Текст книги "Покаяние пророков"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

И сдерживала его мысль другая: все, что он ни нароет, бродя по скитам, придется отдать в чужие руки. Раньше он ничего подобного не ощущал, напротив, было чувство благодарности: Данила оставил его на кафедре, был научным руководителем кандидатской, защититься помог...

Тогда он еще не знал, что Василию Васильевичу сделали операцию на легких и отправили на инвалидность. За два летних месяца он высох, превратился в стручок, не выходил из дому и к себе никого не пускал.

И вот когда начали собираться в обратную дорогу, Ириней чуть оттаял, ни слова не говоря, сам обработал стамеской копыта лошадей, срезав лишнюю роговицу, и овес подкидывал им из своих запасов. Сначала подумалось, хочет, чтобы скорее ушли, а он пришел в зимовку, сел у порога, как чужой, пошевелил бровями.

– Ты меня прости ради Христа, Юрий Николаевич, – заговорил, подняв глаза. – Гермогешка сомустил, прельстил, анчихрист. А я тебя чуть с пути не сбил...

Все это говорилось в присутствии «жены»...

– Бог простит, Ириней Илиодорович. Все мы не без греха...

– Пока останусь я здесь и сыновей оставлю... А дочку возьмите с собой, пусть учится. Она в тягость вам не будет. Детей у вас своих покуда нет, так вместо дочери будет. А появятся – нянчить станет.

Предупрежденный Вавилой, Космач ждал этого разговора и согласился со скрытой радостью:

– Добро, возьму твою дочку.

– С ней я соболей пошлю, на прокорм.

Отказываться было нельзя: странники щепетильно подчеркивали свою полную самостоятельность и независимость – сказывался неистребимый боярский дух!

Ириней поехал провожать их до переправы через Сым. И по дороге наконец&то разговорился, так что весь остаток пути до Воротилова Космач повторял про себя истории и колена боярских родов по всей Соляной Тропе от семейских староверов на востоке до поповцев белокриницкого согласия в Румынии. Вавила заметила это, однажды подъехала сбоку, стремя в стремя, спросила с затаенной страстью – с такой же, как бороду ему медом мазала:

– Ты что же, Ярий Николаевич, молишься всю дорогу?

– Молюсь, боярышня, – отозвался он.

Председатель воротиловского сельсовета был знаком ему еще с прошлого года. Отсюда Космач заходил в разведочный маршрут, и еще тогда начальник этот не понравился: хмурый, напыщенный, глядит на тебя и не видит, ученый ему, не ученый – все равно. И пока Космач добивался от него, чтобы взглянуть на старую, еще тридцатых годов, далеко не точную сельскохозяйственную карту, выяснил, что председатель тоже из кержаков, только давно отставший от общинной жизни, слегка образованный, оцивилизованный и безбожник. И еще узнал, что точно такая же карта висит в хомутовке на леспромхозовской конюшне и не составляет никакой военной тайны. Не долго думая, ученый муж купил бутылку и очень легко выменял ее на творение советской картографии. На сей раз Космач сразу же поехал на конюшню, сдал лошадей, оставил своих спутниц в Хомутовке, а сам завернул в магазин и лишь потом предстал перед властью. Председатель все понял, но заворчал:

– Вот бы сразу так и в прошлом году. А то бумажками тряс...

Тянуть было нечего, после первого стакана ученый муж изложил суть дела, на что начальник сразу не ответил, а запер дверь и разлил водку. Помня его родову, Космач подгонять не стал: кержаки-тугодумы сразу никогда не отвечали, бывало, не по одному дню манежили. Выпили еще, и председатель разлил остатки.

– Значит, выписать свидетельство? – наконец&то переспросил вроде бы для порядка.

– Ну или бланк с печатью, остальное сам напишу, дело нехитрое, – предложил ученый муж.

Тот быстренько хлопнул свою порцию, взял стакан Космача и пригубил.

– Бланки строгой отчетности. Так что, паря, топай отсюда, пока в милицию не сдал.

