Текст книги "Небо России"
Автор книги: Сергей Сиверин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Шарик, давай теперь очередями, – сказал Рихард, вытирая пот со лба давно уже мокрым платком.
– Как думаешь, этих двоих мы еще увидим? – спросил меня Андрус. Ответил на его вопрос лейтенант медицинской службы, который разделил нашу участь вместо одного Каунасского "ныряльщика": – "Ныряльщики" поехали домой, остальных пог нали на север, – так шутила медицина, спустя почти два года. Генерал посмот рел в сторону солнца, после чего быстро поднялся на трибуну и приказал свер нуть строй двух бригад, подводя как можно быстрее смотр к концу. Командование частей все же настояло на продолжении смотра, и загремела медь оркестра. Ког да наш батальон миновал трибуну, многие из нас вздохнули с облегчением, но радость наша была преждевременна. Немое шествие второй бригады закончилось, и нас погнали на повторный круг. Второй раз пришлось маршировать по земле, вспаханной тысячами сапог и при этом горланить песню. Горланили седые полков ники и лысые майоры:
– Не плачь, девчонка, пройдут дожди.
Солдат вернется, ты только жди...
Офицерские глотки подняли стаю ворон из соседнего леса. Птицы, любящие свалки и воинские части, каркая и крича пронеслись над певцами. Люди и вороны кричали одновременно, но голоса их были похожи, и не могло человеческое ухо определить, кто есть кто. Позади нас тоже горланила толпа и вместе с ней к нам в тыл зашел "черный барон". Ни от чего так не устает человек, как от на чальствующей глупости. День всеобщей глупости нарекли днем части. Именно тог да мы стали не просто толпой, живущей в лесу, мы стали толпой пронумерован ной. Номера эти не приводятся, потому что являются государственной тайной. После пятичасового строевого смотра четвертый кирко-мотыжный батальон чурбаш но-бордюрной бригады рассыпался по палаткам и провалился в глубокий сон, не снимая ни сапог, ни портупей. Только вечером выгнал желудок певцов из палаток в столовую. Наши желудки в первые дни не требовали лагерной баланды. Слишком жива была еще память о материнских пирогах. В соседней палатке меня приветс твовали два ленинградца и начальник ГСМ, который был из Калининграда. Паучьи лапы воинского призыва с каждым днем все больше и больше расползались по стране. Там же я познакомился с нашим замполитом. Низкий человек с маленькой круглой головкой по фамилии Манкин стоял у входа в палатку с толстой тетрадью в руках.
Майор Манкин ходил по лагерю и записывал биографии двухгодичников, а наив ные новоиспеченные офицеры сами их рассказывали, зачастую говоря совершенно интимные вещи. Записывал он туда и жалобы, и предложения, и просьбы. Просили доброго майора достать лекарств, которых нет в продаже, а майор все писал и писал. Попросил и я добрую душу достать мне лекарства от окопного "педикюра" – это когда грибок ухаживает за ногтевыми пластинками. Но добрая душа сунула эту толстую тетрадь в одну из холодных ночей в печь, и вместе с дымом подня лись в звездное небо России и наши жалобы, и наши просьбы.
Из беседы с Манкиным я узнал, что один из ленинградцев – конструктор женс кой обуви, другой – работник исследовательского института, и только Борис был моим коллегой. Он был инженер-строитель с маленькой приставкой "судо". Сло вом, все мы были дюжиной крутых спецов по дорогам, не говоря уже о кадровых спецах, которые собрались тогда в ленинской комнате на очередное офицерское совещание. В палатку заглянул посыльный и, пригласив нас на совещание, прер вал рассказ Бориса о судьбе королевского замка в Кенигсберге.
На совещании присутствовали все офицеры и прапорщики, кому пришлось пройти Каунасскую пересылку. Я сел на последнюю скамью вместе с Андрусом. Под орга низационную болтавню комбата Андрус представил мне всех двухгодюшников. Они внимательно слушали полковника, только дятел на сосне долбил шишки, не обра щая внимания на оратора.
