Текст книги "Мальчик без шпаги"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Стану, Сергей Сергеевич! Теперь стану! Я к вам всё равно ещё с одним важным вопросом приду. Вы мне книгу дадите, хорошо? – и, не обратив внимания на недоверчивую улыбку учителя, мальчишка метнулся на лестницу, надеясь в бурных школьных потоках столкнуться с Анальгином.

Анвара он не нашел. Ни по расписанию уроков, ни в курилке. Даже на всякий случай заглянул в кабинет зубного врача, вдруг тот именно сегодня осмелился полечить свой больной зуб. Но, услышав жужжание бормашины, Тимоха вылетел на школьное крыльцо, содрогаясь от неприятного рокота сверла, словно прошедшегося по его собственным зубам.

12

Комиссия по делам несовершеннолетних – собрание ответственное. Кого там только нет. Глава администрации, инспектор по делам несовершеннолетних, директора разные, социальные работники, даже тренер по баскетболу зачем-то в этой комиссии сидит. Всех этих известных в посёлке людей Тимофей успел разглядеть в приоткрытую дверь кабинета. Но самого его туда сначала не пустили, пригласив только родителей. Оставалось только плюхнуться в мягкое кресло в коридоре и вслушиваться в негромкий разговор за стеной. Когда стало ясно, что слов не разобрать, а только «бу-бу-бу» в разных тембрах и тональностях, Тимофей открыл портфель и стал рыться среди потрёпанных учебников, словно он чего-то там не знал. Из портфеля действительно отвратительно пахло рыбой, отчего мальчику сразу вспомнилась Вера Андреевна. Вдруг он обнаружил в портфеле чужую книгу. Второпях сунул чью-то? А может, Вера Андреевна подложила? Как бы случайно. Так и есть: «Н. В. Гоголь. Тарас Бульба».

Тимофей раскрыл книгу, и так же, как рассказ Распутина, повествование с первой страницы потянуло за собой, завораживая вереницей образов и удивительно плавным языком, своей певучестью больше похожим на нерифмованные стихи. Как-то необыкновенно легко увиделась-представилась незнакомая казачья жизнь, могучий Днепр, коснулся души понятный каждому мужчине дух воинского братства. Не удержавшись, как это часто случается со многими нетерпеливыми читателями, мальчик заглянул в конец книги и ужаснулся, увидев привязанного к дереву Тараса. «А уже огонь подымался над костром, захватывая его ноги, и разостлался пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!» Нет! Назад! В начало... Не может такой герой погибнуть. Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила...

И хорошо, что Тимофей не видел, как родители опустили головы под перекрестным опросом, как по седеющим вискам отца скользят крупные капли пота, как мать утирает подступающие слёзы. Отец иногда вскидывает голову и, отвечая, повышает голос. Но потом, под напором неопровержимых фактов и упрёков, совсем затихает. Ирина Андреевна и вовсе сникла – куда делся былой задор? А что может ответить мать на вопрос: вы видели, в каком виде ваш сын уходит в школу, вы за питанием его следите?

В итоге родителям был поставлен жёсткий ультиматум: покончить с пьянкой в течение недели, вплоть до принудительного лечения. И, в первую очередь, это касалось, конечно, Ирины Андреевны, ибо Егор Семёнович всё же работал, и у руководства к нему особых претензий не было. Всего этого Тимофей не слышал. Его пригласили в конце заседания.

Он робко вошёл в душный кабинет и тоже попал под этот допрос. Теперь ответственные дяди и тёти взялись за него.

– Ну, Тимофей Егорович, расскажи, как до такой жизни докатился? – начал глава администрации.

– У тебя пятьдесят три процента пропусков уроков, и ты будешь не аттестован по пяти предметам, Тимофей... – покачал головой Вячеслав Иванович.

И со всех сторон посыпалось:

– Тимофей, что ты собираешься дальше делать?

– Кто у тебя друзья? Они тоже не желают учиться?

– Ты же можешь хорошо учиться, вот в начальной школе...

– Может, тебе нужна помощь?

– Тебя кто-нибудь обижает в школе? Учителя?

– Ситуация такая, что ты можешь оказаться в интернате...