Космач вышел из сельсовета, за углом в крапиве сунул пальцы в рот, после чего еще раз наведался в лавку и принес две бутылки.

– Ага! – обрадовался председатель. – Но все равно метриков не получишь.

Но когда обе бутылки приговорили, размяк. На удивление он почти не пьянел, а лишь багровел и духарился.

– Добро, выпишу. – Но бланк не доставал. – Давай на руках потягаемся?

Космач не мог поддаться ему из принципа, ибо еще не встречал человека, способного его завалить. И испортил все дело. Председатель надулся, как хомяк, опорожнил полбутылки из горлышка и сунулся головой в диван. Спал он часа два от силы и проснулся больной и свирепый.

– Наливай!

– Метрики!

– Сколько лет человеку?

– Семнадцать.

– Новых не дам, старого образца надо.

– Давай старого!

Он попил воды, глянул в зоревое окошко и полез на карачках в нижнюю часть шкафа. Прежде чем нашел бланки метрик, выгреб целый мешок макулатуры: пачку свидетельств о браке, внушительную стопку – о смерти, после чего сел на полу, потрепал бумаги и сказал с глубокой философской тоской:

– Кто&то не родился, кто&то не женился, кто&то не умер...

Бланки строгой отчетности, но давно списанные и на всякий случай не уничтоженные, лежали там, пожалуй, лет двадцать, от времени и пыли состарились, потускнели и выглядели как надо. Председатель под диктовку выписал свидетельство, шлепнул печать и посоветовал немного подержать на солнце, чтоб чернила выцвели.

Космачу тогда в голову не пришло, а похмельный председатель или схитрил, или не соображал, что одних только метрик мало, что должна быть еще и регистрация в соответствующей книге. Получилось, документ сделал, но так и не записал в понимании кержаков, оставил без учета.

Это выяснилось лишь в городе, когда Космач без особых хлопот прописал Вавилу у себя и повел в милицию получать паспорт. А там то ли что&то заподозрили, то ли правила требовали сделать запрос в воротиловский сельсовет – запросили, и недели через две оттуда пришел ответ, что такой рожденной гражданки не значится. Не зря грешил на председателя Ириней Илиодорович, видимо, цивилизованный кержак таким образом сдавал своих единоверцев властям.

Липовое свидетельство изъяли, прописку аннулировали и пришли забирать Вавилу, но она за несколько минут до того почуяла опасность, выбежала на улицу и спряталась на детской площадке. Потом на квартиру к Космачу стал ходить участковый, а среди ночи постовые – спрашивали о племяннице и чуть ли не обыски устраивали. Объяснению, что она уехала к себе в деревню, милиция не верила, кто&то из соседей видел ее и стучал, а боярышня только&только привыкала к новому образу жизни и изредка без сопровождения стала выходить во двор.

Гуляли на улице глубокой ночью или под утро, когда спала милиция и самые рьяные стукачи, все остальное время Вавила сидела взаперти, в каменных стенах, однако не жаловалась, воспринимая мир таким, какой он есть.

Пожалуй, тогда впервые Космач почувствовал назревающий конфликт со средой обитания.

Все это длилось месяца полтора, милицейский натиск немного ослаб, и все равно ни о какой учебе в вечерней школе и речи быть не могло уже по другой причине. Определенный уровень образования у Вавилы был, но совершенно неприемлемый для современной школы. Она читала и даже могла говорить (было бы с кем!) на четырех мертвых языках, писала полууставом или скорописью, имела представление о физике, математике, географии и медицине, но такие древние, что ее бы не переучивать, а записывать за ней, ибо, скорее всего, она черпала свои знания из устных или даже письменных, но давно утраченных источников. Причем можно было четко разделить системы их передачи: религиозные знания получались по мужской линии, а все остальные, светские и мирские, – по женской.

И сделать неожиданный, весьма важный вывод: уровень знаний у непишущихся странников на порядок выше, чем у старообрядцев других толков.

