Текст книги "Черный Магистр"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава 6

Весть о наших «особых» отношениях с Кудряшовой быстро распространилась в городе, я ловил на себе заинтересованные взгляды новых знакомых и угрюмые доктора Неверова. После того, как мигрени у Екатерины Дмитриевны бесследно прошли, нужда в его частых посещениях отпала, но он продолжал наносить ежедневные визиты, правда, теперь уже не ей, а мне. К моему большому удивлению, умирающему чахоточному мальчику после первого же сеанса сделалось немного лучше, и доктор поверил в мой «метод» лечения. Теперь он возил меня и к нему, и к другим больным, и я постепенно возвращал былую славу «великого целителя». Делал я это, по просьбе Кати, бесплатно. Ее состояние позволяло тратить большие суммы на богоугодные дела, так что обирать бедных больных было бы, по меньшей мере, нелогично.

Мне такая работа была не в тягость. Напротив, она вносила разнообразие в многочасовые альковные бдения. По вечерам мы болтал о судьбах мира с местными либералами, на приемах я невинно кокетничал с дамами, пытающимися меня охмурить и тем самоутвердиться за счет красивой Кати.

Народ в нашей глухомани был бесхитростный и простой. Все друг про друга знали самые мельчайшие подробности и отказывались хранить чужие секреты. Так я узнал, что мой знакомец, проповедник гласности, сам ловит-таки рыбку в мутной воде и большой любитель подношений. Он объяснял свое взяточничество теми же мотивами, которыми впоследствии оправдывал мздоимство чиновников недолгий московский мэр, идейный демократ Гавриил Попов: чиновники берут свою долю доходов за проделанный труд.

«Разгильдяй» Венедикт, революционер и народник, жил нахлебником у пожилой вдовы, сутяжничал с ее соседями и мечтал о светлом будущем во главе с самим собой.

Все это, пока внове и в малом количестве, было довольно забавно. Я никогда не жил в провинции и, преодолевая безразличие жителя к соседям большого города, пытался заинтересоваться своими новыми знакомыми. Это мне плохо удавалось, я путался в городских сплетнях, не мог запомнить по именам жен и деток городской знати и пока оставался для всех белой вороной.

Впрочем, меня больше интересовала Екатерина Дмитриевна и развитие наших с ней отношений. Когда первые бурные порывы страсти начали меняться на более спокойные «супружеские» отношения, между нами Появилось небольшое напряжение. Я сначала не врубился в его причину, но постепенно до меня стало доходить, что моя раскрепощенность Катю все-таки шокирует. Она начала увиливать от рискованных поз и сокровенных ласк. То, что в начале воспринимала как само собой разумеющееся, с охотой подчиняясь моим «наставлениям», теперь ее начало смущать. Я разобрался в ситуации и выяснилось, что Катя переговорила со своими замужними приятельницами и те ей объяснили, как должна вести себя в постели «порядочная» женщина. Пришлось начать откровенный разговор.

– Как случилось, что ты, пробыв несколько лет замужем и будучи свободной от обязательств женщиной, оказалась совершенно несведущей в отношениях между полами?

– Не знаю, – задумчиво ответила Катя, – в пансионе о таких вещах не говорили. Воспитательницы следили за нами, и некоторые девочки доносили обо всех наших шалостях и особенно неприличных разговорах. После пансиона дедушка сразу выдал меня замуж за Ивана Ивановича.

– Ты мне это уже говорила, но ты же читала книги, жила в полусельской местности и могла видеть, как случаются животные. Какие-нибудь мысли у тебя по этому поводу появлялись?

– Я не могла себе позволить думать о неприличном.

– Потрясающе! Почему же ты допустила, ну, то, что между нами произошло?

– Это было сильнее меня. Я не знала, что между нами будет, понимала, что поступаю гадко, даже преступно, и ничего не могла с собой поделать.

– Теперь жалеешь, что так случилось?

– Да, хотя ты и убедил меня, что это естественно, но только то, как мы это делаем...

– Тебе не нравится?