Они не ёрничали, не издевались и, хоть жестко нападали, в их строгих голосах не было того, доводящего до слёз, тона, с которым звучал вопрос из только что прочитанного рассказа – «что тебя побудило?». Под общим напором тщательно собранных улик Тимофей низко опустил голову.

– Кем ты хочешь стать?

Тимофей встрепенулся и твёрдо ответил:

– Путешественником.

Сначала в кабинете повисло вопросительное молчание, потом кто-то повторил:

– Путешественником?

– Думаешь, для этого не надо учиться?

– Нет, не думаю...

– А я что говорил, – буркнул где-то за спиной отец.

– Ну, вот видишь, оказывается, у тебя цель в жизни есть, а ты к ней не идёшь, – сказал Вячеслав Иванович. – Путешественники, Тимофей, как раз тем и отличаются, что, невзирая на трудности, идут к своей цели. Представь себе, что Колумб отправился в море, не зная навигации? Или повернул на полпути из-за трудностей? Или наши командоры Беллинсгаузен и Лазарев испугались арктических льдов?

Тимофей снова опустил голову, директор был прав. И осознание его правоты больно цепляло рождающееся мужское самолюбие.

– Вячеслав Иванович, я уже решил, буду стараться. Сегодня пятёрку по литературе получил, – пробубнил в пол.

– По литературе? Молодец. Чем отличился?

– За «Уроки французского»...

Тут не к месту встрял тренер по баскетболу:

– А причем тут французский-то на литературе?

Все присутствующие выразительно на него посмотрели, и смущенный тренер предпочёл замолчать. Впрочем, Тимоха, этой мизансцены не заметил.

– Вот что, Тимофей Егорович, – подытожил глава администрации, – мы тут собрались не для того, чтобы загнать тебя в угол, а чтобы помочь. Ты это понимаешь?

Пришлось кивнуть, хотя Тимофей не совсем понимал, чем могут ему помочь эти важные взрослые люди.

– Давай с тобой договоримся, мы даем тебе срок – две недели на исправление оценок, материал, какой пропущен, учителям сдашь. До конца марта – конца четверти – время ещё есть. Ты уж пока отложи свои путешествия, пожалуйста. Иначе нам придётся ставить вопрос о твоём положении совсем в другом ракурсе. Ни нам, ни твоим родителям, ни, тем более, тебе самому, этого не надо. Ещё вот что скажи: надо ли, чтоб тебя, взрослого парня, мама водила за руку в школу? А?

Тимофей сразу представил себе картину, как смеются над ним одноклассники, как краснеет мама, хуже того, как она сидит на задней парте на каждом уроке. В начальной школе в семьях неуспевающих такое практиковалось. И весь класс нет-нет да оглянется... А самое страшное – это полупьяная мама с плывущим мутным взглядом, заплетающимся языком и въедливым, почти ацетоновым запахом.

– Нет, я сам. – Вздрогнул Тимофей. – Обещаю.

– Точно?

– Точно.

– Ну, иди, погуляй, нам тут ещё с твоими родителями надо пару вопросов решить.

С облегчением вздохнув, Тимоха вышел в коридор и тут же, грудь в грудь, столкнулся с Чирковым. Тот будто обрадовался:

– О! Трофимыч! Тебя-то за что?

– За прогулы, – выдохнул Тимофей. – А ты?

– А меня за это... Как его? Вымогательство, – Чирков, похоже, нисколько не боялся Комиссии. – Я тут поднапряг кое-кого. На бабки поставил.

– А-а, – понимающе потянул Тимофей.

– Говорят, могу по малолетке загреметь, – Чирик точно хвастался и по ходу дела хотел слегка надавить на Тимоху.

– Ну ты чумодел! – вспомнил Тимофей, слышанное от Михаила слово.

Странно, но оно подействовало. Чирик вдруг изменился в лице и без кривляния сказал:

– Я, Тимоха, на тебя зла не держу. Ты нормальный пацан. Не олень трусливый. Не из этих... – он не договорил, но и так было ясно: война отменяется. У Тимофея отлегло от сердца.

– Я на тебя, Гена, тоже зла не держу.

– Ну вот и все, не буксуем, – и протянул Тимофею руку.

– Не буксуем, – согласился Тимоха и принял рукопожатие.