Ромас внимательно прислушивался к дятлу и одновременно готовил каверзный вопрос. Комбат закончил свой монотонный доклад.
– Когда и куда мы будем выброшены? – спросил Ромас. Комбат подошел к карте и ткнул пальцем в Европейскую часть, при этом мясистый палец накрыл одну из Российских областей. В том, что комбат не промахнулся, никто не сомневался.
– Наша часть должна была начать переброску 28 июня, но в связи с тем, что в Москве начинается 19 партийная конференция, получен приказ о прекращении переброски войск. Личному составу необходимо будет изучить материалы партий ной конференции. Переброска будет совершена в начале июля, – доложил зампо лит. На этом совещание закончилось. Более полусотни офицеров и прапорщиков направились в палатки готовиться к партийной конференции.
–3
Время неумолимо движется к крупным событиям мировой истории. Для нас наз наченный день и час грянул в лесах под Ковно.
"Товарищи делегаты! Как углубить и сделать необратимой революционную пе рестройку, которая по инициативе и под руководством партии развернулась в на шей стране, – вот коренной вопрос, стоящий перед нами...
Мы видим, как воспрянуло общество. Многообразнее, интереснее стала духов ная жизнь страны."
После этой фразы закрутились бритые головы сидящих на скамейках солдат. Заблестели их грустные глаза. Именно после этой фразы они стали смотреть на свою жизнь иначе – ведь она у них стала многообразнее, интереснее и богаче. И рад был каждый солдат и офицер, что в "борьбе с догматизмом возрождается творческое начало научного, гуманного социализма". Маленький "Рекорд", стоя щий под сосной "ЧИМКЕНТ" телевещал удивительные вещи.
"Повысилась рождаемость и снизилась смертность, что в немалой степени свя зано с борьбой против пьянства и алкоголизма". Все были рады и повышению, и борьбе, но не все могли ответить через пять минут, что повысили, а с чем бо ролись.
"Более того, в Вологодской, Калининградской, Кировоградской, Курганской, Ярославской областях допустили снижение производства многих сельскохозяйс твенных продуктов". Сразу приуныло лагерное население. Ведь через десять дней, в одной из названных областей, плюхнется в болото группа захвата и нач нется для тысяч людей великая битваза дороги Нечерноземья, – подумали многие из нас после слов докладчика.
"В нынешней пятилетке принимаются как никогда крупные меры по улучшению социальной сферы села. Большая программа преобразований осуществляется, в частности, и в таком важнейшем регионе страны, как Российское Нечерноземье. Труженики деревни уже в ближайшие годы должны повсеместно почувствовать ре альное изменение условий жизни и труда".
– Это о нас, но как расплывчато и туманно, даже наши матери не поймут, что ждет их сыновей, – прошептал Рихард. – Ждет нас лесоповал – царь всех работ, отсыпка насыпей на болотах, укладка асфальта в снег и в грязь, а после солда та придут настоящие строители и произведут полный ремонт дорог.
Неужели Россия настолько богата, что будет платить за каждый километр до роги тройную цену и не только рублем? Дикая ошибка! – шепот Рихарда прервал усиленный комбатом звук телевизора. "Нет у нас еще и привычки к дискуссиям, к инакомыслию, к свободной состязательности. Не хотелось бы драматизировать по ложение. Да для того и нет особых оснований. Но не замечать такие явления, проходить мимо них было бы неразумно".
– Всякое великое строительство требует оформления великих бумаг. Горы гра фиков, процентовок, актов, схем, различных отчетов, – вот великая стройка для кабинетных работников. Наша задача с первых же дней приобщиться к кабинетному строительству дорог, только тогда мы сможем выжить,– пытался поддержать я ря дом сидящих дорожников.
"Наши цели – больше демократии, больше социализма, лучше жизнь трудящегося человека, величие и благо страны", – затем раздались продолжительные аплодис менты в лесу: то ли мне, то ли ему.
–4
Лагерь днем жил мечтами ЦТ, а вечерами наполнялся воспоминаниями офицеров и прапорщиков Афганской войны. Тема эта закрыта для тех, кто там никогда не был. У меня хватит смелости только пересказать один эпизод. Слишком сильное влияние оказывали воспоминания прошедших ту войну на психику людей.
