкасались с ним и Варги – гои, добывающие соль Знаний. Но кто носил эту соль на реки мира, кто охранял доступ к ней, вынуждены были находиться в постоянном контакте с системой изгоев, их психологией и ценностями. Поэтому Стратиг учил: не следует создавать никаких новых структур, а нужно очень тонко и осторожно использовать имеющиеся в распоряжении изгоев. Они же, боясь всего, как всякий бредущий во мраке, создали их огромное количество, но не защитились от страха; напротив, стали пугаться сами себя и оказались еще уязвимее. Чем больше служб, систем охраны и разведки, тем легче подключиться к ним, тем проще воздействовать на события и развивать их в нужном направлении.

Кроме того, неоднородную, противоречивую «массу», мир «голодных и рабов», было не так-то просто удержать в повиновении: вечное стремление изгоев к свету, тоска и жажда по нему заставляли кощеев искать все новые и новые способы управления. Когда-то было достаточно лишь страха перед гневом Божиим. Однако вырождение религиозного сознания посеяло безумство. Изобретенные системы и методы управления человеком очень скоро отживали свой срок, происходил процесс привыкания буквально ко всему, что еще недавно казалось надежным и вечным – страх перед наказанием, голод, лишение свободы, имущества, прав, жилья, работы. Постепенно в руках кощеев оказалось лишь три рычага, с помощью которых еще можно было манипулировать поведением и сознанием изгоев, – стремление к наслаждениям, секс и деньги. Эти на первый взгляд примитивные способы оказались довольно живучими, но сама система стала беззащитной. Для разума, погруженного во тьму, даже свет свечи кажется ярким, и теперь, чтобы вывести изгоев из мрака, требовалось повторить процесс в обратном порядке, а это жизнь нескольких поколений. А потому Стратиг советовал весьма аккуратно обращаться с солью Знаний, которую Мамонт успел лишь вкусить и еще не ощутил ее горечи. Исполняя свой урок, следовало пользоваться логикой и психологией изгоев: нельзя ходить в чужой монастырь со своим уставом.

Но в темном, управляемом мире, среди голодных и рабов, от совершенно незрячих родителей неожиданно рождались просветленные дети. Природа не терпела мрака и, медленно накапливая энергию света, делала качественный скачок. Это явление было непредсказуемым, не подлежало ни анализу, ни расчету. Они рождались свободными и неуправляемыми: они жили просто и независимо, хотя и недолго. Какая-то часть их становилась поэтами и художниками, но в большинстве случаев гои от рождения оставались жить в общей массе, выделяясь своим детским отношением к миру, обостренным чувством любви и непонятной для окружающих вечной тягой к передвижению по земле. Иногда их называли очарованными странниками…

Именно для них Авеги разносили соль.

И о них говорили – не от мира сего.

Относительно гоев от рождения Стратиг предупреждал: ни в коем случае не прибегать к их помощи, дабы не нарушить естества.

Одним словом, арсенал средств для исполнения урока был и велик, и одновременно мал, поскольку требовал иного, нестандартного метода. Как бы ни были хороши версии, но пока они оставались лежать в столе мертвым капиталом. Нужно было подобрать из множества структур и аппаратов, существующих в мире, наиболее подходящую и незаметно, исподволь, переориентировать ее на реализацию своих замыслов.

В три дня Мамонт выполнил специальное поручение Стратига – подменил значок у Зямщица, похищенный из пещеры. Операция прошла буквально на глазах у человека, который то ли охранял больного, то ли присматривал за ним. Этот надзиратель был легко управляем, поскольку любил все – наслаждения, секс и деньги. Ему было очень просто отвести глаза, а точнее, он отвел их сам, когда Дара вошла в палату. Тем временем Мамонт вынул изо рта Зямщица золотой значок, вложил туда поддельный и тихо удалился. Труднее было выйти из реабилитационного центра, ибо неподалеку от двери дежурил соглядатай, весьма упрямый и плохо поддающийся внушению человек.

– Не могу ничего сделать с ним, – призналась Дара. – Совершенно отчаявшийся человек… Хотя сильно стремление к жизни. Бесстрастный, повышенное чувство ответственности, но очень самолюбив.

Зямщица охраняли слишком плотно: по всей вероятности, он заинтересовал Службу…

– Уходи одна, – сказал Мамонт. – Я останусь здесь.

