Текст книги "Небо России"

Автор книги: Сергей Сиверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Последний, пойдем на совещание. Ты там давно не был. Совещания в лагере тянутся, как длинные зимние ночи. Дрова потрескивали в печке. Прапорщик Цвет ной писал поэму о бирках. Полчаса происходил дележ автомашин. Тихо было в па латке, тепло. Грязные и усталые лица офицеров с одним только желанием в гла зах – с желанием выспаться, говорили о многом. Командование выяснило ответс твенных на ночь и даже решило, сколько надо завтра машин раствора на столо вую: две или одну. Вьюга выла за брезентом палатки. Когда вошел комбат, вмес те с ним вошла и русская зима. Вскочили офицеры, поеживаясь.

– Садитесь, товарищи офицеры, продолжайте, – отечески всех посадил полков ник.

– Планирование на завтра произведено. Осталось только два вопроса, – доло жил майор Гек.

– Какие? – спросил Чук. – Надо выяснить тему завтрашних политзанятий и сегодня на ночь приказано увеличить количество офицеров в суточном наряде.

– Пропагандист, какая завтра тема? – спросил комбат. – Партия – создатель вооруженных сил СССР, – объявил пропагандист. Все ротные с облегчением вздох нули, видимо, с этой темой они уже где-то встречались.

– Ответственным предлагаю одного из инженеров производственного отдела, сказал начштаба Гек, вдавливая меня своим взглядом в остов палатки. Не дожи даясь своей фамилии, я произнес на это предложение следующее: "В этом вопро се, товарищ майор, вы не спланировали, а спикировали и причем весьма неудач но". Совещание оживилось. Началась карусель. Первым в хвост попытался зайти Гек.

– Я вам приказываю, товарищ лейтенант. После чего последовала длинная пау за, которая перешла во всеобщий смех.

– Почему молчите, товарищ лейтенант? – взревел повышенными оборотами Гек.

– Я знаю, что надо ответить: "Есть!", а если нет, тогда как – забыл, – от ветил я.

– Чего нет? – со злостью майор разрывал пустоту. – Желания! – коротко от ветил я. После чего Гек, кувыркаясь и дымя, начал падать на свое место, и вдруг где-то сбоку вынырнул "лаптежник". Силы у меня были на исходе, от злос ти перехватило в горле.

– Инженер, будь моя воля, я бы тебя расстрелял, – лапотно начал полковник.

– Товарищ полковник, не тридцать восьмой год, – попытался я принять бой, не веря в успех.

– Тогда бы посадил. Нельзя было показывать свою слабость и заступить в ни кому не нужный наряд. В молчании я взмыл вверх из последних сил, но спасение было рядом.

– Товарищ полковник, не сорок восьмой год, – коротко сказал Рихард.

– Тогда бы, тогда бы... – Товарищ полковник, восемьдесят восьмой год. Не забывайтесь! – блеснул крылом своей принципиальности капитан Степанов. Со вещание закончилось тем, что в наряд пошел мой начальник.

Разводы и совещания, дни и ночи – все сковал декабрьский мороз в однооб разной жизни лагеря, только команды командиров пробивались из воя вьюги: "Да вай!.. Давай!.. Давай!.." И не было этому конца. – Равняйсь! Смирно! Не шеве лись! – доносилось из-за забора лагеря, когда я уходил в свой первый отпуск. Перед моим отпуском торжественно сожгли дотла продовольственно-вещевой склад. Такой чести мало кто удостаивался.

– Вот уже за окном поезда Рыбинское водохранилище – огромный отстойник че ловеческого горя. Домой!..

–9

В отпускной билет штамп "выбыл", бушлат на плечи и в строй. Отпуска имеют свойство кончаться. Пролетел и мой незаметно.

– Равняйсь! Смирно! Не шевелись! Здравствуйте, товарищи солдаты, – все это лагерщина.

– Здравствуй, первая карантинная рота!.. – Должны отрывисто крикнуть: "Здра!" – Плохо, еще раз! Двести человек крикнут – стены падать должны!.. Снова здравствуй, первая карантинная рота!.. Должны громко и четко крикнуть: "Здравия желаю, товарищ полковник!"