Такие рассказы велись уже после отбоя, и сумерки палатки наполнялись сухи ми воспоминаниями. Старшина роты лежал в противоположном углу палатки. Каждую ночь, подолгу глядя в брезентовый потолок, он заставлял себя уснуть. Начал он свой рассказ без предупреждения:
– Мой командир роты в Афганистане получил приказ о доставке пленных в рас положение штаба полка. Восемь военнопленных отправились с ним на вертолете. О вертушке доложили в штаб. Доставил мой командир роты только троих.
– Куда он дел остальных? – спросил я. – То же самое спросил один из шта бистов у моего командира, – сказал старшина. – "Остальные выпрыгнули!" – от ветил мой командир.
Прапорщик замолчал, и больше никто не нарушал тишину палатки до самого ут ра. Об Афганистане напишет настоящую книгу простой русский солдат. Может, уже сейчас перед ним лежит белый лист бумаги, а нам остается только ждать и наде яться.
–5
Пролетела еще одна летняя ночь. Опять усадили батальон за прослушивание материалов.
– "У тебя хватит сил дальше вести дело? Голоса.Не сможет он. Нельзя остав лять на таком посту.
– Подождите, подождите, я же ему задаю вопрос. Давайте уж демократически подходить к делу. Это же для всех нас нужен ответ перед принятием решения.
– Я сказал, что подвел Центральный комитет партии, Политбюро, Московскую партийную организацию... Повторяю то, что сказал: "Прошу освободить и от кан дидата в члены Политбюро, и от руководства Московской городской партийной ор ганизации".
– Таковы факты..." Не успели еще отгреметь последние продолжительные апло дисменты, как встал комбат. – Все на рампу, – прозвучала команда, и началась переброска на север. Театр Нечерноземья открыл свой первый сезон. Труппа цве та хаки бросилась на погрузку.
Т О Н Н Е Л Ь В О Т Ь М У
–
–1
Государство – это порядок. Неуправляемая толпа никакого отношения к госу дарству не имеет – это стадо, идущее на бойню.
На станции формировался наш эшелон. Колесная и гусеничная техника была уже на платформах. Крепеж техники не изменился за последние полсотни лет, колодки и растяжки были заботой всех водителей. Офицеры же вглядывались в даль в по исках желанной вагонной зелени. Телятники были готовы принять людей, но вид красных телячьих вагонов не задевал душевных струн офицерства. Нары и солома – все, чем располагали вагоны этого типа. Выбитые окна и грязь никого не удивляли. Лучшего для солдата не нашли. У нас с транспортом трудности: доедет не подохнет. Вот и еще раз заметит рассказчик, что лагерная спираль сделала свой виток и захлестнула сотни людей в красные телячьи вагоны. Для офицеров подали пассажирский вагон. Только командиры рот разделили участь солдат в те лячьих вагонах. Остальное же офицерство побросало чемоданы на спальные места и ринулось в город. Прощание с кафе и барами Каунаса было очень горьким для многих, а было оно горьким, потому что слово "бар" на российском болоте имеет только одно значение. Офицеры, возвращаясь из города, заглядывали в красные вагоны. Все очень напоминало зверинец... На полу и на полках скрючились ка кие-то жалкие существа, похожие на человека, и жалобно смотрят на вас, просят пить и есть. Но в зверинце так тесно никогда не скучивают животных. Непрерыв ная череда красных телятников оборвалась приятной зеленью офицерского вагона.
Ожидание оказалось недолгим. Электровоз, елозя по станции, подцепил весь состав, после чего был дан обещанный зеленый свет. Эшелон при выезде со стан ции попал во тьму тоннеля. Неожиданное наступление темноты наполнило весь ва гон молчанием. Эшелон вынырнул из тоннеля, но полуденный солнечный свет не рассеял тьму. Солнечный свет бессилен перед тьмой лагерей.