– Нравится, но потом мне становится очень стыдно. Я исповедовалась, и батюшка сказал, чтобы я не разрешала тебе... чтобы вообще перестала, но я пока не могу. Я понимаю, что мне придется нести наказание и чем дольше, больше мы... тем ОН будет суровее. Пусть. Значит такая у меня судьба, буду страдать и каяться. Может быть, уйду в монастырь...

Катя заплакала, горько и безутешно. Я обнял ее, начал успокаивать, но никаких веских аргументов придумать не смог и просто гладил по голове.

Когда она, наплакавшись, уснула, я укрыл ее одеялом и ушел спать в свою комнату. Кажется, наше приключение начало переходить в категорию личной драмы. Что делать, я не знал. Бороться с пансионным воспитанием, влиянием церкви, общественным мнением и моралью – дело очень сложное и почти лишенное перспективы. Игнорировать ее душевные муки и делать ставку на одну чувственность мне было противно. К тому же любиться в позе «пилигримов», так, кажется, называемой «первой позиции», быстро наскучит обоим, и наши отношения перейдут в фазу «чемодана без ручки», который и нести тяжело и выбросить жалко.

Я уже привык к ее головке на своем плече и без этой уютной радости не мог заснуть. Чем больше я думал о ее словах, тем тупиковее казалась мне ситуация. Я не мог придумать, как успокоить не только Катю, но и себя. Она была права, своими свободными отношениями я втянул ее во внутренний конфликт. К утру, когда совесть меня почти догрызала, вдруг широко распахнулась дверь, и в комнату ворвалась Катя с «перевернутым лицом».

– Почему ты здесь?! – закричала она.

– Я не хотел тебе мешать, я подумал...

– Он подумал! – возмутилась она. – А что я должна была думать! Пусти меня скорее!

Катя сорвала с себя накинутый на голое тело капот и бросилась на меня.

Дальше началось такое, что описать можно, но, сообразно целомудренным традициям русской литературы, не стоит. Мне лавры большевика-извращенца Эдуарда Лимонова жить не мешают...

– Но ведь ты сама говорила... – попробовал я вернуться к вчерашней теме после того, как, обессиленные, мы распались, словно две половинки перезревшего ореха.

– Ну и что, вчера у меня было плохое настроение Ты совсем не понимаешь женщин!

Хотелось бы узнать, а вы сами себя понимаете, дорогие наши, любимые, прекрасные, непрогнозируемые?

– Ладно, можешь поспать. Я скажу Марьяше, чтобы тебя не беспокоили, а то от тебя вечером не будет никакого толка, – заявила моя харизматическая подруга.

Я проспал до обеда, а, проснувшись, захандрил. Любовь, страсть, все это прекрасно, только что дальше? Жениться на Катерине, нарожать деток, расширить кудряшовское дело и постараться благополучно скончаться до семнадцатого года Мое безумное лето кончается, наступает осень, а за ней придет долгая скучная зима...

Я уже привык к приключениям, внезапным поворотам судьбы и хоронить себя в провинции, под пуховой периной мне очень не хотелось. Все-таки жить, зная наперед, как будут развиваться события, не очень интересно.

Пока я стенал и оплакивал свою скучную, пресную жизнь, дождь, со вчерашнего вечера поливавший землю, кончился. Выглянуло солнце, и на душе стало не так муторно. Катя заметила, что я не в настроении и тактично оставила меня в покое.

После обеда я собрался было прогуляться, пока благоприятствовала погода, но в это время пришел порт-вой со сшитыми обновами, и мне пришлось битых два часа мерить одежду. Как ни странно, пошит весь мой новый гардероб был очень прилично.

Длительные примерки и обсуждение тряпок не способствовали окончанию хандры, хотя, чтобы не расстраивать Катю, которая от моего нового «имиджа» была в восторге, я вежливо демонстрировал довольство жизнью.

Портной, сдав работу, не спешил уходить, и Катя оставила его ужинать. Мне это понравилось. Он занимал по сравнению с ней более скромное место в социальной иерархии и, то, что она не заносилась и вела себя с ним без высокомерия, говорило в ее пользу. Мы сидели в гостиной, и Катя с портным обсуждали городские новости. Мне их разговор был неинтересен, и я не уходил исключительно из вежливости. Портной, несмотря на то, что гляделся джентльменом, судя по разговору, был человеком необразованным, но с природным умом и наблюдательностью.