– Плохо. Еще раз. Здравствуйте, товарищи солдаты! – Здравия желаю, товарищ полковник! – Плохо! Товарищи офицеры, тренируйте личный состав приветствовать командира.

– Эх, дороги – пыль да туман,

Холода, тревоги да степной бурьян...

запел Андрус под разноголосицу рот и взводов. Полковник с инспекцией пошел вдоль строя бригады, выкрикивая короткие реплики:

– Этой роте выдайте копья! В этот взвод поставьте Марфу-Посадницу! – Пос ледний, о какой Марфе идет речь? – начал теребить меня вопросами Андрус. – Не обращай внимания на бред сивой кобылы. – Что такое бред сивой кобылы? Бред это у-у-у.., – попытался Андрус изобразить бессвязную речь больного. – Да. Кобыла – это цок-цок... – Да. – Сивый – это цвет. – Да! – Теперь я понял! воскликнул Андрус. – Что? – спросило пол-управления батальона и застыло в ожидании. – Марфа – это посланница божья на белой лошади для борьбы с дурака ми, – мило всех ошарашил ответом эстонец.

– Здравствуйте, товарищи солдаты! – Здравия желаю, товарищ полковник! удачно грохнули сотни солдатских глоток всей бригады. – Офицеры, ко мне! воскликнул довольный комбриг, но мне почему-то на морозе всегда слышалось: "К ноге!" – Пошло, поехало, – сказал Рихард и двинулся вперед. Из речи комбрига мы узнали, что все младшие офицеры – бездельники. Государство нас кормит, одевает, а мы даже не можем работать без выходных.

– Не можем! – кто-то сказал из офицеров. – Закройте рот, товарищ лейте нант, – бесцеремонно вел разговор наш полковник. Молодой офицер попятился в последние ряды. Вдогонку ему начальник политотдела бросил хлесткую фразу:

– Ты сколько денег перевел в фонд Мира? Все двухгодичники должны пол-окла да отдавать в фонд Мира, потому что вы их не зарабатываете...

– Воистину коновал! Как ему только людей доверили? – задал себе вопрос Ри хард, но ответить на него не успел. Ответил на все вопросы комбриг.

– Произвести развод на работы! – скомандовал он и направился в штаб брига ды. Все офицеры вернулись в строй своих батальонов. С речью к солдатам обра тился майор Гек:

– Товарищи солдаты! У нас плохое положение с забором. Нанесем удар по за бору. Надо напрячь все силы нашего батальона и закончить забор в срок, – так время шло к обеду, а развод к концу. После развода офицеры заходили, как пра вило, в магазины военторга. При ощупывании товаров и осмотре пряностей они нагуливали себе аппетит. Затем полем чудес, с обильно выделяющейся слюной, офицеры отправлялись в город на обед. К тому времени уже все снялись с котло вого довольствия и получали один рубль и шесть копеек в сутки, но никто при этом не падал на госпитальную койку с диагнозом: "Дристня!"

Возвращались все по-разному, но большинство к совещанию. Пропустить сове щание – это значит потерять день отпуска. Совещание – совестьчаяние...

– Что скажет зампотыл? – спросил Чук. – "Бятон давай!" – ответил незнако мый мне майор. Опять давай, давай... – Товарищ майор, фонды по цементу выбра ны, поэтому бетона до конца месяца не будет, – попытался, как можно доходчи вее объяснить положение с бетоном Рихард.

– У вас еще что-нибудь есть? – тихо спросил комбат нового зампотыла.

– Раствор давай! – опять воскликнул новый майор. – Нет цемента, поэтому нет раствора, – начал успокаивать своего подчиненного уже сам комбат. – Ну тогда не знаю! – последнее, что произнес зампотыл на первом совестьчаянии. Пропагандист, какая завтра тема? – спросил комбат. – Партия – создатель ВС СССР, – выстрелил капитан, и ротные с облегчением вздохнули. Солнце ушло к врагам. Еще один день в лагере подходил к концу. Сняв валенки и набросив на свой офицерский мундир бушлат и шинель, офицеры засыпали в палатке. Истопник Баранов орудовал кочергой возле печки.

– Баранов, сегодня уснешь, получишь поленом. Понял? – спросил ротный.

