Текст книги "Небо России"
Автор книги: Сергей Сиверин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
– Андрус, почему завтра все будут в голубом? – спросил я. – Первое мая. Ясно! Сегодня поеду домой. Все надоело. Хоть водки с отцом выпью. Со мной по едешь? – резко предложил я Андрусу. – Нет. – Почему? – У нас в семье не при нято отмечать такие праздники, – ответил Андрус и спрятал глаза. Когда за ок ном поезда опять промелькнул отстойник человеческого горя, я был немного расстроен тем, что Андрус не поехал со мной. Не было дерзости в характере эс тонца, но был я очень обрадован появлением легкого юмора у моего подчиненно го.
–13
Город детства встретил меня демонстрацией. Море красных флагов проплывало по площади Петра. Ильич, как и прежде, дирижировал происходящим. С фонарных столбов вещало:
– Переход к рыночному ведению хозяйства выведет страну из кризисного состо яния. Руководителям нового типа – Ура!
– Ура!!! – взорвалась очередная колонна. – Рынок! Вся надежда на рынок в форме разбитого корыта. В такой рынок мордой вас и воткнут. В сталинские вре мена хоть ополоски давали, а в этот раз народное корыто может оказаться пус тым, – это вещало не с фонарного столба, поэтому попало в уши немногих и ко лонна не ответила истерическим "ура!" Гордые бастионы: "Виктория", "Глория", "Триумф", сдержите ли вы напор кирко-мотыжных батальонов чурбашно-бордюрных бригад? Ответа каменных твердынь я не услышал, потому как на Петровской пло щади разорвалось очередное "ура" и под ногами качнуло землю. Вакханалия про должалась несколько часов. Наконец, родной дом!
Человек, вырвавшийся на несколько дней из лагеря, как правило, занимается пьянством и разговорами. Болтал я тогда много и со многими, но остановил меня один вопрос:, "Он что, был больной?" Передо мной сидел изрядно подвыпивший бизнесмен нового типа и ждал ответа на вопрос. Вопрос касался трагически по гибшего друга. Все сразу стало на свои места. Да! Он был больной. Рихард был парализован отсутствием свободы, и это стоило ему жизни. Таким же больным был и я, а больному, как известно, место определено. Через сутки я был в лагере.
За время моего отсутствия в лагере произошли перемены. Многим кадровым офи церам город выделил квартиры. Последний двухгодюшник покинул палатки и засе лился в общежитие. "Жить можно уже не так тускло, как в презервативе", – ци тировал Андрус русского писателя, проводя параллели.
Комната в общежитии на троих, одиночек не выделяли. Решетка в окне и четыре капитальных стены – об этом мы мечтали целый год, прислушиваясь долгими се верными ночами к потрескиванию дров в печке. Первая ночь на новом месте про летела. Надо мной Андрус – улыбка на лице и кокарда во лбу горит.
– Последний, вставай, пошли в театр, – сказал Андрус. – Какой театр? – В театр военных действий, – ответил Андрус. Он ушел на развод, не говоря больше ничего. Его ждала канализация. Чернодор, который еще спал, тоже был не оди нок. Его ждали тридцать "урюков" и щитовые казармы. "Урюками" в лагерях назы вают таких мелких, сушеных, но без "косточки" внутри.
– Чернодор, подъем, уже третий звонок. Приблизительно через час открылся занавес. Полковник на плацу. – Равняйсь! Смирно! Не шевелись! – скомандовал комбриг. – Первым будет уволен вот этот лейтенант, – пообещал полковник, за метно подобревший в отношениях с подчиненными, пригретый майским солнцем. Правда, когда солнце опять прижалось к горизонту, полковник придорожник забыл о своем обещании, но это было впереди. Впереди был еще год лагеря. Так-то Ва ся!
– Произвести развод на работы, – скомандовал комбриг, подтянув предвари тельно все приводные ремни. Взревели комбаты, начштабы, замполиты, командиры рот и взводов. Застучали молотки и топоры, заскребли лопаты.