Будь у меня более подходящее настроение, я бы с удовольствием с ним пообщался, но в этот момент меня раздражало все на свете.

– ...Дубский-то и не чаял, ан, все огнем-то и ушло... – рассказывал Кате портной.

– Пожар, что ли, был? – поинтересовался я.

– А ты что, не слышал? – удивилась Катя. – Хотя, что я говорю, ты же все утро спал. Там так горело! Да ты знаешь, где это, сам намедни спрашивал про амбары в Чертовом замке, те, что Андрей Степанович строит...

– Как же загорелось во время такого дождя?! Подожгли, что ли?

– Кто его знает, может и подожгли, – задумчиво сказал портной. – Только думаю, без нечистого дело не обошлось! Говорили Дубскому-то добрые люди, чтобы опасался на проклятом месте строить, да разве молодежь кого слушается, они же самые умные.

– Все сгорело? – поинтересовался я.

– Нет, только то, что построить успели, то и сгорело.

– А сам замок?

– Стоит целехонек.

Это было уже интересно.

– Может быть, сходим, посмотрим, – предложил я Кате.

– Там сейчас весь город, – ответила она. – Может быть, лучше завтра...

Я не стал настаивать. Возможно, она не хотела афишировать нашу связь или заботилась о моем «инкогнито», хотя меня уже видело столько народа, что я вряд ли мог вызвать ажиотажный интерес.

После ужина портной ушел, и мы остались одни. Катя увлеклась книгой. Мне света керосиновой лампы не хватало для чтения, и я просто скучал, сидя в кресле с сигарой.

– Что ты читаешь? – поинтересовался я, как только она оторвала взгляд от книги.

– «Записки Охотника», сочинение Ивана Тургенева, – ответила Катя.

– Ну и как, нравится? – поинтересовался я.

– Очень.

– Я их в школе проходил, в шестом классе, – сказал я.

Ничего большего про это хрестоматийное произведение Тургенева я не помнил. Только какие-то фрагменты, как мальчики ходили в ночное и ели печеную картошку.

– Алексей Григорьевич, простите, но я не понимаю, зачем вы все это говорите?

– Что «все это»?

– Про прошлое, будущее, как будто вы, ну, как бы это сказать, путешественник по времени.

– Погоди, – не сразу нашелся я. – Ты что, мне не веришь? А как же твоя бабушка, ну и все остальное? При тебе же все это и случилось...

– Ах, оставь. Право, если тебе хочется упрямиться, то воля твоя, я тебе поверю.

– Что значит моя воля, по-твоему, я все придумал, обманул и тебя, и твою бабушку и ради смеха вырос на ваших глазах на два локтя. Откуда я тогда знаю про твоего прадеда и деда?

– Мы люди известные, – просто сказала Катя.

Я собрался было рассердиться, но раздумал.

– Так вот почему ты не расспрашиваешь меня, как будет развиваться твой любимый прогресс... А, между прочим, зря, я много чего знаю...

– Зачем же я буду спрашивать, тебе прогресс не нравится, ты его презираешь. Ты – ретроград!

– Кто я? «Ретроград»? Ну, вы даете, предки наши любезные!

– Я тебе не предок! – обиделась Екатерина Дмитриевна.

– Надеюсь!..

– Значит, то, что я знаю Островского и Льва Толстого, ничего не доказывает?

– Ну, пожалуйста, не нужно говорить об этом, – умоляющим голосом попросила Катя. – Зачем ты упорствуешь. Время – это время, оно не может двигаться, оно течет и, к сожалению, очень быстро, и только в одну сторону...

С тем, что время быстротечно, я не мог не согласиться. После того, как мне исполнилось двадцать лет, я сам стал это замечать.

