Текст книги "Мальчик без шпаги"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

На заправке стояла «газель» и приземистый «Форд-мустанг». Тимоха подошёл поближе, чтобы рассмотреть людей. От «газели» к кассе заправки метнулся водитель. По его весёлым глазам Тимофей понял, что он находится в хорошем настроении, а значит – можно попробовать «впарить» (так говорил Михаил) ему что-нибудь из пакета. На пуговицу этот даже не посмотрит. Уже с чеком в руках он чуть не сшиб с ног Тимофея.

– Ты чего, малец, светофора не видел? Прёшь сто двадцать по встречной! Щас права отберу!

– Я к вам, дядя.

– Ко мне? Денег что ли надо?

– А, может, вам мобильный надо? Недорого совсем. С фотоаппаратом. Такие, знаете, сколько в магазине стоят?

– Глянуть дай. Хоть и не люблю я эти помеси, смешают бульдога с носорогом, а потом ни то, ни другое нормально не работает. Телефон должен быть телефоном, а фотоаппарат – фотоаппаратом.

– Щас так модно...

– Ишь ты, коммерсант. Я бы башку тому оторвал, кто тебя сюда послал.

От этих слов Тимофей невольно покосился на огромные витрины кафе, за которыми невозмутимо стоял Михаил. Показалось, даже подмигнул: ни дрейфь, парень.

– Это мне родители башку оторвут, если я на опохмелку не принесу.

– А вот я сейчас возьму тебя за шиворот, и поедем к твоим родителям.

– Поедем, – спокойно и грустно ответил мальчик, – только что от этого изменится?

– Ладно, – уже более добродушно кивнул водитель, – сколько просишь?

– Три с половиной, но вам отдам за три.

– Ну да, мне как постоянному клиенту скидка, – хитро ухмыльнулся водитель. – Может, ещё дисконтную карту дашь?

– Какую карту?

– Тут недавно цыганки гадали со скидкой, я чуть без штанов не остался. Правда, сообразил вовремя, одной волосы на кардан намотал, – он показал для вящей убедительности слегка покрытый сажей кулак, – пока скидку не вернули. Они потом от меня, как группа Шумахеров, рванули. Я столько проклятий в свой адрес за всю жизнь не слышал. Ну, чего припух? Вот тебе три штуки, вдруг не врёшь, отдашь родителям, а это лично тебе – на мороженое, – добавил ещё сто рублей, подумал, и выгреб из кармана всю мелочь. – Куда только наше правительство смотрит?

Тимоха хотел было предложить ещё что-нибудь, но интуитивно уловил – будет лишнее, а может и вообще разрушить только что возникшую дружескую идиллию.

– Как хоть тебя зовут-то, коммерсант?

– Тимоха!

Ну, ищи другого лоха, Тимоха! – подмигнув, ответил в рифму водитель и той же стремительной походкой устремился к своей «газели».

Уже у машины помахал на прощанье «мобильным»:

– Будут проблемы, звони, подъеду.

Тимофей махнул в ответ свободной рукой и неторопливо направился к «Форду», чтобы присмотреться к пассажирам. Михаил за стеклом показал одобрительный жест, подняв вверх большой палец правой руки – змея мелькнула и исчезла в окне.

Нет, в иномарке были явно не те ребята. Из тех, что отбирают, а не покупают. И разговоры у них какие-то непонятные. Вроде, на русском языке говорят, а ничего в толк не возьмёшь. Сделав почётный круг на безопасном расстоянии, Тимофей направился в сторону кафе. Следовало немного подождать, пока сложится благоприятная коммерческая обстановка. Михаил никогда не торопил, не отправлял к тем, кто, с его взрослой и опытной точки зрения, «был с башлями». Сразу понял, Тимохе главное не мешать, не подрезать инициативу, и всё будет «тип-топ». Вероятно, срабатывал какой-то особый закон сохранения энергии, по которому человеку хоть в чём-то должно везти, хоть в каком-то деле ему должна сопутствовать удача. Однажды Михаил, чтобы проверить свою версию Тимохиного везения, усадил мальца играть в карты. И через час сдался со словами: «Если с тобой честно играть, то банка не видать. Эх! В казино бы попробовать! Но кодекс запрещает эксплуатацию несовершеннолетних...»