Битва за дороги Нечерноземья продолжалась в стройлагерях всей страны. При производстве строительных работ никто никогда не пользовался проектной доку ментацией, хотя проектные институты тиражировали ее в неисчислимых количест вах, уничтожая десятки тонн бумаги и миллионы рублей. Одним из таких объектов была канализация лагеря. Проектом служил – тяп, а сметой – ляп. Нивелир на эту стройку тоже не выделили. Шестьдесят "урюков", экскаватор, кооператив "Чудо" и старшим над всем этим воинством Андрус.
– Лейтенант, закончишь канализацию. будешь уволен в запас досрочно, – зая вил как-то комбриг. У многих тогда даже дыхание перехватило от зависти. Анд рус бегал вдоль траншеи с бутылкой, наполненной водой, желая приблизить свой дембель. Во время одной из пробежек остановил его заезжий столичный полков ник.
– Лейтенант, что за бутылка у вас в руках? – большое начальство интересова лось всем. Андрус, не думая, выпалил:
– Начмед приказал мочу сдать на анализы. Я успел только..., но не сдал, так и ношу с собой.
Рядом стоящие "урюки" высохли еще больше. Полковник отечески похлопал Анд руса по плечу и сказал :
– Идите, лейтенант, здоровье прежде всего, – после чего Андрус с бутылкой воды отправился в санчасть, оставив меня без уровня. Бутылка служила нам уровнем, при помощи которого мы создавали уклон канализации – все под один градус, указанный на этикетке. Вместо нивелира – бутылка, вместо теодолита визирка. Невольно вспоминается "Архипелаг ГУЛАГ".
И это вам – вредители? Да это гениальные инженеры! Из двадцатого века их бросили в пещерный и, смотрите, они справились!
Через полчаса Андрус вернулся. Бутылка исчезла из его рук. Истерический смех лейтенанта нельзя было остановить.
– Андрус, нельзя так сильно смеяться над своими шутками, – попытался я ус покоить своего подчиненного.
– Сейчас придет Саратовский Чародей, он тебе еще смешнее историю расскажет.
Чародей ждать себя не заставил. Я стал догадываться, к нему, видимо, на мост приезжал видный столичный строитель из министерства от обороны.
– Последний, тезка, пойдем на обед, пускай "опыленные" хоть немного от ло паты отдохнут, – предложил Чародей.
Мы пошли полем чудес в город. Весной того года на поле чудес горох не под нялся. Впереди шли два тезки: Андрей и Андрус, стуча каблуками своих хромовых сапог по высохшей глине, как по асфальту. Чародей сам не начинал своего расс каза, подогревая мое любопытство. Наконец я не выдержал.
– Чародей, что за чудак к тебе сегодня на мост приезжал? – спросил я. Чаро дей остановился и, глядя на меня большими глазами, начал свой рассказ:
– На мост приезжал генерал-майор, – после такого вступления я про себя по думал: "К вечеру, как минимум, до генерала армии догонят". – Мост наш, как ты знаешь, на реке Вотча. Лежим на берегу, загораем. Ждем, когда балки привезут, но вместо балок привезли генерала. Он такой крик поднял, от страха не то что у меня в горле пересохло, речка высохла. – Почему не ведете строительство? орал генерал. Кто-то попытался объяснить, что нет балок, потому стоим. Гене рал, услышав это, вскипел: "Вон балки, стройте", – приказал генерал, указывая пальцем на штабель оставшихся свай. Кто-то опять начал объяснять, что это не балки, а сваи. Ну тут и рубанул наш генерал: – "Вы мне, лейтенант, голову не дурите! Это балки. У свай, как у карандашей, концы заточены", – нам не повез ло. В штабеле сваи были только верхние и концов им никто не заточил. В прош лом веке говорили, что у России две беды: дороги и дураки. Теперь еще генера лы добавились, – закончил свой рассказ Чародей уже в городском троллейбусе.