Размолвка была преодолена и почти забыта. Мы мирно беседовали на местные темы, однако, небольшой осадок на душе остался. Гостей в это вечер в доме не было. Не явился даже ежедневный доктор. Катя периодически выходила из комнаты по хозяйственным надобностям: согласовывала меню с кухаркой, о чем-то совещалась с Марьяшей. Мне же заняться было совершенно нечем.

Некрасовский «Современник» быстро надоел. Перечитывать классику не было настроения. В такие моменты очень выручает телевизор, но по известным причинам его в наличии не оказалось. После утреннего взрыва страстей и бесчинств, которые мы учинили, даже спальня не казалась мирной гаванью, в которой можно уединиться на всю оставшуюся жизнь.

Мне стало понятнее пагубная страсть многих людей к картежной игре и пьянству. По оконным стеклам опять забарабанил дождь. Идти спать было рано, заниматься любовью не хотелось, а говорить было не о чем. Наваливалась совершенно необъяснимая тоска. Появилось чувство, что вот-вот что-то должно случиться. Внутренний дискомфорт смешался с тревогой.

Однако, вечер проходил спокойно, и ничего не происходило. Катя слонялась по дому, я сидел в гостиной, дождь барабанил по окнам.

В какой-то момент в голову пришла мысль, что все это не просто так, а кто-то меня подталкивает к активным действиям.

Не знаю, как у других людей, но у меня иногда бывало такое состояние, когда возникает ощущение, что я куда-то опаздываю, что-то нужно срочно сделать; появляется необъяснимая мышечная активность и суетливое нетерпение.

Я опять начал грешить на своих неведомых «манипуляторов», как показал опыт, имеющих склонность принуждать меня к действию «изнутри», через мои желания и порывы. Я попытался разобраться во всем этом, но меня отвлекла Катя, начавшая неодобрительно на меня поглядывать.

– Ты чем-нибудь недовольна? – спросил я, когда её внимание ко мне приняло явно негативную форму.

– Мне кажется, – задумчиво ответила она, – что ты ко мне совсем равнодушен. Неужели я не стою того, чтобы сказать мне хорошее слово?

Мне захотелось резко ответить, что кучу самых лучших слов я ей наговорил не далее как сегодня утром, однако, я сдержался и попытался изобразить из себя пылкого влюбленного.

Катя немного успокоилась, и у меня появилось чувство, что удалось избежать скандала и истерики посильнее вчерашней.

Объективно не было никаких предпосылок к такому нашему «неадекватному» поведению. Возможно, я не был влюблен в Екатерину Дмитриевну так сильно, как в Алю, но она была мне глубоко симпатична, восхищала как женщина, вызывала сильные эмоции. Короче говоря, у нее не было ни одного качества, которое могло раздражать, а она меня раздражала. Очень хотелось сказать ей резкость, обидеть...

Она, как будто чувствуя мое настроение, становилась все пасмурнее.

«Ну уж нет!» – решил я и, когда она в очередной раз неприкаянно проходила мимо меня, поймал ее за руку и усадил к себе на колени.

Катя дернулась, пытаясь освободиться, но я не дал, прижал к себе и начал целовать. Хорошие слова тоже нашлись...

Сначала мне пришлось себя подстегивать и искусственно распалять. Однако, постепенно гормоны начали работать, а вслед за ними и все остальное...

«Мы повторим, и дай нам бог всегда так согреваться в лучшие года».

...Ночь была великолепной: уютно тарахтел дождь, керосиновая лампа теплым светом освещала поле нашего сражения, покрытое обнаженными телами.

Плюнь в глаза тому, кто упрекает

ас с тобою в бл...ве и разврате,

Он или дурак, или не знает,

Что такое женщина в кровати,,.

Таким немудрящим стишком какой-то безымянный автор попытался оправдаться за нарушение нравственных норм. Я решил не оправдываться и просто взял от жизни и судьбы все, что она мне предложила на этот час.

Этой ночью Катерина в постели была великолепна. Я в очередной раз склонился перед женщиной, способной преодолеть бремя условной морали. Казалось, что она брала дань за предшествующие «бесцельно прожитые годы».

– Ты, правда, ничего не знала о такой любви? – спросил я, когда нам пришлось ненадолго оторваться друг от друга.