Некоторое время на заправке было тихо, а потом, как говорится, «пошла масть». Меньше часа потребовалось Тимофею, чтобы распродать содержимое пакета по значительно более высоким ценам, чем называл Михаил. Оставалась только пуговица в тайном кармане.

Тут как раз подъехал на синей «ниве»-пятидверке молодой священник с семьей. Тимофей с интересом посмотрел на четырех ребятишек, весело щебечущих на заднем сиденье, на худенькую матушку с необыкновенно красивым лицом в стареньком платке и на самого батюшку в черной рясе с золочёным крестом на груди, вышедшего из машины и неторопливо направившегося к кассе заправки.

– Здравствуйте, – сказал ему Тимофей.

– Здравствуй, – улыбнулся священник.

– У меня, вот, к вам вопрос есть, – смутился мальчик под пристальным взглядом и замялся.

– Ну, спрашивай? – иерей подчёркнуто не торопился.

– Посмотрите, – и достал из кармана пуговицу.

Священник внимательно осмотрел её со всех сторон, вскинул бровями:

– Что ж, старая пуговица...

– Скажите... батюшка, – вспомнил, как обращалась к священникам бабушка, – а вот если эта пуговица из этого... из ипатьевского дома и принадлежала кому-нибудь из царской семьи?

Священник стал ещё более серьёзен и буквально насквозь прошил Тимофея испытующим взглядом.

– А у тебя она откуда?

– Друг дал. А ему случайно досталась, он и сам не знает, правда это или нет.

– А тебе самому известно, что царь Николай II и его семья святые?

– Святые? А за что их расстреляли?

– Их недавно причислили к лику святых. Большевики-безбожники уничтожили следы своего злодеяния, все следы замели. Обливали кислотой и несколько раз сжигали их тела. Недавно, правда, захоронили в Петербурге какие-то останки, найденные под Екатеринбургом, даже экспертиза была, но почему-то в Англии. Я вот не верю, что это их прах. Император предрекал, что тело его не найдут. Поэтому, если у тебя в руках то, о чем ты сейчас сказал, это вещь святого, а значит, святынька.

– Ух, ты... – не удержался от непонятного самому себе восхищения Тимофей.

– И относиться к ней надо соответственно. Но, как я понимаю, проверить мы это вряд ли сможем.

– А сколько она может стоить? – сначала спросил, а потом испугался своего вопроса мальчик.

Батюшка глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону. Помолчал немного, обдумывая ответ доступный пониманию отрока.

– А сколько стоит частица неба? – ответил вопросом на вопрос.

– Неба? Да разве... Это... Ну, разве может быть... Чтоб небо...

– И я о том, – грустно улыбнулся священник, – хотя, знаешь, могут найтись дельцы, которые и небо разделят и начнут продавать частями. Землю уже продают, леса, воду... У них всё имеет цену, потому как деньги для них мерило всего. Понимаешь?

– Понимаю.

– Как тебя зовут?

– Тимофей.

– Крещёный?

– Да, меня бабушка крестила.

– Вот видишь, Тимофей, имя у тебя апостольское. Знаешь об апостолах?

Тимофей теперь был ещё больше озадачен, чем в тот момент, когда задал первый вопрос. Он в смятении сжимал в руке пуговицу и очень хотел отдать её священнику. Пусть проверит. Пусть узнает. Но за витриной кафе стоял Михаил, которому она принадлежала, и мальчик не знал, как ему поступить. Зато знал батюшка. Он положил ему руки на плечи и заглянул в глаза:

– Не мучайся. Если это та пуговица, то она сама найдёт нужные руки. Но помни главное: продавать её нельзя. Только дарить. А, может, кому-то удастся проследить её путь, найти доказательства.

– Спасибо, батюшка, – облегченно вздохнул Тимофей.

– И тебя Спаси Бог.

Священник направился было к заправке, но вдруг вернулся к машине, открыл багажник и стал рыться в сумке.

– Тимофей, постой, – окликнул он мальчика, и, когда тот подошёл к нему, протянул ему маленькую красную книжицу.

«Православный молитвослов», – прочитал Тимофей, после чего батюшка вручил ему вторую книжку – тонкую, наверное, из серии «Для самых маленьких». На титульном листе стального цвета был напечатан портрет, с которого внимательно смотрел последний император, а сверху и снизу золотыми буквами шла надпись: «Детям о царе».