– Так точно, товарищ капитан! – ответил сибиряк с улыбкой на лице. Под ут ро я проснулся от страшного холода. Истопник исправно поддерживал температуру наружного воздуха, что было значительно ниже нуля. Баранов, зарывшись в ва ленки, поставленные на просушку над печкой, спал сном младенца. Солдат спит служба идет. Задубевшие сапоги налезли с трудом. Дров у печки не оказалось. Холод выгнал меня за дровами на улицу. Высоко над головой волчье солнышко красота. Солдаты протащили мимо меня огромную пачку досок.

– Откуда дровишки? – спросил я заботливых истопников. – Товарищ лейтенант, заборчик разбираем. С дровами очень трудно. Трудное положение с дровами обес печивало трудное положение с забором, последний в свою очередь обеспечивал всех дровами. Замкнутый круг вокруг всего лагеря в виде разорванной кривой. Пошел и я по этому кругу промышлять тепла. Обрезные доски разгорелись быстро. Палатка наполнилась теплом. Хорошо! Огонь! Баранов, лежа на решетке для про сушки валенок, стал просыхать и немного дымиться. Офицеры были рады исправной службе четырехсотрублевого истопника.

– Последний не хочет пол-оклада переводить в фонд Мира. На полставки ис топником устроился. Хлеб у Баранова отнимает, – посыпалось со всех сторон. Все шутки прекратил ротный.

– Последний, истопник спит? – тихо спросил капитан. – Спит. – Ты этому мерзавцу полено в зад засунь, чтоб теплее было! – предложил капитан. После чего сам в одних кальсонах и с поленом в руках бросился за уже проснувшимся истопником. Он был очень близок к осуществлению своего замысла, но остановил его комбриг, появившись на пороге.

– Что за вахканалия? Завтра в этой палатке не будет порядка, я ее бульдо зером снесу. Живете хуже солдат. Развели бордель.

– Хватит орать, – прокричал, высовываясь из-под одеяла, прапорщик Иокубай тис, нагнав легкую багровость на полковника. Затем началось многоэтажное строительство. Братьев Сирс и Робак комбриг перенес в Вологду и воткнул их у "озера" – далеко не Мичиган. Некоторое время спустя, хлопнув дверью, комбриг ушел, а от нашего смеха братья рассыпались, несмотря на прочность монтажа.

На середине палатки стояли двое: капитан в кальсонах с поленом в руках и рядовой Баранов в грязном бушлате и ватных штанах – и не было тогда людей счастливее их. Прапорщик Иокубайтис начал набрасывать их портрет. Год спустя за труд и за реализм видения он будет уволен из рядов Советской Армии.

– Равняйсь! Смирно! Не шевелись!.. Батальон всем своим личным составом был брошен в Бокало. Как крепостной не выбирал своей рабской доли (он не виновен был в своем рождении), так не выбирал ее и заключенный, он тоже попадал на архипелаг чистым роком. Это сходство давно подметил русский язык:

"Людей накормили?" "Людей послали на работу?" "Сколько у тебя людей?" "Пришли ко мне человека." Людей, люди – о ком это? Так говорили о крепостных. Так говорили о каналоармейцах. Так говорят сейчас о солдатах в строительных лагерях, которые, как жирные навозные мухи, сидят на карте России.

В Камерлаге был такой бригадир Перемолов – языком он не пользовался, толь ко дрыном. Список этих фамилий занял бы много у нас страниц. Назову из брига ды только одну – это майор Гек. Размахивать дрыном перед беззащитным солда том, было его любимым занятием. Дрыном по коленным суставам, дрыном по локте вым – и все с улыбочкой, по-отечески, только с одной целью, с целью повышения производительности труда, ибо избитый солдат работает лучше небитого. Еще од на заповедь лагеря: дрын – это рычаг производства.

От многочасового пребывания на морозе на носу Андруса повисла сосулька. Никто уже не обращал на это внимания. Когда же сосульку заметил майор Гек, он с дрыном бросился к Андрусу, который стоял с геодезической рейкой. Все замер ли от ожидания того, что Гек дрыном собьет сосульку, а он подбежал и тихонько снял ее с носа пальчиком. Все были удивлены отеческой заботой начальника, стоящего с дрыном в руках.