Красные телячьи эшелоны катили по стране, например, от Караганды до Сверд ловска восемь суток, но изменились времена, наш эшелон блуждал по стране лишь трое. Без воды и света в тридцатиградусную жару эшелон гнали через столицы братских республик. Промелькнул за окнами Вильнюс, через сутки пути Минск. По вагону прошла муля, что строить дороги будем в Крыму, потому как везут на юг. Муля увяла, когда за окнами появились величественные купола Смоленска. Вели кий маршрут великих армий. Уснули во второй раз в Вязьме, проснулись там же. Видимо, для броска на столицу войскам всегда дают возможность отдохнуть.
В соседнем купе ехала офицерская семья: муж, жена и двое детей, один из которых путешествовал в коляске. Заботливый отец за время стоянки сбегал на рынок и принес на радость своим детям овощи и фрукты.
Бородино! Проезжая это место, думалось мне раньше, встают все офицеры и с замиранием в сердце всматриваются в даль полей. Детская наивность! Наши офи церы лежали на полках, измученные похмельем, не проявляя исторических позна ний.
Только сквозные телячьи эшелоны осужденных миновали Москву по окружной до роге, как раз рядышком с Пресней, может быть, салютуя ей гудками.
Так было раньше. Наш эшелон прогнали по кругу большего диаметра. Не пока зывают теперь набитых людьми телячьих вагонов на Москве. Подмосковье – именно отсюда великие армии, ведомые талантливыми полководцами, откатывались на за пад. Нам же дали полководцев не столь одаренных, но они по северной железно дорожной дуге пробились в Александров. Ночью темноту вагона осветили факела Ярославля, а эшелон полз все дальше на север.
Пробуждение – мы стоим в тупике. Андрус, глядя в окно, стал напевать:
– Вологда ты моя, Вологда! "Потому, что я с севера, что ли, Я готов расс казать тебе поле, Про волнистую рожь при луне". В Вологде, в Вологде, в Во логде.
– Андрус, ты все перепутал, – начали поправлять эстонца. Прижавшись ближе к окну, сквозь утренний туман, я едва рассмотрел плакат: "Водитель! Въезд в город Вологду на грязных автомобилях запрещен!" Этим плакатом нас встретило местное население, вертолеты сопровождения не наблюдались. Офицеры и солдаты вывалились из вагонов с радостным возбуждением, оглядывая окрестности. Лягу шачий хор приветствовал первых строителей, которых в свою очередь построил комбат в две шеренги.
– Становись! Я вас посчитаю по головам, – раздалась первая команда на бо лоте. Полковник Чук бегал вдоль вагонов и лично пересчитывал каждую голову. Вторая уставная заповедь: "Учет прежде всего". С учета начинается день в ла гере и учетом заканчивается. Расход личного состава – вот alma mater лагерной жизни. Расход – великое слово великих дней. Живо оно и ныне в своем страшном смысле.
– Это царство болот и низин, Станет родиной нашей счастливой,
напевал Андрус на краю болота. За железной дорогой туман накрывал землю. Сле ва, из его густой пелены пробивались гордые кресты Спасо-Прилуцкого монасты ря, а справа – вышки охранников. Вечные соседи были рядом и на Вологодчине. Колокольни и башни монастыря были в строительных лесах, черные полусгнившие вышки наклонились к земле и не ждали своих реставраторов. Среди офицеров на чали ходить слухи, что наш батальон разбивает лагерь на территории старого аэродрома, а другой – за забором бывшей зоны, потому как сохранившиеся бараки легко переоборудовать под казармы. Скажите вышки дождались? Нет! Кому пришла такая чудовищная мысль в голову, история умалчивает, но этому великому плану не суждено было осуществиться. Первую ночь группа захвата провела в казармах местной строительной части. Выручило людей солдатское братство. Дежурный офи цер пропустил в расположение части в ночное время почти двести посторонних лиц. Солдаты спали на полу, прижавшись друг к другу. Ранний подъем и колонна на марше. "Вверху" приняли решение, что жить мы будем у озера. "Озером" ока зался заброшенный карьер, где раньше добывали глину для кирпичного завода. Были поставлены у "озера" десятки палаток, солдаты и смельчаки из офицерского состава открыли купальный сезон. Всеобщая стирка говорила об успешно прове денной операции, – захват был произведен.