6

После обеда в кафе Михаил и Тимофей подводили итоги. Получилось, что Тимофей выручил тринадцать тысяч рублей. При этом он выложил на стол даже те деньги, которые давали лично ему, на мороженое. Михаил, глядя на пачку купюр, одобрительно щелкнул языком:

– Отлично! Прекрасная работа, напарник! Полторы штуки твои.

– Но ведь мне положено только тысячу триста?

– Двести – премия за честность и скорость. Убери в свой специальный карман.

– Вот пуговица, – Тимофей робко выложил её на стол.

– Узнал что-нибудь у попа? – не торопясь взять реликвию в руки, спросил Михаил.

– Узнал, – и Тимофей подробно пересказал весь разговор с батюшкой и показал книги.

Михаил слушал его, нервно покусывая губы и пристально глядя в глаза, – отчего даже ни на йоту не лгавшему Тимохе приходилось опускать взор, будто в душе у него кто-то копался. Но Михаил повёл себя совершенно неожиданно:

– Вот что, парень, оставь её себе. Мне она карман тянет. Ну? Чего раскис? Бери, пока дают. Я же вижу, она тебе нравится. Раз цены ей нет, то и продавать её нельзя. Кто знает, может, это, правда, грех. А мне и так грехов хватает.

Тимофей зажал пуговицу в ладони и некоторое время не мог осмелиться задать мучивший его вопрос. В конце концов, решился.

– Миш, а эта пуговица что – ворованная?

Парень даже бровью не повёл.

– Слышь, Тимох, ты мне, вроде, никогда не врёшь?

– Никогда, – поторопился подтвердить Тимофей.

– А почему тогда думаешь, что я тебя обманываю? Я же сказал тебе – на кону я её взял! В карты! Понял?

– Понял.

– Понял!.. – передразнил Михаил. – Что ворованное – ты и так прекрасно знаешь. И знаешь, сколько мне светит за то, что я с малолеткой связался!

– Я тебя не выдам! – вскинулся Тимофей. – Никогда!

– Не выдам!.. – криво ухмыльнулся Михаил, будто Тимофей уже давно сдал его с потрохами. – Тебя кто спросит?

– Извини, Миш, – Тимофею почему-то захотелось заплакать от непонятной и жёсткой обиды, и он с трудом сдержался.

– Ладно, забыли... – смягчился Михаил.

– А можно я ещё спрошу?

– Валяй, тебе всё можно. Ты мне, Тимоха, как младший брат. Только никогда не пользуйся этим. Что нужно, я тебе сам всегда отдам. Спрашивай.

– Миш, а ты в тюрьме за что сидел?

– За драку, – без паузы ответил Михаил, – с тяжёлыми последствиями. Достаточно?

– А в тюрьме как?

– В тюрьме, Тим, как в тюрьме. И народец там разный, и начальство. И как везде – сильный давит слабого и при этом делает вид, что так положено. Не надо тебе этого, Тимох, поверь мне на слово. Не надо. Нет там никакой романтики. «Не верь, не бойся, не проси...» И везде эта долбаная иерархия! Всем надо, чтобы ты в ряд встал, понимаешь? Не в один, так в другой, не в красный, так в черный! Никакой свободы. Свобода только здесь! – Михаил ударил себя кулаком по груди. – Всё остальное – слова для дураков. И дураков, Тим, больше, запомни это. Больше! И эти дураки, даже зная, что они дураки, корчат из себя умных и находят оправдание своей дурости. Вот из-за таких дураков наша страна в отхожем месте! Ай, да ладно... Не люблю я все эти базары, уж сколько говорено.

– Ну, – Тимофею захотелось успокоить его, – ты же мне как брату.

– Как брату, – согласился Михаил.

– Знаешь, я раньше думал, что ты пьёшь водку, как мой батя. А потом смотрю, ты только пиво, и то никогда не видел, чтоб ты больше одной бутылки выпил.

– А это тоже вопрос свободы... – произнес Михаил, глядя куда-то вдаль, и добавил: – Но лучше тебе его никогда на вкус не пробовать.

– Пиво?

– Ну скажешь, пиво! – усмехнулся Михаил. – Вопрос! Если распробуешь, поймёшь, что такое свобода, а... у тебя её уже не будет. Такая ситуация называется парадокс, я в энциклопедии специально читал. А у человека без внутренней свободы – вся жизнь парадокс. Да тебе не понять пока...