Обед. Младший офицерский состав как всегда опоздал. Полковники и майоры уже заканчивали, когда мы только вошли в дом офицеров. Старшие офицеры, которым хватило три бутылочки пивка, поспешили на службу, тем самым освободив нам место. Усталые двухгодюшники под сладкое бульканье "Жигулевского" за соседни ми столами уткнулись в меню. Андрус стал возмущаться, почему в меню нет пшен ки с горохом и от расстройства сразу заказал солянку, фаршированный перец, салат из помидор и три пивка для начала, одним словом, расстроился. Чувство валось, что после первой бутылочки служба всем становилась не в тягость. Именно в домах офицеров наливается здоровьем четвертая грудь, на которую вот уже несколько поколений солдат держит равнение, а наливается она "Жигулевс ким". Все было гармонично. Только один майор за соседним столиком, проглотив очередную килечку, нарушал гармонию присутствия.
– Да, раньше здесь было лучше, был коньяк, ром! – сказал майор-дорожник своим соседям по столу, и грудь его опустилась ниже. Оказывается, раньше грудь четвертого человека наливалась и коньяком, наверное, поэтому ряды были ровнее, а команда "не шевелись!" и вовсе не подавалась. Чем больше майор-до рожник смотрел в пустой стакан, тем больше он предавался пессимизму. Официан тка отказывалась принести еще три пива, но старый служака занял круговую обо рону. Майор от помутнения в мозгу начал выбалтывать в пустой стакан, как в микрофон, государственную тайну.
– Многие хотят закрыть программу дороги Нечерноземья. Видите ли, дороги в два-три раза дороже, чем те, которые строят гражданские. Многих пугает, что на каждом километре дорог гибнет человек, а в Вологодской области планируется построить шестнадцать тысяч километров. Да если бы не мы, этих дорог вообще бы не было! – воскликнул майор-дорожник. В это время официантка принесла три пива, и майор, наливая стакан, продолжал строить дороги Нечерноземья уже мол ча. Перекличка времен и поколений. На каждом километре дороги гибнет человек! Шпал не хватит – вас положу! В консервные банки обую, и на работу пойдешь! Обули нас не в консервные банки, а в хромовые сапоги, но на работу в тот день двухгодюшники больше не вышли, ибо ровно год стройлагерей был позади.
Вечером все собрались у телевизора. Вдруг между горлышками недопитых буты лок появилось широкое лицо генерала армии. Не попал он в наш лагерь, хотя ждали и готовились. Его вертолет опустился в районе Кирова. Посторонний чело век вряд ли что понял из диалога между воином-дорожником и генералом армии, но люди, которые весь день из своих рук не выпускали лопату, поняли, что и там концов не заточили. Там не Вотча, там Вятка пересохла.
Г О Д В Т О Р О Й
–
–1
У всех, кто был в лагере, годы, проведенные там, похожи один на другой, как нестиранные простыни грязного солдатского белья: грязь, вонь, вши – вот и все особенности. Каждый день одно и то же. Утром – равняйсь, смирно, не шеве лись, затем непрерывный скрежет лопат резал уши.
– "Урюк", стой. Иди сюда,– так пытались остановить разбегающихся во все стороны солдат измученные командиры рот и взводов. Воин, который не смог уйти незамеченным со строительного объекта, остановился, после чего нехотя подошел к командиру роты.
– Товарищ капитан, я не урюк, я каракалпак, – возразил воин-дорожник, ви новато пряча глаза в сторону.
– Почему не хочешь работать, каракалпак? – спросил ротный и долго ждал от вета, но воин молчал.
– Каракалпак, ты животное или человек? – вопрос ротного сначала поразил меня грубостью и цинизмом, но потом, внимательнее присмотревшись к капитану Степанову и к солдату, стоящему перед ним, все стало на свои места. Ротные понимали, что во вторую зиму бросить людей в палатки, никто не имеет права. Общечеловеческая мораль в этом случае перетянет и текст воинской присяги, да и статью Конституции о всеобщей воинской повинности. Они это понимали сердцем кадрового офицера и делали все, чтобы жизнь воина-дорожника не была похожа на жизнь каналоармейца. У солдата же дембель в маю, а потому ему все... В диалог вмешался взводный Чернодор.
– Капитан, не обращай внимания на этого солдата. Он опыленный, – сказал лейтенант рассмешив меня и ротного. Сбор хлопковых коробочек сказывался на черепной коробке многих и многих из наших солдат. Не успели мы еще по досто инству оценить мулю Чернодора, как опыленный "урюк" уже исчез.