К ужину батальон вернулся в лагерь. Первая моя попытка написать письмо до мой кончилась неудачей – не пишутся письма матерям из лагерей!

Рядом со мной сидел ротный Иванушка, который колдовал над листом бумаги с линейкой и карандашом. Озабоченный лейтенант что-то очень тщательно вымерял.

– Что чертишь? – спросил я его. – Комбат приказал сделать проект туалета на двадцать четыре очка, – ответил ротный невозмутимо. – Помоги мне. – Нет ничего проще для инженера строителя, чем данный проект, – как можно серьезнее попытался я отнестись к данной проблеме. – Для начала надо отрыть траншею. Затем устанавливаем каркас, который обшиваем досками. Крышу с небольшим укло ном покроем шифером по обрешетке. Вот и все. Не забудь только дверной и окон ные проемы, – после этих слов я увидел перед собой задумчивого Иванушку.

– Я так и сделал! Вот у меня к тебе вопрос. Открываем дверь, входим, а там нет пола. На чем пол держится? Ведь там же яма! – воскликнул ротный.

После совместного решения проблемы на двадцать четыре очка, сутки держится хорошее настроение. Рекомендую всем инженерам, не посетившим лагеря, данный проект, причем малым количеством очков можете себя не ограничивать. Дерзайте!

Глубина подхода Иванушки к проекту поразила меня. Наверное, также глубоко где-то в ЦДСУ подходили тогда к построению дорог Нечерноземья. Свай нет – это ерунда. Бросим дорожные плиты на мерзлый грунт, а на них поставим щитовые ка зармы КЮ. Казарма южная, так их нарекли солдаты в Вологодской области – это ли не гениальность? Хорошо! Кулебяку съел! Плиты на мерзлый грунт – это пла вающий фундамент, и что удивительно – ведь поплыло.

В палатку вошел Андрус и сел на мою койку. Поставив перед собой табурет, он тоже приготовился чертить. По лицу Андруса было видно, что он задумался, над одной из неразрешенных проблем человечества.

– Андрус, сегодня ты не пойдешь в гостиницу? – поинтересовался я. – Комбат приказал начертить проект решетки на окна штабов и магазинов, а утром его на до сдать, – ошеломил ответом меня и ротного Андрус.

– Толкни ему лагерный вариант: небо в клеточку, – посоветовал Иванушка.

– Не пройдет. Слишком грубо. Надо придумать что-то очень художественное, сказал Андрус, но перед ним и через час был белый лист бумаги. Рано утром я увидел спящего Андруса. Между нашими койками стоял табурет, на котором лежал проект решетки на окна. Проект этот представлял из себя следующее: солнечные лучи из арматуры диаметром двенадцать миллиметров класса А-11 стягивали пря моугольную раму решетки. Чертеж был тщательно вычерчен с указанием всех раз меров. "Сталинское солнце", так называл свой проект позже спящий инженер.

Долгие годы в двенадцать миллиметров лучи Сталинского солнца будут бить в окна лагерей, ибо проект был утвержден.

Самое страшное для солдата в лагере – это дедовщина. "Дедушка" собирает деньги на дембельский банкет с молодых солдат. Тех, кто отказывается платить, бьют. Часто утром в строй становятся солдаты с синяками на лице. Отказался "дедушке" сапоги почистить – в морду, отказался "дедушке" хлеба принести из столовой – в морду, отказался работать за "дедушку" – в морду, плохо посмот рел – в морду, в морду. Дедовщина – дисциплина! Лагерь держится на дедовщине и кулаке. Командир орет – дедушка бьет. Били, били и забили. Умер солдат в палатке. "солдат забыл, как дышать, и задохнулся", – поставил диагноз начмед. Не судите медика строго. Умер человек в лагере – это обычное дело. Смерть че ловека, полностью обезличенного, проходит для всех абсолютно незамеченной. Родители же после вскрытия обнаружат, что их сын был зверски избит, после че го он умер. На этом и оборвется следствие, на этом и оборвется для родителей жизнь их сына. Дедовщина!

