Текст книги "Шестьдесят братьев"

Автор книги: Сергей Заяицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

IV. ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Они ехали очень долго.

Потом, наконец, вылезли из трамвая и подошли к огромному дому, в котором все окна – а их была небось добрая сотня – так и пылали.

Андрюше этот дом очень напоминал пчелиный сот.

Поднялись по крутой лестнице и вошли в очень заставленную квартиру.

В темном коридоре они наткнулись на какого-то человека, который при этом выругался.

– Где вы канителились? Я вас битый час жду.

– Ладно, – сказал Чортов, отпирая дверь комнаты и зажигая электричество, – уж нельзя и воздухом подышать.

– Дышите в другое время, а не тогда когда дела.

Андрюша оглядел комнату.

Она была победнее дядюшкиной, а тоже хороша… Видно сразу – столичная комната.

– Такие дела-то.

– А это что за мальчишка?

– Это, позвольте представить, гражданин Стромин, новый кандидат.

– Допрыгаетесь вы с этими кандидатами.

– Ну, это уж моя забота. В чем же дело?

Человек, ожидавший Чортова, был уже довольно старый, с седою бородой и с сердитыми глазами. Он молча вынул из кармана засаленный бумажник, порылся в нем и протянул белую кредитную бумажку.

– Три червонца, – сказал он.

Примус Газолинович поглядел ассигнацию на свет.

– Так, – произнес он, положил ее на стол и долго еще разглядывал. – Вот что, Стромин, хотим мы поужинать. Поди-ка, друг, на угол, лавка тут есть, и купи нам там фунт ветчины, ну, хлеба один батон. Понял?

Немножко жутко было Андрюше опять одному выходить на улицу, но пошел. Лавка к тому же оказалась вовсе близко.

Чтоб не ошибиться квартирой, поставил на двери отколупанной штукатуркой маленький крестик.

– Фунт ветчины и хлеба… как его… бидон.

– Батон.

Приказчики в белых фартуках с любопытством выглянули из-за колбас и консервов.

– Ишь ты, смычка приехала.

Кассирша, улыбаясь, взяла деньги, два раза оглядела бумажку, потом дала сдачу.

Андрюша, красный от смущения, бросился к двери.

– Покупки-то возьми. Ха-ха-ха.

Когда он снова вошел в комнату, оба приятеля с некоторым как бы удивлением посмотрели на него.

Примус Газолинович курил трубку, на которой, очевидно, для красоты, была прилажена маленькая серебряная черепаха.

Андрюша покосился на трубку. У отца была попроще.

– Вот сдача, – сказал Андрюша.

– Молодчага. А ведь это я тебя, гражданин Стромин, испытать хотел. Думал, не вернешься.

– Ну, как же так.

– Садись, чайку выпьем.

Пожилой человек вид имел весьма довольный.

Они молча выпили по чашке чаю, закусывая ветчиной.

У Андрюши глаза стали мало-помалу слипаться.

Он уже раза два пронес кусок мимо носа, а потом чуть не вывернул чашку.

– Что, носом заклевал?

– Разморило.

– Ложись. Вон на сундуке ложись, а там за шкафом сенник возьми. Небось в деревне-то не на пуховиках спал?

– Куды тут.

– То-то и оно-то. Покойной ночи.

Андрюша с удовольствием вытянулся на сундуке. Вот уж верно: свет не без добрых людей. Шум улицы, врывавшийся в окно, теперь уже не пугал его, а приятно укачивал. Все чудилось ему, что он едет на машине.

– Ту-ту-ту…

Не то машина, не то говорит кто-то или спорит…

– Ту-ту-ту. Бац!

Андрюша приоткрыл глаза.

Лицо у старого человека было совсем сердито. На столе лежал его крепкий кулак. Должно быть, это он им по столу бацнул.

– Ту-ту-ту…

По степям, по лесам несется машина – быстро-быстро…

– Ту-ту-ту…

Все скорее, скорее…

– Я тебе покажу, чорт.

