Текст книги "Шестьдесят братьев"

Автор книги: Сергей Заяицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

VII. СЕРЕБРЯНАЯ ЧЕРЕПАХА

На утро Коробов, Тимов, Кострин и Андрюша отправились на развалины усадьбы; заинтересовало их посмотреть, какая это усадьба, про которую ходили такие удивительные слухи.

Нептун Кострин по обыкновению утыкал себе всю грудь значками, а в руки взял красный флаг.

– Больно ты это любишь все напоказ, – заметил ему Коробов.

Но Кострин только презрительно пожал плечами:

– Поскольку я иду осматривать развалины помещичьего царизма, я имею право итти с флагом.

– Да иди, чорт с тобой.

Они пошли, огибая лесочек.

День был очень жаркий, на небе не было ни одного облачка.

Пионеры шли по привычке в ногу, клубя по дороге серую пыль.

Вдруг из-за деревьев послышался вопль и какая-то баба вылетела, как безумная, из лесу и помчалась по полю, пронзительно крича: „Ратуйте! Ратуйте!“.

Густой и свирепый рев послышался за березками.

Пионеры не успели опомниться, как на поляну выскочил огромный белый с черным бык с опущенной головой и налитыми кровью глазами.

– Это сорвался бык из колхоза, – крикнул Коробов с испугом, – беги в лес.

Колхозский бык „Семка“ был известен во всей округе своей свирепостью и величиною.

В носу у него было вдето кольцо и содержался он всегда в особом загоне. Теперь он, очевидно, удрал и решил погулять в свое удовольствие и, если случится, то распороть кому-нибудь живот. Рога у него было могучие и острые.

Увидав красный флаг в руках у Кострина, бык забыл о бабе, которую преследовал.

Он вздрогнул и бросился на пионеров, которые пустились со всех ног улепетывать в сторону леса.

Ветер свистел у них в ушах, они летели словно на крыльях, подгоняемые густым страшным ревом.

Вдруг Коробов вскрикнул и покатился по траве. Он споткнулся, еще мгновение – и бык поднял бы его на рога, но в этот миг Андрюша обернулся и схватил быка за кольцо. Тот остановился, как вкопанный, и мычал теперь уже как-то жалобно, ибо кольцо нестерпимо больно рвало ему ноздри.

А из-за лесу уже бежали двое рабочих с крюками.

Они зацепили крюками за кольцо, и Андрюша разжал руку. Он весь дрожал, но вид имел до чрезвычайности гордый.

– Я от отца слыхал, что так можно быка унять, – проговорил он, с трудом переводя дух.

– Ты, Стромин, молодчина.

– Да, парень храбрый, – подтвердил рабочий, – а ведь поглядеть – сосулька. Ну, „Семка“, пошел… Негодяй ты этакий.

Бык с недовольным ревом пошел по дороге.

– А где же Нептун-то?

– А вон он – на дереве сидит…

– Слезай, что ли.

– Постой. Рубахой за сук зацепился… не отцеплю.

– Да ну, ладно, увели быка.

– Да я разве про быка?

Он слез.

– А флаг где?

– Флаг… а вон он там на траве.

– Хорошо! Уж ежели взял, так не швыряй… А лучше бы не брал. Ведь говорили тебе… Эх, кабы не Андрюша, выпустил бы тебе „Семка“ кишки.

Андрюша был чрезвычайно доволен своим подвигом. Кострин поглядел на него с завистью: „Тут ничего такого нет… Я тоже хотел-было его за кольцо, а потом вижу, Стромин схватил, ну я и не стал“.

Тимов, не любивший много говорить, вдруг сказал с лукавым восхищением:

– А ловко Нептун на деревья лазит… как белка… Прямо зависть берет! Жаль значка нету такого с деревом, а то прицепить бы ему.

Все рассмеялись, а Кострин вдруг повернул обратно.

– Куда ж ты?

– Не желаю с вами иметь дело.

– А чего же ты флаг-то свернул?

– Ладно, ладно. Ты-то хорош – носом землю запахал.

– Споткнуться может всякий.

– Ну и спотыкайся.

Кострин быстро пошел обратно в лагерь.

– Фу… перепугал меня бык, – откровенно сказал Коробов, – думал – конец.