– А Степанов твой – кисель. Чё ты с ним возишься? – в голос Чиркова снова вернулось пренебрежение и развязность.

Нет, таких, как Чирков комиссиями не исправить. Это понимал даже Тимофей, как и то, что перемирие условное. Продолжать разговор дальше не хотелось, он мог закончиться самыми непредвиденными последствиями. Ждать родителей в таком обществе? Через пару минут Чирик придумает какое-нибудь совместное «дело», и тогда точно придётся вернуться в этот душный кабинет со всеми вытекающими и отягчающими.

– Ладно, Ген, я пошёл. Мне ещё Анальгина повидать надо.

– Дался тебе этот нерусский?

– Да должен он мне кое-что.

– Долг – это святое. Если чё – шепни, мы с него по полной стрясём. Папа у него с покупателями дружит. Сам знаешь. Ладно, бывай, щас мои родаки подтянутся.

– А мои ещё там, – кивнул Тимофей на дверь.

– Чё, готовь зад к ременной передаче, как мой батя говорит?

– Посмотрим, – уклончиво ответил Тимоха.

– Ну-ну, смотри, – скривился напоследок Чирик, которому надо было, чтоб последнее слово было за ним. И слово это должно было настораживать, поддерживая вокруг Чиркова ауру юного бандита.

13

Алиева в школе не было.

Тимофей бессмысленно покружил по первому этажу, предварительно обойдя второй и третий, заглянул во все подсобные помещения и туалеты, в спортивные раздевалки. Уходя из спортивной пристройки, он вдруг понял, что его всегда здесь отталкивало: впитавшийся даже в кафельную плитку кислый запах пота. Анальгина здесь не было. Тимофей поспрашивал у тех, кого встречал. Нет, Анвар не приходил, и внутренний голос подсказывал, что и не собирался. Тимофей поймал себя на мысли, что понимал это ещё вчера.

Ноги сами понесли его в магазин с ёмким названием «Дружба», который принадлежал отцу Анвара. По пути встретил он Кольку Степанова.

– А я к тебе! – объявил тот. – Хотел узнать, что там с Комиссией по делам несовершеннолетних?

– Да-а-а, так, – неопределённо потянул Тимофей. – Родителям крепко досталось, значит, и мне перепадёт.

– Из школы не выгонят?

– Не-а, я пообещал учиться.

– Давно пора, – искренне обрадовался Колька.

Сам Степанов учился прилежно, как принято говорить «на 4 и 5». Раньше в классе над ним часто подтрунивали, дразнили, мол, заучка, заяц Степашка. Бывало, весь класс не выполнит домашнего задания, потому что ходил в поход или играл в «вышибалы» с параллельным классом, а Коля – всегда готов. Учительница похвалит, поставит в пример, класс с кривыми ухмылочками промолчит, а на перемене – все поиздеваются над ним по полной программе. Однажды Степанов не выдержал и, едва сдерживая слёзы, крикнул в лицо обидчикам:

– Что вы меня достаёте?! За то, что я учусь?! Я же не смеюсь над вами за то, что вы не учитесь?! Вы издеваетесь потому, что я прав! Потому что учиться труднее, чем ни фига не делать! А мне нельзя не учиться, мне мама сказала, что за меня в институте никто платить не будет, нет у нас таких денег. Ясно?! У меня мать одна, а нас с сестрой у неё двое...

В классе повисло настороженное молчание. Даже отъявленные заводилы не знали, что можно добавить к сказанному. В эти минуты события могли повернуться в любую сторону. Найди кто-нибудь зацепку в словах Коли, переведи в смех его обиду губы, и всё – будут травить до выпускного класса. И тогда к Степанову подошёл Тимофей, взял за плечи, встряхнул и сказал:

– Колёк, ты не обижайся. Делать просто нечего, вот и говорят. Всё, больше никто не будет, – он повернулся к классу, – никто, ясно? Может, из Кольки потом великий учёный вырастет, инженер какой-нибудь. А мы тут ржём, как последние идиоты.