Гибнут люди в лагере не только от дедушкиного кулака. Одному офицеру была сделана операция по удалению язвы желудка – тромб в сердце – смерть. При про изводстве крановых работ вблизи ЛЭП солдат берется за строп крана – смерть. Покончил жизнь самоубийством солдат в Вожеге. Повесился он на крыше казармы, где нельзя встать человеку в полный рост. Цинковые гробы без войны. Виновных нет! Имена погибших не приводятся, ибо страницы эти покроются морем слез.

– Выведены войска на четвертом году перестройки. Идет процесс замены одних понятий другими. Демонтаж стал перестройкой. Мышление – гласностью. В истории Союза две путеводных звезды – Хрущевская оттепель и Горбачевская слякоть. Ка кие звезды – такой и урожай! Вот миллион! – сказал Рихард, положив передо мной материальный отчет батальона. Стоимость несписанных материалов превысила миллион рублей. Стоимость была налицо – материалы же ушли на ремонт офицерс ких квартир, сгорели в огне, утонули в болоте бесхозяйственности. Многое было пропито, многое втоптано в грязь.

– Что со мной будет? – раздавленным голосом спросил меня Рихард. – Посадят или буду платить всю жизнь, либо предложат служить двадцать пять лет, – отве тил на свой же вопрос Рихард. Основной чертой характера было у Рихарда отве чать за все и на все вопросы самому, даже если этот вопрос задавал он сам.

– Материалы как клей, от которого нельзя избавиться. Я их списываю десятка ми тысяч – тухта процентовок это позволяет, но и ее недостаточно. "Бросьте заниматься бумажками! Занимайтесь бумажками ночью", – кричал комбат. Помнишь это, Последний?

– Помню, – ответил я, глубоко кивнув головой. – Коммунисты за семьдесят лет работы в качестве организаторов доказали, что они способны направлять серпом, а организовать молотком...

– Батальон, строиться, – прогремела команда в лагере. – Ну вот молот и за несли. Сейчас врежут, – сказал Рихард, и мы пошли на построение. – Равняйсь! Смирно! – скомандовал Чук, при этом правой рукой почесывал в паху. – Отста вить! Равняйсь! – после чего каждый солдат и офицер должен был видеть грудь четвертого человека. Где же она четвертая грудь? Ее я видел редко, но четвер тый живот – всегда. Так что одну из заповедей лагеря выполнял с творческим подходом.

– Командиры, ко мне, – дал команду комбриг. Перед ним выстроилась шеренга старших офицеров, остальные же солдаты и офицеры могли попрыгать с правой но ги на левую, любуясь на спины своих командиров. Все они со спины были одина ковы. Выделялись из общего строя только замполиты. Полы шинели должны плотно прилегать одна к другой, только у замполитов они разлетались в стороны, как ласточкин хвост. Ласточки, как известно, птицы перелетные. Так и отличают замполитов: по хвосту сзади, по животу спереди.

– Офицеры, ко мне, – обрушился голос комбрига на бригаду, как на наковаль ню, и звон после удара поднял всех ворон на крыло.

– Товарищи офицеры! У нас вши в бригаде. Комендантская рота во вшах! Весь Среднеазиатский округ во вшах! Уральский округ во вшах! – наносил удар за ударом комбриг. – Медицинскому персоналу проверить весь личный состав, стар шинам проверить, чтоб все мылись в бане, – нанес последний удар комбриг. За тем сбоку начал постукивать молоточек замполита.

– Вчера в одной из наших строительных бригад офицеры поехали на охоту...

Каре из офицеров оживилось, вслушиваясь в речь замполита бригады. – Поехали на охоту, и один из охотников подстрелил замполита, – звякнул молоточек наше го заместителя по политической части. Смехом ответила наковальня.

– Что, замполит не человек? – начал кричать полковник, что вызвало еще большую волну смеха.

– Встать в строй. Произвести развод на работу, – откуда-то сверху рухнул молот комбрига. Развернувшись кругом, каждый из нас мог видеть, что ковали наши полковники. Без формы грязного цвета, без лица с пустым взглядом выкова ли толпу военностроительной бригады на свежем снегу.

Вечером пришлось заступить в наряд дежурным по батальону. Сидя на коммута торе, я подслушал разговор Чука и Гека.

– Товарищ полковник, срочно приезжайте к нам. Огурцы уже пищат, – шепотом сказал Гек. Газик комбата скрылся за поворотом. Приблизительно через два часа тишину в дежурке нарушил голос комбрига.