– Ну, уж и конец… мы-то на что были?

В ответ Ваня хлопнул Андрюшу по плечу.

– Спасибо.

* * *

Помещичий дом, должно быть, прежде был очень большой и красивый. Теперь от него осталась лишь груда развалин.

Самый остов, впрочем, уцелел, хотя и он наполовину был растащен крестьянами на кирпичи. Одиноко торчали из этой груды высокая белая колонна.

Парк тоже был сильно попорчен. Он весь зарос бурьяном и крапивой и стал излюбленным притоном для ужей, которых здесь водилось очень много.

От парка и развалин пахло сыростью. Мальчикам показалось, что они пришли на кладбище.

– А должно быть, прежде лихо жил помещик. Небось ездил-то с бубенцами! – заметил Тимов.

– А еще бы!

Они поднялись на кучу кирпичей и заглянули в зиявшие оконные дыры.

– Для чертей самое место! – сказал Коробов.

Он пролез внутрь дома.

Андрюша и Тимов полезли за ним.

Вероятно, раньше тут была какая-нибудь большая парадная комната, ибо до сих пор сохранились на стене богатые лепные украшения. Теперь все кругом заросло кустами малины.

– Оэ! – крикнул Коробов и сам не обрадовался.

Такой гул пошел по всему дому.

– Чего орешь? – шопотом и укоризненно сказал Тимов, – перепугал даже.

– А я не знал, что таково гудит… А вон там что?!

Он юркнул в какую-то щель в стене.

– Еще комната, – послышался его глухой, как из бочки, голос, – вот какие палаты. Только эта поменьше.

– Я туда не пойду, – сказал Тимов, – еще рухнет.

Андрюша, собиравшийся пролезть за Коробовым, вдруг остановился.

– А разве бывает? – спросил он.

– А очень просто… Ишь, на липочке держится. Ка-ак хватит тебе по башке – и кончено…

Сквозь зиявшие окна, словно картина в раме, виднелось зеленое поле и голубое небо.

– Вылезай, что ли, Коробов. Будет тебе!

Но Коробов не откликался.

– Эй, Коробов… Ко-ро-бов…

– Иду… иду! – послышался голос, Коробов показался в щели.

– Я, братцы, тут штуку одну нашел… Глядите-ка…

Андрюша вздрогнул и чуть-чуть не вскрикнул.

Коробов протянул товарищам небольшую трубку с украшением в виде маленькой серебряной черепахи.

VIII. ЗАГАДКА

– Андрюша, что это ты какой-то сегодня вареный? – спросил после обеда Коробов, – нездоров, что ли.

– Нет… я так…

– Так… Вот то то, что не так.

Они сидели вдвоем под большой сосной и сторожили лагерь.

Остальные пионеры пошли – кто в кооператив за продуктами, кто в поле на сенокос.

– Трубка у тебя?

– Какая трубка?

– А вот та, что сегодня нашел?

Коробов вынул из кармана трубку.

Андрюша повертел ее в руках.

– Слушай, Коробов, – сказал он, – я тебе одну штуку хотел рассказать… только никому не говори… ни словечка…

– Ладно, не буду говорить.

– Нет, ты поклянись пионерской честью…

– Сказал – нескажу… Ну, клянусь.

– Нет уж ты не „ну клянусь“, а как следует.

– Клянусь, что никому не скажу.

– Ну, вот видишь ли…

Андрюша огляделся по сторонам. Но в лесу, рябом от солнечных пятен, было тихо, никто не мог их тут услыхать.

– Видишь ли, сдается мне, что трубку эту я видел у одного человека.

– Ну?

Андрюша рассказал Коробову все свое приключение с Примусом Газолиновичем. Рассказывая, он поминутно озирался.

Коробов выслушал его очень внимательно.

– Вот оно какое дело! – сказал он – А что ж это за дача такая?

– Не знаю.

– Найти бы ее мог?

– Где ж найти? Я тогда улепетывать пустился, куда глаза глядят.

– А если бы от станции пойти?

– Ну, тогда пожалуй.

– Станция от нас пять верст.