Обед. В это время в лагере жизнь замирала. Даже на дороге к звездам (к полковничьим) ничто не нарушало тишину, разве что только проскочит одинокий УАЗ с полковником, поднимет столб пыли, исчезнет за поворотом и тишина. После обеда опять скрежет лопат, который обрывался лишь поздно вечером. Затем сол дат шел принимать вечернюю пайку, а офицеры собирались на очередное совесть чаяние. Дабы не повторяться о них, о совещаниях второго года, скажу только одно: "Компартия – создатель вооруженных сил СССР". Тема всех политзанятий, которую громогласно объявлял наш пропагандист, и все после его слов говорили себе: "Еще один день прошел..."
Как бы ни была тяжела лагерная лопата, летом она становилась намного лег че. На протяжении всего года все и всё в лагере ждут лета. Полковники ждут, потому как это отпуск. Можно будет погреть четвертую грудь на черноморском пляжу. Ляжу я ляжу и ни на кого не гляжу, но судья им черноморская волна. Для младших офицеров лето это пора мечтаний. Кадровые мечтали о получении квар тир, наш же брат двухгодюшник предавался мечтам о досрочном дембеле.
Ползли по лагерной системе слухи об осенней демобилизации. Солдат же ждал лето не потому, что у него с дембелем какая-то неопределенность. Он ждал вместе со всеми, потому что глина на лопату налипает меньше летом.
Ничего не осталось в памяти о летней лагерной жизни. Только она! "Во время выступления по телевидению госработников вся страна должна предаваться люб ви," – так считала она. Поэтому когда я приходил со службы к ней домой, Ирина тихо включала телевизор и улыбающимися глазами говорила: "Призван – служи." Было в ней какое-то редкое и огромное чувство – чувство своего места, пере полненное женственностью, порою полностью сводившее меня с ума. Чаще всего это случалось утром, когда мужчины все без разбора спрашивают глупости у сво их подруг. Многие женщины могут возразить, что мы и по вечерам умом не отли чаемся, и, надо признать, будут правы. На одну из моих глупостей она ответила так:
– Я не поеду с тобой в Прибалтику. У вас я буду лишена права избирать и быть избранной, а это дорогое женскому сердцу право.
После этого, рассмеявшись, дала команду: "Подъем!" и вот уже в который раз она поставила меня в строй, а дальше все тоже: "Равняйсь! Смирно! Не шеве лись!" Выдержать все это можно было только потому, что, придя вечером к ней, я не слышал: "Закройте рот, товарищ лейтенант". Можно было целовать ее откры тым ртом, и как был далек следующий подъем.
–2
"Весь народ страдает и мы, интеллигенты, должны страдать", – процитировал Андрус в строю русского классика, но оборвал его комбриг.
– Офицеры, ко мне, – и вновь каре на болоте. – В стране сложилась сложная обстановка, – начал начальник политотдела.
События в Нагорном Карабахе, события в Литве, уже Солженицына напечатали! – воскликнул начпо и затих в ожидании возмущений младших офицеров, но дождал ся:
– Это тоже событие? – сказал Андрус. – Сейчас нашего Андруса начнут рвать на куски, – заметил Чернодор. Ждать пришлось недолго. – Закройте рот, товарищ лейтенант! – это был комбат. – Сколько вы денег перевели в фонд Мира? – это был начпо. – Я тебе руки, лейтенант, не подам, – это был комбриг. Перекрест ный огонь полковников не вывел Андруса из равновесия. Товарищи полковники. Вы меня неправильно поняли. Я всего лишь спросил, – выкрутился Андрус, а те в свою очередь быстро разогнали бригаду на работу, ответив тем самым на все вопросы.