Теперь надо было строить учебу таким образом, чтобы сохранить прежнее, неповторимое образование и, главное, мироощущение девушки. Нанять домашнего педагога при таких условиях оказалось не так&то просто: одних Вавила боялась и не воспринимала, другие после двух-трех занятий отказывались сами, объясняя тем, что время упущено и научить ее чему-либо невозможно. Кое&как удалось разыскать среди знакомых своих знакомых репетитора-пенсионерку, которая сразу же понравилась и боярышне, и самому Космачу, поскольку владела широким учительским профилем, от математики и физики до биологии и географии. Все гуманитарные дисциплины он брал на себя, в том числе и английский язык, который знал, как все советские ученые.

Кто кого учил, было вопросом. Лишь через полгода жизни под одной крышей и каждодневного доверительного общения Космач наконец&то начал приближаться к миру, в котором она существовала. Более всего поражала ее зрительная, младенческая память. Она не училась в привычном смысле слова; она принимала все, что видела, слышала и чувствовала, как ребенок, способный в течение полутора-двух лет изучить, осознать законы окружающего мира и овладеть речью. То есть накопить ту базу знаний, которую остается в течение всей жизни лишь совершенствовать.

И многое становилось понятным, например, каким образом странники ходили Соляным Путем на тысячи километров по территории Евразии, точно попадая туда, куда нужно. Тропы как таковой, верстовых столбов, вех, затесок на деревьях не существовало, если не считать зимовий, срубленных кержаками специально для странников на расстоянии однодневного перехода друг от друга. Но ведь такую избушку или попутный, затаенный скит надо отыскать в глухой, непролазной тайге! При этом никто никому дорогу не показывал, все передавалось из уст в уста своеобразным языком примет, позволяющих свободно, без карт и компаса, ориентироваться в пространстве. Тем же объяснялись и феноменальные способности неписах, вышедших из скитов в цивилизацию. Не имеющий ни одного класса образования и прежде кроме телеги никакой техники не видевший кержак приходил на буровую к нефтеразведчикам, час-другой наблюдал за действиями мастера у станка и сам становился за рычаги.

Это была некая особая форма сознания, утраченная современным человеком и позволяющая не одичать, даже существуя в полной изоляции от мира.

Уже к апрелю видавшая виды репетиторша заявила Космачу, что Вавила может сдавать экзамены за десятилетку хоть сейчас, но лучше бы на этом и остановиться, ибо начинается процесс постепенной утраты ее самодостаточности.

– Ничего хорошего вуз ей не даст. Она талантлива до тех пор, пока есть глубинная внутренняя гармоничность. В нашей системе высшего образования и студенческой среде ей не уберечься, поломают в два счета. Если продолжать образование, то точно так, как сейчас, частным, индивидуальным порядком и очень осторожно. Но какой университет пойдет на это?

А надо было еще найти школу, где согласились бы экзаменовать Вавилу и выдать свидетельство о среднем образовании.

И, разумеется, сделать невозможное – каким&то образом выправить ей паспорт...

Данилы на факультете уже не было, а на кафедре началась полная чехарда, поскольку в воздухе витал дух великих перемен. Еще недавно вполне достойные люди, члены партии и хорошие специалисты подсиживали и ели друг друга живьем, заведующие менялись каждые три месяца. Так что Космачу пришлось прыгать через голову – идти напрямую к декану. Профессор Ровда был человек от земли, из кузбасских шахтеров, считался честным, порядочным и как истинный коммунист способным самостоятельно принимать решения. По крайней мере, если вмешивался в дела кафедры, то был вполне конкретный толк.

Космач ничего не скрыл от декана, поведал все как есть, разве что скрыл свою личную симпатию к девушке из скита, объяснив все научным интересом.

Ровду почему&то ничто не вдохновило.

– Надо бы уяснить одну простую истину, – сказал он. – Время самородков прошло, а в существование вундеркиндов я не верю. Занимайтесь-ка лучше своей докторской.