– Это обязательно он тут шатается… И главное, вот что мне боязно, узнает, что я тут, пожалуй, пришьет… Подумает, донесу на него…

– Дачу-то посмотреть все-таки любопытно… Вот с сеном уберемся и тогда пойдем; потому что ты, Стромин, понимаешь, что ради такого дела нам очередную работу бросать было бы вообще несознательно… А тебя он не найдет. Почем он знает, что ты в лагере.

Андрюша помолчал.

– А вдруг он сегодня нас видал, когда мы там шарили?

Коробов нахмурился.

– Думаешь? Вот ведь чорт?.. Ну, да мы тебя не выдадим… Ты только старайся один далеко не отходить.

– Ведь вот какая неприятность…

– Ничего. В жизни бывают всякие случаи.

* * *

Благодаря хорошей погоде с покосом покончили скоро.

Воза, нагруженные сухим душистым сеном с утра до вечера тянулись на деревню.

Не обошлось и без приключений.

Одного пионера – Хомутова – когда он схватил охапку сена, ужалила в палец гадюка.

Змею убили палкой, а Хомутова поскорее повели в больницу, крепко перетянув ему бечевкой палец, чтоб яд не шел дальше.

Больница была не далеко, при суконной фабрике.

Там Хомутову прижгли рану иодом и перевязали палец.

Палец сильно вспух, и два дня у Хомутова был небольшой жар.

Потом обошлось.

– Пойдем сегодня, – сказал Коробов Андрюше. – До станции дойдем, а там уж ты должен до дачи дорогу найти… Я, если где один раз пройду, через сто лет вспомню.

– Проживи сто лет.

– Это так говорится. Пойдем, что ли.

– Пойдем.

Они быстро добежали до станции. Дорога шла все время березняком и мелколесьем. При солнечном свете лес был вовсе не страшен, не то, что тогда ночью.

От станции они пошли по тропинке, указанной Андрюшей.

– Вот в этих кустах мы отдыхали, – сказал Андрюша, – когда еще старик шел по дороге.

Андрюша все озирался. Он боялся, что из-за этих кустов вдруг вылезет его страшный враг. Пожалуй, во второй раз не удерешь.

Наконец они вышли на другую дорогу.

Андрюша, готовившийся увидать дачу, был очень удивлен, не увидав ее.

– Эге, – сказал он.

Вместо дачи стояло несколько обгорелых и обуглившихся столбов.

– Сгорела? – спросил Коробов.

– Надо полагать.

Он хлопнул себя по лбу.

– Помнишь, зарево тогда видели?

– Ну, мало ли тут кругом пожаров бывает. А, впрочем, ничего нет невозможного!

Они подошли к груде золы и черных головешек.

– До тла сгорела.

По дороге послышался скрип крестьянской телеги.

Чернобородый мужичок ехал на станцию, с любопытством смотрел на пионеров.

– Эй, снегири, – крикнул он добродушно, – откеда залетели?

– Не знаете, товарищ, что тут сгорело?

– А дача… прежде была господ Шутовых. Спичек нету? Аль курить не научились?

– Пионер нешто курит? Спичек нет… а есть одна штука, подходи с папиросой.

Коробов вынул из кармана неоправленную лупу.

Он поднес ее к папиросе поставив прямо против солнца.

На конце папиросы заиграл маленький светлый кружочек. Бумага задымилась и папироса загорелась.

– Фу ты! – воскликнул мужик. – Экий ты какой… шалавый.

Андрюша был тоже удивлен но не показал виду.

– Это очень просто, – объяснил Коробов, – нам в школе разъяснили… физический закон… кон… концерта… тьфу… концентрация лучей солнца.

Крестьянин покачал головою.

– Мудрость… Продай стекло-то.

– Нельзя.

– А как зовут его?

– Лупа.

– Лупа? А в городе продается?

– Продается. Где очки, там и лупу купишь.

– Лу-па, – повторил крестьянин и хотел было хлестнуть лошадь.

– Постой, а почему дача-то сгорела?

– А тут история. Монетчики фальшивые завелись. Червонцы гнали. И была у них тут как бы мастерская. А потом чевой-то не поделили… Скандал… Один себе ногу свихнул и попался… а другой с перепугу все и подпалил.

– А забрали их?

– Забрали… Говорят, только один убег… Эй ты… примерзла…

Телега покатила.

Пионеры смотрели ей вслед.

Перед тем, как повернуть в лес, крестьянин опять задержал лошадь.

