Текст книги "Украденная книга"

Автор книги: Сергей Шерстюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

8 марта

Пока меня не подключили к яду, надо бы записать, о чем я думал ночью.

До 8 июня 1985 года я считал себя неудачником. Нет, надо написать: к июню 1985 года я убедился, что я неудачник. Первую любовь не сберег. Семью не сохранил. Детская Ёмасала оказалась нежизнеспособна. Гиперреализм иссяк, группа развалилась сама собой. Мне было тридцать три года и в кармане ни копейки. И самое главное: я понял, что писатель я никчемный. Во-первых, не владею словом, во-вторых, не в ладах с сюжетом – сегодня он есть, завтра он каша. Писать было ни к чему. Друзья от меня потихоньку расходились. Я жил в мастерской один. Иногда заходил

Чеховской. Было так одиноко, что мы бросили пить. Ходили обедать в “Метрополь ”, и официант Саша наливал нам в графин минеральную воду. Нам ничего не светило, кроме как свалить из страны. Думали: вот свалим и обездолим родину к чертовой матери.

Мы всячески скрывали друг от друга, что мы неудачники, потому изображали последних стиляг. Чуча говорил: “Мы – шики ”. Шики – от слова шикарные. Однажды он пришел и сказал: “ Шерстюк, для тебя есть ведьма, она мне скрутила шею в рок-н-ролле ”.

Через несколько дней, когда я врисовал в “Аркадию ” красный самолет красной акриловой краской, а потом стирал его с масляной поверхности ацетоном до головокружения и тошноты, я сказал себе:

“Шерстюк, если ты не можешь нарисовать самолет в небе, иди подыши свежим воздухом ”. На Тверском бульваре я увидел МХАТ, вспомнил, что на улице Станиславского поселилась Валька Якунина, и решил: если увижу, что у нее горит свет, зайду пить чай. Свет горел, я постучал в дверь, она была не закрыта, вошел, сказал “ здрасьте ” и увидел Лену.

Я влюбился с первого взгляда. Лена влюбилась с первого взгляда.

Она говорила, что не любит меня, но оставляла ночевать на полу.

Она выгоняла меня, но я приходил опять и опять. Иногда, выгнав, бежала за мной по улице босая, а бывало, я уходил в мастерскую, пытался рисовать, но мыл чашечки, дожидаясь ее. Как-то она пришла через сутки, и мы плакали в коридоре. В августе она отправила меня в Крым, а сама уехала на Сахалин в долгий академический отпуск. Она гадала, увидимся мы или не увидимся, когда в первых числах октября распаковывала чемодан у себя в комнате,– дверь была приоткрыта, я постучал и вошел.

Меня любила красивая, очень-очень талантливая женщина. Я изображал перед ней плейбоя, золотую молодежь, хиппи и удачника, я таскал книги в букинистический, чтобы ввести ее в заблуждение, брал в долг у Чучи и клянчил у родителей. Я таки вводил ее в заблуждение – чуть-чуть. Это потом я ввел ее в большое роковое заблуждение. Меня любила красивая, веселая, очень-очень талантливая женщина, но и это чепуха – меня любила настоящая и такая чистая женщина, каких я более не встречал. Вот что я знал: такую, как она, нельзя даже предположить, ее не придумают даже сто лучших поэтов. Она была слишком хороша для этой жизни, но тогда это меня не пугало. Я думал, что Бог снизошел, пожалел меня за все неудачи и наградил за страдания. Всю свою предыдущую жизнь, которую я представлял Леночке цепью сплошных нелепостей, сам я полагал ужасом и горем. Теперь я не чувствовал себя неудачником, а со временем привык к счастью. Я опять решил, что все самое лучшее – мне. Когда я сообразил, что она не просто очень-очень талантливая, а гениальная актриса, было поздно – я уже вовсю надеялся на нашу счастливую звезду. Если честно – к тому времени я ставил нашу любовь выше ее и моей гениальности.

“Гениальность, Леночка, это так просто, только не надо ждать аплодисментов, ты их любишь – получай, но чуть-чуть. Я же требую за свою гениальность много – пусть жлобы оплатят краски и блины с икрой. А очень много аплодисментов и теплоходов с устрицами – наглым посредственностям. Громким и безликим тварям. За гениальность можно пулю схлопотать ”.– “Ты что, трус? ” – “Нет, я клоун ”.– “Ты ханжа и никакой не гений ”. Иногда мне нравилось, как она распекала меня за бездарность. Наверное, потому, что, удостоившись похвалы, я был счастлив, как ребенок.