Примус Газолинович сидел совсем бледный.

Старик в шляпе стоял у двери.

– Ладно уж, проваливай…

Машина теперь шла тихо, тихо, совсем бесшумно.

На миг еще в тумане мелькнул гражданин Чортов, он сидел за столом, рисовал что-то на бумажке и думал.

Потом, когда Андрюша еще раз открыл глаза, было совсем темно. Только в окне все небо так и сияло звездной пылью. Шум на улице затих.

Андрюша повернулся на другой бок, свернулся калачиком и заснул, как убитый.

V. ДАЧА ПРИМУСА ГАЗОЛИНОВИЧА

Утром Андрюша проснулся поздно: никогда так поздно не просыпался.

Примус Газолинович собирал какой-то узел. Он приэтом тихонько посвистывал и поглядывал на Андрюшу.

– Проснулся? – сказал он, – пора, пора.

Солнце в самом деле уже высоко сидело над городом.

Улица опять шумела и гудела.

На небе не было ни единого облачка. В дымке тонула даль.

– Сегодня за город съездим, на дачу, – сказал Примус Газолинович, – чайку попьем и поедем. В такую погоду нечего в городе торчать.

– А как же должность-то?

– Какая должность?

– Ну, мне работа, то-есть.

– Не убежит. Погоди, садись чай пить, небось поспел чайник-то.

Он пошел в кухню.

Часа через два они вышли из дому, купили на базаре хлеба и колбасы, сели в трамвай и поехали к вокзалу.

Здесь улицы были хоть широкие, а не такие шумные и людные, и местами похоже было на Алексеевск.

Бревенчатые двухэтажные дома, низенькие косолапые домики, большие дворы и дровяные склады.

– Сейчас билет возьмем и поедем.

Ждать пришлось около часа.

Наконец, фыркая и шипя, сердито откатил поезд.

– Ту-ту-ту-ту.

Покатил по полям и лесочкам.

– Далеко ехать-то? – спросил Андрюша.

– Часа полтора.

Андрюша с любопытством глядел в окно.

В одном месте железную дорогу пересекало широкое пыльное шоссе.

Перед закрытым шлагбаумом, трясясь на одном месте, стоял большой грузовик, весь набитый ребятами в серых костюмах и в красных галстуках. Из этой веселой груды торчал красный флажок.

– А-а-а! – донеслось, когда поезд проносился мимо.

Ребята размахивали картузами.

– Это кто? – спросил Андрюша.

– Это пионеры в лагерь едут, – сказал Примус Газолинович. Он приэтом внимательно оглядывал вагон, словно ища кого-то.

– Ну, вылезать! – произнес он, когда поезд остановился у какой-то станции.

Здесь была совсем деревня.

Пахло не погородскому.

Примус Газолинович оглядел всех, кто вылез на этой станции. Правда, вылезло всего трое. Старый крестьянин, да две бабы-молочницы.

Они пошли по дорожке, вьющейся между частым кустарником.

День был чудесный.

Паровоз свистнул, и поезд, грянув цепями, загромыхал дальше.

– Где ж дача-то?

– Еще версты три.

Андрюша был рад пройтись по зеленому лесочку.

Пройдя с полверсты, Чортов заявил, что торопиться некуда и что можно немножко полежать на траве.

Они сошли с дороги, углубились в кусты и легли под березами.

Примус Газолинович как будто заснул.

Андрюша решил не спать, чтоб не украл кто их вещи, но мало-помалу его одолела дремота.

Он заснул.

Проснулся он от далекого свистка локомотива.

Должно быть проспал он больше часа, ибо солнце уже сильно склонилось к западу.

Чортов сидел на корточках, к нему спиной, и, раздвинув кусты, словно кого-то высматривал.

Андрюша приподнялся на локте.

По тропинке шел тот самый седой человек, который вчера был у Примуса Газолиновича.

– Эна, знакомый! – сказал Андрюша.