– Говоришь, лупа?

– Лупа.

– Ну, прощайте.

Пионеры пошли лесочком.

– Отсюда до лагеря можно и другой дорогой пройти, – сказал Коробов, – вон видишь вдалеке церковь белая – это Мухино, а мы немножко правее.

Они некоторое время шли молча.

– Теперь я понимаю, – сказал Андрюша, – почему он меня в лавку-то посылал. Испытать хотел, разменяют аль нет.

– Деньги фальшивые делать, – произнес Коробов, – это прямо свинство по отношению к государству. За это в тюрьму сажают…

– Скверно вот только, что удрал… Как бы нам на него не наткнуться… Мне тогда каюк.

– А я на что?

– Ох, он здоровый.

Темнело.

Солнце садилось в большую лиловую тучу.

Во влажном воздухе было тихо-тихо. Звезды зажигались понемногу.

Вдруг какой-то странный не то лай, не то вой пронесся по лесу. Какой-то странный нечеловеческий хохот или плачь.

Оба пионера вздрогнули и остановились.

– Слыхал?

– Слыхал.

– Это что?

– Не знаю.

– Идем-ка скорее.

И они не пошли, а попросту побежали.

– Вот этой тропинкой.

В лагере было некоторое смятение.

– Слышали в лесу-то?

– Лай-то?

– Да… Зверь, что-ли.

– Собака.

– Сказал! Нешто псы хохочут.

– А может, баловался кто.

– Постой, как будто опять.

Все прислушались, но ничего не было слышно.

– Так что-нибудь.

Зажгли костры.

Андрюшка и Коробов пошли поглядеть на развалины усадьбы.

Вдалеке чернела темная масса, но вспыхивающего огонька не было видно.

– Пропал огонек-то… Может ушел он из этих мест.

– Очевидно, – успокоительно сказал Коробов, а сам подумал:

„Трубку-то мы у него забрали, вот и нет огня… Зажигать нечего“.

Но этого соображения не высказал.

Легли спать.

IX. ЗАГАДКА
(продолжение)

Пионер Тимов пошел на деревню и по дороге искупался в речке.

Купался он недалеко от досчатого мосточка, перекинутого через речку.

Вдруг увидал он, как по мосточку быстро пронеслась мохнатая черная собака вроде пуделя. А следом за нею бежала, низко опустив голову, с опущенным хвостом худая гладкошерстая рыжая собака со странным выражением глаз. Беловатая пена стекала по ее оскаленной морде.

„Бешеная“, – подумал Тимов и с перепугу с головою нырнул. Он знал, что бешеные собаки больше всего боятся воды.

Когда он высунул голову, отплевываясь и фыркая, он уже не увидал собаки, но со стороны леса донеслась какая-то бешеная грызня и какой-то лающий вой, такой страшный, что Тимов, не успевший еще отдышаться, снова нырнул и на этот раз едва не задохся.

Он очень обрадовался, когда вынырнув снова, увидал Ерша, шедшего по мосточку.

– Дядя Ерш! – крикнул он. Тот удивился.

– Ишь ты, водяной какой… А я вижу – пионерская амуниция, а пионера нету… Ну, думаю, не утоп ли кто из товарищей.

– Там бешеная собака…

– Где, где?

– А вон там…

С жалобным визгом неслась по полю черная собака. Одна ее нога болталась, как плеть, на шее краснела рана.

– Да это Жук. Наша собака. Она не бешеная.

– Другая бешеная.

Тимов вылез из воды, отряхнулся, оделся и показал на опушку.

Там на скошенной траве желтел какой-то предмет.

– Дохлый пес это! – сказал Ерш.

Они оба подошли.

Собака, которую только что видел Тимов, валялась с перекушенным горлом и почти разорванная пополам.

– Кто ж это ее так разделал? – сказал Ерш. – Много собак, что ли, было.

– Да нет один только Жук.

– Жук бы так не расправился… Только не трожь ее, как бы зараза не пристала. А где Жук? Жук! Жук!

В ответ издалека послышался жалобный визг.

– Сейчас надо за заступом бежать, да зарыть эту, а то как бы ребята не стали ее тормошить… Заразятся.

Тимов пошел с Ершом.

Жук следовал за ними на почтительном расстоянии.