Авторитет Трофимова был непререкаем. С этого дня смеяться над Степановым перестали, зато часто просили списывать, и он никому не отказывал. А на контрольных по математике он успевал выполнить оба варианта: себе и Тимофею. Правда, Тимохе учительница всё равно ставила «тройку», потому как объяснить решения он не мог, и она справедливо полагала, что работа списана. Кольке же теперь не доставалось даже уже ставших привычными тычков на физкультуре, когда он мог замешкаться в игре или беспомощно повиснуть на спортивном снаряде. Да и сам он стал решительнее, увереннее, а ради Тимофея готов был на любую крайность: прогулять урок или даже два, стащить за кампанию порцию в столовой, уйти без спроса в тайгу.

– Я, Коль, в «Дружбу» иду, у меня там одна вещь. Надо, чтобы вернули.

– Я с тобой, – даже не спрашивая о чём идёт речь, решил Степанов.

Тимофей вкратце рассказал ему историю о пуговице, оставив за кадром сюжеты с торговлей на заправке. Коля даже остановился, удерживая Тимофея за рукав куртки.

– Ты представляешь себе, если это, правда, пуговица царевича? Это же круто! Историческая ценность! А это... ну... сон всё-таки был или не сон?

– Не знаю, но проснулся, а пуговица в руке, а рука под подушкой. Прикидываешь?

М-да... Мистика.

– Чё?

– Мистика, говорю. Чудеса, короче, – Колькины глаза горели восторженностью от прикосновения к тайне.

– Ладно, пошли, её ещё вернуть надо.

В магазине за прилавком оказался сам дядя Исмаил. Видимо, продавщица заболела или он ждал ночную сменщицу. Увидев ребят, он доброжелательно пригласил:

– Заходите молодые люди, что желаете?

Тимофей начал с порога:

– Дядя Иса, вам Анвар давал пуговицу? Ну, как талисман?

Какое-то время в глазах хозяина магазина промелькнуло несколько настроений. Если бы Тимоха умел читать по глазам, то понял бы, что в душе дяди Исмаила боролись два чувства: а не послать ли этих мальцов, ответить: ничего не знаю, видеть не видел, слышать не слышал. Но лица у ребят были чересчур решительные и серьёзные.

– Ты, значит, Трофимов, – кивнул он на Тимофея.

– Да.

– Послушай, парень, я не знаю, где ты взял эту пуговицу...

– Мне её подарили!

– Хорошо-хорошо, ты не волнуйся. Я же ничего не говорю. Понимаешь, парень, я сегодня весь день сам торгую. У меня прибыль в два раза больше, чем обычно. Понимаешь?

– Понимаю, – Тимофею не нравилась уклончивость коммерсанта.

– Может, это оттого, что я сам работаю, надо бы ещё посмотреть, когда продавщица будет.

– Мне пуговица сейчас нужна, мы с Анваром договаривались, – отрезал Тимоха.

– Это, может быть, историческая ценность! – горячо воскликнул Коля, но этим только подлил масла в огонь.

– Конечно! Конечно! Историческая ценность, мало ли, потеряете. Такое детям доверять нельзя.

– Но это моя пуговица! – возмутился Тимофей.

– Если историческая ценность, значит, не твоя, это государственное – понял?

– Да никакая не царская она! – стал сдавать в сторону Тимофей. – Я просто перед пацанами хвастался. Старинная, но обычная пуговица. Вам-то она зачем, думаете, денег больше заработаете?

– Правильно говоришь, я уже заработал. Целый месяц такая невезуха, а сегодня, понимаешь, как будто магнит в магазине. Слушай, Трофимов, давай договоримся по-мужски. Ты мне оставь пока пуговицу, а я тебе буду целый процент от прибыли отдавать. Давай попробуем, вдруг она правда удачу приносит?

– Дядя Исмаил, ваша прибыль – это же случайно. Совпадение. Вы просто умеете посетителей заговорить.

– Вот и давай проверим? А? Ну что ты смотришь, будто я у тебя что-то украл? – глаза коммерсанта полыхнули недобрым тёмным огнём, но Тимофей знал – это обычная психическая атака.

– Если вы не отдадите пуговицу, я приду сюда с отцом, – твёрдо сказал он.

– Да что с отцом?!. Твой отец!.. – и осёкся.