Послушнее жены было не сыскать. Дара притворила за собой дверь и пошла прямо на бородатого наблюдателя. На какой-то миг показалось, что сейчас столкнется с ним, однако лишь опахнула полой расстегнутого плаща. Тот оглянулся и ничего не увидел, но почувствовал запах. Несколько минут походил настороженным и успокоился.

Мамонт устроился в тамбуре возле ниши калорифера, так чтобы его не было видно ни с улицы, ни из фойе. Стоять пришлось до трех ночи, пока наблюдателю не надоело рыскать подле больничного корпуса. Наконец он медленно пошел к воротам центра, не доходя их, махнул через забор и сел в машину, спрятанную за каким-то железобетонным постаментом. Зеленый «Москвич» Мамонта стоял с противоположной стороны больничного комплекса, и, чтобы сократить путь, пришлось бежать через его территорию.

Потрепанный, но с великолепным двигателем «жигуленок» первой модели Мамонт догнал уже возле метро «Речной вокзал». Держаться от него следовало на большом расстоянии: на улицах было почти пусто. Хорошо, что он не стал плутать по переулкам, а свернул на Сущевский вал и скоро въехал во двор старого сталинского дома. Машину привычно поставил на стоянку возле входа в подвал – значит, жил здесь, – запер ее и вошел в подъезд. Соваться следом за ним на гулкую ночную лестницу не имело смысла: видно, парень не промах, хотя, похоже, устал и потерял бдительность. Через приоткрытую дверь Мамонт послушал шаги по ступеням, посчитал лестничные пролеты – поднялся не выше четвертого этажа. И когда послышался звук открываемой двери, выбежал во двор и стал смотреть, какие окна зажгутся. Через минуту в крайнем к лестничному маршу окне вспыхнул свет. Мамонт осторожно поднялся на четвертый этаж, посмотрел номер квартиры и поехал домой. Спать уже было некогда. Он пошел на кухню, чтобы сварить кофе, однако там уже хлопотала Дара.

– Здравствуй, дорогая, – сказал он. – Почему ты не спишь?

– Разве я могу уснуть, пока не вернулся муж? – удивилась она.

– Я работаю.

– Я тоже.

Со вчерашнего дня они говорили только на испорченном английском, что соответствовало языку англоговорящих канадцев.

– Мне нужно снова уехать, – заявил Мамонт. – Выпью кофе, возьму другую машину и поеду.

– Хорошо, милый, – согласилась Дара. – Приготовлю тебе бутерброды с чаем.

– Спасибо, дорогая… И пожалуйста, поменяй номера на зеленом «Москвиче».

– Не беспокойся.

– И ложись, – посоветовал Мамонт. – Я приеду не скоро. Все будет в порядке.

– Я надеюсь, – спокойно произнесла она. – Над тобой обережный круг Валькирии.

– Это видно?

– Мне видно… Только все равно будь осторожен.

В шесть утра он подъехал к сталинскому дому на Сущевском валу. «Жигуленок» стоял на месте, в окнах на четвертом этаже было темно. Бородатый наблюдатель спустился вниз лишь около семи, открыл капот, проверил масло в картере, затем прогрел двигатель и поехал. Мамонт пристроился за ним. На улицах уже бушевала автостихия, и двигаться можно было незаметно, не перестраиваясь из ряда в ряд.

Когда «жигуленок» свернул с Садового на Петровку, все стало ясно. Бородатый припарковался на улице и вошел в здание, так знакомое со времен работы в Институте. Через полчаса он вернулся к машине и поехал по знакомому маршруту – в Безбожный переулок, к дому № 16. Здесь жил Зямщиц-старший! Значит, бородатый «обслуживал» отца и сына одновременно! Черный автомобиль «вольво», как было принято, шел по улицам Москвы в крайнем левом ряду и под сто километров в час. Потасканный «жигуленок» не имел морального права соваться в этот ряд и нарушать правила, однако служба требовала скорости. Зямщиц подъехал к зданию МИДа на Смоленской площади и вошел в здание. Бородатый подремывал на стоянке автомобилей, припарковав свою машину на противоположной стороне, а Мамонту досталось место на проезжей части возле тротуара. В бинокль хорошо было видно, как он звонит по радиотелефону, время от времени встряхивается, потягивается, разгоняя дрему, и ест бутерброды, запивая из крышки термоса. Мамонт делал то же самое, правда, еще приходилось время от времени отказывать желающим использовать его как такси.