Взяв заступ, Ерш о чем-то призадумался, потом поманил Жука.

– Ведь вот какая неприятность, – пробормотал он сам с собою, потом посвистел: – Жук, Жук ф-ф-ю!

Жук подбежал на трех ногах с изуродованной шеей.

Ерш вдруг взмахнул заступом и одним ударом раскроил Жуку голову.

– Ерш, что ты!

– Нельзя иначе, – взволнованно ответил Ерш, – сбесилась бы, людей бы перекусала… Жалко, а нельзя иначе… Ну, идем, что ли.

Они пошли туда, где лежала дохлая собака.

– Где ж она?

– А вон там… Да это не то место… и нешто это пес?

Они подошли в недоумении.

Шагах в десяти от этого места, где прежде лежала собака, за деревьями валялись начисто обглоданные собачьи кости. Кое-где к ним еще пристали куски рыжей шерсти.

– Это что ж такое? – изумился Ерш. – Что-то… того… Я в толк не возьму.

– Собаки сожрали.

– Бешеную-то. Они, паря, бешеную собаку за версту чуют.

– Волк.

– Волков у нас нет.

Затем он все-таки вырыл яму и закопал кости.

В этот вечер Ерш и другие два крестьянина вечерком пришли в лагерь. Они долго толковали о странном происшествии.

Все старались дать свое объяснение, но ни одно объяснение не удовлетворяло.

Пионерка Катя Мотова высказала предположение, что собаку съели мухи.

Конечно, над нею посмеялись.

– Ты, Мотова, еще в профессора не годишься.

Крестьяне ушли поздно.

Ночью, когда уже лагерь затих и половина пионеров спала крепким сном, где-то далеко, далеко начался странный воющий хохот. Он вдруг сделался очень громким, а потом затих, перейдя в какой-то жалобный стон.

– Слышали?

– Слышали.

Сердца у всех усиленно забились.

Но потом, как ни слушали – ничего не слыхали, кроме далекого лая собак на деревне, да еще гармошки, упрямо выводившей за рекою одну и ту же песню: „Эх ты береза, ты моя береза“.

X. ФАБРИЧНЫЙ АРТЕЛЬЩИК ФОКИН

Прошло несколько дней.

За обычной работой пионеры позабыли об удивительном случае с собакой.

Разразилась сильная гроза, и на водяной мельнице снесло плотину.

Выдалась славная работа – помогать ставить плотину. С утра до вечера копошились пионеры возле взрослых рабочих.

Те сначала их шугали, а потом похвалили; не всех, а некоторых: хорошие, мол, будут работники.

Ставить плотину дело трудное и интересное.

Через три дня только все снова наладили. Мельничиха испекла пионерам пирогов, да таких вкусных, что они никогда таких не ели. А особенно было приятно, что пироги эти они заслужили.

Андрюша, Коробов и Тимов возвращались в лагерь.

Они отстали от других пионеров, залюбовавшись пестрой сойкой, которая в дубовой рощице клевала жолуди.

Уж вечерело, над рекой поднялся туман. Далеко на фабричных часах пробило девять раз.

Вдруг по дороге раздался бешеный лошадиный топот и крики.

С невероятной скоростью мчалась лошадь, по-видимому на смерть перепуганная, таща и швыряя из стороны в сторону двухместный шарабанчик, в котором сидели двое мужчин.

Один из них откинулся назад и что было силы сдерживал обезумевшую лошадь, другой тонким голосом кричал „тпру“, но все это нисколько не останавливало бешеную скачку.

Шарабан пронесся мимо пионеров, затем послышался треск, и все полетело кувырком: и лошадь, и экипаж, и люди.

Наступила тишина, лишь лошадь хрипела и билась.

– Это фабричный артельщик Фокин, – воскликнул Коробов, – Надо помочь ему.

Они подбежали, но оба седока уже встали и осматривали лошадь.

– Две ноги сломала, – воскликнул Фокин с досадой. – Ах ты, чорт эдакий! – Затем, видя, что лошадь страдает, он вынул из кобуры наган, приложил ей к уху и выпалил.

Словно сотни выстрелов прокатились по лесу и заглохли где-то далеко за рекою.

Лошадь вытянулась и замерла на месте.