Огромное гороховое поле приняло на постоянное место жительства два баталь она и управление бригады. Должно быть, не случайно поле чудес по весне засеял заботливый колхозник горохом. Славный был снят урожай личным составом, но сначала цветочки.
Два других батальона пропихнули дальше на север. Одному достался Харовск, другому – Вожега. Бригада изначально была задумана, как показательная, поэто му прижали ее к железной дороге и аэродрому.
"В России две беды – дороги и дураки", а клин, как водится, клином вышиба ют, и засадили клин в Великий Устюг, Вытегру, Тотьму – не путайте с Потьмой, Тарногский городок. Паучьи лапки лагерей попали в Никольский городок, Нюксе ницу, Бабушкино. Певуч русский язык, но порой трагична его песня. Каргополь, Няндома, Шарья возводили свои лагеря. Все это накрыл собой Вологодский кор пус, который в свою очередь тоже был не единственный. Трудно претендовать на единственность и неповторимость в глупости. Корпуса Кирова, Рязани, да прос тят не упомянутые. Корпуса накрывала папаха центрального управления. Раньше все лагеря подчинялись Главному Управлению Лагерей, теперь же строительные лагеря подчинялись ЦДСУ (Центральное Дорожно-Строительное Управление). Глав ные централизовались – эта перестройка началась в восемьдесят восьмом году. Сын идет в армию, а попадает в строительный лагерь.
"A la guerre comme a la guerre". – "А ля гер ком а ля гер".
Георгий Михайлович Осоргин, потомки вас никогда не забудут.
–2
В шесть часов утра оживает лагерь. Утренняя поверка выгоняет из палаток всех солдат и офицеров на переднюю линейку.
– Равняйсь! Смирно! Не шевелись, – "комбриг-полковник на плацу,форма новая к лицу". – Это какая-то вахканалия! Вахканалия у нас в части, товарищи офице ры. Умывальники и туалеты не строятся. Палатки поставлены как попало. Чтобы сегодня было построено три умывальника, два туалета. Палатки поставить по ви зирке. Командиры частей и отдельных рот ко мне, – ринулись вперед верные усы...
– Последний, что такое вахканалия? – спросил Андрус. – Вахканалия – это крайняя степень беспорядка в армии, неистового разгула. Солдат в грязи стоит в нечищенных сапогах, офицер вышел на развод небритым. Небрит – это вахкана лия, воды нет трое суток – это нормально.
– Какое редкое слово! Надо будет запомнить, – так началось для Андруса изучение великого русского языка.
После проверки полевая кухня балует личный состав кашкой. Кашка из котелка у "озера". У кого котелок, а у кого и картонная коробка из-под сахара. Неко торые солдаты умудрялись есть прямо с рук. Съел пайку и в строй. Развод на работу. Кому лопата, кому лом, кому баранка! Взревели моторы машин и глотки командиров. И только одно обращение, одна погонка, одна присказка: "Давай!.. Давай!.. Давай!.."
Вологодская грязь приняла дорожное воинство. Туалет – яма, накрытая маски ровочной сеткой – два штуки. Умывальник – труба с кранами позывчиками – три штуки. Зови, солдат, не зови. Не видать тебе воды. Иди, солдатик, к "озеру". Будет тебе там и умывальник, и ванная, и прачечная.
Затихает шум в лагере к обеду. Прапорщик Цветной – главный у котла. Дежур ный по столовой – большой человек. Видит солдат, кусок мяса плавает в черпа ке, который сейчас ему достанется, поет у него душа. Видит и другой солдат кусок мяса, все видят, а мясо леской привязано к черпаку и плавает в нем до последнего солдата. Я раньше думал, что быстрее всех мясо ест ротвейлер, ока зывается, нет, быстрее всех мясо ест солдат. Компот неизменно на третье. Пос леобеденная дрема была заменена послеобеденным разводом, а потом опять: "Да вай!.. Давай!.. Давай!.."