В обеденный перерыв Зямщиц куда-то поехал, увлекая за собой сразу двух наблюдателей. Поскольку Мамонт ехал позади всех, то неожиданно обнаружил, что за «вольво» присматривают еще из одной машины – «Жигулей» последней модели. Зямщиц тянул за собой целый эскорт! Похоже, Служба взялась за него основательно. На Садовом Мамонту пришлось вырваться и стать впереди машины бородатого. Когда же кавалькада выехала на проспект, Мамонт решил снова перестроиться в хвост старому «жигуленку» и вдруг заметил, что бородатый не желает этого. После нескольких прыжков из ряда в ряд он приотстал и оказался за машиной Мамонта. Думая, что это случайность, Мамонт ушел в правый крайний ряд. Дождавшись перекрестка, включил поворот направо и в зеркало заднего обзора увидел, что бородатый проделал такой же маневр. Вот это была новость! Непонятно, кто за кем следит!

Кроме того, Зямщиц направлялся совсем уж в неожиданное место – к музею художника Константина Васильева. Мамонт остановился подальше от музея, чтобы посмотреть, как будет реагировать бородатый, однако тот, в свою очередь, выжидал его. А идти на выставку картин следовало обязательно! Интересно, с чем связана внезапная экскурсия Зямщица? Что его интересует конкретно? Мамонт закрыл машину и на глазах у бородатого прошел в музей. Тот с видом скучающего шоферюги поплелся следом.

Зямщиц двигался по залам, преследуя какую-то свою цель. Он бегло посмотрел картины из былинного, богатырского цикла, чуть дольше задержался возле полотен, посвященных Отечественной войне, и наконец нашел, что искал: как некогда Авега, он сильно взволновался возле холста «Валькирия над сраженным воином». Потом он долго вглядывался в картину «Валькирия», где она была изображена крупным планом в крылатом шлеме. И наконец, увидев картину «Человек с филином», Зямщиц на мгновение вскинул руку, словно попытался защититься. Что-то потрясло его либо напугало. Несколько раз он отходил от полотна и возвращался вновь. Из музея он ушел с опущенной головой, ничего не замечая вокруг. Мамонт у выхода купил набор открыток-репродукций и направился к своей машине. Бородатый сел в свой «жигуленок», двое мужчин забрались в «Жигули» девятой модели, и последним погрузился Зямщиц. Но никто не трогался с места. Все ждали, когда стартует «вольво». Мамонт позвонил Даре и одной фразой сообщил, что ситуация осложняется. Она поняла, что за ним ведется слежка.

Когда же Зямщиц выехал со стоянки, то стало понятно, что он переживает сильнейшее потрясение. Из великолепного водителя он превратился в «чайника». Метался из полосы в полосу, забывая включать повороты, и в результате влетел в аварию. Мамонт объехал пробку по тротуару и решил избавиться от бородатого «хвоста». Но, что бы он ни делал, «жигуленок» прочно таскался следом. Ночью уходить было проще – выключил фары, развил скорость и нырнул в какой-нибудь переулок. Сейчас же следовало где-нибудь остановиться и поменять машину. Пусть подежурит возле пустого «Москвича»…

Он свернул с Садового на Ново-Басманную и, заметив впереди здание военной комендатуры, припарковал машину. На пропускном пункте дежурил солдат. Мамонт не владел способностью отводить глаза, просто он достаточно хорошо знал военную службу и через минуту позвонил домой.

– Дорогая, я в комендатуре на Ново-Басманной. Освобожусь минут через тридцать. Подъезжай за мной, так не хочется на метро…

– У тебя все в порядке? – настороженно спросила Дара.

– Нет, я сейчас с ним не разговаривал. Не отпускает… Езжай по Бакунинской, на углу буду.

Мамонт поблагодарил секретаршу и направился к проходной. Сквозь решетчатые ворота он заметил, что на месте «жигуленка» стоит такая же потрепанная «Волга». Кажется, караул сменился! Он спокойно вышел на улицу и в цепочке прохожих направился на угол Бакунинской. По пути сделал несколько поворотов и внезапных остановок – никто не преследовал. Он выждал полчаса, прогуливаясь по улице, и вышел на угол. Дара приехала на «линкольне».

– Прошу тебя, милая, угони домой «Москвич», – попросил он. – Неподалеку от ворот комендатуры.

– Хорошо, дорогой, – улыбнулась она, – как скажешь.