– Догадывалась, – созналась Катя и покраснела, что было очень логично после всего, что мы вытворяли. – Только мне все это казалось таким нереальным, вернее, не относящимся ко мне...

– Ну и как тебе нравится реальное воплощение? – сказал я, немного лукавя и нарываясь на комплимент.

– Я не думала, что это может быть так возвышенно! – ответила она, явно не принимая в расчет мое участие в этом таинстве.

Заснули мы под утро, утомленными и пресыщенными. Жаркие перины медленно высыхали от любовного пота.

...Утром, за завтраком, мы сидели друг против друга, изредка сталкиваясь руками у солонки или графина с морсом. Екатерина Дмитриевна, бледная, с сияющими глазами, сонно щурилась и улыбалась нежно и смущенно.

– О чем ты думаешь? – спросила она, заметив, что я внимательно ее рассматриваю.

– Мне кажется, ты слишком рано родилась. Тебе будет трудно реализоваться в это время. Боюсь, что тебе будет невозможно найти людей, которые смогут тебя понять и оценить.

– Но ты-то меня ценишь? I

– Ценю, однако, неизвестно, сколько времени мы будем вместе,

– Вы хотите оставить меня? – Катя перестала улыбаться.

– Не хочу, – честно признался я. – Только боюсь, что это зависит не от меня. Катя, постарайся поверить мне, я действительно человек из другой эпохи. Я не смогу тебе это доказать, да оно и неважно, не в доказательствах дело. Это так сложно, что я сам не могу во всем разобраться. Я хочу остаться с тобой, так же, как хотел остаться с Алей, я имею в виду Алевтину Сергеевну, однако, обстоятельства все время складывались так, что мы не могли быть вместе. Боюсь, что то же самое будет и у нас с тобой. У меня нехорошее предчувствие...

– Ты это серьезно? – спросила она, побледнев.

– Да, я со вчерашнего дня чувствую, что на меня начинают давить.

– Какие глупости, я совсем о другом, неужели ты «так же» хотел остаться с Алиной Сергеевной, как со мной? Остаться с этой старухой! – сказала Катя, дрожащими губами, но глаза ее сверкнули отнюдь не слезой.

Я не сразу переключился с одной мысли на другую и не понял, при чем здесь Аля. Потом до меня дошло.

– Мы не будем обсуждать прошлое и мои отношения с женой, – резко сказал я, пытаясь в зародыше подавить сцену ревности.

Однако, я не учел Катиного темперамента. Она вспыхнула и затвердела лицом. Что ни говори, но Бестужевских курсов она не кончала и в Смольном институте благородных девиц не обучалась. Моя подруга была правнучкой портного и внучкой купца, да еще «эмансипе» и богатой женщиной. Семейный скандал у нас получился совершенно безобразный. Катя впала в буйство и хлестала меня наотмашь самыми уничижительными, по ее мнению, словами.

Я выбрал наиболее обидную форму защиты, сочувственно слушал оскорбления, не включаясь в скандал. Сначала это только подстегивало «оппонентку», потом она переменила тактику и разрыдалась. Я не чувствовал за собой никакой вины, потому не очень сопереживал горестному окончанию ссоры. Однако, чем дольше я упорствовал в вежливом равнодушии, тем горестнее делались рыдания. В конце концов, все кончилось тем, чем обычно кончаются такие нелепые разборки: мне же пришлось утешать бедную страдалицу и доказывать, что я ничем не хотел ее обидеть.

Вволю наплакавшись и обессилев, Катя захотела пойти мириться в спальню, но тут заупрямился я, предложив как альтернативу прогуляться к Чертову замку. Мне было интересно посмотреть на следы вчерашнего пожара. Катя согласилась и даже отправилась приводить себя в порядок. Я тоже пошел в свою комнату и оделся в простенький, затрапезный сюртук и плащ, Погода была ненадежной, по-осеннему облачной, и в любую минуту мог начаться дождь. Предполагая, что Катерине понадобится много больше времени, чем мне, чтобы привести себя в порядок, я взял полистать журнал «Современник». Однако, почитать не удалось. «Семейная сцена» меня порядком распалила и, как всегда после драки, захотелось помахать кулаками.