А детское счастье долгое-долгое.

9 марта

6 марта похоронили Женю Струля. А в морозы Андрей Чеховской пошел провожать жену с ребенком к метро, потом куда-то пропал, и нашли его уже в больнице без пальцев на руках – обморозил.

Теперь он фотограф без пальцев. В Германии протезы стоят тридцать тысяч марок – ему ни в жисть не заработать.

10 марта

Утром намного страшней, чем вечером. Вечером надеешься, что вместе с уходящим днем кончается цивилизация, утром обнаруживаешь, что всего лишь туман не рассеивается. Уже несколько дней на балконе лежит груша – ни голуби, ни вороны ее не едят. А вот хлеб едят.

Мехти сказал, что еще два дня ядов, и сеанс окончен.

– Домой?

– Домой.

– Сразу?

– Посмотрим.

А потом опять сюда. Наташка Захарова тут целый год провела. Я тебе, Леночка, про нее рассказывал. Лет двадцать назад явился я на открытие какой-то выставки на Кузнецком мосту и влюбился в нее. Почему-то я был без очков, наверное, подрался. Вскоре я опять куда-то явился, но в очках, и мне показалось, что она вроде бы стала меньше ростом. А потом опять явился – без очков, что ли? – а она опять больше ростом. Но я еще не созрел, чтобы объясниться. Она сама мне объяснилась и объявила, что я буду ее мужем. Ну и стали мы жить вместе. Однажды она мне говорит:

“Сейчас ко мне моя подружка детства зайдет, нас в одной коляске возили ”. Звонок в дверь, я открываю: передо мной Наташка

Захарова! Я, почти падая, прячусь на кухню: а с кем же я тогда живу? Вот же она, на кухне. Варит, парит.

А живу я, оказывается, не с Наташкой Захаровой, а с Лелей Деревянко.

Сто раз потом с Наташкой обсуждали и, если честно, жалели, что я то в очках, то без очков ходил. Пить надо меньше, драться надо меньше…

Мама принесла мне письмо, приглашающее в Таиланд. На открытке напечатано такое:

Россия, Москва, Тверская ул., д. 27, стр. 1, кв. 9

ШЕРСТЮК ЕЛЕНА ВЛАДИМИРОВНА

Вот ты, Леночка, и Шерстюк. Помнишь, прошлой весной, когда мы возвращались с выставки кукол, ты спросила, какая у Лельки фамилия. Я сказал: “Шерстюк ”. – “Значит, Лена Шерстюк? ” Я засмеялся, а ты вдруг серьезно сказала: “Надо было мне взять твою фамилию. А что, чем плохо – Елена Владимировна Шерстюк? ” -

“ Ну так за чем же дело? ” – “ Надо было раньше ”.

Господи, Леночка, пока ты была рядом, я не мог даже предположить, что такое тоска. А длящаяся месяцами? Раньше мог бы написать “ неизбывная”. Непроходимая, неизбывная, неиссякаемая во сне и наяву, настоящая тоска. Тоску можно вызывать воображением – от нечего делать, из желания стиля, избавиться от тоски воображением невозможно. Ну, во-первых, потому что его нет. Во-вторых, если чего мне и не хочется, так это воображения. А в-третьих, то, куда я попал, – невоображаемо. И пишу я сейчас автоматически, потому что, пока пишу, кажется, что я хоть каким-то образом есть…

Читал только что свою “Книгу картин ” – как же было уютно в этих глупостях начала девяностых годов! Голова пухла, сердце стучало, картины писались. Начиналась отвратительная эпоха, а я прямо-таки заходился от наслаждения дерьмом – и уютненько было, и счастливо, дома горел свет. Возвращаясь из мастерской, я смотрел на наши окна – свет горит, чего еще надо? И какой только чепухой голова не забита – так было уютно. А не горит – тоскливо, но ничего, сейчас придешь.

Не буду больше писать, потому что не хочу быть ни хоть как-то, ни хоть каким-то. И, наверное, пора замолчать. Не говорить ничего, ни с кем. Молчать. Молчать, чтобы хоть что-то осталось.