Это после того как Космач битый час рассказывал о том, как на наших глазах исчезает одно из величайших явлений русской истории – раскол и его последователи, самобытные, с особой психологией и представлениями о мире люди, носители культуры, языка и традиций семнадцатого века.

Протестовать, спорить с бывшим шахтером не имело смысла, однако этот человек был силен не только в университете, но и всем городе и мог бы довольно просто решить сразу все проблемы: и со сдачей экзаменов по школьной программе, и с паспортом, и с поступлением хотя бы на заочное отделение, где можно заниматься индивидуально.

– И все&таки я прошу: пригласите ее на собеседование. Тогда можно продолжить разговор.

По лицу, иссеченному и татуированному угольной крошкой, было видно – не хочет, но и нет особого желания давать Космачу возможность обращаться выше, к ректору, с которым у декана были сложные отношения, тот будто бы выживал Ровду из университета.

– Ладно, приводите свою девицу, – мимоходом согласился декан и резко сменил тему: – Кстати, почему я не видел отчета по прошлогодней экспедиции?

Отчет Космач написал вскоре после возвращения, но, как всегда, полуправду, то, что могла видеть и слышать назойливая ассистентка. И сделал это по совету Данилы, вдруг разуверившегося в своей воспитаннице. Мало того, больной Василий Васильевич расщедрился и подарил ему кое&что из экспедиционных материалов, дескать, садись и пиши диссер, невзирая ни на что, и защищаться поезжай куда&нибудь в Томск, Новосибирск или Питер.

– Я сдал отчет на кафедру, – объяснил Космач. – В том числе и финансовый.

– А что можете сказать о своей ассистентке? – вдруг спросил Ровда. – Какое впечатление относительно ее перспективности?

После того как Космач привел боярышню из скита, отношения с Натальей Сергеевной испортились окончательно.

– Мы с ней не сработались, – уклонился он от деталей, однако декана и такой ответ удовлетворил.

В назначенный день Космач повел Вавилу на собеседование. Вышли рано, чтоб соседи не видели, и долго брели прогулочным шагом по оттаявшему городу; это была ее первая длительная экскурсия. Он замечал, как боярышня с детской непосредственностью рассматривает дома, улицы, машины и прохожих и не ужасается, как когда&то, а сама будто начинает оттаивать. Но когда приблизились к университету, испугалась, схватила за руку.

– Ярий Николаевич, пойдем домой? Тут место нехорошее...

А увидев декана, задрожала и потеряла дар речи. Ровда заметил ее состояние и неожиданно добродушно пригласил погулять в университетском дендрарии.

В лесу Вавила немного успокоилась, но на вопросы отвечала односложно, не поднимая глаз. Тогда профессор попросил Юрия Николаевича оставить их наедине, чем, пожалуй, лишь усугубил дело. Минут сорок они гуляли по дорожке взад-вперед, и Космач, прячась за деревьями, видел, что перепуганная и смущенная боярышня в основном молчит, сцепив руки на груди и потупившись. Это ее состояние было известно: она молилась и молитвой очерчивала обережный круг, хотя при этом все слышала и вразумительно отвечала на вопросы.

Наконец Ровда позвал Космача и теперь попросил погулять Вавилу.

– Ничего выдающегося я не обнаружил, – рубанул уголек бывший шахтер, —�если не считать определенных способностей к языкам. Но это не по адресу, ведите ее в пединститут, там есть факультет иностранных языков.

– Она не раскрылась перед вами, – попробовал объяснить Космач. – Надо учитывать психологию этих людей.

Декану такой оборот не понравился, нахмурил брови.

– Чем вы восторгаетесь? Детским сознанием?.. Душевная чистота и целомудрие – полная беспомощность перед нашей жизнью, неприятие ценностей, отрицание завоеваний цивилизации. Как бы это жестоко ни звучало, но это так. Любой психиатр признает ее невменяемой. Изменить или как&то повлиять на такое мировоззрение невозможно. Если хотите сломать ее, тогда да, ломайте. Нет – оставьте в покое. Высшее светское образование с ней несовместимо, как другая группа крови.