Катя, между тем, не давала о себе знать. Я прождал около часа и, возмутившись, отправился в ее комнату, Оказалось, что она и не думала собираться, а спокойно вышивала гладью салфетку.

– Мы, кажется, собирались пойти погулять? – спокойно, стараясь, чтобы голос звучал ровно, спросил я.

– Да? – удивилась она. – Извини, я запамятовала.

Я чуть не лопнул от возмущения, но взял себя в руки и, нежно поцеловав ее в щеку, вышел из комнаты. В своей комнате я рассовал по карманам свой скудный багаж, нацепил под плащ саблю и прямиком отправился к замку. Никакого плана действий у меня не было, все это я делал почти автоматически.

Глава 7

Прохладный воздух и капли дождя, попавшие мне в лицо, остудили голову, и я смог немного успокоиться. Катя своим поведением меня достала. То, что она говорила во время ссоры, было глупо, зло и несправедливо. Я не понимал, что ее так рассердило, то, что я женат, она знала. Сваливать все на «нечистую силу» было удобно, но слишком просто. С другой стороны, я раньше не замечал у нее склонности к истерии. До сих пор она вела себя сдержанно и не нарушала правила хорошего тона.

Я пошел к хоромине коротким путем через огороды, но оказалось, что за пятьдесят лет город расстроился, и я заблудился, обходя новые подворья. Двигаясь по азимуту, я все-таки добрался до Чертова, в прямом и переносном смысле, замка, и встретил у его ворот Катю, поджидавшую меня в двуколке. Она была одна, без кучера. Сидела, ослабив вожжи, и смотрела на меня, слегка улыбаясь.

– Мог бы меня подождать, – сказала она, как ни в чем не бывало, легко спускаясь на землю.

Я ничего не ответил, но и не кинулся подавать ей руку. Кроме нас, здесь никого не было. Видимо, горожане еще вчера успели утолить свое любопытство. Ворота были распахнуты настежь, и мы беспрепятственно прошли в усадьбу. Похоже, что пожар действительно был очень сильный, от новой постройки и штабелей леса не осталось и следа. Зато древние строения совсем не пострадали. Я этому не удивился и сразу отправился к середине двора, в то место, где раньше лежал сакраментальный камень. Смутная надежда на то, что его не так-то просто уничтожить, полностью подтвердилась, Плита преспокойно лежала на старом месте, только выглядела новее, чем прежде.

– Вот, – сказал я Кате, – об этой штуке я тебе и говорил, она перемещает во времени.

Катя промолчала и стала рассматривать камень.

– А попробовать можно? – поинтересовалась она.

– Можно, только назад ты не вернешься.

Катя не стала рисковать, и вообще, она оказалась значительно умнее, чем я думал: она отломила несколько обгоревших веточек с куста и положила их на плиту. Я, признаться, сам до этого не додумался. Судя по тому, что при перемещениях одежда на мне не исчезала, генератор работал не только с живой материей.

– Смотри, – вдруг сказала Катя бесцветным голосом, – они пропали.

Как исчезли ветки, я проглядел.

– Так выходит, ты говорил правду? Ты знаешь будущее... Ну, и что там?

– Сплошной прогресс, и ничего хорошего, – честно ответил я.

– Как прогресс может быть плох? – откликнулась она, глядя мне за спину.

Я обернулся, от большого дома в нашу сторону шла какая-то женщина. Была она небольшого роста и довольно стройной. Судя по одежде, мещанка. Мы замолчали, ожидая, пока она подойдет.

– Ты ее знаешь? – спросил я.

– Нет, по-моему, она не местная.

Мне показалось, что эту женщину я уже где-то видел. Чем ближе она подходила, тем больше я в этом был уверен. Только когда она подошла вплотную, я ее узнал, она была удивительно похожа на каторжанку, с которой мы встретились на Петербургском тракте. Те же диковатые восточные черты лица и горящие фанатизмом глаза. Мне стало не по себе.