– Соедините с комбатом, – прохрипело в телефонном аппарате сорок седьмого года.

– Товарищ полковник, комбата нет в расположении части. Звонил начальник штаба и сказал: "Огурцы уже пищат", после чего командир уехал, – доложил я.

Утром Чук, свеженький как огурчик, снял меня с наряда. После этого случая я прослужил еще полтора года, но в наряд дежурным по части больше никогда не ходил.

– Да он псих, псих, – кричал Чук в лицо моему сменщику. Капитан Деловани принял эстафету непрерывного дежурства в батальоне. Мой рассказ о дежурстве рассмешил в лагере почти всех, только ротный Степанов слушал спокойно.

– Последний, были у тебя предшественники. Служил я в Монголии, и был у нас один офицер, который как-то заступил в наряд. Сидел он и от безделья разрядил пистолет. Дверь в дежурке была немного приоткрыта. Дежурный выставлял по од ному патрону на стол и приговаривал: "Этот для командира! Этот для замполита! Этот для начштаба!" Монолог дежурного попал в уши проходящему мимо замполиту. Ему очень захотелось посмотреть, какие же подарки припас для него дежурный, и он их увидел через витринное стекло дежурной комнаты. Результат, кстати, был таким же. Офицера сняли с наряда. Он прослужил еще два года, но дежурным по части никогда не был, – закончил свой рассказ капитан Степанов уже под всеоб щий смех.

– Еще один пример бессмертия мули в лагерях, – смеясь, сказал я, но ротный опять стал возражать.

– Не прав, не прав, Последний. Была красивая муля в лагерях: "Масло съел день прошел." "Наверху" изыскали резервы масла, и муля умерла.

Дают теперь масло не только утром, но и вечером, – ротный, как всегда, был прав.

Солнце ушло к врагам, и это значит, что ночь навалилась на лагерь. Ночь та была не простая, ибо с нее началась весна. Опять приближается весна. Читая, тебе было смешно, призывник, но мистер-министр уже наточил тебе лопату. Арал и Чернобыль, дороги Нечерноземья и свинарники ждут тебя. Ты следующий! Пошел!

–10

– Последний, пойдем к женщинам, не спиться что-то мне, ветерану. – Андрус, ближайшая юбка в десяти километрах, поэтому спи спокойно, – успокоил я своего подчиненного. – Товарищ лейтенант, что за безразличие к женщинам или для вас, старого воина-дорожника, десять километров стали расстоянием? – не успокаи вался Андрус. – Последний, пойдем на трассу. Хоть елки поваляем! Они ведь то же в юбочках.

– Хорошо! Пойдем, но учти первую валить будешь ты своим топориком. Мы вышли из вагончика и застыли, пораженные красотой зимнего пейзажа.

– Андрус, как тебе эта картина? – Удивительно, но не хватает в ней чего-то романного, – ответил Андрус. Романное! Разговор с женщиной в тюрьме – он сов сем особенный! В нем благородное что-то, даже если говоришь о статьях и сро ках. Грязь лагерей в первые дни бросила многих в грязь общения между мужчиной и женщиной. Где ищут женщину в России, когда заведения полны жаждущих? Вокза лы пригрели этих бабочек. Ночные малютки всячески пытались подтвердить истин ность изречения комбата :"Все бабы в Вологде..."

Утром в грязи развода, днем в грязи строительных объектов, вечером в грязи совещаний. В лагере можно найти спасение только ночью. Женщина может сохра нить в человеке мысль о том, что еще не превратила его лагерщина в скотину.

Прощаясь утром со своей подругой, трудно ей объ яснить, зачем твое присутс твие в лагере, например, в воскресенье. Комбриг объявил воскресенье рабочим днем, а это значит, что этим приказом он бросил сотни людей на лопату. Да вай!.. Давай!.. Давай!.. Копай!.. От столба и до обеда. С обеда и до ужина. Если выкопаешь лишнего, пригонят бульдозер и закопают. Инженера к столу за графики, процентовки. Нули, нули! Рубли, рубли! У-ли-ли!

