Текст книги "Месяц за год. Оборона Севастополя"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– С праздником тебя, Александр Александрович, – сказала супруга Николая Павловича, и передала корзинку с подарками, – С праздником вас, господа офицеры! – поздравила она и офицеров эскадрона, а фрейлины вручали подарки каждому. Её величество прошла мимо рядов молодых кирасиров.

– С Рождеством Христовым, славные воины! – поздравила она солдат.

– С Рождеством Христовым, государыня! – громко и слитно ответили гвардейцы.

Воины гвардейских полков, по крайней мере старейших, считались чуть ли не членами императорской семьи, а не просто безымянными солдатами, и Романовы относились к ним соответственно.

Фрейлины и служители передали унтерам подарки для раздачи солдатам. Императрица подошла к юнкерам, и с приятной улыбкой смотрела на будущих офицеров.

– С Рождеством, юнкера!

– С Рождеством Христовым, ваше величество!

– Как вам служба, будущие офицеры?

– Рады служить государю, ваше величество! – громко ответил Репнин.

– А тебе как, молодец? – спросила императрица у Залепского.

– Достойное дело, ваше величество. Это мой долг. Дворянин обязан служить!

– Хорошо сказано, юноша. И служба тебе добрая найдется.

Александра Федоровна прошла дальше, у юнкеров остановились фрейлины. Одна, в синем шёлковым платье, отдала две корзины Репнину. Никита, понятно, постарался блеснуть перед красавицей.

– Мадемуазель, позвольте представиться – Никита Репнин, кавалергард.

– Да это я знаю, – улыбнулась фрейлина, – государыня приехала в полк Кавалергардов.

– Да что вы?

– Конногвардейцы тоже были очень любезны…

– Но мы же всяко лучшие, мадемуазель… К примеру, мой друг, Мишель Залепский, лучший стрелок во всей гвардии.

Девушка с интересом разглядела покрасневшего юнкера, которому с трудом давалось не то что общение со светской барышней, а даже просто смотреть на эту блестящую красавицу.

– Да ваш друг и очень скромен, – и сама подняла веер к лицу, – как покраснел…

– Так зато и на медведя один ходил, – заинтриговал барышню Репнин, – и на двести шагов любую мишень что из ружья, что из пистолета.

– Государыне понравился юноша… Если что, вот моя карточка, – и фрейлина положила в руку Мишелю кусок картона, – Ольга Плещеева, А вас, юноша, ждёт Ксения Лопухина, – и она кивнула на фрейлину в фиолетовом платье, изо все сил старавшуюся не смотреть на Репнина, – Ну и как? Вы с ней и взаправду знакомы?

Лицо Репнина стало цветом, как офицерский китель кавалергарда, надеваемый лишь для караула в Зимнем Дворце. Но, как видно, Лопухина была под стать Репнину, и не привыкла отступать. Девушка собралась, и словно приклеив к своим губам лёгкую улыбку, подошла к строю, и сделав нарочито любезный вид, здоровалась с юнкерами, не забыв Голицына, фон Розена, Алексея Токмакова Николая Лесков и Григория Лопарёва, Носова и Круглова, Бухвостова. Любезничать подошли и ещё три девушки, так что юнкера посчитали праздник вдвойне счастливым.

Репнин же просто закаменел, и смотрел только перед собой. Наконец, государыня покинула расположение эскадрона, направившись в лазарет.

– Вольно! – прозвучала команда полковника Есипова, – разойтись! Через час праздничный обед в столовой! Государыня жалует рядовым по фунту мяса, и чарке водки! Подарки солдатам– по рублю серебром раздадут унтера!

– Всё обойдётся, Никита, – старался разговорить друга Залепский.

– Мишель, Ксения…– он говорил с трудом.

– Встретишься, поговорите. Помиритесь…

– Послушай, Мишель… – оживился Репнин, – ведь Ольга Плещеева тебе и визитку дала, а она в большой чести у государыни. Если Плещеева замолвит словечко, тогда и Ксения сменит гнев на милость.