С этой женщиной судьба сталкивала меня в третий раз. В первый я помог ей в тяжелой ситуации, когда ее больную, на грани нервного срыва гнали на каторгу. Второй раз, через месяц, тогда она предстала передо мной в совершенно ином облике и положении, владелицей элитного дома свиданий в Петербурге. Звалась она на итальянский манер Сильвией Джулиановной, была богата и влиятельна. Несмотря на то, что я был не в своем природном обличии, она, как мне показалось, узнала меня. Без особых просьб помогла получить легальные документы и сделала сомнительный подарок, навязала заботам и любви свою самую элитную куртизанку, красавицу Юлию.

Никаких счетов у нас не было, напротив, расстались мы почти друзьями. Теперь же, как будто не помня, что нас связывает, она прожигала меня ненавидящим взглядом. Мы с Катей ждали, что она скажет. Она молча стояла против нас. Тогда заговорил я:

– Сильвия Джулиановна, это вы? Что-нибудь случилось?

Она ничего не ответила и молча вынула до того спрятанную за спиной руку, в которой оказался здоровенный револьвер. Запахло ковбойскими фильмами и дикими прериями. Такие огромные кольты я видел только в вестернах. В его ствол можно было засунуть большой палец.

– Что вы хотите? – спросил я фальшивым голосом.

От этой сумасшедшей весталки можно было ожидать чего угодно. Она не обратила на мои слова никакого внимания, только полоснула ненавидящим взглядом. Стояла Сильвия в пяти-шести шагах от нас, так что допрыгнуть до нее без риска нарваться на пулю я не мог.

– Я Крылов, вы меня не узнаете? – предпринял я новую попытку втянуть ее в разговор.

– Я убью твой баба, – гортанно, с надрывом сказала она, начиная наводить револьвер на Катю.

Соображать мне было некогда, я просто выступил, вперед, заслоняя женщину.

– Никого не надо убивать, давайте спокойно поговорим...

– Тебе время не говорить, а умирать, – зловеще сказала она и двинулась на меня, «профессионально» держа пистолет в прижатой к боку руке. Курок был взведен, и палец выжал свободный ход. Стоит мне дернуться, как я неминуемо получу пулю в живот. Я тихо двинулся вперед, «ласково» улыбаясь. Мы сошлись у торцевой стороны «генератора». Камень лежал почти вровень с землей, выступая над ней всего на пару сантиметров. У меня мелькнула надежда, что она ступит на него и отправится в другое время. Однако, (турчанка» как будто почувствовала опасность и остановилась. Я краем глаза взглянул на револьвер – палец на спусковом крючке продолжал сжиматься.

– Идите сюда, что я вам скажу! – завлекающим тоном предложил я и сделал шажок вперед. Она двинулась навстречу. Мы сошлись у самого камня, и ствол уперся мне в живот. Я лихорадочно придумывал, чтобы такое сказать и успеть толкнуть ее на «генератор», пока она не выстрелила. Ничего плохого не случится, если нас разделит десяток-другой лет. То, что мне удалось увести ее от Кати, была большая удача.

– Ну, говорите, – сказала «турчанка», теперь безо всякого акцента, да еще и на «вы».

Лицо ее начало неуловимо меняться и приобретать славянские черты.

– Вы, вы, Лидия Петровна? – растерянно, если не обалдело, промямлил я, узнавая в азиатке камеристку Екатерины Генриховны Вудхарс. Теперь мне стало понятно, за что фальшивая «турчанка» так меня ненавидела.

Лида, или Лидия Петровна, появилась в моей жизни еще в Москве. Ее привела в гости подруга моего приятеля. Девушка не понравилась мне, если не с первого, то точно со второго взгляда. Она странно вела себя и высокомерной отчужденностью замораживала своим присутствием. Никаких авансов я ей не делал и не только не пытался ухаживать, напротив, не знал, как тактично выставить из своей квартиры. Она добилась того, что осталась у меня ночевать, а утром попыталась обвинить в своем совращении. Однако, все кончилось ничем, и я эту Лиду накрепко, если не навсегда, забыл.