Чортов мгновенно обернулся с перекошенным лицом и так махнул рукой, что Андрюша осекся.

Когда старик исчез за кустами, он усмехнулся и сказал Андрюше:

– Мы с ним на одной даче живем. Я ему хочу сюрприз сделать, он не ждет меня нынче.

– Сурприз?

– Ну, да, это неожиданное удовольствие. Вот он меня не ждет, а я вдруг приеду. Ну, идем, что ли.

Вершины берез стали ярко-оранжевые. Солнце садилось, и уже в воздухе пахло предвечернею сыростью.

Они шли по травянистому проселку – видно, по дороге не много ездили – и наконец вышли на берег небольшой реки, за которой вдали видно было село.

Уже огоньки зажглись в избах. Ночь наступала.

Спиною к лесу стояла серая деревянная дача.

Примус Газолинович вдруг снова уселся возле дороги и сказал, что хочет немного еще подышать воздухом.

В одном окне дачи горел огонек, и двигалась какая-то тень.

– Вот что, Стромин, – сказал Чортов, когда вовсе стемнело, – мне хочется, как я уж тебе сказал, настоящий сюрприз сделать. Видишь вон то окошко. Возле него жолоб проходит. Влезь-ка, брат, по этому жолобу в окно… Там увидишь лестницу вниз. Сойди по этой лестнице тихонько и мне дверь отопри, она на засове. То-то старик удивится, когда я вдруг к нему ввалюсь… А? Занятно?

Андрюша молчал.

– Ну, что ж ты?

– Не полезу! – отвечал Андрюша решительно и брови нахмурил.

– То-есть, как это не полезешь?

– А вот так, очень просто.

– Нет, полезешь.

– Не полезу.

– Слушай, дурова голова, ведь это я ж хочу над приятелем посмеяться…

Андрюша молчал.

– Ну, я тебе за это десять целковых заплачу… Хочешь?.. Ну, что у тебя язык, что ли, отнялся?

– Не полезу.

– „Не полезу“. Заладила сорока… Да почему не полезешь-то?

– А вот так.

Наступило молчанье.

Примус Газолинович словно что-то обдумывал.

– Так полезешь? – спросил он, наконец, еще раз.

Андрюша отрицательно покачал головой. Потом он сразу отпрянул – такое страшное лицо сделалось вдруг у Примуса Газолиновича.

– Я тебя, бездомную собаку, приютил, а ты не полезешь! Скотина этакая! Видал это!.. Полезешь!

Одною рукою схватил он Андрюшу за горло, а другою приставил ему к шее холодный нож.

– Полезешь?

У Андрюши захолонуло сердце. Однако он молчал и, выпучив глаза, смотрел на своего спутника.

Вдруг, неожиданно для себя, Андрюша нырнул ему под руку и, отлетев словно мячик, помчался в лес.

– Все равно убью… – донесся до него негромкий оклик. Примус Газолинович мчался за ним.

Андрюша метался с быстротою летучей мыши, кидаясь то влево, то вправо.

Вдруг Чортов оступился и с проклятьем полетел на землю.

Андрюша между тем схоронился в густом кустарнике и сидел там, затаив дыхание: „Так вот он кто“ – думал он.

Его преследователь долго осматривался.

– Удрал, – наконец пробормотал он, – ну, и чорт с ним. Только попадись он мне в другой раз.

Он медленно пошел к даче.

Андрюше видна была отсюда серая стена с жолобом, еле выступавшая из мрака.

Чортов подошел к стене и стал карабкаться по жолобу. Он очень ловко лез, но каждую секунду останавливался и прислушивался.

– Дзынь! Бум!

Жолоб не выдержал тяжести. Чортов с грохотом и звоном полетел на землю и громко приэтом вскрикнул:

– А!

Прогремел выстрел.

Андрюша кинулся улепетывать вне себя от ужаса.

До него доносились крики, пронзительный женский голос вопил: „милиция!“

Андрюша все бежал, и бежал по темному лесу, не разбирая дороги, только чтоб подальше уйти оттуда.