– Да я едва знаком с этой фрейлиной…

– Ничего, увидишь, что полковник Есипов тебя на карандаш взял. Оставят в полку. А нет, так в адьютанты в первую кирасирскую дивизию определят, всё одно по Кавалергардскому полку будешь служить, но из Санкт– Петербурга тебя не выпустят, вспомнишь мои слова.

***

Прошёл Новый год, и эта зима в столице не была слякотной. Ударили сильные морозы, но, в казармах было тепло, а полковой командир зря солдат на улице не морозил . Юнкера вечерами раз в неделю исследовали трактиры и чайные дома, но заведение на Гороховой они всё же считали лучшим, где еда была просто превосходной.

– Что будешь делать, Никита, когда получим погоны корнетов. Сюда же захаживать будет нельзя? – подначил Репнина Алексей Токмаков.

– Так мы с Мишелем и к Дюппе сходим…

– За солянкой или расстегаями?

– Алексей, твои вопросы всегда просто огорчают…Буду есть дома… Выпишу повара из имеиия. Я не большой любитель черепахового супа, в отличие от Сержа Голицына.

– И луковый суп бесподобен, – добавил Серж, – в офицерской артели обеды задают неплохие…

– Всё лучше, чем у конногвардейцев, где пьют с четверга по четверг, – добавил Михаил Фридрихович фон Розен, – там всё по другому, -то ли с завистью, то ли с сожалением добавил барон.

– Одно не пойму, а чего ты сам в конную гвардию не пошёл?– поддел немца Голицын, – там одни ваши?

– Я не понимаю твоего вопроса, – вскипел фон Розен, – считаешь меня недостойным служить в полку?

– Хватит, – вмешался Залепский, – мы же все друзья, чего нам ссорится?

– В Конной Гвардии, Мишель, свои порядки…И ещё с 1825 года, конногвардейцы на нас косо смотрят, – добавил Серж Голицын.

– Чего же так?

– Они выехали на Сенатскую площадь в походном порядке, при кирасах, касках. Наш полк вышел, словно на обычный смотр, только при палашах, и в дело нас не пустили. Так что были под подозрением потом. Посмотрим, что опять в Петергофе между нашими и конногвардейцами будет твориться. Так что иногда это забавно выглядит, прямо как у Дюма в «Трёх Мушкетерах».

– Так в компанию 1812 года и в Заграничном походе друг другу спину прикрывали?

– Эх ты, Мишель.., Та уж сложилось… Одни семьи годами служат в Кавалергардах, другие– в Конной Гвардии, третьи– в Преображенцах. Но сам понимаешь, в пехоте служить это…

– Но некоторые вообще не служат, как Демидовы?

– Не принимают их нигде в хороших домах, даже богатство бывшим кунецам не помогло. Теперь князьями Сан– Донато стали, здесь все смеются, так они в Италии живут.

– Но и служат сейчас обычно так– поручика гвардии получат, и в гражданскую службу, карьеру делать. В офицеры выйдешь, на полковом празднике насмотришься ещё. Но ты молодец, – и он похлопал по плечу юнкера, – сама Ольга Плещеева тебя отметила. Плохо что ты женат, а то бы и невесту тебе сосватала. Ольга Николаевна, молодая вдова, ей только восемнадцать лет, и она обожает устраивать жизнь молодых, кто ей приглянулся. Собирается у неё в доме небольшой круг приятных людей, и все очень дорожат её обществом.

– Я люблю Марию Петровну, и у нас уже сын, Пётр Михайлович.

– Странно всё это, не суди за мои слова строго, не пойму, что твои отец и мать задумали. Многих в наш полк отправляют, что бы невест побогаче для сыновей приискать. Ну, если ты не Апраксин, не Репнин, не Урусов или Юсупов или Шереметев.

– Или не Голицын, – улыбнулся Залепский.