Инженеров сажали за графики. На каждый километр дороги было вычерчено пять километров графиков. График – это специалист в области искусства без красок. Красок и специалистов у нас не наблюдалось, потому графики стали самым расп ространенным жанром строительства.
Как-то в палатку ворвался капитан Деловани. Измученный ветеран присел на кровать и начал каждому раздавать по должности. Рихарда озадачил материальной ответственностью за весь батальон, меня нагрузил техникой безопасности, Анд руса сделал консультантом по вопросам строительства, после чего откинулся на подушку и сказал:
– Хорошо! Кулебяку съел. Капитан был наверху блаженства, но шум, подняв шийся на улице, оторвал наше внимание от начальника, и мы втроем вышли на улицу. Перед Ромасом прыгал маленький комбатик, который дергал его за волосы. Удивлению моему не было предела. Рост полковника таял на глазах.
– Я тебя посажу, я тебя посажу! – орал и прыгал полковник Чук. – Товарищ полковник, не надо пугать, если вы не пугало, – спокойно ответил лейтенант, убирая ручки комбата. – Закройте рот, товарищ лейтенант. Закройте рот! – про должал орать Чук. Происходящее вызвало интерес у окружающих офицеров и сол дат. Все с удивлением наблюдали.
– Зайдите ко мне, товарищ лейтенант, – сказал полковник Чук и направился к своей палатке.
– Что случилось? – бросились с вопросами к Ромасу. – Козлы, даже самые вы сокопоставленные, должны знать, что они козлы, – обрубил Ромас и пошел к Чу ку. Представление окончилось, и все разошлись. Впоследствии выяснилось, что при производстве сварных работ Ромас прожег емкость для воды. Комбат отловил государственного вредителя. Лагерь! В один миг трещат и ломаются все привычки людского общения, с которыми ты прожил жизнь. Совещание! Ты смотришь на сосе дей, на товарищей, давайте же или сопротивляться или заявим протест. В ответ только молчание.
– Какие будут вопросы? – спросил комбат. Многие при этом сжимались в без рогий комочек, только ротный Степанов задал вопрос:
– Товарищ полковник, когда будем отдыхать? Человек не может только рабо тать и есть, он не машина. Нам же и город хочется посмотреть, да и в баню по ра. – В городе нечего делать. Все бабы в Вологде трипперные, трипперные, трипперные, – кулаком вбивал в нестроганую доску свои слова полковник Чук.
– Товарищ полковник, есть предложение... – Давай, инженер... – Предлагаю израсходовать фонд командира на приобретение презервативов. Залп хохота всех офицеров и прапорщиков был ответом на мою мулю. Расходясь с очередного "со вестьчаяния", инженеры увидели, что лишение простейших свобод – явление не временное, а наследственное.
Между совещанием и наступлением ночи был у офицеров час личного времени. Через месяц службы у нас появился адрес. В нем не было ни улицы, ни дома все это заменил номер лагеря, номер квартиры не догадались заменить номером палатки. С момента появления номерного адреса мы могли писать письма с надеж дой на ответ. Андрус закончил свое письмо и лег в постель. Засыпал он всегда с одними словами (они были у него как молитва):
– Солнце ушло к врагам! Друзья, спокойной ночи, – говорил Андрус. После странной молитвы странного лейтенанта засыпали в палатке двадцать офицеров и прапорщиков, а вместе с ними засыпал весь лагерь.
–3
С основной частью батальона прибыл майор Гек. Из доклада начштаба все уз нали, что происшествий не случилось, если не считать маленького конфуза. На одной из стоянок оставили солдата в кустах. Не обучают наших воинов бегу со спущенными штанами по пересеченной местности. Солдат был на грани преступле ния, но после совершенного акта он вспомнил о данной присяге. Семь километров бежал солдат по шпалам и догнал свой эшелон. Честь и хвала министерству путей сообщения.
– Где бы был наш солдат, повстречай он стрелку на бегу? – спросил Рихард стоящего рядом зампотеха, которого потом очень долго пришлось успокаивать.