Офицеры потянулись к военторгу, солдаты просто болтались или делали вид, что работают. Командирами учебных рот проводились строевые занятия: "Раз, два. Раз, два...", но это с утра. Ближе к обеду: "Раз, два, три четыре, без козыря... и т.д." Какой-то брошенный взвод начал разучивать новую строевую песню:
Перестройку ставим раком И посыпем ее маком...,
солдаты неумело чеканили шаг, но петь старались с душой, и так изо дня в день. Лагерь катился в осень. Ждать она себя не заставила. Пришла дождливая и долгая. Дороги раскисли, Индрек лег в госпиталь с дизентерией. Все больше стали говорить о досрочном дембеле, Чернодор лег в тот же госпиталь с полиар тритом. По грязи стали отпускать двухгодюшников в отпуск. В отпуске, напри мер, можно прочесть что-нибудь из Гете.
"Сюда, Агата! От старухи – прочь! Нам с ведьмою говорить при людях не пристало Хотя, поверь, в Андреевскую ночь Суженого мне ловко показала".
Как прекрасно сказано о покровителе безбрачных! Солдаты в большинстве сво ем тоже холостяки. Был и в нашей бригаде свой покровитель. День Конституции сменила Андреевская ночь! Когда солнце ушло к врагам, в туалете на двадцать четыре очка был обнаружен мертвый солдат с полиэтиленовым мешком на голове. В лагерях подобные события называют ЧП. Труп солдата был брошен на плац перед всей бригадой. Пьяный "покровитель" со своим заместителем по политической части вышагивал перед строем бригады в гражданке несколько часов. Омрачено застолье, да и над дальнейшей карьерой вопрос! Как трудно не переступить в правде. Когда она ужасна, она становится врагом. Но правда такова. Еще один цинковый гроб родителям. Виновных нет! Что заставило солдата найти спасение в парах клея "Момент"? На этот и на многие другие вопросы ответчиков не будет. "Покровитель" как и прежде покровительствует, а начпо переведен в ЦДСУ. Види мо, он теперь там с горы задает свой коронный вопрос уже майорам.
– Сколько ты денег перевел в фонд Мира, товарищ майор? Пока существует система лагерей, как бы они не назывались, там будут гибнуть люди. Конечно, лагеря ЦДСУ сильно уступают лагерям Главного управления. Превзойти гений ком мунистов 30-40 годов вряд ли удастся коммунистам 80-90-х. ГУЛАГ вел счет сво их жертв на миллионы, – а ЦДСУ ведет на сотни, но весь ужас и состоит в этой разнице, что ГУЛАГ – вел, а ЦДСУ ведет и нет этому конца.
Сейчас опять на одном из вокзалов страны двое солдат тащат большой фанер ный ящик в сопровождении двух офицеров. Фанерный ящик скрывает ужасающий блеск цинка от посторонних глаз. Этот блеск вырвется наружу и резанет по гла зам, и ударит в сердце только тогда, когда солдаты поставят свой страшный груз к родительским ногам. И какая разница, генерал Аракелян, что их сын один из сотен, а не один из миллионов?
Восход развеял мрак Андреевской ночи. Пролетела ночь, а за ней и весь гни лой октябрь. В жизни лагеря революционных перемен не происходило. Только для некоторых двухгодюшников забрезжил рассвет свободы с приходом ноября. В стра не было явное перепроизводство голубых офицеров, поэтому многие из нас мечта ли о приходе замены. Как только проклюнется новоиспеченный офицер в парадно голубом на КПП лагеря, в душе каждого из нас появлялась надежда.
– Может, это мой голубой? – как-то вырвалось у Андруса при виде одного из лейтенантов в парадном мундире.
– Мечтаешь все, – сказал взводный. – Замена в лагеря придет, но нашему брату строителю смены не будет, так что носить тебе, Андрус, твой грязно-зе леный мундир до больших дыр, – пессимистично заметил один из наших строите лей. Через несколько дней на одном из совестьчаяний батальона сбылись его предсказания. Выяснилось, что будут уволены досрочно только четверо: два взводных, начпрод и начвещь. Взводный Чернодор находился в госпитале с поли артритом. Начпрод тащил уже свой второй лагерный срок, поэтому особой радости по поводу своей амнистии он никак не выразил. Два года отслужив солдатом, начпрод почти в тридцать лет пошел на второй лагерный срок, а в военкомате ему бросили через порог: "Ну судьба! Потерял уж два года. Раньше больше тер пели!" Мимоходом замечу, что двухгодюшников, тащивших свой второй лагерный срок, были десятки. Параллель! Отбывание первого срока не освобождает от вто рого. Командир взвода связи, конечно, был рад досрочному освобождению, но ма териальные ценности, которые за ним числились и не существовали нигде, рано или поздно заставят его платить. С освобождением начальника вещевой службы вообще все было в тумане.