Страшно сидеть в двадцать третьем августа – а буду сидеть в нем до конца дней своих, вот что я знаю. Это мое единственное знание.

11 марта

Просыпаться не хочется. Только собрались жить, а жизнь закончилась.

По пейджеру получил сообщение:

“Привет. Идет снег, все деревья в снегу. Все пушистое. Это доброе утро. Такой же день, такой же вечер. Пусть. Целую тебя

(со слов звонящего). 10:13 АМ 110398”.

13 марта, пятница

Леночка, вот я и дома, в который раз рядышком. Настолько во мне все плавает, что не просто кажется, что ты где-то в доме, – в ванной я даже позвал тебя помочь мне, – а я это ощущаю всем своим пусть и отравленным телом.

16 марта, 1.03 ночи

Тихо – и уже привычно тихо – куда-то испаряется жизнь. Зайдешь иногда на кухню, а чайник выкипел. Как хорошо не отвечать ни на чьи вопросы. Не звонит телефон. Не нужно покупать холсты и подрамники. Выдвинул днем ящик в серванте, а там Ленины лекарства, выдвинул другой – нитки, иголки, мотки шерсти, папка с проспектами Тенерифе. Леночка очень аккуратная – всегда привозила карты, программки, экскурсионные проспекты, афишки, поздравления. Всё так и лежит.

Я умру – что-то тоже будет лежать, кто-то, дай Бог, будет говорить: это Сережино. Некоторое время. Потом куда-то расползется, забудется. У меня была трубка Бёрдслея – подарил дяде Юре Якутовичу, была нефритовая ручка Бердяева – подарил не помню кому. Был царскосельский учебник грамматики 1807 года с какими-то надписями – уже не помню чем и про что, – двенадцать лет назад продал в “Пушкинской лавке ”, по-моему, за двадцать рублей. Какая-то грамота с подписью Екатерины Второй пропала, по-моему, еще на Фестивальной. Один дневник потерял, другой сперли, третий смыла вода. Если опубликую те, что остались, – гуманисты проклянут и выкинут из истории искусств. Притом мне наплевать, кто правит бал и что все катится к концу времен.

Хорошо бы иметь в кармане всегда что-то Ленино, но я в пижаме уже три месяца. Обязательно надо сказать друзьям, чтобы похоронили меня с ее Евангелием. Каждому надо подарить что-то свое – именно шерстюковское, – а я ведь даже не знаю, есть ли у меня такое. Даже чашки любимой нет. Как-то была с подписью

Раушенберга – Жолобов ее разбил. Впрочем, не жалко. Надо мою старую верную “Минольту ” завещать Гетону. То, что я Лене дарил, почти все увезли на Сахалин.

В Сочи, на “Кинотавре ”, она сделала две кружки со своим портретом: одну тут же подарила на день рождения Сергею

Маковецкому, другую – мне: с одной стороны она улыбается, с обратной написано “Я люблю тебя ”. Тоже увезли.

18 марта

Сегодня по каналу “ Культура ” будет фильм “Воспоминания о Лене

Майоровой ”. Позвонил с утра Мочалову и заказал ему фильм

“Леночка ” на три часа. Сказал: “Приходи за авансом. Делай не спеша и не про нас, козлов, а про Леночку, и обязательно копию для Машки Шиманской ”.

Вот так я, Леночка, привыкаю к тому, что тебя нет. Заходят ко мне и звонят все меньше и меньше. Был только что Пелехацкий, удивился: тебя что, в больнице постригли? Правда, он сам болел гриппом, а сейчас или “Лукойл ”, или “Онексимбанк ” хотят разогнать всю “Неделю ”. Редактор Сорокин в больнице с гипертоническим кризом, потому никто не знает, выйдет ли завтра

“Неделя” или нет. И даже не потому, что в больнице, а потому, что некуда мудаков из развалившейся “Столицы ” пристроить. И т. д. Собрания, письма – страсти. И денег не платят. Лукойлы. Был такой Оле-Лукойе, теперь Лукойлы сказками заправляют. Короче, там, за окном, Леночка, тоска смертная – красоты уже нет, а мир пока есть. Я, если честно, и фильм о тебе уже посмотрел, а вот спокойненько пишу. Ну чего мне о нем говорить – нечего, Леночка.