Березовый лес сменился хвойным, с хрустом ломались у него под ногами сухие ветки, хрустели раздавленные шишки.

Иногда Андрюша останавливался, чтоб перевести дух, потом опять пускался бежать.

Наконец, он вовсе выбился из сил и к тому же сильно расшиб себе о какой-то пень коленку. Он остановился.

„Куда ж теперь итти-то, – думал он, – ни зги не видно. Ну, волков тут нет, небось, а все-таки… как-то в лесу-то… Светает-то не скоро. Ночь только что началась“.

Он прислушался.

Словно какие-то голоса раздавались в лесу.

Началась было песня и смолкла.

Андрюша пошел на голоса.

Между деревьями блеснула светлая полоска, и запах смолистого дыма пощекотал ноздри. Костер.

Андрюша подкрался ближе и взглянул из-за сосен на полянку.

Вокруг костра сидели и лежали такие же, как и он, ребятишки, одетые так, как ехавшие на грузовике пионеры.

Огонь костра красными пятнами сверкал на брезентовой палатке.

Один пионер, повидимому, что-то рассказывал, а другие его слушали.

Они слушали с таким вниманием, что не заметили Андрюшу. Когда рассказчик кончил, один из них вдруг сказал:

– Эге! Кто это?

– Я, – сказал Андрюша, – Андрей Стромин. – И подумав прибавил. – Гражданин.

Все рассмеялись.

– Ты что ж, из здешней деревни?

– Нет. Я издалека. Из города Алексеевска.

– Как же ты сюда-то забрел?

– А тятька у меня помер, ну, я в город и приехал… А теперь я бездомный… Должности мне в городе не вышло.

Про Чортова Андрюша рассказать не решился. „Еще убьет чорт. Скажет, разболтал про него“.

– Что ж, ты один теперь?

– Один, как есть… Такое положение, прямо даже не знаю.

– Картошки не хочешь ли?

– Хочу. Спасибо. Просто такое положение… А вы тут что ж в лесу-то?

– Мы пионеры. В лагерь приехали. Слыхал про пионеров-то?

– Слыхал. Ишь, много вас. Весело?

– Нас, брат, шестьдесят человек.

– Вам хорошо.

В тоне его голоса послышалась грусть.

Пионеры молчали.

– А что, ребята, пусть с нами поживет.

– Ладно! Дело! – раздались голоса.

– Товарищ Смирнов, можно это? – обратился пионер (тот, который рассказывал) к какому-то постарше, с усиками.

– Можно, конечно; разумеется, если он поведет себя, так выразиться, достойно.

– Я ничего, не балуюсь! – смущенно сказал Андрюша.

– Отец-то кто был?

– Столяр.

– Член профсоюза?

– А то нет… Без этого невозможно.

– Ну, гражданин Андрей Стромин, оставайся с нами.

– Пионеры – братья всем пролетарским детям.

У костра было очень уютно и весело.

– Ишь ты, – сказал Андрюша, захлебываясь от удовольствия, – то никого не было, а то шестьдесят братьев. Вот это дело. А я много песней знаю – смешных. От отца перенял.

– А как ты сюда в лес-то попал?

– Запутался… на дачу поехал… на должность… а вышло вот как…

Он вздрогнул.

– А ну их! – и отмахнулся. – А тебя как звать? – спросил он рассказчика.

– Меня – Коробов Иван.

– У нас был в Алексеевске Коробов, только тот на тебя не похож… У того одного глазу нету, на удочку наткнулся.

– Погоди. Может и я еще наткнусь.

Опять все рассмеялись.

– А что, ребята, пожалуй поболтали, да и ладно. Спать пора.

– Коробов дежурный. Ночь была теплая и ясная.

Вдали на небе вдруг заполыхал какой-то розовый отсвет.

– А ведь это пожар, ребята. Горе! Сейчас сухо.

– Да.

– Это далеко… За рекою…

– Нет, ближе…

– А может и не пожар, а так, зарница.