Тимофей и без продолжения услышал всё, что ему хотели сказать: алкоголик, что он может, да он у меня водку в долг берёт и т.д. и т.п. Обида захлестнула внутри настолько, что ему захотелось разбить в этом магазине все витрины. Колька мгновенно уловил напряжение друга, схватил за руку и прошептал:

– Тимоха, не надо...

Уловил это и дядя Исмаил, порылся в отделении для мелочи кассового аппарата и с легко улавливаемым пренебрежением бросил пуговицу на прилавок.

– Забери... Никогда у вас не будет богатства... – он едва сдерживал раздражение.

– У кого – у нас? – это Колька первым подхватил пуговицу, которая чуть не скатилась на пол.

Но коммерсант уже сел на стул за прилавком и сделал вид, что ребят рядом не существует. Тимофей и Колька вышли на улицу.

С северо-запада на посёлок надвигался вертолётный гул. В наступающих сумерках это мог быть только вертолёт санавиации. Обычные рейсы и буровики летали днём. В темноте и неблагоприятных погодных условиях летали пилоты высокого класса, которым обстоятельства жизни на севере не оставляли выбора.

– Щас кружить будет, – со знанием дела определил Колька.

– Иногда на стадион садится, я пару раз сам видел. Там до больницы ближе.

– У меня есть идея, надо пойти в школу, к информатикам! – засветился Коля.

– Зачем?

– В Интернете можно поискать фотографии царской семьи, царевича, там посмотрим.

– Что посмотрим?

– Пуговицы, вдруг удастся различить.

На том и порешили. Учителя информатики задерживались в школе допоздна. Иногда в кабинетах, где выстроились у стен компьютеры, бушевала сетевая игра: то «стрелялки», то «ходилки», то стратегии. Туда же приходили редакторы школьной газеты и те, у кого не было возможности редактировать дома рефераты, макетировать специальные задания, и, разумеется, все, кому нужно было что-нибудь добыть из всемирной сети.

Учителя информатики, как на подбор, были молодыми людьми и, как водится, фанатами своего дела. В обмен на доскональный осмотр пуговицы и краткое обсуждение её возможной ценности, они «накачали» целый фотоальбом. Тимофей и Коля внимательно рассматривали изображения на мониторе. При этом Тимоха вглядывался в лица, а Колька, как настоящий исследователь, в детали одежды, иногда увеличивая ряды пуговиц на экране для сравнения.

– Знаешь, Коль, они, как живые, будто из того мира прямо на нас смотрят, – поделился Тимофей впечатлением от общей семейной фотографии.

– Это эффект такой, они в объектив смотрят, а нам кажется, что на нас, – научно пояснил Степанов.

– Да я понимаю, что в объектив, но, как тебе сказать, они словно рядом.

– Эффект присутствия...

– Ну да...

– О, смотри! – Коля крутнул колесо мыши, и на экране появился царевич в военном мундире. – То, что нужно. А то, там матроски всякие, даже девчачья одежда какая-то...

– Дак он там маленький совсем... – заступился за наследника Тимофей.

– Ага, а здесь уже почти, как мы. Смотри, пуговицы... Похоже, те.

Царевич на фотографии стоял вместе с отцом и старшей сестрой в морском бушлате, бескозырке с надписью «Штандарт». Император и Татьяна Николаевна стояли чуть за спиной. В руках Николая Александровича лопата, одежда брата и сестры припорошена снегом. Все трое смотрят в объектив, будто пытаются увидеть сквозь линзы фотоаппарата будущее.

– Игорь Леонидович, а нельзя увеличить фрагмент ещё больше? – обратился Колька к учителю.

Сухощавый Игорь Леонидович буквально впился в монитор. Испещрённые красными прожилками глаза оценили ситуацию.

– Нет, вы всё из машины выжали. Что хотите увидеть?

– Да нам пуговицы сравнить, – объяснил Тимофей и показал свою реликвию. – Вроде, похожа.

– Так у него военных мундиров гляньте сколько. Вон, в казачьей форме, и бурка даже на голове, вон обычная полевая... Вам какого времени фотография нужна?

– Да нам бы перед самым расстрелом.