– Готово! – произнес Фокин. – Ведь вот оказия.

– Ребята, – произнес его спутник, – вы пионеры что ли?

– Пионеры.

– Лагерь далеко?

– Вон там – рукой подать.

Они вытащили из шарабана два чемодана.

– Чорт его знает! – ругался Фокин, – опоздали на пятичасовой, гнали во-всю чтоб засветло добраться и вот, пожалуйте. А ведь до фабрики еще три версты.

– А с чего она понесла-то? – спросил Коробов, с жалостью глядя на красивую кобылу.

– А кто ж ее знает вдруг зафыркала, захрипела, словно лешего почуяла, и драла… Никаким способом нельзя было удержать… Знаете что (он переглянулся со спутником), мы у вас в лагере заночуем. А то… у нас тут поклажа. А завтра на рассвете вы нам раздобудете телегу. Идет?

– Идет.

– Экая ведь досада. Чудная лошадь. Бедняга! Обе передние ноги. Тьфу… Хорошо еще револьвер при себе. А то бы мученья сколько было. Это все через тебя… С тобой, Лукьянов, всегда казус. Двадцать два несчастья.

Спутник усмехнулся.

– Глупое суеверие, простительное бабам.

Фокин был плотный человек с усами, в кожанной куртке и блестящих сапогах.

Его спутник был, напротив, худ и тщедушен, но вид он имел весьма добродушный. Он все время пощипывал свою жиденькую бороденку.

– Так примете в лагерь-то?

– А то как же! Гости.

Они двинулись.

В чемоданах что-то позвякивало. Они, должно быть, были тяжелые, ибо Фокин и Лукьянов все время перекладывали их из руки в руку.

Пионеры догадались, что лежит в чемоданах, но молчали. Известно, зачем фабричный артельщик в город ездит. Не за старым железом.

Фокин и Лукьянов шли, впрочем, с таким видом, что в чемоданах именно какая-нибудь никому ненужная дрянь. Это уж была их система. Иной раз они возили деньги и просто в мешках, чтоб не так было заметно.

Коробов, подходя к лагерю (костры уже горели), увидал сидевшего на корточках перед огнем какого-то очень обтрепанного человека с лицом, обросшим щетиною.

Он что-то рассказывал слушавшим его пионерам.

Лицо этого человека как-то не очень понравилось Коробову. Он повернулся, чтоб поделиться своим впечатлением с Андрюшей, но тот куда-то исчез.

– Здравствуйте, – сказал Фокин, входя в полосу света, – мы к вам в гости, вот я и Лукьянов.

Вожатый отряда Смирнов сказал:

– Ну, что ж, очень хорошо.

Они подсели к огню, небрежно поставив на землю чемоданы.

Все догадались, но никто не спросил, что они везут.

– А это кто? – тихо спросил Коробов у Мотовой, кивая на незнакомца.

– Какой-то проходящий. Говорит, на фабрику шел места искать, да заплутался.

– Что-то он какой-то…

– Нет, он ничего.

– Я человек веселый, – говорил между тем незнакомец, – я разные фокусы умею показывать… Спичечный коробок есть у кого?

Ему тотчас подали коробок.

Незнакомец засучил до локтей дырявые рукава, затем положил коробок на ладонь левой руки и прикрыл ладонью правой.

– Раз, два, три! – сказал он.

И показал всем пустые руки.

Кругом раздались изумленные восклицанья.

– А теперь подойди кто-нибудь, – сказал незнакомец.

Подошел Тимов.

Незнакомец взял его за нос, подергал и вдруг на траву упал тот самый коробок.

– Ловко, – сказал Фокин и как-то искоса поглядел на незнакомца.

– Я много разных штук знаю, да для них нужны кое-какие приспособления.

– А вы сами откуда?

– Я издалека… из Казани… На Ермиловской фабрике насчет работы хочу поразмыслить.

– У! Там трудно. Все занято.

– А мне говорили, будто истопники нужны.

– А вы истопник?

Незнакомец молча кивнул головой.

– А вы кассир, что ли? – спросил он через некоторое время.

– Да… нет… я так… в конторе.

Воцарилось молчанье.

– И что это всех сюда тянет! – заговорил Фокин недовольным тоном. – Жили бы у себя… небось там тоже печи-то топят.