Первым не выдержал Василий. – Товарищ майор, у меня к вам один вопрос. У остальных, что, долг больше? Майор Гек нашелся очень быстро, видимо, в штабе бригады его проконсультировали по этим вопросам. – Остающиеся двухгодичники относятся к числу дефицитных специалистов, поэтому будут уволены после окон чания срока службы, – ответил Гек на вопрос взводного. Василий, убитый своей дефицитностью, провалился вместе с остальными еще на восемь месяцев в Воло годское болото.
– Я думаю, что двухгодичникам нет основания расстраиваться. Жилищный воп рос у вас решен. Будете работать, не заметите, как и время пролетит, – начал философствовать Гек. Последняя фраза резанула мои уши. Андрус, сидящий рядом, закрыл свои глаза ладонью и сидел неподвижно.
– Товарищ майор! Почему все двухгодичники нормальные люди, а вас послуша ешь, создается впечатление, что вам в Кувшиново пора, – перебил я майора. Гек знал, что в Кувшиново психиатрическая больница, но к таким вопросам его не подготовили, и он выпалил:
– Почему? Разве Василий не коммунист! – воскликнул Гек, приведя пример не нормального двухгодюшника. После такого ответа взрыв смеха потряс казарму юж ную. Василий был коммунист, единственный из нас всех. Коммунист, отказавшийся работать в райкоме партии, а таким коммунистам совершенно случайно место в лагере. Смех нисколько не смутил Гека, он продолжал философствовать, хотя его никто не слушал. Обрывки отдельных фраз говорили о том, что ему Кувшиново уже не поможет.
– Вот я люблю работать, нет, командовать! – это один из афоризмов Гека.
– У нас есть некоторые товарищи, которые нас считают паразитами, – так Гек попал в бурный поток своей же словесной чепухи. Майора явно надо было спа сать.
– Мы этим говорунам гайки довернем, – неожиданно майор вспомнил теорию за винчивания гаек. Спас его Эдуард – дипломированный инженер-механик:
– Товарищ майор! Этим говорунам на болты резьбу не нарезали, вертеть упари тесь, – помощник помог начальнику, не дал кануть в пучине словесной болтовни. На этом все кончилось. Совестьчаяние перешло к несущественным вопросам: тема политзанятий, ответственные и прочая чушь. В десять вечера все разбрелись по полю чудес.
В середине ноября мы прощались с ребятами, уволенными в запас. Иол от ра дости в пассажирском вагоне стал проводить построение и был снят в Череповце. Наши уезжали менее шумно. Чернодор перед самым отправлением поезда сказал мне последнюю напутственную фразу комбрига. "Не говорите ничего плохого об армии, нам здесь и так трудно", – сказал комбриг, уволенным в запас досрочно. Поезд вместе с солнцем ушел на запад.
– Спокойной ночи, Андрус. Нас завтра ждет лагерь. Спи крепче, день будет трудным, – сказал я своему, тогда уже единственному соседу, который с болью во взгляде смотрел на опустевшую в углу постель.
–3
На следующий день лагерь встретил нас строевым смотром. Заезжий полковник, выслушав очередного офицера, приближался к нашему батальону. Капитан Деловани был краток, у него не оказалось ни жалоб, ни предложений. Я отключился от происходящего на некоторое время, но окрик полковника вернул меня в строй.
– Вы почему молчите, товарищ лейтенант? – после чего я четко назвал свое звание и фамилию, дальше вырвалось совершенно неожиданное: "Два года строи тельных лагерей по статье о всеобщей воинской повинности".