Вторая встреча произошла в губернском городе ***. Мне некоторое время пришлось прожить в доме тамошнего генерал-губернатора, и у меня случился роман с необыкновенно интересной женщиной, британской подданной немецкого происхождения леди Вудхарс. В наши отношения начала вмешиваться камеристка леди, по имени Лидия Петровна. Никаких ассоциаций с московской замороженной куклой и этой Лидией Петровной у меня не возникло. Однако, оказалось, что это та же женщина. Какие виды Лидия Петровна имела на меня и на леди, я тогда так и не понял. В первую нашу встречу она вела себя глупо и нагло, во вторую, совсем наоборот – нагло и глупо. Однако, то, что я не вызываю у нее теплых чувств, можно было не сомневаться.

– Узнали, сударь! – произнесла бывшая камеристка с таким свирепым торжеством, что я понял – это конец. – За все, сударь, нужно платить! Когда вы будете подыхать с пулей в животе, тогда поймете, каково было мне, когда вы разбили самую большую любовь моей жизни!

Спросить, что это за любовь и, главное, к кому, я не успел. Превозмогая дрожь в коленках, сделал незаметный шаг назад. Отступление, конечно, ничего не решало – выстрел в упор или с расстояния метра произвел бы совершенно равный эффект. Однако, Лидию Петровну это не устраивало, она хотела полного контакта. Торжествующая улыбка заиграла на ее губах, и она шагнула ко мне. Внезапно ее лицо растянулось и как будто подернулось зыбью. Она вытянула руку с пистолетом, чтобы дотянуться до моего живота, и внезапно исчезла.

Я попытался что-то сказать застывшей в нескольких шагах от меня Кате, но из горла вырвались не слова, а сдавленный смешок. После чего я позорно опустился на землю.

– Кто это был? – дрожащим голосом спросила Кудряшова.

– Лидия Петровна, – наконец, смог членораздельно произнести я.

– Какая еще Лидия? Кто она?

Я хотел ответить коротко и исчерпывающе: «Сумасшедшая баба», но не успел. Катя мягко осела прямо на мокрую, черную после пожара землю. Я пересилил слабость, вскочил и бросился к ней. Она была в глубоком обмороке. Поднять ее оказалось очень трудно, я еще сам дрожал как «осиновый лист», но я все-таки справился и понес ее к воротам, где нас ждала ее двуколка.

Около ворот стоял какой-то человек и смотрел, как я несу безжизненное тело.

Я не стал просить его о помощи, тем более, что идти осталось совсем немного. Только подойдя к нему вплотную, я узнал доктора Неверова.

– Это вы? – спросил он. – Что случилось? Вы убили госпожу Кудряшову?

– Что вы такое говорите? – удивился я такому странному вопросу. – Лучше помогите, у Екатерины Дмитриевны обморок!

– Право, это будет излишним, – сухо сказал молодой человек и, круто повернувшись, пошел в сторону города короткой дорогой.

«Еще один сумасшедший», – подумал я, устраивая Катю на сидении. Она уже начала подавать признаки жизни, глубоко вздохнула и открыла глаза. Я, не давая ей сползать с сидения, взобрался в двуколку и, придерживая одной рукой, в другую взял вожжи. Лошадь, дождавшись, когда я скажу «но», не спеша, тронулась с места.

– Что случилось? – спросила Катя, недоуменно смотря на меня.

– Ты была в обмороке, – ответил я. – Теперь все хорошо, мы уже едем домой.

– А кто была та страшная женщина?

– Я не знаю, кто она такая и почему преследует меня, – немного слукавил я. – Знаю только ее имя.

Вряд ли Екатерину Дмитриевну устроил такой ответ, но больше она ничего не спросила. Мы подъехали к дому, и я помог ей дойти до гостиной. Не успели она сесть, как явилась с докладом Марьяша:

– Барыня, там этот, как его, пристав приехали. Просят принять.

Хозяйка удивленно на нее посмотрела – время для визитов было слишком позднее – и ответила:

– Проси.

Марьяша вышла.

– Что ему нужно? – повернулась ко мне Катя.