– Я думал устроить ее на заочное и заниматься индивидуально, – безнадежно проговорил Космач. – Ломать вовсе не обязательно...

– Кстати, кто ее учил английскому? – оживился Ровда.

– Я учил, по сокращенной программе...

– Вы что, владеете английским?

– Не владел, – признался Космач. – Но увидел, как она изучает, и понял, в чем дело. Правда, у меня нет такой слуховой и образной памяти на слово...

– Хорошо. А кто обучал мертвым языкам?

– Она сама...

– Любопытно... Каким образом в старообрядческом скиту изучают, например, арамейский язык?

– Старики учат, по книгам, – стал рассказывать Космач. – У кержаков существует неписаный закон: если в доме есть книги, их нужно обязательно читать. Книга умирает, если ее не читают, а это большой грех. Не можешь или не умеешь – передай тому, кто умеет, даже если книга перешла по наследству и дорога для семьи как память...

– Все это очень интересно, – снова оборвал профессор. – Скажите, пожалуйста, откуда появились в крестьянских библиотеках книги на арамейском? Вполне допускаю древнегреческие, с трудом – арабские, но каким образом в старообрядческий скит попали книги, написанные арамейским письмом?

– Этим я специально не занимался, – признался Космач. – Зачем отнимать хлеб у археографов?

– А надо заняться. Вот вам конкретное задание на нынешнее лето.

Разговора этого Вавила слышать не могла, однако после собеседования вдруг загрустила, запечалилась и перестала есть, сославшись на какой&то пост. А тут еще вышла публикация в «Комсомольской правде», в которой журналист Песков, обыкновенно пишущий о природе и зверушках, поведал о старообрядческой семье Лыковых, назвав скит таежным тупиком. Тупик действительно был: в этом скиту оставались последние из рода князей Лыковых, тех самых бояр Лыковых, которые лет двести служили русскому престолу. После этой статьи к ним кинулись своры туристов и проходимцев, занесли заразу и, по сути, истребили всю семью. Вавила тоже прочитала этот материал и еще сильнее затужила. С горем пополам Космач разыскал телефон журналиста, дозвонился, но мог только ругаться, потому что вдруг понял – провокационная статья была кем&то заказана. Кто&то запустил пробный шар, отрабатывая технологию уничтожения чудом уцелевшей средневековой аристократии.

– Скоро и к нам придут, – сказала боярышня, тем самым подтвердив его выводы. – Нельзя мне от своих отставать. Знаешь, Ярий Николаевич, пожалуй, не пойду я учиться. Отпусти домой.

И еще через день начала тихонько собирать свои вещи.

Спорить с ней, как и с Ровдой, не имело смысла, иногда послушная и кроткая боярышня проявляла глубоко скрытый дерзкий и властный нрав.

– Я дал слово твоему отцу выучить тебя. – Это был самый веский аргумент, не подчиниться воле отца или своими действиями подвести другого человека было грешно, не позволяла совесть.

Прямота ее рассуждений и конкретность иногда повергали в шок.

– Коли мог бы взять меня в жены – навек осталась. Но ты ж не бесерменин, чтоб две или три жены иметь.

Ему так и не удалось доказать, что он холостой, а Наталья Сергеевна всего лишь сотрудница. Кроме того, судя по неожиданным вопросам, Вавила чувствовала себя виноватой, считала, что из&за нее Космач поссорился и разошелся с женой – то есть совершил страшный грех.

Разговаривать с ней на эту тему следовало точно так же прямо, и Космач пошел на крайние меры:

– Хорошо! Я приведу сюда Наталью Сергеевну, моего бывшего начальника Василия Васильевича и других людей, которые тебе скажут, что она мне не жена и я никогда женатым не был. И после этого возьму тебя в жены.