– Товарищ комбриг, идите сюда. Послушайте, что говорит ваш офицер, – взор вался полковник. Вороны слетелись незамедлительно. Комбриг сразу вонзил в ме ня умертвляющий взгляд и сухо сказал:
– Мы, лейтенант, по отношению к таким, как ты, пойдем другим путем. Молчать в таких случаях нельзя, но и ответ должен быть подобен разящей молнии. Огром ным усилием воли я выпалил полковнику в "печень". – Товарищ полковник, мы 72 года идем другим путем, а пришли к перестройке, – полковник присел от боли на правую ногу, шарахнулся в сторону, ища опору на "канатах", но до победы было далеко. Вороны слетаются стаями. В лагерях поединок проходит не по спортивным законам, там жертву рвут стаей.
– Вот такие, как ты, лейтенант, развалили перестройку, – сказал заезжий полковник. Его фраза поразила всех своей обыденностью, но опередил Андрус. Товарищ полковник!
Где вы слышали, что перестройку развалили? Мы на болоте живем, ничего не знаем, расскажите, – рассказа тогда, конечно, никто не услышал. Вместо этого комбриг объявил мне: "трое суток ареста". Мимо "озера" через поле чудес я отправился на гауптвахту, но свободных мест там не оказалось. Одним словом, комбат объявил мне "выходной". Набралось таких "выходных" у всех по-разному.
Вел этот учет бдительный майор Гек. После ноябрьского поединка с заказчи ком, который бригада опять вчистую выиграла по рублям, комбат подписал мой отпускной лист. В нем значились границы моего освобождения из лагеря. Именно эти границы и сдвинул майор Гек и одна треть отпуска "Гекнулась", как говори ли в батальоне перед уходом из лагеря.
Пятое декабря – это великий день. Он стоит того, чтобы выйти за колючую проволоку в поле чудес. К моему уходу торжественно сожгли казарму КЮ на девя носто два человека. День Сталинской Конституции, а за окнами вагона опять Волго-Балт. Речные суда освещали водную гладь Шексны. Река вечером своим блеском очень напоминает блеск металла, который числится за номером тридцать. Домой!..
–4
Отпуска имеют свойство кончаться. Эта фраза приобретает в стройлагере свой особый смысл, поэтому она и стоит неоднократного повторения. Изо дня в день в лагере повторяется все. Никто не в силах отменить: "Равняйсь! Смирно! Не ше велись!" Развод – душа лагеря, которая с утра разворачивается во всю ширь на обледенелом январском плацу и съеживается в каре на втором часу своего бесс мысленного стояния на двадцати пятиградусном морозе. Гек режет ножом "вшивни ки" солдат, Чук рвет грязные подворотнички. Комбриг все это называл вахкана лией. К концу второго часа пальцы ног в сапогах признаков жизни не подавали. Оркестр прятал свои горны в полах шинели. Изо дня в день: "Произвести развод на работы", и ударяла медь оркестра в уши воинов-дорожников. Все, что проис ходит в стройлагерях, работой не называется. Да, построены лагерные капиталь ные постройки. Построили их зимние морозы. Если бы эти части были развернуты в южных районах, они бы и через двадцать лет из палаток не вылезли. Да, пост роены дороги между единичными деревнями Российского Нечерноземья. Построили их тысячи солдат и миллиарды рублей. Результат и средства поражают даже не специалистов. Если ЦДСУ заставить в стене лбом дыру проломить, результат бу дет достигнут. Только для этого надо, чтобы Минфин раскошелился, и тогда Бо кало-Молчало скажет свое веское слово, через полтора года после начала своего строительства.
– Здравствуй, Молчало! Наливай! – сказал прораб Сонькин, выйдя на окраину глухой вологодской деревни.
Изо дня в день солдату лопата, офицеру военторг. Одним пощупать и согреть ся, другим согреться и прикупить. Сладка конфета... Изо дня в день обрывает все и ставит всему точку совестьчаяние, но последние полгода я не ходил ни на одно.
Андрус говорил, что без меня даже Гек скучал, но это он мне льстил, чтобы я его весь бразильский кофе не съел, пока он в лагере выясняет тему очередных политзанятий.