– Тоже верно…

Так они сидели в этом трактире и доедали легендарные рыбные пироги, запивая их пивом, как в трактир вошёл человек, и сразу направился к столу юнкеров.

– Добрый день, господа. Письмо для господина Залепского, в собственные руки.

– Я– Залепский, – назвался юноша и протянул руку

Вестовой внимательно посмотрел на юнкера, на его друзей, с широченными улыбками на лицах, и отдал голубой, запечатанный сургучом конверт.

Надпись на конверте, выполненная красивым почерком, гласила:

Мишелю Залепскому в собственные руки

Юнкер вскрыл конверт, где на розовой надушенной бумаге, была коротенькая записка:

Буду рада вас видеть в четверг, непременно приходите. Вас отпустят из полка, не сомневайтесь. Можете взять с собой и своего друга, он будет рад.

Ольга Плещеева

Юноша спрятал письмо в рукав мундира, постарался сделать непонимаюшее лицо, но губы словно сами растянулись в улыбке, как береза прорастает сквозь камень.

– Все обошёл, всех победил, – подначил товарища Николай Лесков.

– Сходи непременно, – тихо сказал Серж, – такие дамы не терпят небрежения. Посидишь, поразвлекаешь общество. Ни к чему тебя такое приглашение не обязывает. Люди приятные там бывают, литераторы, поэты, художники. Сам собой, и свитские, близкие к государю.

– Ты то там бывал? В доме Ольги Николаевны?

– У нас немного другой круг, хотя был принят и Плещеевой. Потом к Шереметевым сходим, как в корнеты выйдем.

К вечеру друзья вернулись в полк, оставалось недалеко до отбоя. Никита не спеша раздевался, но вс так же был не весел. Сел а стол, зажег свечку, и принялся корпеть над бумагой, старательно выводя буквы. Наконец, закончил, отдал письмо денщику, сунул ему двадцать копеек на извозчика.

– Опять письмо?

– Опять…

– Пошли в четверг со мной, прогуляемся, после шести по полудни, – предложил Мишель, – одному не так весело. В кофейню Жерара сходим.

– Годится… Четверг же завтра?

– Завтра и собираемся!

***

День в полку заканчивался зимой рано, и Репин с Залепским принялись одеваться. Никита с удивлением видел, как тщательно готовит Яким мундир барина, а сам Мишель одевает колет вместо вицмундира. Репнин усмехнувшись, оделся также.

– Это в кофейню?

– Мы же кавалергарды, Никита, мы должны блистать. Яким! собирайся, выходим! – крикнул Залепский.

– Прохор! – позвал денщика Никита, – почисти колет и принеси.

Вот и Репнин также одел колет, офицерский щарф, проверил ещё еле растущие бакенбарды, и остался вполне доволен своим обликом.

Они одели шинели, быстро прошли через входные ворота, козырнув караульному. Второй караульный удивился, и спросил товарища:

– Чего выпустил? На гауптвахте насидимся…

– По записке полковника Есипова, – и кирасир показал написанное на серой бумаге письмо.

Другой кивнул, и поправил ремень, обшитый бронзой, медной каски на голове, и спокойно встал рядом с товарищем.

Уютный возок вёз юнкеров по заснеженным улицам Санкт-Петербурга. Никита пытался рассмотреть в окошко, куда же они едут.

– Мишель, ты уверен, что извозчик не ошибся дорогой?

– Никита, ты зря волнуешься. В Зимний Дворец не привезет.

Спустя недолгое время возок остановился, и кучер крикнул:

– Приехали!

Репнин с Залепским и денщиками вышли из возка, Никита озирался, не понимая, где они.

– У дома Плещеевой.. Мы приглашены.

– Однако…

– Пойдём, нас ожидают.

Они прошли мимо лакея, открывшего им дверь, и проводившего затем денщиков юнкеров, Якима и Прохора, в людскую дома. В сенях у гостей приняли шинели и шляпы, и шпаги тоже. Они остановились у зеркала, обмахнули обувь от снега, привели себя в порядок.