– А-а... – озадаченно потянул Игорь Леонидович. – Сергей Сергеевич как-то рассказывал, что в Тобольске хранятся последние фотографии царской семьи перед отправкой в Екатеринбург, да их всем даже не показывают. Прячут от народа. Но в последние дни царевич был в обычной гимнастерке. Вот что-то подобное...– учитель выбрал одну из фотографий и выделил её.

Наследник стоял навытяжку, рядом – любимая собака – спаниель. Полевая пехотная форма и три медали на груди.

– Вот точно в такой форме... я его видел... – прошептал Кольке Тимофей.

– Но здесь нет крупных пуговиц, на бушлате были, а здесь нет. Металлические вообще только наверху.

– Да неважно, – решил вдруг Тимофей. – Батюшка сказал, пуговица сама себя найдёт, зря мы здесь паримся.

– О! А медали-то у него за что? – спросил кто-то из старшеклассников, проявивших интерес к фотографиям.

– Он на фронт с отцом ездил, на передовую выходил. Сам император чин полковника имел. Не помнишь? Нам же рассказывали, – ответил другой.

– Игорь Леонидович, а можно мне распечатать пару фотографий? – попросил Тимофей.

– Реферат что ли будешь писать?

– Ага.

– Да нет проблем.

Получив через минуту желаемое, Тимоха аккуратно вырезал фотографию по краю, и, порывшись в портфеле, вложил ее в «Тараса Бульбу». Книга сама распахнулась на последних страницах, и взгляд Тимофея ещё раз скользнул по уже знакомым абзацам, так его поразившим. Прощальные слова отважного казака врезались в душу: «Постойте же, придёт время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..»

Тимофей задумался. Он представил себе, что наследник чудом выжил, бежал из страшного подвала и во главе армии возвращается судить убийц и предателей своего отца – генералов и министров... Но образ Алексея, его добрый взгляд не увязывались ни с какими военными действиями, ни с какой мстительностью и наказаниями. Хоть он и был запечатлен в военной форме почти на всех фотографиях.

«Мальчик без шпаги», – подумал Тимофей.

– Эй, ребята, гляньте, что я вам нашёл? – позвал откуда-то из другого мира Игорь Леонидович.

Колька и Тимофей оба подошли к монитору.

– Это, конечно, не фотография, рисунок, но, по-моему, здесь всё передано очень точно.

Комната, заполненная дымом от ружейных и револьверных залпов. На переднем плане падающий император с наследником на руках. За его спиной – жена, дочери, пытающиеся закрыться руками, прижимающиеся к матери, удивлённый доктор, кто-то уже упал... Лиц убийц не видно. Со спины можно понять только их ослеплённый яростью порыв. И почему-то сразу стало ясно: нет, не убежал царевич из подвала, никто не убежал. Никого эти люди не могли пожалеть. Да и люди ли это?..

14

Отец сидел дома в кресле в полной тишине и полумраке, обняв голову руками. В углу горел торшер. Тимофей осторожно вошёл в комнату.

– Маму увезли в больницу, – не поднимая головы, сообщил отец.

– В город? – всем сердцем вздрогнул Тимоха.

– В город, вертолётом. Меня не взяли. Я до борта проводил. Хотел лететь, но доктора не пустили, да ты ещё где-то шляешься. Тебя ж одного не оставишь...

– Пап, я же не знал... Так это за ней вертолёт присылали...– слёзы потекли сами по себе. – Что с мамой? Это надолго?

– Сердце. Пришли с ней с этой комиссии, она легла, а потом попросила вызвать скорую. В нашей-то ей ЭКГ сделали и сразу санборт вызывать стали...

– Папа, а мама не умрёт? – страшный испуг сжал горло, спазм исковеркал слова, и от этого уже не было сил сдержаться, Тимофей зарыдал, содрогаясь всем телом.

Отец притянул его к себе, прижал к груди.

– Доктор сказал, что она у нас молодая. Ничего, сынок, всё будет хорошо... Ну нельзя, чтоб очень долго всё было плохо. Нельзя! Не должно так быть. Я же ей говорил... – закрыл глаза и добавил: – И себе говорил...

– Папа, давай поедем к ней, вдруг помощь нужна.,.,

– Поедем, сынок, вот только мне надо начальству позвонить. Мне же завтра на вахту... Что делать, ума не приложу... В больницу я уже звонил, ты не волнуйся. Говорят, состояние средней тяжести, стабильное.