– Сказал!

Андрюше не впервой было ночевать под открытым небом. Он не пошел в палатку, а лег тут же на сложенный брезент, подложив под голову руку.

– А где ж твои вещи?

– А у меня все вещи пропали. В Москве свистнули. Теперь нет вещей. Денег вот всего одна трешница. И то… такая…

– Вот настоящий, значит, пролетарий. Ну, дрыхни.

Андрюше очень хотелось спать, но он нарочно старался не засыпать подольше: уж очень приятно ему было. То никого, а то шестьдесят братьев.

Он долго видел лицо Коробова, освещенное костром.

– Коробов, а Коробов, – прошептал он.

– Ну?

– Дружиться будем?

– Ладно, спи уж! – отвечал тот, усмехаясь, – расчувствовалась… деревня.

VI. ТАИНСТВЕННЫЙ ОГОНЕК

Сенокос был в полном разгаре.

Косы весело поблескивали на жарком солнце.

Выдалась знатная погода для покоса. Словно по заказу.

С тихим шелестом ложилась разросшаяся трава. Иногда кровью брызгала из нее земляника. Некогда было нагибаться, а то хорошо бы съесть кисленькую ягодку: жарко.

Поле тянулось далеко, далеко, до самого конца все поле.

И среди поля одна-одинехонька столетняя сосна.

По небу бегут и на бегу тают беленькие облачка.

Хорошо!

Среди красных и синих мужицких рубах серые куртки и красные галстуки пионеров. Пионеры помогали убирать сено.

– Эй ты, снегирь, чего траву топчешь?

– Виноват, я думал скошено.

– Виноват. Городская штука, не понимает.

Весь день косили, кончили, когда уж солнышко легло на самые верхушки березок.

– Ну, что, Андрюшка? Поработали сегодня?

– Поработали, Ванюшка, поработали.

– Пожалуй, и до лагеря пора.

– Пожалуй, и до лагеря.

 
Эх, да эх, ты, косынька,
ты моя полосынька.
Эх ты, косынька, коси,
ты пардону не проси.
Коровушка му-му-му,
сена просит потому. —
Эх!
 

Ваня Коробов лихо вывел это „э-эх“. Ыа все поле вывел.

 
Коровушка му-му-му,
сена просит потому. —
Эх!
 

Они пошли в лес.

Андрюша уже целый месяц жил в лагере.

Он очень подружился с Коробовым, однако, все еще не решался рассказать ему свою историю. Уж очень напугал его Примус Газолинович.

Еще был он дружен с Петей Тимовым, маленьким и юрким рыжаком – бегал быстрее поезда, сам Андрюша не мог догнать.

Тимов был неразговорчив и очень интересовался всякими букашками. Набрал он их видимо-невидимо. В свободное время всегда читал он какую-то книгу про зверей, которую называл зоологической книгой.

Был еще один, с которым было сначала подружился, а потом разошелся Андрюша: это был мальчик лет пятнадцати по фамилии Кострин и со странным именем Нептун (новое имя, раньше был Сидор). У него вся грудь была в значках, и крестьянские ребята дразнили его: генерал. Нептун ужасно сердился.

– Дураки, – кричал он в таких случаях, – у меня вся родня коммунисты, дядя с Лениным был знаком, а вы, должно быть, кулацкий элемент.

– А ты чего от работы отлыниваешь?

– Я за бытом слежу. Ишь, крест на шею нацепил. Поп.

– А ты енерал.

И наутек.

Коробов говорил наставительно:

– Ну, зачем ты население раздражаешь? Надо воздействовать постепенно.

– А он чего генералом дразнится?

– Больно ты важен!

По вечерам в лагерь приходили иногда крестьяне. Любили поболтать. Из них особенно нравился Андрюше один крестьянин по прозвищу Ерш. Был он весь словно из земли вылеплен – коричневый – и руки у него были узловатые, как коряги.

Но видел Ерш на своем веку разные виды.