Нет тебя там почти. А кто-то, я знаю, глядя его, плакал – правда-правда, мне звонили. Если честно, все может быть, потому что я впервые видел, как ты двигаешься. Со дня твоей смерти я видел только твои фотографии. И раза три во сне. Не записывал сны по причине страха. А сейчас если что мне и снится, то я ничего не помню. О, яды!

19 марта

Утром просыпаешься, молишься, завтракаешь и хочется пошутить. Не спеша. По-тянуться, зевнуть и спросить: “Ну и что вчера Шкаликов учудил? ” – или: “Как там Мишка Ефремов? ” Незаметно втянуться в узнаваемые подробности, пристроиться за трельяжем, наблюдая легкий макияж, зевнуть, чтобы услышать: “Просыпайся и иди в мастерскую. Иди-иди работай, художник ” – и… пошутить. Чтобы поймать в зеркале твои сердитые глаза, готовые брызнуть мне в самое сердце – от смеха. Ах, как не вовремя – ведь ты спешишь на репетицию, и нога твоя меня сводит с ума, и рука на ноге, и губы, вытягивающиеся к губной помаде, я скребу пальчиком по твоей шее, ты прижимаешь к губам указательный пальчик: “Вечером

”. Ах, какой мучительный день до самого вечера! Это ж сколько всего придется делать, а сколько не придется – именно потому, что “ вечером ”.

Пойду в мастерскую не спеша, разглядывая все, что попадется, но дел не буду делать никаких. Ничего делового. Красить картинку, пить кофе, слушать музыку, красить, но дел – ни-ни. Важная встреча, давно где-то ждут – ни за что, потому что “ вечером ”.

Прошвырнуться с кем-нибудь по бульварам, обсуждая подвернувшуюся чушь, придумать устрашающую картину мира, еще более мрачную, чем вчера, попить пива, вернуться в мастерскую, покрасить, разойтись вечером вовсю – и домой. А вон и свет в моих окнах. Что поделаешь – такая у меня вечность. Вчера, разговаривая с Гетоном по телефону, придумал, что настоящему мужику мало иметь готовое завещание, необходимо, чтобы в случае кончины, войдя в комнату усопшего, на столе обнаружили готовый мемориальный фильм. Чтобы не потом, после смерти, какие-то малозначащие в жизни усопшего люди рассуждали о глубине его проникновения в сокровенное, а кто-то в кадре пускал слезу, а кто-то с камерой на бюджетные средства бродил по указанным улочкам, нет, чтобы с ходу на бетамаксе был уже готовый фильм…

Я придумал, что в своем фильме я ни разу не должен быть трезвым и глубокомысленным, а всего-то и нужно, что собрать кассеты всех моих друзей и записать только пьянь, кураж и глупость. Деньги, сэкономленные автором, перевести в вытрезвитель № 15. Правда – вещь более волшебная, чем деликатность. И хоть и это не вся правда, но ведь подлинную кассету у Бога не выпросишь…

Леночку на велосипеде я вчера так и не увидел. Я не в претензии.

Леночка на велосипеде – эзотерическое знание. Леночка на велосипеде спасала мир. А Господь раздумал его спасать, потому и спрятал от всех, как она носилась по дорожкам средней полосы

России, – потому что у того, кто это мог видеть, разница между красотой и духом совершенно стиралась. Я это видел. Я знал, что разницы нет и можно жить вечно. Я даже забывал о страхе, что мы с Леночкой просто совпадали по времени – что в мое земное просто попал кусочек ее небесного. Мол, так надо, Сережа, лови мгновение! Я думал, что я уловил его навсегда. На эту жизнь и на ту. Дудки! Ты был и есть, Сережа, счастливый человек: тебе разом показали и землю, и небо, да с какой любовью.

– Я с тобой, Сережа.

– И я с тобой, Леночка.

– Не ной и выздоравливай. Земное время – тоже счастье. Тяжело без меня?

– Да, очень. Я не могу без тебя.

– Научись.

– Сколько же мне учиться?

– Все оставшееся время.

– Поговори со мной.

– Я много не могу. Чуть-чуть. Сережа?

– Да.

– Сереженька?