– Может, ей лекарства нужны дорогие? У меня есть деньги, пап... – Тимофей говорил сквозь рыдания, будучи не в силах унять охватившую его дрожь.

– Да, это... Мне зарплату дадут, если надо. В таких случаях нам не отказывают. А если откажут, я... – отец не стал договаривать, только крепче прижал к груди сына. – Тут я сам виноват…

Они ещё долго сидели, обнявшись, в одном кресле. Неожиданная пустота в доме ощущалась ясно и гулко, помаленьку давила со всех сторон, и от слышимых женских голосов за стенами и в подъезде не рассеивалась, а наоборот – сгущалась. Двое мужчин – большой и маленький – ощущали себя перед ней беспомощными, бессильными. Где-то у соседей телевизор блеял надоевшими голосами неутомимых юмористов. Хотелось ворваться туда и разбить кинескоп молотком, чтобы маленькие паяцы выбежали из ящика врассыпную, как пруссаки, – и тогда, возвышаясь над ними, можно будет решать, кого раздавить первым.

Тимофей вспомнил, как летом, перед самым первым классом, заболел ангиной. Горло покрылось страшными гнойниками, и он практически не мог глотать, градусник показывал самые высокие цифры на своей шкале. Мама долго не решалась отвезти его в больницу, хотя приезжавшие врачи строго на этом настаивали. Целый день она разводила ему лекарство для полоскания, подносила стаканы с морсом, точно по часам давала антибиотики, но ничто не помогало. Ночью, когда Тимофей стал проваливаться в липкий горячий бред, мать не выдержала, вызвала неотложку и повезла его в больницу. Отец был на буровой, и она сама несла его на руках до машины, отказавшись от носилок и помощи водителя.

Дальше Тимофей уже почти ничего не помнил. Только отдельные, всплывающие, как нефтяные пятна на воде, картины. Горячая темнота наваливалась всё сильнее, и не было сил даже открыть глаза, да и не хотелось. И он с трудом осознавал, что мама где-то рядом, сидит на стуле, раскачиваясь от волнения, в тесном маленьком боксе участковой больницы, что-то шепчет и плачет. Он не видел, как пожилая санитарка принесла ей маленькую икону Богородицы и от руки написала молитву. И мать, которая до сих пор даже не осеняла себя крестным знамением, разве что иногда восклицала: «Ой, Господи!», стала шептать молитву и истово бить поклоны перед иконой. Педиатр, который ежечасно промывал горло Тимофею, невольно тоже стал осенять себя крестом перед каждой процедурой. Мальчик не чувствовал, как каждые четыре часа ему ставят уколы, протирают тело влажной ватой, но почему-то слышал, как надрывно шепчет мать.

И утром ему стало легче. Он открыл глаза и увидел руки матери, обнимавшие его завёрнутые в одеяло ноги. Она уснула, сидя на полу, склонив голову в изножье кровати на выбившийся из-под застиранной простыни старый матрас, сплошь усеянный подтёками и пятнами. В правой руке у нее была маленькая икона Богородицы.

Утром пришла и санитарка.

– О, Тимоша! – с порога начала она. – Вымолила тебя мама, смотри-ка уже глаза у тебя живые. И я за тебя молилась, знаешь кому? Не знаешь, а я за тебя царевичу Алексею молилась. Ему, говорят, о детках молиться надо, чтобы он заступился. Мне дочь из Екатеринбурга иконку привезла, там Храм на крови строят. Глянь-ка. Да поцелуй, поцелуй образ-то! Поблагодари святого отрока.

И только сейчас Тимофей вспомнил, что уже видел наследника! На иконе он был всё в той же гимнастерке с застегнутым под горло воротом, с маленьким крестом в руках, а на плечи наброшен красный плащ...