Мамонт приехал домой и, поджидая Дару, попытался осмыслить ситуацию. Он стремительно упускал инициативу и не достигал эффекта, который мог бы обеспечить успех, – у противника должно возникнуть чувство, что он вездесущий и всевидящий. Тут же, едва ввязавшись в бой, он сам оказался преследуемым участником чьей-то игры. Похоже, Служба всерьез разрабатывает отца и сына Зямщицев, и это связано с пребыванием младшего на Урале. Подменить значок не составило труда, но все последующие действия надо было продумать и придать им наступательный характер. Стратиг говорил, что проблемами золота занимается лишь один специальный отдел Арчеладзе. Значит, опекает Зямщица его контора и необходимо найти способ подключиться к ней. Дара приехала через час.

– Очень навязчивые молодые люди, – сообщила она. – Сейчас мы будем обедать.

– Извини, дорогая, нет времени, – посожалел Мамонт. – Мне нужна петарда или какое-нибудь взрывное устройство щадящего действия. Чтобы шум был, и больше ничего.

– К какому времени, милый?

– Прямо сейчас!

– Есть граната, – сообщила Дара. – Но это моя личная вещь, я все время ношу ее в сумочке.

– Зачем, дорогая?

– Ну, можно сказать, как талисман…

– Это неправда!

– У каждой змеи должно быть жало. – Дара вынула гранату «Ф-1». – Хотя бы для того, чтобы укусить себя за хвост.

Мамонт вывинтил запал – граната была боевая…

– Тебе не подойдет, – сказала она. – Ничего взрывного в доме больше нет. Видишь, я плохая хозяйка.

– Ничего, дорогая, что-нибудь придумаем, – успокоил он. – Я выдергиваю у тебя ядовитый зуб.

– Я не могу быть ужом, милый, – грустно проговорила она. – Не балуй меня, Мамонт…

Арчеладзе принял вызов. Если бы он поднял тревогу, если бы улицы перекрыл ОМОН и принялся бы шерстить все машины подряд, отыскивая террориста, к начальнику спецотдела пришлось бы искать иной подход. Как всякий изгой, он был управляем, однако не банальными средствами, поскольку любил суровый, одинокий образ жизни, не искал развлечений, не интересовался женщинами и к деньгам относился равнодушно. Взять его можно было лишь на обостренном самолюбии.

Мамонт вернулся домой, чтобы в очередной раз поменять машину, – у богатых свои привычки. Дара, видимо, заметив, как он въезжает во двор, стала стремительно собирать на стол.

– Пока ты не поешь, дорогой, никуда не отпущу, – заявила она. – Ты не даешь мне возможности исполнять свои обязанности.

– Напротив, милая, ты прекрасная хозяйка! – похвалил Мамонт. – Я всегда мечтал о такой жене.

– Спасибо, дорогой! – откровенно обрадовалась Дара. – Оплошность свою уже исправила. Теперь у нас в доме есть самые разные взрывные устройства, даже пластиковые мины.

– Где же ты взяла?

– В Москве можно купить все, – разливая суп, сказала она. – Предлагали пулемет «КПВТ» с комплектом боеприпасов, но я отказалась. Очень тяжелый, мне просто не донести… Зато я купила одноразовый гранатомет. Это такая картонная трубка, а внутри – реактивная граната. Конечно, я потратилась, но хочется, чтобы дом был – полная чаша.

– Ты умница! В хозяйстве все сгодится.

Как всякую женщину, ее не следовало перехваливать, ибо она тут же начала портиться.

– Возьми меня с собой? – ласково попросила она.

– Не могу, милая, – мягко ответил Мамонт. – Извини.

– Мне будет очень скучно без тебя, – пожаловалась Дара. – Опять весь вечер сидеть и ждать…

– Хочешь, я найду тебе занятие? – предложил он.

– Связать тебе свитер?

– Нет. Возьми вишневый «Москвич» и покатайся за одним человеком. – Он объяснил, где и как найти Арчеладзе. – Только, пожалуйста, не старайся очаровать его, я очень ревнив. Впрочем, он совершенно равнодушен к женщинам.

– Мужчин, равнодушных к женщинам, не бывает, – уверенно сказала она. – Но как скажешь, дорогой.

Мамонт выехал на «линкольне». Машина была очень приметной, но сейчас требовалась именно такая. Невозмутимого бородатого наблюдателя следовало сбить с толку, поколебать его уверенность, уязвить ранимое самолюбие. Мамонт отыскал потрепанный «жигуленок» возле здания на Лубянке, дождался, когда появится хозяин, и насколько возможно было скрытно поехал за ним. Бородатый потянул в сторону Сущевского вала, однако, когда заехал во двор своего дома, машину бросил на подъездной дорожке: видимо, куда-то собирался еще. Через сорок минут он вышел на улицу неузнаваемым – бороды не было! От прежнего облика остался лишь горбатый, когда-то перебитый нос. Это преображение насторожило Мамонта, ибо человек, привыкший к бороде, сбривает ее лишь в исключительных случаях. А в том, что она не накладная, Мамонт убедился, когда бродил по залам музея Васильева.