– Я слышу, Лена, ну еще чуть-чуть…

Вот и все, тишина, тикают над кроватью часы. Дуська с мурлыканьем вошла в комнату, трется о мои ноги. Развалилась на ковре и колышет задницей. Весна. Пора давать контрасекс. Еще до того, как мы нашли мертвого кота Толю, я вдруг бросил велосипед, упал в поле и рыдал: я понял, что Толя умер. Как же мне вдруг стало страшно: наш умный и благородный Толик умер, а ты на

Сахалине. Вода смыла то, что я писал в дневнике в ту ночь. Утром мама нашла Толю в колодце у Галима. Потом какая-то маленькая девочка мне сказала, что жердочка под ним перевернулась и он упал в колодец. “Что ж ты не позвала никого? ” – “А я не знала, что он ваш ”.

Помнишь, как я сообщил тебе, что Толя умер? Ты не успела еще распаковать чемодан, мы еще толком не прижались друг к другу, и я вдруг понял, что еще час, и я сойду с ума, я выпалил: “Толик умер ”. “ Что? ” – закричала ты и упала на пол. Бедная Леночка, я так и не сказал тебе, что он утонул в колодце. “Он умер от старости ”,– твердил я. Ну вот сейчас я набрался смелости и сказал правду. Нашли мы его 6 августа 96-го года. Было ему чуть более десяти лет, и все он прожил с нами. С того дня, как мама заглянула в колодец и закричала: “ Сережа, Толя утонул! ” – тревога не покидала меня. Не покидает и сейчас, хотя, казалось бы, с чего?

20 марта

Впервые за долгие дни проснулся не от того, что выспался или вдруг врач пришел, а от сна. Сон, надо сказать, еще тот. Зойка

Ильина полетела в Иерусалим, там помолится за нас. Зажег иерусалимскую свечу, не из тех, что привезли, – тех всего две осталось, – а из тех, что привезла Таня Васильева, а Феклистов мне передал. Вчера звонили ночью Боря Щербаков и Таня Бронзова – они даже не знали, что я болею. Во МХАТе, я думаю, если человек болеет, он просто исчезает.

И вообще, Леночка, сейчас лучше всего улучшаться: улучшать жилье, здоровье, социальный статус. Кто успеет сейчас улучшиться, будет жить сто лет. Представляешь, Леночка, и у меня есть такой шанс: не помереть, улучшить здоровье, купить домину или что-то другое и жить до ста лет. Но если представить, что я и половину из них не прожил, то подкрадывается к сердцу почему-то склизкая лапа и начинает, как клизму, сдавливать.

Страшно. Именно прожить страшно.

– Ну что, помнишь меня, Сережа? Просто так, средь бела дня?

– Конечно. Мне почему-то Сахалин твой покоя не дает. Помнишь то место, на Крым похожее и на Los Abrigos на Тенерифе, нас чуть было там песком не занесло? Мы так разомлели от коньяка и солнца, что едва не прозевали буран. Именно ты проснулась и выволокла нас из песка.

21 марта

Вот уж чего я не ожидал: депрессии с колотуном и полного помутнения мозгов, – в мозгах именно муть, ни за что не могу уцепиться, чтобы просто лечь, вперившись в потолок, и лежать. И тебя, Леночка, как будто и не было, и все же была, и горькая обида: почему сейчас не со мной? Только бы провела по лбу рукой – и все прошло бы.

Неужели был столь плох, что со мной более незачем было оставаться? Ну просто для того, чтобы побыть. Чтобы просто рядом посидеть? Ответ прост:

– Что ж ты сам не посидел? Почему на дачу поехал? Вот и я поехала – по-вашему – на дачу. Давай теперь выкарабкивайся.

22 марта

Пора одеваться и идти в мастерскую вставлять выбитые стекла.

Заодно гляну один дневник в тетрадке “Совершенно секретно ”, есть такое подозрение, что он не пропал.

23 марта

Знаешь, для меня ты совершенно-совершенно жива. Я был сегодня у твоей могилки, воткнул в снег восемь роз, положил за крест яблоко, банан и гранат. Помолился, пока Базиль своим американским ножичком обрезал ростки у японского клена, – ничего, я приеду с пилкой, так что к лету куста не будет, а будет стройная крона.

Ты совершенно жива, Леночка.

27 марта

Леночка, родная, я поздравляю тебя с Днем театра. Тетрадь заканчивается. Я люблю тебя.

Подготовка текста Игоря КЛЕХА при содействии галереи “Манеж и журнала “Золотой век”.

Публикация Светланы САВИЧЕВОЙ.

* Фильм, в котором снималась Елена Майорова.

* 23 августа 1997 года, день смерти Елены Майоровой.