Дворецкий объявил о них:

– Господа Залепский и Репнин!

Парадная зала дома была не очень велика, у стен стояли диваны, на которых сидели гости Ольги Николаевны, кавалеры и дамы. Стоял стол для игры в карты, за которым сидели искатели удачи. Стол для напитков и закусок тоже имелся, где стоял небольшой выбор вин. Время от времени скрипичный квартет наполнял помещение негромкой, но прекрасной музыкой.

Навстречу гостям шла хозяйка дома, во всём блеске непревзойдённой красоты.

– Я вам очень рада Михаил Дмитриевич и Никита Андреевич! Уверена, вы приятно проведёте время.

Она взяла за руку Мишеля, Никита шёл рядом, изучая гостей и кивая знакомым.

– Ольга Николаевна… – сказал юноша совсем тихо.

– А, не иначе Ксения Александровна? – кивнула хозяйка, – я сейчас, Мишель…

И она упорхнула, как прекрасная бабочка, к новому цветку. Фрейлина подошла к Лопухиной, и они быстро и эмоционально, но тихо, говорили минут пять. Репнин стоял, не отрывая взгляда от этой сцены. Наконец, две дамы подошли к юнкерам, оба кивнули Ксении.

– Мишель, я хочу показать вам прекрасную картину, – сказала, улыбнувшись Плещеева, и повела опешившего юношу в другую комнату.

Репнин остался с Лопухиной, но было очевидно, что другие люди рядом для них сейчас были без надобности. Плещеева же не собиралась отпускать Залепского, и правда, показала ему неплохую коллекцию картин.

– Это ученики Леонардо да Винчи, 16 век, Италия, – говорила она, показывая на полотна, -Здесь, Франция, 18 век. Сцены охоты, столь любимой вами. Это Ватто, совсем недавно купила.

Это конечно, были многократно приукрашенная реальность. Кортеж дам и кавалеров, собаки, светлый лес.

– Красиво, – согласился Мишель, стараясь не глазеть прекрасную женщину, хотя аромат её духов был довольно навязчив.

Но не смотреть было невозможно. Идеальный овал лица, выразительные серые глаза, прелестные губы, точеная шея, украшенная ниткой жемчуга.

– Давайте присядем, я, устала, если честно, – заметила дама.

К ним подошёл лакей, с подносом, на котором стояли два бокала белого вина.

– Попробуйте, очень хорошее. Мишель, а можно мы перейдём на «ты».

– Конечно, Ольга.

– Ты читаешь книги, романы, поэзию?

– Если честно, – и он чуть смешался, – Фенимора Купера. Это американский писатель, его истории о лесах Америки очень увлекательны. Из поэтов – Пушкина, жаль что он погиб на дуэли. Нехорошая история, и видно, виноваты секунданты.

– Отчего же?– и Ольга придвинулась ближе.

– Пуля Дантеса попала неглубоко, и Пушкина также, еле сукно сюртука пробила. Дурная шутка с порохом. Я – отличный стрелок, я военный, Тут всё видно с первого взгляда. Секунданты не досыпали порох.

– И как метко стреляете?

– С двадцати шагов в карту промаха не делаю.

– Будем в Петергофе, обязательно покажите, как вы стреляете, – добавила Ольга, допивая вино, – вам здесь нравится?

– Конечно, очень красиво.

– А я понравилась? – и женщина выжидательно смотрела на юнкера, – ты должен сказать, что я очень красива, особенно моё платье. Хозяйке приёма надо говорить комплименты.

– Так я же женат.

– Ну и что? – улыбнулась она, – я рада, Мишель, что ты приехал ко мне. Чего же ещё?

– Ты очень красивая, и я не видел женщин красивее.

– Вот то-то! – она легко ударила его веером по рукаву колета, – ты бываешь мил.