Но потом всё как-то забылось, стёрлось. Да и жизнь вильнула кривым коленцем, родители выпали из неё, как выпадают усталые птицы из стаи, возвращающейся из далёких краёв. А теперь надо было молиться за маму. Как? Где-то была та маленькая икона Богородицы. Где? Он побродил по квартире, заглядывая в шкафы и на полки, но безуспешно. Вдруг ему стало стыдно. Когда он болел, мать стояла на коленях перед иконой, а как выздоровел, то про неё забыли. Стыдно стало от собственной неблагодарности. За себя и за родителей стало стыдно. Доктору, который из-за Тимохи ночевал в стационаре две ночи подряд, спасибо сказали, не забыли, отец отнёс бутылку дорогого коньяка и коробку конфет. А Богородице? А царевичу?

Вдруг Тимофея осенило, и он достал из портфеля томик Гоголя. Распечатанные на принтере фотографии мало походили на иконы, но, как сказал батюшка, царская семья святая, значит, можно молиться и так. Вот царевич Алексей, а вот и вся семья... В конце концов, он обращается не к бумаге, а к этим святым людям. Тимофей вырезал из картона соответствующие подклады и приклеил на них фотографии, а затем поставил их на полку, где скучали учебники.

Сначала он просто стоял, подбирая слова, но ничего не получалось. Он даже вспомнил, что Вера Андреевна как-то целый урок посвятила молитвам: читали и разбирали «Отче наш», «Песнь Пресвятой Богородице», «Символ веры»... Но сейчас в голове пролетали только обрывки. «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое...» Смутившись, Тимофей опустил голову, правой рукой нащупал на груди нательный крестик.

– Царевич Алексей, пусть только моя мама не умрёт, я очень тебя прошу... Пожалуйста... Попроси Богородицу, чтобы Она... Чтобы мама выздоровела...

Нескладно получалось, и Тимофей снова заплакал.

В эту ночь ничего не снилось. Но Тимофей часто просыпался, казалось бы, совсем без причины. Иной раз слышал, как ходит курить на кухню отец, сдавленно кашляет, наливает себе воды. За окном подвывал ночной февральский ветер, будто только что умчался из ужасной истории. И сразу же все, ещё не родившиеся, мысли выстраивались в одну: как там мама? Как ей, наверное, обидно, что у её кровати никто не сидит, никто не приносит ей воды, а только привыкшая к чужим страданиям медсестра изредка заглядывает в палату, чтобы окинуть взглядом: всё ли в порядке...

15

Утром они с отцом позвонили в больницу. Регистратор с голосом автоответчика сообщила: состояние средней тяжести, стабильное... Но Егор Семёнович выпросил номер телефона ординаторской и пригласил к телефону лечащего врача – Мстислава Иосифовича. Тот более подробно разъяснил, что такое стенокардия, экстрасистолы и возможное шунтирование коронарных сосудов. При этом врач вскользь заметил, что, разумеется, если потребуется операция, она будет сделана в счет страхового полиса, но есть ещё и платный вариант, который гарантирует высокое качество и прочие прелести рыночной медицины.

– Сколько? – спросил Егор Семёнович.

– Ну, я могу говорить только о порядке цен, – уклончиво ответил Мстислав Иосифович, – всё зависит от сложности операции... Иногда цена достигает трёх тысяч условных единиц...

– Машину купить можно, – сам себе сказал Егор Семёнович.

– А сердце – это, собственно, и есть машина, – Мстислав Иосифович решил закончить разговор: – Но вы не переживайте, сейчас её жизни ничто не угрожает, кризис миновал, медикаменты, которые она получает перорально и внутривенно, всё равно сделают свою работу, но сердечко, конечно, запущенное. Износ много выше возрастных показателей.

– Жизнь такая, – опять буркнул себе под нос Егор Семёнович и хотел было добавить, что мужики нынче вообще до шестидесяти редко доживают, чуть-что – хватаются за сердце, а вот у них в семье наоборот получилось... Но не стал. Зачем это врачу? Он и так знает.

– Решать, конечно, должен пациент и его близкие, – закончил Мстислав Иосифович и вежливо попрощался.

– А когда к ней можно поехать? – не удовлетворился разговором взрослых Тимоха.

– В воскресение поедем, я возьму отгулы, уже договорился... Нас подвезут, «Газель» пойдёт... – отец, оказывается, уже всё предусмотрел.

Перед уроками Тимофей поскрёбся в кабинет Вячеслава Ивановича, нерешительно сунул голову в проём.