Щедрость военторга в отношении двухгодичника была ограничена двумя банками. Черный кофе для прибалта как черный гуталин для полковничьих сапог, поэтому изо дня в день я пил бразильский кофе. Когда Андрус возвращался из лагеря, я встречал его всегда одним вопросом:
– Меня завтра не расстреляют из-за отсутствия на совестьчаянии? – после че го он сильно злился. Андрус скидывал афганский бушлат и резко спрашивал:
– Бульки купил? – Булку купил, – отвечал я тихо, долго помешивая сахар в своей чашке. За кофе Андрус рассказывал о том, что произошло в лагере. Через две-три минуты на наш обоюдный смех собирался весь этаж. Более десятка двух годюшников сползалось на эти рассказы. Уродливая глупость не имела в нашем лагере границ. Многое из лагерной жизни забылось, но особо уродливое останет ся с нами навсегда. Состояние полного отсутствия хоть какой-нибудь деятель ности приводило наших командиров в состояние полковничьего маразма. В лагер ной системе это заболевание перешло в ранг эпидемии, с которой никто не бо ролся. Один Андрус занимался вечерами диагностикой.
– Сегодня после обеда построил полковник мою учебную роту, – пробился его голос из общего шума. В такие моменты все с ударом ставили свои граненые ста каны на тараканов, а потом с вниманием слушали. Уцелевшие тараканы не разбе гались по углам, видимо, они знали, что все равно на всех их стаканов не хва тит, а поэтому и они с вниманием слушали, шевеля усами.
– Приказ полковника был краток: "Вечером убыть в Большой Ерогодский Починок со всем личным составом роты", – название населенного пункта рассмешило всех, кроме маленького полковника, сидящего передо мной.
– Починок был настолько Большой, что он требовал нашего участия, – продол жал Андрус. – Однако оказалось, что на ГСМ нет горючего, и командир учебной роты доложил об этом полковнику, на что тот ответил: "Убыть вечером в Большой Ерогодский Починок хоть на кую боком! Вы меня поняли, капитан?"
После этих слов Андруса все узнали, о ком идет речь. Многие подумали, что на этом рассказ закончился и потянулись к стаканам, но Андрус продолжил:
– Как это "на кую боком?" – я обратил внимание на "полковника" – Мимо шла и наша гордость: "В армии любят и кормят по-настоящему". – "Не знаю", ответил мне ротный. "Спроси у нее, она даже справку старшего водителя имеет", – и я спросил.
– На кую боком – это как? – О, моя амазонка! – воскликнул Андрус. Смех при сутствующих покачнул горлышки опустевших бутылок, только мой "полковник" мол чал. То-ли он водки перебрал, то-ли сливочным маслом обожрался. Терпеть этого больше было нельзя, и я воткнул в него свой стакан.
– Аксенова надо все-таки читать, товарищ "полковник", – сказал я, но он уже этого не слышал.
Расходились поздним вечером. Андрус после ухода солнца к врагам, исполняет свой священный ритуал. На календаре появлялся еще один четкий черный крест. "Кладбище" все больше и больше пожирало девяностый год. Разные характеры, разные символы. Кресты Андруса дублировались моими галочками. Как-то их мно гочисленная стая перенесла меня в наряд. Начальником караула я заступил уже не в первый раз. Вологодский конвой шутить не любит. Не миновала и меня эта участь. Суточный наряд на плацу. Внимание дежурного по бригаде и всех уже бы ло сосредоточено на оркестре, состоящем из двух солдат. Оркестр молчал и дер жал музыкальные инструменты в руках, как лопаты.
– Почему не играете? – спросил дежурный по бригаде. – Мы не умеем, – отве тил один из солдат. – Играйте, что умеете, – скомандовал дежурный, после чего – пу, ру, пу, ту, пу, – пропела труба, а барабан тихо сказал: "БАМ".
Эта музыкальная импровизация рассеяла всех по лагерю. В углу караульного помещения меня дожидался старый топчан. Вологодский конвой новых времен ус нул, как всегда, рано. Разбудил всех утром голос какого-то майора, который инструктировал моих дневальных.