– Здесь у вас печей больше.

– Ерундовское мнение. Печей больше – людей больше. То же на то же и вышло.

– У меня натура столичная.

– Ну, да. Конечно, это всякому лестно в столице торчать, да надо соображать.

– А, чорт! – гаркнул вдруг Лукьянов.

– Что?

– Подошву подпалил.

– Ну, конечно, двадцать два несчастья.

Все засмеялись.

– Спать не пора ли? – сказал Смирнов, – что-то сегодня заработались.

Фокин и Лукьянов пошептались и легли тут же под открытым небом, положив под головы чемоданы.

Незнакомец закутался в какое-то одеяло и лег в сторонке.

Коробов хотел-было тоже ложиться, но кто-то тронул его из-под брезента.

Андрюша делал ему знаки наклониться к нему ухом.

Коробов наклонился.

– Это Примус Газолинович, – прошептал Андрюша, глазами указывая на незнакомца.

– Ну-у. Как же быть-то?

– Уж давай спать не будем, а там утром посмотрим.

– Ладно.

Легко сказать – не спать. После такой работы сон так и клонит, словно десятипудовую гирю повесили на шею.

Андрюша глядел из-под брезента и чувствовал, как слипаются у него глаза. Коробов мотал головою и наконец заснул, положив, голову на руку. Дежурные, сидя у костра, тихо, о чем-то беседовали.

Андрюша закрыл глаза.

Когда он их раскрыл через минуту (т.-е. это ему казалось, что через минуту), то Фокин страшно храпел, съехав вовсе с чемодана, а Лукьянов тихо посвистывал носом, время от времени бессмысленно выкатывая зрачки.

Андрюша поглядел на Примуса Газолиновича.

Тот должно быть, тоже спал, раскинувшись на траве.

– А что если еще разочек закрыть глаза? Все равно под брезентом враг его не увидит, да пожалуй и не узнает в новом наряде. Уж очень приятно закрывать глаза, когда спать хочется.

Андрюша закрыл глаза (опять на минуточку), а когда открыл, то уж не увидал на прежнем месте Примуса Газолиновича.

Не увидал и Фокинского чемодана.

– Вставай, – крикнул он, – деньги украли.

Фокин мгновенно проснулся и стал бел, словно воск.

– Размазня! – крикнул он Лукьянову, – ведь сговаривались по очереди спать. А вы-то, – заорал он на дежурных.

Но те недоуменно руками разводили.

– Это он украл! – кричал Андрюша, – он!

Все поняли, кто это „он“.

– Ловить его!.. Ребятушки, никто не видал?.. куда он?..

Говоря так, Фокин дрожал, как в лихорадке. Страшно было смотреть на его лицо. Коробов даже зубами заскрипел.

– Сонные мы с тобой тетери, – сказал он Андрюше громко, – свиньи мы.

Как нарочно тучи заволокли небо, и ночь выдалась на редкость темная – черная, словно чернила.

– Что ж делать-то? Делать-то что? – бессмысленно повторял Фокин.

Он ткнулся было в ночь, но едва отошел от костров, как сразу отступил: уж очень черно было все кругом.

– Куда ж итти-то? – бессмысленно говорил он.

Очевидно, он ни за что не хотел примириться с мыслью о пропаже денег.

И вдруг вдали раздался какой-то громкий крик и знакомый дикий вой, страшный хохот и опять крик и плач, и опять крик.

Все слушали молча, затаив дыхание.

Казалось, какая-то борьба происходила во мраке.

– Где это? Где это? – спрашивали пионеры друг друга.

– На Горелом овраге! – раздавались неуверенные голоса, – а не то в Темном…

– Ближе. Темное две версты.

Все вдруг смолкло.

Лес снова замер, черный и неподвижный.

Фокин решительно пощупал револьвер.

– Пойду деньги искать, – сказал он, – не найду – пулю в лоб.

– Сейчас итти бессмысленно, – заметил ему Смирнов, – разве что найдешь в такой темнотище.

– Не найду – пулю в лоб! – упрямо твердил Фокин.

– От этого никому не легче. Способ довольно дикий.

Фокин растерянно оглядывал лес.

– А кто там кричал-то?

– При свете узнаем.

– Нет, я сейчас за милицией побегу.

– Беги.