Поведение хозяина «жигуленка» тоже настораживало: на сей раз он ни за кем не следил, не заботился, есть ли «хвост» за ним, и целеустремленно ехал к Кольцевой дороге. Возможно, он и замечал «линкольн», да срабатывал стереотип мышления – слежку всегда вели на неприметных автомобилях отечественных марок. Мамонту пришлось отложить свой замысел – поиграть с наблюдателем в кошки-мышки. Тот же вдруг свернул на дорогу и въехал под знак, запрещающий проезд: за сосновым бором находились старые правительственные дачи. Не доезжая высокого забора, горбоносый повернул влево и поехал без дороги между соснами. Мамонт бросил машину у обочины и, держась стороной, побежал следом. Метров через триста «жигуленок» остановился в молодом сосняке; горбоносый спешился и некоторое время, таясь возле забора, наблюдал, нет ли слежки. Затем выбрал место, где свет от уличных фонарей не доставал изгороди, перемахнул ее и пропал из виду. Мамонт метнулся вдоль забора, выбрал, где пониже, и, подтянувшись, повис на руках, горбоносый осторожно пробирался по дачной дорожке, вдоль штакетных изгородей. Некоторые окна домов светились. Его заинтересовал третий от края дом с мезонином. Наблюдатель на минуту пропал из виду и обнаружился уже среди кустов в его палисаднике. Мамонт перебрался через забор и очутился в чьем-то огороде. Вскопанная земля глушила шаги, но стоило приблизиться к изгороди, как зашуршала листва. Тогда он снял туфли и пошел в носках.

Горбоносый за кем-то следил. Мало того, вел подслушивание разговоров в доме…

Через час, когда он переставил подслушивающее устройство к стеклу окна мезонина, Мамонт осторожно прошел обратным путем через огород, перелез забор и ушел к «жигуленку».

Ждать пришлось до утра. Легкая спортивная куртка не грела, а на рассвете потянул холодный северный ветер. Горбоносый явился уже засветло, насквозь промерзший и грязный. Пальцы у него едва гнулись, когда он стал отпирать машину. Мамонт вышел из-за сосны и приставил пистолет к затылку.

– Спокойно. Открывай дверь.

Горбоносый очень хорошо владел собой. Он лишь на мгновение замер и, кажется, согрелся, поскольку рука стала управляемой. Открыл дверцу, послушно ждал следующей команды. Мамонт придавил стволом пистолета его голову к крышке автомобиля, стал ощупывать одежду. Горбоносый был нашпигован радиоаппаратурой, которая едва влезла в два кармана куртки Мамонта. Разведчик стоял спокойно, пока Мамонт не коснулся внутреннего кармана старенького пиджачка, – его тело словно током пробило.

– Не делай глупости, – посоветовал Мамонт. – Все равно не успеешь.

Он извлек красную «записную книжку». Никакого оружия не было.

Мамонт отпер заднюю дверцу, спокойно приказал:

– Садись.

Горбоносый сел и, похоже, только сейчас понял, кто его взял. В музее они видели друг друга совсем близко…

– С бородой тебе было лучше, – сказал Мамонт, усаживаясь на водительское сиденье боком к разведчику. – Ты выглядел взрослее и внушительнее.

Лицо его оставалось спокойным, однако, промерзший насквозь, он пытался сдержать внутреннюю лихорадочную дрожь, изредка вздрагивали плечи, поколачивало руки и колени. Наверное, скрывал озноб, чтобы не подумали, что он трясется от страха.

– Между сидений термос с горячим кофе, – проговорил он не дыша, чтобы не сорвался голос. – Налей, пожалуйста.

А сам глаз не сводил с «записной книжки». Мамонт сунул ее себе под ребро, налил кофе в стаканчик, подал горбоносому.

– Я тоже промерз, – признался он. – Колотит…

– В бардачке есть стакан, – глотая и обжигаясь, проронил разведчик. – Возьми…

– Спасибо. – Мамонт достал на ощупь стакан, налил половину. – У меня тоже есть, только там, в «линкольне». Литровый термос и бутерброды… Может, пойдем в «линкольн»? Там просторнее.