– Ириш, не расстраивайся. Через два, через два часа отслужу как надо и вер нусь, – напевал я на ушко своей едва проснувшейся девочке.

Городской троллейбус почти полностью набит сонными офицерами и прапорщика ми, и только голос водителя, объявляющий остановки, не дает мне уснуть в са лоне. Ярославская – шипение, Новгородская – шипение, Псковская – шипение. Не приходится ждать в Вологде Аллею Свободы, разве что через долгие годы. Волог даэлектротранс – объявляет голос водителя... транс – это в десятку из писто лета, которого я никогда не видел.

– Следующая "Авантюрадорстрой", – объявил остановку троллейбуса прапорщик Цветной, и полсотни офицеров плюхнулось в грязь. Последние километры едем, набившись в кунг. Если бы его можно было сверху открыть консервным ножом, то перед глазами были бы одни офицерские фуражки, плотно прижатые друг к другу. Кунг – это консервная банка на колесах – открылась, и комбриг кричит в нее:

– Я вам всем объявляю выходной, – добрый малый, что говорить. Назад пошел со мной Цветной.

Нет ничего лучше дорог к дорожно-строительным лагерям. По ним можно про ползти, проскакать, пролететь, но проехать или пройти по ним еще пока никому не удавалось.

– Ирина, доброе утро. Как видишь, я сдержал слово офицера. Не прошло и двух часов, и я твой. Опустившись у края кровати на колени, я положил свою голову девчонке на живот, как на плаху, как на плац. В тот момент я почему-то всегда слышал команду "равняйсь" и видел грудь Человека.

Коротки мгновения любви в лагере. Весенняя жижа опять захлюпала под сгнив шими сапогами. Измученные офицеры и солдаты стояли в строю. Впереди Андрус с огромным желанием изучения особенностей нерусского языка. Присутствующих офи церов и прапорщиков "оптичивал" все тот же Эдуард. Прямо передо мной была ус талая спина Рихарда. Справа расстроенный зампотех. Ему комбриг с утра объявил отпуск. Майор сапогами перемешивал на плацу снег с грязью, но был уже в от пуске. Как всегда слева от управления стояли солдаты батальона. Из многих со тен лишь немногие имена сохранились в моей памяти. Одно имя тебе, воин-дорож ник, – солдат! Однако не только солдату трудно сохранить свое имя в лагере. Сдали свои паспорта в обмен на личный номер двухгодичники. Паспорт в сейф во енкомата, бляху с номером в карман, а бляху эту дают, например, на случай сгорания в танке. По оставшейся бляхе, паспорт вернут родителям. Скажите, бред? Сгорело двое в Великом Устюге. Матерям сгоревших солдат вернули паспор та. Годы идут, но хмарь непроглядная не рассеивается над страной.

– Инженер, вы почему вчера не были на службе? – спросил меня комбат. В каж дом его вопросе на бесконечных разводах шипела Набоковская Ниагара.

– Вчера комбриг объявил мне выходной день. Я не мог не выполнить его при каз, – ответил я и опять низверглась Набоковская Ниагара. Дорогой читатель, передохни немного, я пойду дерну ручку и послушаю приятный сердцу звук – нос тальгия! Через год службы я стал замечать, что наш комбат с каждым разводом и совестьчаянием становится все меньше и меньше. Рихард даже как-то сказал, что Чук к нашему дембелю превратится в пустое место, и был прав. Во время моего увольнения в запас полковник Чук был в отпуске. Случайное то было совпадение или нет? Не знаю! График отпусков об этом умалчивает.

–11

Развод в тот роковой день очень быстро закончился. Мимо батальона прошел оркестр. Сверхсрочники и прапорщики пригрелись кто на трубе, кто на барабане. И.Д.Т. был оркестрантом на Беломоре и вспоминает: оркестр вызывал озлобление у работающих (ведь оркестранты освобождались от общих работ, имели отдельную койку, военную форму). Им кричали: "Филоны! Дармоеды! Идите сюда вкалывать!" После торжественного прохождения дармоеды от меди уходили с плаца в казарму, остальных же солдат и офицеров ждали общие работы. Героическая битва за сто ловую, нескончаемый конвейер возведения щитовых казарм. Водопровод из скважи ны в никуда, канализация из казарм в никуда – весьма символичное пересечение двух кривых. Солдаты умывались водой из системы отопления. В лагерь пришли грязь, дизентерия и новые квартальные планы.