Она должна была преодолеть робость и согласиться на это, но он еще плохо знал нрав боярышни.

– Нельзя мне за тебя, Ярий Николаевич, – вдруг заключила она. – Посмотрела, как сидишь и пишешь, пишешь. Днем, ночью... Ты ученый муж, а я кто? Дикая лесная девка, надо мной в городе смеяться будут. И над тобой. А когда смеются – хуже, чем в лицо плюют.

– Кто тебе такое сказал?

– Рябой и сказал.

– Что за рябой?

– К которому на беседу водил. Не ровня я тебе. Возьмешь, а потом всю жизнь жалеть станешь. Не обессудь уж, Ярий Николаевич, но я в Полурады уйду. А тебя помнить буду всю жизнь.

Конфликт со средой становился все более ощутимым, но пока еще воспринимался как цепь случайностей, неудач и разочарований.

Проводы получились долгими и печальными. Космач отвез Вавилу на автобусе до поселка Северного, откуда был выход на Соляную Тропу. Далее они пошли лесовозными дорогами в сторону Аргабача; стоял май, половодье, и хотя на пути не было больших рек, малые разлились, и на каждой надо было накачивать резиновую лодку.

Он был уверен, что доведет ее до первого старообрядческого поселения на Тропе, где будет кому помочь, но на второй день утром проснулся один возле потухшего костра...

Если тогда он лишь почувствовал конфликт со средой обитания, ощутил его тление и едкий дым, то спустя три года вкусил всю его горечь.

Через два года Космача неожиданно и с грандиозным треском провалили на защите докторской и тем самым окончательно раздули пожар. Затем его должность младшего научного сотрудника сократили, Космач запил и стал распродавать свою личную библиотеку, которую собирал многие годы, сдавая макулатуру. Для начала выбрал ходовой, но малоценный для себя товар – собрание сочинений Паустовского и подшивку журнала «Огонек». Взял пустой ящик, выставил на нем книги и стал на улице. Но вместо покупателей к нему подошел милиционер и прогнал, говоря, что он своим нетрезвым видом и торговлей портит лицо города. Космач отошел за угол, снова выставил товар и на сей раз был уже наказан: составили протокол и отобрали книги.

Он сходил домой за новой партией, выбрал улицу потише, однако простоял до вечера и ничего не продал, зато опять привязался милиционер, на сей раз требовал документы.

Демократия в России началась с тотального контроля за населением и особенно за его передвижением, паспорт могли спросить у собственного подъезда и при его отсутствии задержать на трое суток для установления личности. Бывшего ученого мужа останавливали и требовали документы повсюду – огромная борода раздражала милицию, как и все остальное, выбивающееся из общего серого ряда. Мало того, потрепанный красный «жигуль» Космача останавливали чуть ли не на каждом посту ГАИ и самого дважды ставили под автомат, с личным обыском и досмотром автомобиля, так что от транспорта пришлось избавиться.

Он уже едва терпел, спасаясь от мира в грезах пьяного сознания, но это состояние длилось всего несколько часов, а потом опять надо было что&то продавать. В доме же, как у всех советских ученых, ничего более ценного, чем книги, не было.

Тогда и появился в его жизни человек разумный, Артем Андреевич, видом своим и сутью больше напоминавший директора гимназии, нежели бизнесмена, – очки, русая бородка клинышком, строгая тройка.

– Почему же вы продаете хорошую литературу? – по-интеллигентски возмутился он. – В свое время за такое собрание я искал и сдавал макулатуру! Да, бумагу, газеты, старые журналы. А за это собрание – тряпки! Старое пальто!

Космач принял его за такого же МНСа, как сам, только преуспевающего, и потому прикинулся торгашом.

– Ты, мужик, или бери, или вали отсюда, – пробурчал в бороду. – А то налажу под зад...

– Юрий Николаевич! Я же вас знаю, читал статьи и восхищался. Что случилось?

Это было еще хуже и позорнее. Космач не знал, что делать, хоть бросай книги и убегай.