Развод на работу в тот день плавно перешел в графики, а графики уперлись в очередное совещание офицеров и прапорщиков. На нем была поставлена арлекиниа да. Полковник Чук в своей роли достигал апогея.
Солдаты ходят в самоволку. Вам нет дела до личного состава, товарищ лейте нант. Какой вы командир роты? Полями ваши солдаты, полями ходят к "телкам", кричал комбат на ротного Иванушку.
– Солдаты на полях уже телок доят! – с удивлением воскликнул Андрус.
– Доят, доят, – успокаивали его рядом сидящие. Месяц службы в армии требо вал соответствующего оформления, а совещанию не было конца. Спасла наглость великий кляп.
– Что вы намерены предпринять, товарищ ротный командир? – давил Чук на Иванушку.
– Товарищ полковник... – Давай, инженер... – Предлагаю в целях повышения дисциплины в батальоне и укрепления боеспособности части кастрировать личный состав. Тогда прекратятся самоволки и "телки". Кастрацию надо проводить в день принятия присяги – это будет торжественно и своевременно.
Крику было много, но кляп сработал. Совещание закончилось много раньше обычного. Вечером два офицера оставили лагерь. За неделю землю на территории лагеря превратили в липкий кисель, выбраться из которого сухим, практически, было невозможно. Растительный слой был полностью уничтожен тысячами сапог и колесами сотен автомобилей. Глина килограммами налипала на хромовые сапоги. С хлюпанием по болоту лагеря, к зеленеющим вдали берегам свободы пробивались два офицера.
– Рихард, впереди еще семьсот дней. Меня вряд ли хватит на половину этого пути. Больше всего бесит молчание в общем-то порядочных людей. Когда человека хотят превратить в послушное животное, молчать нельзя. Бороться мы не можем согласен, но бросить им в лицо то, что думаем – обязаны. За слово правды те перь не расстреляют. Как удивительно сшито, начиная с роты! Командиров рот превращают в кулак, замполиты – глаза и уши, двухгодичник – мозги на трассе, старшина – тряпичный быт, техник – болты да гайки. Есть все, чтобы едва теп лилась жизнь в роте и чтобы она была способна работать. Бестолковщина беско нечных разводов, изо дня в день баланда, тупость совещаний. Еще бы суровую зиму к нашим палаткам, а она не за горами. Уже сейчас нервы на пределе.
– Последний, не надо выть, – сказал Рихард. – Подвывая, терпеть легче.
Лучше не думай обо всем этом. Я решил работать. Заметят, дадут отпуск. Рихард, отпуска имеют свойство кончаться. – Работая, время летит быстрее. Хо рошо, что меня нагрузили материальной ответственностью. Буду делать свое де ло, не замечу, как буду дома.
– Рихард, сколько тебе лет? – Скоро тридцать, Последний. – Меня пригласили поиграть в солдатиков в двадцать пять. Дорога становилась лучше. Лагерь все больше и больше удалялся. Высокая зеленая трава очищала сапоги от липкой гли ны. Идти становилось легче. Вместо грохота моторов воздух наполнился пением птиц. Исчезла вонь выхлопных газов, и только штаны с "ушами" да "селедка" на шее все ставили на свое место.
– Спокойно работать не дадут. В системе "давай, давай" работать опасно. Мы попали в театр полного абсурда. Специалистами руководят Чуки и Геки – апофеоз в театре военных действий.
– Последний, что будешь делать ты? – Ничего! – Сгоришь! Семьсот дней и но чей борьбы не выдержать, – сказал Рихард. – Нас пригласили не дороги строить. Боюсь, что мы их не увидим. Будем мы строить лагерь – мельницу по перемалыва нию человеческих душ на тысячи мест.
Последний отрезок пути шли молча. Приближался город, в котором царила пол ная вахканалия. Люди не ходили строем, а каждый шел по своим делам, и, что удивительно, при этом никто не пел песен. У мужчин воротнички не были застег нуты, так и хотелось кричать с рыком каждому встречному: "Застегнись!"