– Чё не понять-то? – хотел заспорить Тимофей, но осёкся: действительно не понять.

– Свобода – это выбор пути. Причём можно выбрать всегда, в любое время. Выбрал – пошёл.

– Как путешественник?

– Ну... И как путешественник. У тебя свой путь, у меня – свой. И не ходи по моему. Это не твой! – глаза Михаила сверкнули суровой предупредительностью. – Мы с тобой – два ручья. Слились на время в одном русле и разбежимся. Ты моей воды возьмёшь, я – твоей. И, если честно, чем меньше ты возьмёшь от меня, тем лучше. Знаешь, Тимох, у тебя в душе свет есть, его по глазам видно. А у меня... Короче, напоследок так растолкую: свобода, по-моему, – это когда человек ни от чего не зависит, ни от жратвы, ни от выпивки, ни от покровителей, ни от чиновников, ни от сильных, ни от слабых, ни от родителей, ни от ментов, ни от чего и ни от кого! Усёк?!

– Разве так бывает?

– В идеале нет, но близко к идеалу – это уже от самого человека зависит.

– Надо быть сильным?

– Ты в смысле про мышцы спрашиваешь?

– Угу.

– Мышцы, конечно, хорошо, но не обязательно. Это состояние души и напряжение воли, вот что такое настоящая свобода. Меня в школе учили, что нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Красиво сказано и всё, вроде, верно. Но, когда посмотришь на это общество, чем оно живёт, то подумаешь – обмелел народ. И везде сейчас одно: деньги, деньги, деньги...

– Но ведь и мы деньги делаем?

– Делаем, ты прав. Но ты – для того, чтобы выжить, а я – для того, чтобы жить, как умею, как хочу. Я каждый вечер думаю, вот завтра начнётся счастливая жизнь, а она не начинается. Таким, как я, думать так нельзя. Это слабость. Так что, ничего мне ни от кого не надо. И пусть меня не трогают.

– Миша, а ты совсем один живёшь? У тебя что, никого нет?

– Сейчас никого. Да зачем тебе всё это, Тимох?! Не грузись ты! Жизнь и так, как самосвал, ты едешь, а тебе из-за каждого угла подбрасывают, – в глазах у Михаила полыхнули злые огни. – Козлы! Козлы они все! Уроды! Плевать им и на народ и на страну! У меня нутро кипит, когда я телевизор смотрю! Призывают жить честно, с себя бы начали! А эти... Как их? Олигархи! Это вообще... – хотел выругаться Михаил, но глянул на съежившегося Тимофея и сдержался. – Эти новые миллионеры – либо бывшие комсомольцы, либо форца самая низкопробная.

– Форца? – повторил Тимоха.

– Ну, спекулянты. Их папаши и мамаши на «тёплых» местах работали, и они через них всякие редкие товары добывали и своим же друзьями втридорога впаривали. У нас в школе такие были. Кучковались с нами, шпаной, под своих косили. А после школы – мы на нары, а они в академии и банки!

– Тогда точно – козлы, – согласился Тимофей.

– А то...

– У меня отец, когда пьяный, сидит на кухне и долдонит: нет правды в России...

– Правильно долдонит, но на том всё и кончается. Зальют глаза и орут. Вот бы Ленину таких пролетариев, обломался бы он со своей революцией.

– Не, иногда батя такой страшный бывает. Смотрю на него, и думаю – сейчас весь дом разнесёт. И не слышит и не видит ничего!

– И это мы умеем, – задумавшись о чём-то своём, кивнул Михаил.

Тимофей замолчал.

– Знаешь, Тим, если б я мог собрать, как Ермак, отряд отчаянных ребят, я бы партизанить начал, ушел бы в тайгу…

– Здорово! – восхитился Тимофей.

– Ага... только теперь это называется ОПГ.

– О-пэ-гэ?

– Организованная преступная группировка! Так что иди-ка ты, Тимоха, лучше в путешественники. И дуй отсюда в дальние страны! В пустыню какую-нибудь Сахару, там тебе точно никто мозги компостировать не будет.