Они ещё долго говорили о чём-то неважном, но интересном обоим, и Мишелю было очень приятно общество этой женщины, и она не казалась ему незнакомой. Время уже приближалось к девяти вечера, оркестр заиграл мазурку. Ольга довольно выразительно посмотрела на юношу, и тот встал, щелкнув каблуками, поклонился и протянул руку, приглашая на танец. В центре зала уже кружились несколько пар, и среди них выделялся и белый колет Репнина, а его дамой была Лопухина. Мазурка длилась недолго, и вот уже Залепский кланялся Плещеевой, благодаря за танец, и рядом стоял и Репнин, целуя руку Ксении.

– Мы вынуждены откланяться, – шутил Никита, – а то наша карета превратится в тыкву.

– Ну, тогда не забудьте здесь вашу туфельку, юнкер, – пошутила Ксения.

Обе красвицы заулыбались, оценив шутку. Ольга Александровна подошла ближе к Мишелю, и произнесла совсем тихо, только для него:

– Я не буду бросать платок на пол, что бы ты его поднял. Возьми его, и приезжай, когда сможешь.

Залепский только смешался, не сказал ничего, поцеловал руку барышне, и поспешно пошёл к выходу, а следом за ним и Репнин. Им помог одется лакей, и быстрым шагом пришли их денщики.

– Яким, извозчика, – тихо сказал Мишель, впадая в адскую задумчивсть.

Репнин же был просто счастлив, и не понимая, смотрел на опечаленного друга.

– Спасибо тебе, – сказал Никита товарищу, – по гроб обязан за сегодняшннй вечер. Дружкой жениха будешь? – и от толкнул его в плечо, – Да не печалься ты! Ольга Николаевна просто тебе рада, твоему обществу. Так к этому и относись.

– Поехали, – только и ответил Залепский, увидев возок.

Вернулись в полк во время, и спокойно прошли мимо караульных.

Прощание

Начало марта, и снег в Санкт-Петербурге ещё не таял. Становилось всё же веселее, день рос, а ночь убавлялась. Но за окном было уже темно, и юнкера сидели в своих комнатах, пили чай или читали книги и журналы. Залепский тоже увлёкся чтением поэзии, насмотревшись на Репнина. Он только перелестнул страницу «Руслана и Людмилы», прочитав фразу:

«Гроб покоится печальный»

Раздался стук в дверь, и Мишель услышал слова Якима:

– Что такое?

– Почту барину передай, – сказал, видно, почтальон, и тут же хлопнул дверью выходя вон.

– Михаил Дмитриевич, вам письмо. Из дома, – добавил, улыбнувшись. Яким.

– Давай быстрее, – нетерпеливо проговорил Залепский, вскакивая со стула, – Уже соскучились, опять письмо прислали, – обратился он уже к Никите, – Ну, и чего…

Вдруг лицо его словно окаменело, он глянул на Репнина, затем на Якима.

– Собирай вещи, выезжаем! – быстро сказал юнкер, поправил мундир и быстрым шагом, едва не бегом вышел.

Репнин ничего не понял, пожал плечами и посмотрел на денщика своего друга.

– Собираюсь, ваше благородие, – прошептал Яким.

Денщик быстро собирал вещи барина в два чемодана, и наконец, уселся на табурет.

Через пятнадцать минут Залепский вернулся с подорожной и пропуском, Лицо его было таким же белым, он растерянно осмотрел комнату, и тихо прошептал:

– Скоро вернусь, недели через две…Ружья здесь полежат…

– Охотится тут не на кого, – пытался пошутить Репнин, и вопросительно глянул на друга, но тот не ответил, лишь запахнул шинель, а денщик взял чемоданы барина.

***

На извозчике Залепский и Яким быстро добрались до почтовой станции, где юнкер быстрым шагом пошёл к станционному смотрителю. Станция была выстроена по одному образцу– с конторой, конюшней и гостевым домом, за кирпичным красным забором. И построки были сделаны тоже из красного кирпича. Особой грязи не было, так, несколько луж, только солома да немного навоза, но как же бывает, что бы были лошади, а навоза не было? Во дворе стояли две распряжённые повозки, трое кучеров лениво обсуждали нечто важное.