Стеклянные двери, на дверях человек. Не любят нашего брата с кокардой во лбу. Если бы не слабые женщины, не видать бы нам праздника. Двое поняли дво их, и заскрипели хромовые сапоги на паркете ресторана "Огни". На столе фрукты и овощи, коньяк теплом разливался по всему телу. Легкая музыка, интересные дамы пошли в круг. Желудок в такт музыке издавал одобряющие звуки. Первая вы сохла под кофе. Вторая просто высохла. Подруги, разочаровавшись, упали за столик к мальчикам с юга. Наши программы явно не совпадали. Праздник удавался на славу. Одним словом, гуляли – веселились, а проснулись...
Утро. Сарай с дровами. Я поднялся с кучи дров, перед глазами увидел карти ну. Из "ушей" вывернуты карманы, а на ногах вместо хромовых сапог белые нос ки, лямочки на пуговичках, и никого вокруг. Офицер приказал себе, натягивая фуражку на лоб: "Надо идти к людям". С выполнением было сложнее. Без денег и сапог, в военной форме и белых носках. Шел офицер по городу нестроевым и ду мал: "На какую же улицу я выйду?" Велико было его удивление, когда вышел он к истокам – улица Карла Маркса приняла его и согрела.
Недалеко мужчина колол дрова. – Отец, выручай героя Крита и Нарвика. – Где ж ты так погулял, сынок? – "Огни", батя, до сих пор в глазах мерцают. Ботинки были на ногах, деньги в дрожащих руках и огромное желание служить в сердце.
Водитель смеялся всю дорогу и не взял ни копейки. Полем, полем, полем к "озеру".
– Стой, ты кадровый? – Да. – Посиди на берегу, я освежусь. Буду тонуть, кинь пару солдат в воду. Пусть вытащат. Хотя тонуть не должно. – Хорошо! Во да! Слышишь, у меня к тебе еще просьба будет. Сходи в лагерь мостостроитель ного батальона, спроси Андруса. Скажи ему, что пришел Последний. Он все пой мет, и пускай принесет мои сапоги из радиостанции.
Через двадцать минут на ногах скрипнула новая юфть. – Рихард в лагере? – В машине. Он сказал, что ты пошел провожать женщину. – Истый джентльмен. Чебу рахнулся я вчера. Осуждаешь? – Нет. Даже развеселил. – Ну, а как вы? – Вчера солдата убили в управлении бригады. – Как? – Разбирали старую постройку. Спе шили.
Рухнула крыша и солдата убило. – Ничего не понимаю. Разбирали, рухнуло, так и должно быть. Как солдат погиб? – Разбирали изнутри. Балкой по голове.
– Все ясно! Солдата не убили, а забили! Бойня открыла свой страшный счет во тьме лагерей.
Л А Г Е Р Ь
–
–1
Муля – это юмор с болью и злостью обреченных людей. Обязана она своим рож дением лагерям. Пробивалась она из-за частоколов каторги в бессмертных запис ках. Вспомните стихотворные чтения на каторге. "После первой строчки извест ных стихов арестант доходит, наконец, до слова "на небеси". Того только и на до. "Стой! – кричит воспламененный поручик и мигом с вдохновенным жестом, об ращаясь к человеку, поднявшему розгу, кричит: – А ты ему поднеси!"
И заливается хохотом. Стоящие кругом солдаты тоже ухмыляются: ухмыляется секущий, чуть не ухмыляется даже секомый, несмотря на то, что розга по коман де "поднеси" свистит уже в воздухе, чтоб через один миг как бритвой, резнуть по его виноватому телу.
И Смекалов (поручик) уходит от наказания совершенно довольный собой, да и высеченный тоже уходит чуть не довольный собой и Смекаловым... (О поручике) "Одно слово, душа человек! Забавник!"
Бессмертна муля в лагерях. Пробивалась она и через густую паутину колючей проволоки лагерей главного управления. Лозунг Шепчинского на воротах Соловец кого лагеря "Соловки – рабочим и крестьянам". Муля Г.М. Осоргина в памяти на родной. Пробьется она и теперь из-за глухих дощатых заборов, разорвет заборы из колючей проволоки в двенадцать ниток да в несколько рядов и выйдет на суд людской.