– Возьмите деньги, вот! – Он совал бумажки. – Только не продавайте!

– Я сегодня подарков не принимаю, – сквозь зубы выдавил Космач. – Дергай отсюда! Пока не наладил!

– Хорошо, я куплю книги! – нашелся Артем Андреевич. – Если будете продавать другие – позвоните, вот телефон.

– Ты что, филантроп?

– У меня есть свободные деньги, чтобы покупать хорошую литературу, – объяснил тот, складывая книги в ящик. – Когда&то за макулатуру... А сейчас просто так... Это же счастье!

Позже выяснилось, что он занимается недвижимостью, продажей подержанных автомобилей, строительством, лесом и контролирует все оптовые рынки – эдакий универсальный бизнесмен, как и все, с бандитским уклоном, только образованный и интеллигентный. Продавая ему книги, Космач первое время вразумить его пытался, но в ответ получал примерно следующее:

– Если я не стану делать этого, придется спиваться, как вам. Экспроприировать экспроприаторов достойнее, чем опускаться на дно. Понимаете, милостивый государь, идет время первоначального накопления капитала. Насилие неизбежно! Потом мы отмоем эти капиталы, отмоем руки и будем приносить благо. А что принесете вы, Юрий Николаевич, если даже подниметесь со дна?

Пожалуй, только через Артема Андреевича и можно было раздобыть документы для Вавилы, хотя он на самом деле вроде бы все отмыл и теперь занимался чистым бизнесом.

Правда, они не встречались уже несколько лет – с тех пор как филантроп помог продать квартиру в городе и купить по бросовой цене дом в Холомницах.

Офис его размещался в бывшем детском саду с сохранившейся игровой площадкой и беседками – ничего не разрушал, а только ремонтировал, мечтая впоследствии вернуть здание детям. Космач всегда считал все его замыслы утопией или своеобразным оправданием вынужденной неправедной жизни, но тут, когда подходил дворами к офису Артема Андреевича, вдруг увидел за решетчатой оградой детей, которых, несмотря на метель, вывели на прогулку. Завязанные платками до глаз, они стояли с растопыренными руками, жались к стене с подветренной стороны и напоминали пингвинов.

Космач подошел к воспитательницам, спросил, где теперь офис, но оказалось, толком никто не знает, а здесь уже почти два года детский сад. Пришлось искать директора, который и поведал, что Артем Андреевич действительно безвозмездно передал здание городу и что от этого одна беда – детей в детском саду мало, а содержать учреждение надо уйму денег, и такое доброе дело выходит боком. Сам благодетель некоторое время приплачивал к зарплате и подбрасывал продукты, но вот уже год как ничего не шлет и даже не заходит.

С горем пополам отыскался его новый адрес, по которому Космач и отправился на поиски.

Видно, у Артема Андреевича дела шли худо, офис был на первом этаже в торце жилого дома и напоминал жэковскую контору – драные письменные столы, хромающие стулья, старенький компьютер на широком подоконнике. Разве что сам хозяин был в неизменной тройке с иголочки и у подъезда стоял огромный черный джип с затемненными стеклами – эдакие остатки роскоши.

– Знаете, Юрий Николаевич, мне все надоело, – не ожидая вопросов, заявил он. – Экспроприировать, так же как и зарабатывать, неинтересно. Я сейчас сижу и читаю книги. В вашей деревне случайно нет пустого домика? А то бы я купил.

Потом спохватился, начал расспрашивать, вспомнил, что обещал издать монографию, и подтвердил, что обещание остается в силе, на благородное дело можно деньги найти. Космач про себя решил дослушать Артема Андреевича и уйти, однако тот догадался, что гость пришел по какому&то важному делу.

– Нужен паспорт, на женское имя, – признался Космач. – И очень срочно.

Несмотря на интеллигентность и тонкую нервную организацию, Артем Андреевич отличался трезвостью и практичностью суждений, после заявки Космача остался невозмутим, словно ему каждый день паспорта заказывали.