Залепский постучался в дверь. и только после этого вошёл в помещение. За столом сидел полноватый мужчина, в мундире почтового ведомства, в фуражке, и сверял документы, иногда делая пометки в циркуляре.

– Чем могу? – спросил чиновник, сразу увидев выпушки кавалергардского полка.

– Вот подорожная, – и Мишель протянул гербовую бумагу с печатью полка, – по государственному делу. И мои бумаги, вот, посмотрите.

– Михаил Дмитриевич Залепский… Позволю представится– Акакий Ильич Полуэктов, чиновник тринадцатого ранга.

– Очень приятно.

– Лошади сейчас будут, Михаил Дмитриевич. Значит до Гдова?

– Точно так.

– Через полчаса выезжаете, – и Акакий Ильич пометил подорожную, и выдал и свой документ.

Кучер подал повозку, и путники двинулись к Гдову. Ехали быстро, с пятью рублями, данными их вознице. Дальше, все было как во сне– станция –бумаги –лошади – дорога. Дороги были грязные, но еще, к счастью, снег не растаял, ехать можно было без ненужных коллизий.

Залепский торопился сам, и сумел при помощи синих бумажек с картинками убедить в нужности спешки и ямщиков. Молитва не молитва, а некое чудо происходило, но только по воле Монетного двора Его Величества, а вовсе не велению Провидения. Домчались до Гдова за полтора дня. В дороге Мишель и не ел ничего, заботясь лишь о Якиме. Денщик же только вздыхал, смотря, как посерело и осунулось лицо прежде весёлого барина.

– Да вы поели бы, а то уж совсем…Разве же так годится?

– Всё хорошо Яким… Ты поел? Тогда иди, ямщика найми, до усадьбы доехать.

– Сейчас, – сказал денщик печальным голосом.

Через два часа были уже у ворот дома, где завидев приехавших, навстречу им выбежали обитатели усадьбы.

Мишель очнулся уже в объятиях матери, всё повторявшей:

– Как быстро домчался… Осунулся… Дождались тебя, пойдём, простишься, а то уже в церкви всё готово…

***

Михаил смотрел и не мог поверить, что на кровати лежит н не дышит его жена, милая его милая Маша… Лицо немного пожелтело, глаза запали… Он сел рядом. положил свою ладонь на её руки, ставшие таким холодными и жесткими…

Рядом стояли его дедушки, Терентьевы, и Залепские. Сына рядом тоже не было.

– А где Петя?

– С кормилицей он, сынок твой, не беспокойся, – ответила мать, Софья Михайловна, вытирая слёзы, – с Петром Михайловичем всё хорошо…

– Как же? – не понимая спросил Мишель, – что с Машей? Почему же так?

– Сердце… Артамон Григорьевич говорил, что маленькой должен был Господь её прибрать, да, видать, пожалел, дал нам внука на радость, – плача говорила Елизавета Васильевна, а Пётр Федорович держал жену за руку, – Ты уж прости нас, Мишенька…

– Не за что прощения просить, – ответил юнкер, обнимая обоих Терентьевых.

– Пора, – сказал Русов, – выйти надо всем.

Четверо мужиков несли тело в церковь, а за гробом шли печальные родные. Ранняя весна, Мишель с трудом смотрел на это, видел, как тело занесли в храм, священник начал читать панихиду. Сильно пахло ладаном и воском, облачка от кадила поднимались к своду храма, покрытого росписями. Образ Спасителя с фрески на куполе строго и печально смотрел на молодого вдовца, а Богоматерь будто бы его утешала. Текли и текли слова молитвы, не слишком успокаивая мужа, потерявшего любимую жену. Рядом крестились родные, держа в руках зажженные свечи, а он просто замер, иногда окидывая взглядом восковое лицо Маши.

– Можно простится, – сказал батюшка, посмотрев на Мишеля.