Услышав такую перспективу, Тимофей тяжело вздохнул. Он не знал, что ответить. Жизнь в будущем никак не представлялась. Её впереди не было, как не было вчера и сегодня. Сколько ещё можно возить рыбу бабушке Ануш, торговать цацками на заправке? И саднило в мальчишеской душе вполне ясное понимание, что школу бесконечно пропускать нельзя, что когда-нибудь за это спросят по большому счету, что с родителями может произойти беда. Уж почти случилась. Однажды отец уснул с непогашенной сигаретой в руках. Тлеющий окурок выпал на ковёр, а через двадцать минут всю комнату заполнил едкий дым. Хорошо, что Тимофей вовремя вернулся домой и быстро залил из ведра начинавшийся пожар, открыл окна. Родители даже не проснулись. Остатки ковра отец утром выкинул, а на полу так и осталось чёрное выгоревшее пятно с кратерами лопнувших пузырей краски по краям. Никто Тимофею спасибо не сказал...

– Ладно, Тимох, мне пора. Когда в следующий раз будешь?

– Сегодня вторник, я и так школу пропустил, в субботу рвану. Там у нас так себе уроки. В субботу будешь?

– Раз ты приедешь, буду. Хочешь, я тебя посажу на машину?

– Не, не надо. Сосед обещал заехать. Я пока посижу, мне здесь нравится. Скажи только этим, – он кивнул на официанток, – чтоб не выгоняли.

– Скажу. Ну, бывай напарник, – Михаил протянул Тимофею руку-змею и вышел из кафе.

7

В этот вечер Тимофей не рассчитал с возвращением. Видимо, отцу понадобилось выходить на вахту раньше, и поэтому, когда Тимофей пришел домой, тот отмокал в ванне, а на кухонном столе вместо водочных бутылок уже выстроились пластиковые пивные. Значит, отец приводит себя в порядок. Проскочить незамеченным в свою комнату не удалось, Егор Семёнович распаренный вышел в прихожую.

– Ты где опять шлялся весь день?

– Ездил в Демьянку, – не стал врать Тимофей.

– Один? Вместо школы? Совсем от рук отбился! – хмурый, красный, измученный алкоголем Егор Семёнович был настроен серьёзно.

Ничего хорошего это Тимофею не сулило. Сбрасывая похмелье трясущимися руками, отец пытался в два-три дня нагнать пропитые дни. Он хватался вдруг за покосившийся забор во дворе, смазывал заскрипевшие дверные петли, ремонтировал сломанную в пьяном угаре мебель, и – самое неприятное – требовал на просмотр дневник и тетради...

– Пап, я с друзьями ездил, думал, деньги в доме кончились, рыбу продал.

– Ну, ёлки-палки! – вскинулся Егор Семёнович. – Я что – мало зарабатываю! Вкалываю, как проклятый, а ты учиться не хочешь!

К глазам Тимофея подступили слезы, закричала обида:

– А вчера тебе на это плевать было!

Егор Семёнович остолбенел, а Тимоха закрыл голову руками, готовясь к тяжелому удару. Но отец вдруг обмяк, присел рядом на корточки, и, проглатывая комок в горле, не своим, глухим и дрожащим голосом сказал:

– Прости, сынок. Гад я последний... – обнял и крепко прижал к своей груди. – Прости... Просто жизнь такая... Всё... завязывать надо. Всё, сынок, сейчас потихоньку пивком отойду и боле не буду.

– Правда? – сколько раз верил в это Тимофей.

– Я очень постараюсь. И ты постарайся. Надо учиться. Надо, сын. Иначе никто тебя уважать не будет, на работу не возьмут, даже к нам в бригаду. У нас ведь тоже среднее образование надо. Хотя... Никому мы сейчас не нужны, никто никому не нужен! Что с народом сделалось? Я, конечно, от слабости пью, но и от злости. Тебе пока не понять.

– Почему не понять? Наш историк часто говорит, что родину в очередной раз предают.

– Правильно говорит. Только что делать-то? Что мы можем?

«Водку пить», – подумал Тимофей, но вслух говорить не стал, побоялся обидеть трезвеющего отца. Егор Семёнович тяжело вздохнул, поднялся во весь рост и потрепал Тимохины волосы. Он и сам знал такой ответ.

В этот момент из спальни появилась мать. Растрёпанные волосы, глаза с хмельной паволокой, мятый халат без двух пуговиц...