Говорили, сидя у костра, о всякой всячине.

В этот вечер племянник Ерша – Мишка, мальчик лет десяти, рассказал, что его бабушка в детстве видела лешего.

– Идет она по лесу вечером (на посиделку спешила), видит – пень. А на этом месте пня никогда прежде не было. Подходит ближе, а пень ка-ак чихнет! Да глаза ей и забрызгал. Шипит, словно мылом. Протерла бабушка глаза, а вместо пня человек сидит, армяком накрылся: „здорово, говорит, красавица“. Ну, бабушка, конечно, наутек. Утром пошли на то место: ни пня, ни человека. Леший был.

Пионеры, да и Ерш тоже, выслушав этот рассказ, рассмеялись.

– Чего глотку-то дерете. Страшно ведь.

– Ничего не страшно. Человек и был. Это бабушка твоя его со страху за пень приняла.

– Я вам, ребятушки, вот что скажу, – заговорил Ерш, раскуривая трубку, – конечно, я не знаю как там с научной точки, а помоему, попростому, никакого лешего в наличности не имеется. Я, ребятушки, на своем веку не в таких лесах живал. Когда великую сибирскую чугунку строили, я, значит, тоже работал – мы землекопы. Ну, уж там леса! День иди, неделю, месяц, – никуда не дойдешь, все будет лес и лес. И живут в тех лесах волки и медведи и лисицы, а белок там видимо-невидимо… Зимой там холод такой, что не продохнешь. Ежели ветер, так вовсе гибель. Пятьдесят градусов. А реки до чего широки… Стоишь на берегу, а другой берег еле тебе виден… так вроде предположения. Ехали мы там раз на телеге, дело было к ночи, весною, домой больно торопились. Ехали мы втроем: я, значит, брат двоюродный мой, Клим, и еще один так себе человек. И вдруг Клим говорит: „смотри“. Глядим – на прогалине между сосен белые люди стоят, и такие чудные люди – ровно прозрачные, сквозь них кусты видны, все как следует. И будто этак покачиваются. Перекрестился, конечно, Клим – и я за ним… тогда были мы вроде как бессознательные, тогда еще царь был Николай второй… Ну, вот. Люди не пропали. Напротив, ребятушки, шелохнулись они да за нами в догонку, и руки к нам протянули… Мы перепугались, лошадь погнали, а тут вдруг ветерок, вытянулись те люди, затрепыхались, да от нас прочь. И поняли мы, ребятушки, что это просто такой туман. Потом вечером мы частенько его видали… Такой чудной туман. И вот все так… боязно, покеда не поймешь, что и как… И ведь я с десяток лет в тех лесах прожил – никогда никакой нечисти не видал.

– Конечно, пустяки, – сказал Коробов.

– Пустяки, – раздался из темноты голос, – а ну, как не пустяки?

Все вздрогнули и обернулись.

К костру подходил худой сгорбленный мужик. Пламя оранжевыми бликами озаряло его морщинистое лицо.

– А, Крамольник! – сказали пионеры, – подходи, не хочешь ли чаю?

Крестьянина этого прозвали Крамольником еще в 1905 году, когда он призывал к погрому барской усадьбы. Был он человек странный, и когда говорил, то никак нельзя было понять, шутит он или серьезно говорит.

– Чаю можно, – сказал он, – а только это ты напрасно про пустяки-то… В Спасовом опять барина видели.

– Эх… брехня!

– Вот те и брехня… Трое мужиков видели… огонек блеснул… и потом человеческая тень… Барин деньги свои ищет… он, говорят, их там в погребе зарыл.

Крамольник, сказав это, сам расхохотался. Засмеялись и все другие. Ерш покачал головою.

– Суеверный народ, – сказал он, – образования не понимает…

Спасово была старая барская усадьба. От сгоревшего еще при Керенском дома остался лишь кирпичный остов. Усадьба стояла очень уединенно на берегу заросшего пруда. Ее было днем видно с полянки, находящейся недалеко от лагеря…

– Нет уж, – сказал Ерш, – барин к нам не вернется ни живой, ни мертвый… Кончилось такое время. Эх, эх!