– Последний, ты сегодня где? – спросил Рихард на плацу. – Бокало-Молчало.

Такова жизнь. – Жизнь – это всего лишь тень под фонарем. Сначала она ясна и имеет отчетливые грани – это молодость, но вот мы делаем первые шаги, тень увеличивается и увеличиваются годы и ошибки, при этом стираются грани нашей тени, нашей жизни. Но вот мы добежали до следующего столба и тень опять при обретает ясность и отчетливость граней. Это наша тень, но наша ли это жизнь? – задал вопрос Рихард, но я смог ответить на него только молчанием.

– В одной из твоих деревень как всегда налито, а в другой – тихо, – попы тался шутить Рихард, но было заметно, как это трудно ему.

Машина стрелой пролетела по Московскому шоссе несколько километров. Води тель сделал разворот на сто восемьдесят градусов и остановился на обочине. С холма, на котором остановился водитель, хорошо просматривался большой участок дороги. На Москву одна за одной проскакивали машины. Все спешили, и никто не обратил внимания на странного водителя, стоящего на обочине и всматривающего ся вдаль, как в бездну. Из нее вынырнул "КАМАЗ". Легковая машина сорвалась с места и под гору быстро набрала скорость. Сто, сто двадцать, сто сорок, руль резко влево – удар и скрежет рваного металла. Я оставил лагерь на день, а друга потерял навсегда. Так в лагере покончил жизнь самоубийством человек, который считал, что жизнь спасет интеллектуальный труд.

– Рихард! Рихард! Прощай! – сказал я, стоя один перед цинковым гробом.

– Последний, ты обещал ему. Я буду твоим первым читателем вместо него, неожиданно послышалось сзади. Речь была с мягким акцентом. Я не смог обер нуться назад и посмотреть в глаза Андруса, как и не мог спасти своего друга.

"Однажды взявшись за слово, уже потом никогда не успокоиться". Данное слово и гибель Рихарда заставили меня начать так: рассказ – это неразорвавшийся снаряд, который вы держите в своих руках. Одно неосторожное движение рук – и течение времени остановит разорванный металл...

–12

"Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции у моря".

Рихарду не принесла спасения глухая провинция у моря. Весь командный состав части считал, что причиной гибели явилось то, что водитель был пьян. Наши ко мандиры были тонкие психологи, и на таран им приходилось ходить только на трезвую голову. Содержание алкоголя в крови положило конец расследованию при чин смерти. Однако полковник Чук потерял голову от вопроса: на кого повесить миллионную недостачу? Десятки километров труб, сотни кубометров пиломатериа лов, сотни кубометров ж/б изделий и даже пресловутые краны с позывчиками все это помещалось на трех десятках страниц и не существовало нигде более. За счет военных стройлагерей начали жиреть кооперативы. Все было просто: солдат – дешевая рабочая сила, техника, материалы – все даром. Наливай и дои и не забывай делиться! Кооперативы! "Чудо", "Темп", "Вперед" и т.д. творили чудеса экономики. На хлеб и на песню хватало всем.

Из страны, в которой не хватает тракторов и не знают, куда девать танки, дороги строят военные, издох партийный босс – объявили недельный траур, взор вали атомный реактор – провели демонстрацию – из такой страны люди уходят, но каждый уходит по-своему.

– Последний, – нарушил мое одиночество в палатке производственного отдела Андрус, оторвав тем самым от тяжелых мыслей. – Знаешь, почему процесс строи тельства социализма в России непрерывный и бесконечный? – не дожидаясь моего ответа, Андрус продолжил: – Все заложено в русском языке. Сначала социализм был утопический, потом ленинский, затем казарменный, попробовали застойный. Пришла пора обновленного, и даже А.Д. Сахаров попался в эту ловушку. Беско нечность социализма объясняется обилием прилагательных в русском языке. Сей час строят голубой социализм, а потому все завтра будут в парадноголубом, а партменьшинство испытывает оргазм от этого строительства. Кстати, можно поп робовать и розовый. Мазнуть так легко в правом верхнем углу розовым и кончить на этом.