– Тимоша пришёл, – обрадовалась она.

Отец же нашёл новую мишень. Он посмотрел вдруг на неё с едва скрываемым раздражением.

– Ты-то чего пьёшь?! Парня совсем забросила! Посмотри на себя! Сыну на глаза показываться не стыдно?

– Ой, дак я щас умоюсь, кушать чего-нибудь приготовлю. Ты пивка, Гоша, принёс? А то голова чего-то болит.

– То-то и оно, пивка! Я уеду, а ты опять со стакана не слезешь! Без пивка обойдёшься.

– Так помру ведь я, – остолбенела Ирина Андреевна, ты ж сам мне вчера наливал, Егор?

– Вчера? А сегодня уже сегодня! Всё! Валяй в ванну... – и снова повернулся к сыну. – А чего у тебя книги не в портфеле? – заметил и удивился Егор Семёнович.

– Их в портфель нельзя, там рыбой пахнет, – объяснил Тимофей.

– Неужто читать начал?

– Начал, – словами опережая желание, выпалил Тимоха.

– Ну и хорошо, иди тоже умывайся, да хоть учебники к завтрему собери.

Нет, всё-таки была у отца воля. Ведь мог же, если хотел. И сейчас, пошёл, выпил стакан пива и, захватив ящик с инструментами, направился на лоджию, чинить покосившиеся рамы. Ещё совсем недавно Тимофей мог часами наблюдать, как отец работает, подавать ему инструменты, шурупы, гвозди, шайбы, держать, если надо, рулетку и обрадованно подмигивать в ответ. Время в такие часы становилось незаметным, просто исчезало, пока неожиданно не появлялась из кухни мама со словами: «Обедать, труженики». И оттого над столом витает вовсе не аромат наваристого борща или поджаренных золотистых язей, а слившийся из трех ручьёв дух семьи. Кто не знает этого чувства, тот не пробовал на вкус счастье тихого семейного обеда. Как легко было выпросить у отца в такой момент новую игрушку!

Вот и сейчас Тимофей рванулся, было, следом за Егором Семеновичем, но увидел вышедшую из ванной мать. Та стремительно направилась на кухню, но не готовить ужин, а украдкой, пока муж не видит – налить из припрятанной чекушки в грязный пивной стакан водки и запить прямо из горлышка пивом. Только после этого глаза её станут проясняться, чтобы потом вновь покрыться туманом. Синие мамины глаза.

А отец? Да много ли он наделает в быстро наступающей темноте? Так, отвлекает голову руками.

И Тимофей тоже решил отвлечься, открыл подаренную книгу и начал читать: «Дорогие мальчики и девочки! Мы с вами живём в замечательной стране, которая называется Россией. Когда-то это было самое прекрасное место на земле – потому что именно здесь люди свято хранили веру православную и служили Господу и Богу нашему Иисусу Христу всем своим сердцем, а если согрешали, то каялись, и потому Бог хранил русских людей в мире и благоденствии...»

Когда-то это было самое прекрасное место на земле?.. Когда-то Тимофею не было так горько приходить домой. Когда-то мама любовно гладила ему белые рубашечки. Когда-то отец брал его с собой на рыбалку...

Что-то близкое и понятное открывалось на каждой странице этой книги.

Далее Тимофей узнал, как за неверие, за предательство царской семьи Бог наказал русский народ сатанинской властью. Оказывается, теперь государь-император молится о России и русском народе на небе и даже помогает людям на земле. В книге был описан чудесный случай, когда царская дочь княжна Мария пришла к больной девушке и помогла ей выздороветь. Тимофей и верил, и не верил, но оторваться от книги не мог, рассказы давались легко, а красочные картинки во всю страницу усиливали интерес.

В конце книги был напечатан рассказ «Видение матроса Силаева». От прочитанного у Тимофея перехватило дух, и он даже не заметил, что плачет.