– Неужели, кроме паспорта, нет других проблем?

– В Холомницах проблемы в удовольствие: почистить снег, коня напоить-накормить, печь истопить.

– Рад за вас, – со вздохом проговорил тот. – Завидую... Ну а что с работой? Надеюсь, вы не бросили науку?

– Пишу и складываю в стол.

– И больше ничего не нужно?

– Кроме паспорта на женское имя – ничего.

– Счастливый вы человек...

Космач готов был рассказать о Вавиле, но филантроп не проявлял видимого интереса, лишь спросил, захватил ли он фотографии. А ему и в голову не пришло, что для паспорта необходимы снимки, и теперь внутренне ужаснулся, что придется возвращаться в Холомницы и уже завтра брать Вавилу, ехать в фотомастерскую в районный центр, затем на другой день за карточками и только на третий – в город. За последние годы он напрочь отвык от мирской суеты, и подобные хлопоты казались тягостными и мучительными, как зубная боль.

Артем Андреевич угадал его состояние, вызвал своего водителя.

– Поезжайте с господином Космачом, – распорядился. – По пути захватите фотографа. И с карточками ко мне.

Спустя полчаса черный сарай на колесах несся по метельной, переметенной дороге, вздымая на воздух сугробы. В джипе было тепло, мягко и дремотно – сказывалась бессонная ночь, поэтому скоро сморило, и он проспал всю дорогу.

Разбудил водитель уже возле мочевой точки, просил показать, где сворачивать в деревню. Космач дернулся было идти с фотографом пешком, однако увидел, что по проселку совсем недавно пробился грузовик-вездеход, протаранив заносы. И, кажется, шел и назад, оставив широкую колею, заметаемую снегом. Это значило, что кто&то из дальнобойщиков по старой памяти завернул к Почтарю за самогонкой. Джип смело ринулся по этому следу, водителя поджимало время, а Космач сидел и тихо радовался удачному дню – даже тут повезло!

Грузовик развернулся возле Почтаря, дальше соваться было опасно, и Космач побежал к своему дому первым, чтобы предупредить Вавилу, а может, и уговорить сфотографироваться.

На крыльце почему&то взлаивал и скулил ее пес и, когда Космач вошел в сени, проскочил вперед, скребанул лапой дверь избы.

– Ну, это уж слишком! – Оттолкнул ногой собаку, шагнул через порог и стал.

Пес все&таки прошмыгнул в избу и бросился к ногам хозяйки. Вавила поднялась ему навстречу, поклонилась – встречала, как жена.

– Слава тебе, Господи. Скоро вернулся. Все ли ладно, боярин?

На противоположном конце стола в вальяжной позе сидела Наталья Сергеевна, пили чай...

Дурной сон! Ни раньше ни позже явилась!

Получив от Данилы хорошее наследство – почти законченную докторскую и материалы по расколу, ассистентка почти сразу уехала в Москву, защитилась и, вернувшись в университет в смутную пору великих сокращений и увольнений, под тихое изумление униженной научной публики получила место преподавателя на своей кафедре. А спустя год таким же удивительным образом стала ею заведовать. Василий Васильевич был еще жив, сидел дома и если выбирался, то ходил, держась за стенки, по-птичьи, и следы оставлял крестиком. Но сил на возмущение еще хватало.

– З-змею пригрел! П-продала меня Цидику! Б-была бы сила, своими руками з-з-задавил! Н-ничего, Бог все видит!

Бог видел и наказал, уже года три ходила с костылем.

В их отношениях было много непонятного, даже таинственного, говорили, что Наталья Сергеевна была его любовницей и крутила им как хотела, что когда Данила еще лежал в клинике, она сама вывезла из квартиры больного все научные материалы, а также некоторые ценные вещи. А другие завистливые языки болтали, что она любовница самого декана Ровды, и вместе они, объединившись, потихоньку съедают Данилу, чтоб освободить место.