Он только нахмурил брови, и оглянулся на отца и мать. Дмитрий Иванович взглядом указал на гроб, и тогда юноша подошёл к мёртвой и поцеловал её в лоб, затем огладил её руки, но не сказал ничего, просто не смог.

Хмурый лед Русов вышел, и вернулся с мужиками, проворно и сноровисто прикрывшие крышкой гроб, и вынесли его из церкви. Идти было недалеко, мимо могил с крестами настоятелей церкви, церковных старост к родовому склепу. Округлое сооружение в виде ротонды, украшенное полуколоннами, с крышей в виде купола. Обитая бронзой дверь была открыта, служитель зажег свечи шандала, и они спустились на двенадцать ступеней вниз, в гробовую тишину и мертвецкую черноту, лишь озаряемую ярко горящими свечами. Место было пустынным, и каменные полки для гробов ожидали своих вечных постояльцев. Только один гроб, как одинокое дерево в пустыне, занял приготовленное место. Они постояли здесь с минуту, и стали поспешно подниматься, а церковный служка, подобный Харону, закрыл лязгнувший замок двери на тот Свет.

Дома был накрыт богатый стол, но не для праздника, а для поминок. Женщины сидели в черных платках, Дмитрий Иванович повязал чёрный платок на правую руку сына, и сел с ним рядом. Есть Михаил Дмитриевич не хотел совсем, но ради порядка, съел кусочек кутьи. Пил, не чувствуя вкуса водки. Ближе к вечеру, его отвели отдыхать, в комнате зеркало было завешено крепом.

***

Спал Мишель тяжело, сводило руки и ноги, дышалось с трудом. Ночь проша непросто для него. Заснул сразу, но под утро проснулся, и так лежал под одеялом. Только закрыл глаза и..

Боялся ли призрака? Нет, но всё это было так неправильно, словно видел это в дурном сне. Ущипнул себя что бы проверить, но нет, всё точно, он не спал, но так хотел проснуться…

В дверь постучался Яким, и заглянул в проём двери. Сделал три шага и замер.

– Давай одеваться, раз пора, – сказал вдовец, садясь на край кровати, – потом к сыну проводи.

– Хорошо.

Мишель оделся, и прошёл к детской. Денщик постучал тихо, и спросил:

– Авдотья, можно к тебе?

– Заходите, я кормить закончила.

Комната была светлая и чистая, стояли две детские кроватки, кровать для женщины, стол и шкаф. На столе стояли и два кувшина с водой, на полу– медный таз. Кормилица была женщиной красивой и статной, с чуть крупноватыми чертами лица, одетая в чистую и опрятную крестьянскую одежду, волосы были убраны под цветастый поаток.

– Вот ваш сынок, Пётр Михайлович, – и она вложила в его руки закутанного в одеяло младенца.

Ребенок был славный, уже улыбался, и тянул руки к отцу. Мишель расцеловал его в персиковые щёчки, и присел на стул. Петр Михайлович принялся изучать блестящие пуговицы отцовского колета, так привлёкшие его.

– Барин, идти надо, завтракать, – напомнил распорядительный денщик.

–Хорошо, сказал немного повеселевший Залепский, передавая ребёнка кормилице.

– Яким, дай кошель.

Бывший кирасир, не думая перечить, отдал кошелёк молодому человеку.

– Это тебе за заботу, Авдотья, – сказал Мишель, выложив на стол три червонца.

– Спасибо, барин, – только и сказала женщина.

Мишель собрался, и чувствовал себя теперь много лучше. В столовой был накрыт стол, все уже ожидали его. Слуга накладывал кашу, Софья Михайловна баловала манкой, или повариха делала пудинг. Домашний хлеб с маслом, лежали и яйца, сваренные вкрутую.

– Завтра и пирогов напечем, твоих любимых, Мишенька, – приговаривала мама раза три, пытаясь привлечь внимание сына.

Она старалась вести себя обычно, но видно было, что пальцы её трясутся, и женщина прячет их под шалью. Артамон Григорьевич быстро глянул на него, и когда Михаил отвлёкся, жестами дал понять отцу, что с юношей всё хорошо, и не надо тревожиться.