«В первую же ночь после причастия, – рассказывает матрос Силаев, – видел я страшный сон. Вышел я на огромную поляну, которой конца-краю нет: сверху, ярче солнечного, льется свет, на который нет мочи взглянуть, но этот свет не доходит до земли, и она как будто вся окутана не то туманом, не то дымом. Вдруг в небесах раздалось пение, да такое стройное, умилительное: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!" Несколько раз повторилось оно, и вот вся поляна заполнилась людьми в каких-то особых одеяниях. Впереди всех был наш государь-мученик в царской порфире и короне, держа в руках чашу, до краев наполненную кровью. Справа рядом с ним – прекрасный отрок, наследник цесаревич, в мундирчике, тоже с чашей крови в руках, а сзади них, на коленях – вся умученная царская семья в белых одеждах, и у всех в руках – по чаше крови. Впереди государя и наследника на коленях, воздев руки к небесному сиянию, стоит и горячо молится отец Иоанн Кронштадтский, обращаясь к Господу Богу, словно к существу живому, словно он видит Его, за Россию, погрязшую в нечисти. От этой молитвы меня в пот бросило: "Владыко Всесвятый, виждь кровь сию невинную, услыши стенания верных чад Твоих, иже не погубиша таланта Твоего, и сотвори по великому милосердию Твоему ныне павшему избранному народу Твоему! Не лиши его Твоего святого избранничества, но восстави ему разум спасения, похищенный у него по простоте его мудрыми века сего, да поднявшись из глубины падения и на крылах духовных воспаряя в горняя, прославят во вселенной имя Твое пресвятое. Верные мученики молят Тя, принося Тебе в жертву кровь свою. Прими её в очищение беззаконий вольных и невольных народа Твоего, прости и помилуй". После этого Государь поднимает чашу с кровью и говорит: "Владыко, Царю царствующих и Господь господствующих! Приими кровь мою и моей семьи во очищение всех вольных и невольных прегрешений народа моего, Тобою мне вверенного, и возведи его из глубины падения нынешнего. Всем правосудие Твое, но и безграничную милость благоутробия Твоего. Вся прости и милостивно помилуй, и спаси Россию". За ним, простирая вверх свою чашу, детским голосом заговорил чистый отрок царевич: "Боже, воззри на погибающий народ Твой, и простри ему руку избавления. Боже всемилостивый, приими и мою чистую кровь во спасение невинных детей, на земле нашей развращаемых и гибнущих, и слезы мои за них прими". И зарыдал мальчик, расплескивая свою кровь из чаши на землю».

Тимофей очнулся от чтения лишь тогда, когда буквы стали расплываться и по щекам покатились крупные солёные капли. Это о нём, о Тимофее, молит Бога убитый царевич. Вот он стоит на картинке со страшной чашей в руках! В военном мундире, как простой солдат. И глаза его, обращенные вверх, полны слёз.

Тимофей не успел вытереть мокрые щеки, как дверь в комнату открыл отец и замер на пороге.

– Ты чего плачешь, Тимош?

– Я не знаю, пап, – он и правда не знал, отчего плачет. Какое-то новое, незнакомое чувство боли и сострадания давило в груди так, что слёзы текли сами.

– Пойдём ужинать, – позвал отец и добавил, будто самому себе, – совсем у парня нервы никуда...

Ночью Тимофей не слышал, как мать на цыпочках крадется на кухню, чтобы приложится к спрятанной в шкафу бутылке, как отец выходит покурить в туалет, как февральский ветер стонет в кедровом бору и тоскливо поскрипывает от ветра дверь в подъезде. Он крепко и быстро уснул, точно провалился в тёмную и мягкую яму, но посреди ночи вдруг резко проснулся от странного чувства присутствия кого-то постороннего в комнате. Тима сел на кровати, потирая кулаками глаза. А едва он разодрал веки, сразу увидел в падающей из окна полосе лунного света мальчика в военном мундире. «Царевич», – мелькнуло в голове. Да, это точно был он – такой же, как нарисованный на картинке: с чашей, похожей на спортивный кубок, в руках. Он внимательно и с интересом смотрел на Тимофея, но ничего не говорил. И Тимофей зачарованно молчал, хотя в голове его кружились тысячи вопросов, но все они сливались в один, который невозможно было задать.

И вдруг царевич протянул руку ладонью вверх. В лунном свете Тимофей сразу увидел знакомую пуговицу, и душа его испуганно вскрикнула. Только сейчас он заметил, что на мундире мальчика не было ни единой пуговицы.

– Я должен отдать пуговицу, – то ли сказал, то ли спросил, то ли подумал Тимофей.

Царевич же отрицательно покачал головой и, показалось, слегка улыбнулся.