Фокин еще раз ощупал револьвер и исчез в темноте.

Слышно было потом, как бегом затопал он по дороге.

Все молча уселись вокруг костров, со страхом глядя по сторонам.

– Никак идет кто-то.

– Ветки хрустят.

Болезненный стон послышался в темноте.

Из кустов выглянуло вдруг худое лицо незнакомца; он не шел, а тащился по земле. Страшный испуг выражали его широко раскрытые глаза.

Подползши к костру, он повалился на землю, и тут заметили все, что был он весь в крови.

В особенности одна нога его была вся изодрана в клочья.

В первую минуту никто не мог опомниться.

– Ну, что ж, – сказал Смирнов вдруг, – первую помощь оказать надо.

В аптечке были перевязочные материалы. Перевязали по всем правилам.

– А чемодан где? – спросил Смирнов.

– Там. В лесу. У Горелого.

Человек был повидимому настолько испуган, что забыл о своем проступке и ожидающем его наказании.

Андрюша теперь уже не скрывался, таким жалким показался ему Примус Газолинович.

– Кто искусал-то?

– Зверь… убил я его… ножем…

– Волк?

– Нет.

– Собака?

– Нет.

– Ну, что же тогда?.. А где ж деньги-то? Надо бы за ними сходить… а, ребята? Кто до Горелого дойдет? Зверь-то мертвый?

– Мертвый.

Смирнов, Коробов, Андрюша, Тимов и еще с десяток пионеров отправились ощупью, запалив смолистые ветки.

До Горелого было не так далеко, и днем добежали бы они туда в пять минут. Но теперь, ночью, они подвигались шаг за шагом, и если бы не желание выручить Фокина и найти фабричные деньги, вероятно, вернулись бы они обратно, не пройдя и полдороги.

Наконец Смирнов скомандовал: „Стой!“

Перед ними лежала на краю оврага какая-то черная масса.

– Чемодан.

– Нет, как будто. Постой. Постой… Что такое?

Какое-то неведомое животное, мертвое, валялось в траве, яростно оскалив острые зубы. Черные полосы шли по коричневой коже. На шее запеклась кровь. В ней еще торчал складной нож.

– Кто ж это такое, товарищи? – говорили пионеры.

Тимов, молчаливый по обыкновению, тщательно осматривал труп.

– На волка не похоже! – заметил Коробов.

– Волк разве такой!

Охваченные удивлением, все даже забыли о чемодане. Смирнов споткнулся на него и поднял.

– Айда в лагерь… Дело ночное. В лесу задерживаться нечего.

Обратный путь показался не таким далеким.

К тому же костры издалека маячили и как бы показывали дорогу.

Лукьянов весь так и расплылся, когда Смирнов швырнул на землю тяжелый чемодан.

– Пятнадцать тысяч! – коротко сказал он. – Жалованье.

Примус Газолинович лежал и стонал, его начала бить лихорадка. Он равнодушно поглядел на отнятую у него добычу.

Пионеры рассказывали другим об удивительном звере.

Тимов между тем внимательно перелистывал свою „зоологическую книжку“.

– Смотрите-ка, братцы, – сказал он и показал портрет того самого зверя.

– Это что же?

– Гиена!

Послышались изумленные восклицания.

– Быть не может. Гиены у нас не водятся… Чепуха.

– Не чепуха, – сказал вдруг Лукьянов. – В газете писали, с поезда гиена убежала на днях на Курской дороге… В зверинец везли ее, а она, конечно, деру…

– Так это она-то и выла…

– Только вот какое дело, – начал было Тимов, но вдруг, поглядев на лежащего в траве вора, осекся.

– Какое дело?

– Ничего.

Так в разговорах прошла ночь.

Примус Газолинович все охал и дрожал беспрерывно. Он, казалось, плохо понимал, что говорилось кругом.

– Надо его утром в больницу.

– Обязательно.

Коробов отвел в сторону Тимова.

– Что ты сказать-то хотел? Про какое дело?

– А эта гиена-то, – шопотом отвечал Тимов, – ведь она тогда с бешеной собакой погрызлась.

Коробов вздрогнул.

– Думаешь? – с ужасом произнес он.

– А как же иначе!

Они помолчали.

– Надо со Смирновым посоветоваться.