– Что вздыхаешь. Жаль что ли, господ-то?

– Нет, это я по другой причине… Темноты нашей мне жалко.

– Завел… Кто ж тебе мешает безграмотность, ликвидировать.

– Мозги у меня не такие… ничего к ним не пристает умственное.

– Неужели ты, Ерш, читать не умеешь? Стыдно но это, брат.

– Не умею… это я тебе откровенно говорю.

– А учиться-то пробовал?

– И не пробовал. Говорю, не те мозги.

– А хочешь мы тебя выучим?

– Вы-то? Ого, снегири!

– А что ж… Выучим, ребята, Ерша читать?…

– Уж тогда и писать.

– И считать.

– Не все сразу… Как бы у него от всего-то в самом деле голова не лопнула.

Коробов так и сиял.

– Обязательно Ерша выучим. У нас и задание такое есть: развивать, значит, население.

– Смычка с городом.

– А ты не хохочи… Это лозунг правильный.

– Да уж ваши лозунги.

Крамольник вдруг встал и гаркнул на весь лес:

– Пролетарии всех стран, соединяй-тесь.

– Тесь, – ответило отгулье.

– А ну тебя, как гаркнул.

– Я его, этот лозунг-то, еще в девятьсот пятом выучил. Я тогда на фабрике Шмидта в Москве работал. Ух, была потеха. Тогда, конечно, были еще жандармы да казаки. Во, видишь на морде шрам: от нагайки. Мы, значить, по Пресне прем, а нам навстречу от Кудрина отряд. Налетели – бац, бац… Соседу моему глаз напрочь… Я революционер со стражем…

– Не со стражем, а со стажем…

Ерш поднялся.

– Пошли, что ли.

Вдали на деревне под гармонию пели девки громкими голосами.

Сутулые спины, оранжевые от огня, исчезли среди сосен.

– Ну, что ж спать? – спросил Коробов.

– Спать, – ответили два-три голоса.

– Больно уж ночь хороша.

– Мы сюда приехали не ночью любоваться, а, конечно, работать.

– Ну, ладно, спать, так спать… А-а-у.

Кто-то зевнул со вкусом.

– Песню бы спеть, да и на боковую.

– Ну, одну песню можно… начинай.

Но певец не успел открыть рта.

На поляне появился Ерш.

– А что, ребятушки, – сказал он, – верно, в Спасовом-то огонек.

– Ну, вот…

– А погляди.

Коробов, Андрюша и еще несколько пионеров пошли за Ершом.

– Оптическое недоразумение.

Сквозь сосны засинело ночное поле. Они вышли на опушку.

Вдали видна была темная масса – барская усадьба с наполовину вырубленным садом.

– Ничего не видать.

– А ты погоди.

Они долго глядели, так что даже глаза устали.

Вдруг среди черной зелени вспыхнул и погас огонек.

– Видал? – тихо спросил Ерш.

– Ну, видал… так просто…

– А что ж „просто“?..

– Ну, так… какое-нибудь… отражение… Завтра сходим, обследуем…

– А сейчас…

– Сейчас по правилу полагается спать.

– Ты хладнокровный.

– Не хладнокровный… а у меня сознательное отношение…

Огонек исчез.

Ерш пошел к деревне.

Пионеры вернулись в лагерь.

– А что, Ванюха, – тихо спросил Андрюша, – не может быть, чтоб барин? А?

– Противно здравому смыслу. Спи.

– А петь-то?

– Теперь уж поздно.

Скоро, за исключением двух дежурных, все храпели.

Один из дежурных был Андрюша.

Посидев с полчаса, он опять прокрался к опушке.

– Далеко-то не отходи, – сказал ему товарищ.

– Нет, я тут… Я недалеко.

Он поглядел в просвет между соснами.

И странное дело: опять во мраке вспыхнул и угас огонек.