– Ты отдаёшь её мне? – спросил Тимофей, ведь царевич сам протягивал её на ладони!

Тимофей несмело подошёл к царевичу Алексею и протянул навстречу свою руку. Осторожно принимая пуговицу, он почувствовал, что пальцы его свободно проходят сквозь кисть наследника. Но пуговицу в своей руке ощутил, как настоящую. Вспомнились слова батюшки, что пуговицу можно только дарить. Выходит, Тимофею, её подарил сам царевич?! Только на миг Тимофей сосредоточил внимание на пуговице: она не была такой потертой, как та, что он держал в руках сегодня днём; двуглавый орёл гордо сиял в лунном свете. А когда Тима поднял глаза – царевича уже не было. Даже лунный свет исчез, а, может, и не лунный он был? В комнате стало темно и прохладно, и Тимофей попятился к кровати, зажав в руке царский подарок.

В соседней комнате очередной раз поднялся донимаемый похмельем отец, отправился перекурить бессонницу. Что, если рассказать ему? Не поверит. Никто не поверит. Вот если б Михаилу, тот не будет смеяться. Точно не будет.

Босые ноги отца задержались у двери в детскую, и Тимофей предпочел неслышно юркнуть под одеяло.

Утром Тимофей проснулся оттого, что в руке у него была пуговица. А ведь успел и подумать, и убедить себя, что царевича видел во сне. На всякий случай мальчик проверил потайной карман – там, кроме денег, ничего не было. Значит, пуговица была не другая, а именно та.

8

Прямо при входе в школу Тимофея остановила завуч Ольга Ивановна и отправила по знакомому маршруту в кабинет директора. Он не боялся заходить туда. Вячеслав Иванович разговаривал с ним, как со старым другом, и никогда не кричал. Вот и сейчас, завидев Тимофея на пороге, он даже улыбнулся.

– Ну, знакомые всё лица. Заходи, Тимофей. Знаешь, почему вызвал?

– В школе вчера не был, – сразу признался Тимофей.

– Какую сегодня причину придумал?

– Никакой. У меня дела были.

– Вот как? Дела? А тут, понимаешь, контрольные работы... Это, конечно, не дела. Тут мы все развлекаемся и мешаем – Тимофею заниматься делами! Я тут штаны протираю. Не подскажешь, где у нас теперь дела делаются, я тоже пойду делами заниматься?

– Вы надо мной смеётесь, Вячеслав Иванович.

– Нет, парень, это ты надо мной смеёшься и над всеми учителями. Мы за тобой всей школой бегаем: где у нас Тимофей? Почему не учится? А у него, оказывается, дела.

– Я деньги зарабатывал, – не выдержал Тимофей.

После этих слов Вячеслав Иванович посерьёзнел.

– А что, родители уже не работают? Знаю-знаю, – махнул рукой, – у многих ребят такая проблема, так что не думай, что ты самый несчастный. Помни, всегда есть тот, кому значительно хуже. Но если ты не будешь учиться, ничего в жизни не добьёшься. Хороший человек – не профессия. Немало, конечно, но недостаточно, чтоб по этой жизни шагать.

– Я знаю, – вздохнул Тимоха. – Вы в прошлый раз говорили.

– Знаю... – передразнил Вячеслав Иванович, – вот ты ещё не знаешь, что вызывают тебя вместе с родителями на КДН, Комиссию по делам несовершеннолетних. Спросят с тебя, как ты дальше жить собираешься, и с родителей спросят, как они тебя воспитывают. А знаешь, какое самое страшное решение может принять эта Комиссия?

– Нет.

– Могут отправить тебя в интернат.

Директор поглядел на мальчика, ожидая реакции. Но в лице Тимофея ничего не изменилось.

– Завтра, в пятнадцать ноль-ноль, вот тебе повестка. Передашь родителям или мне самому к ним заехать?

– Передам, не переживайте.

– Это ты переживать должен. Как четверть закрывать будешь? Ты ведь в начальной школе неплохо учился. Да и, судя по всему, ты добрый парень, А сколько раз ты мне слово давал? А? Тимофей!

Мальчик вздрогнул, как будто вернулся из забытья.

– Иди на уроки.

– До свидания, Вячеслав Иванович.

– До свидания.

Но, закрыв за собой дверь, Тимофей вдруг снова открыл ее и просунул голову в кабинет директора.