– На сколько отпустили из полка? – спросил отец сына.

– На месяц дан отпуск, – ответил тот, внимательно посмотрев в глаза родителя.

– Ну и хорошо. Как раз к пасхе вернешься в Санкт– Петербург, обратно надо за неделю выезжать, дороги раскиснут. О сыне не беспокойся, за Петром Михайловичем присмотрим. Твое дело– теперь служивое, на царёвой службе

Тесть и тёща согласно кивали, как и два деда – Русов и Залепский. Лишь мать отчего– то заплакала опять. Дмитрий Иванович обнял жену, зашептал на ухо, и она лишь испуганно посмотрела на сына, но успокоилась.

Увидел Машу Михаил во сне на третий день после похорон. И не ожидал, но его знобило перед сном, и засыпал тяжело. Марья сидела в любимом кресле рядом с кроватью, долго на него смотрела, потом поднялась, и пропала. А в своей голове он услышал:

– Ушла я. Прощай.

Так справили и девять дней, и зеркала в доме стали открыты. Терентьевы стали жить теперь в одном из флигелей поместья, не желая расставаться с Петей. Лишь Пётр Федорович Терентьев раз в неделю ездил к себе , проверяя порядок в доме.

Мишель успокаивался понемногу, вернулся сон, и он опять стал читать любимого Фенимора Купера. Стало всё таять, начиналась долгожданная весна, даже воздух стал другим, более свежим.

Экипаж Залепских повёз Михаила Дмитриевича в Санкт – Петербург, с ним ехало и трое слуг, что бы вернуть упряжку в целости рачительным хозяевам.

***

Прошла пасха, а с ними и поздравление от государя и государыни. Праздничный молебен состоялся в церкви св. Захария и Сергия, на котором присутствовали и августейшие шефы полка. Служба закончилась, Михаил подошёл к священнику полка,

– Батюшка, вы ведь знаете, что моя жена умерла. Хотел бы заказать поминание.

– На всё воля божья…

– Марией Петровной величали.

– Помяну рабу божию Марию. Хорошо, что в браке жили, всё не хуже других. Со временем полегчает.

Мишель перекрестился на образа, поставил свечи перед ликами святых. Как тут поймёшь, что хуже, а что лучше? Так ведь и не верилось, что Маши больше нет. Он только покачал головой, пытаясь понять сам себя и всё это вокруг.

В комнате к вечеру был опять один, Репнин укатил вечерять к Лопухиной в её дворец. Юноша читал в задумчивости Пушкина. Две свечи подсвечника неплохо разгоняли темноту, и тут раздался глухой голос:

– Барин, самовар доспел . Чаю, может?

– Чего пугаешь, Яким?

– Вон, и булки хорошие принес, да чайная колбаса есть.

– Давай, рядом садись, поешь. Прошка с Никитой уехал?

– Точно так, с Никитой Андреевичем. Сказали, только утром будут. И Прохор , – денщик запнулся и виновато посмотрел, – письма передал, в синих конвертах, для вас…

– Сожги, – строго сказал юноша.

– Нельзя так, не по совести, Михаил Дмитриевич. Плохого вам барышня не сделала, отпишите ей. Про то, что ваша жена умерла, весь полк знает, и, верно и она.

Мишель вздохнул, да и подумал, что опять неправ. Ведь что Ольга плохого сделала? Но сам он чувствовал, словно сам сделал нечто плохое, нечестное, это его давило.

– Ответить надо. Бумагу, чернила.

Ольга Николаевна

Не мог вам ответить по ряду печальных обстоятельств. Моя жена, Мария Петровна, умерла, и я остался вдовцом. Но радует одно, что остался жив сын, Пётр. Очень обязан Вам за ваше внимание, остаюсь всецело к вашим услугам.

Залепский Михаил Дмитриевич

– Отнеси письмо, – сказал юнкер, запечатывая конверт.