Текст книги "Когда гремели пушки"

Автор книги: Сергей Бирюзов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

С той поры я начал еще упорнее совершенствовать свои практические навыки в стрельбе и методику огневой подготовки бойцов. И вот теперь, на фронте, все это весьма пригодилось.

Когда собрались снайперы всей армии, им была объявлена программа контрольно-проверочных стрельб. За основу взяли упражнение, которое в мирное время выполнял обычно каждый боец, овладевший винтовкой. Бывалые фронтовики, имевшие на своем счету по десятку и более "уничтоженных" гитлеровцев, со снисходительными улыбками занимали места на огневом рубеже. Но когда наступил момент подсчитывать попадания, на лицах многих "снайперов" появлялось смущенное выражение. Лишь одна треть от общего числа стрелявших сумела удовлетворительно выполнить это сравнительно несложное упражнение.

После такой проверки мы отобрали наиболее способных стрелков и стали всерьез обучать их искусству снайпинга. По указанию штаба армии снайперские школы были созданы также во всех дивизиях и бригадах. Снайперов, с честью выполнявших свою нелегкую и опасную работу, старались всячески поощрить: посылали им на передовую индивидуальные подарки, вручали в торжественной обстановке именное оружие с оптическим прицелом.

Чтобы после утомительной "охоты" на переднем крае, продолжавшейся иногда сутками, снайперы могли как следует отдохнуть и набраться сил, у нас стали создаваться для них своеобразные дома отдыха. Отдых там продолжался в течение двух – трех дней. Одновременно каждый из отдыхающих приводил в порядок свое оружие и тренировался в стрельбе по мишеням.

Осенью мы провели армейский слет снайперов. К этому времени в частях выросли такие замечательные стрелки, как заместитель политрука Н. Мажара, ефрейтор М. Полковников, старший сержант П. Гармаш, младший сержант Н. Шопин. На счету у Гармаша было 45 уничтоженных фашистов, у Полковникова – 43. Каждый опытный снайпер имел учеников и старательно передавал им накопленный в боях опыт. Поэтому у нас появились вскоре целые снайперские подразделения.

От пассивного выжидания врага в засадах многие снайперы перешли к тактике активных действий: сами стали заставлять гитлеровцев вылезать из укрытий под меткий выстрел. Зачинателем этого дела у нас считали сержанта Черножукова. И он действительно был очень искусен на всякого рода ловушки для врага. Однажды на моих глазах он поджег трассирующими пулями соломенную кровлю хаты, в которой, по его расчетам, укрывались солдаты противника. Из хаты выскочили шесть гитлеровцев. Черножуков хладнокровно прицелился и одного за другим уложил четырех из них.

Значение развернувшегося в частях снайперского движения было огромно. Это движение как бы удваивало, а может быть, и утраивало силы 48-й армии, ее боеспособности. Красноармейцы хорошо осваивали свое личное оружие, проникались любовью к нему и верой в собственные силы, развивали в себе такие ценные боевые качества, как выдержка, наблюдательность, умение маскироваться применительно к особенностям местности, навыки вести прицельный огонь по врагу в условиях ограниченной видимости, в том числе и ночью.

Вражеские дивизии, стоявшие перед фронтом 48-й армии, несли значительные потери от огня снайперов. Доставленный как-то в штаб армии пленный заявил на допросе:

– Наши говорят теперь, что у русских каждый куст стреляет...

Враг действительно стал гораздо осторожнее. В траншеях у немцев появились таблички с надписью: "Берегись русского снайпера". Куда делась былая спесь захватчиков! Они боялись лишний раз высунуть нос из своих укрытий.

Наши бойцы и командиры с удовлетворением отмечали:

– Теперь уже не заметишь фашиста, разгуливающего в рост. Мы заставили их ползать на брюхе...

Весьма эффективную деятельность снайперов мы все время старались дополнить и другими средствами активной обороны. Часто проводились разведывательные поиски, а на отдельных участках предпринимались и наступательные действия.

Мне особенно запомнился бой стрелкового батальона под командованием старшего лейтенанта Гусейна Ибрагимова, имевший целью захват одного довольно крупного вражеского узла сопротивления. Узел этот располагался на двух господствующих над всей местностью высотах. Противник построил там несколько дзотов, прикрыв их проволочными заграждениями в четыре кола и сплошными минными полями. Все дзоты были связаны между собой многочисленными ходами сообщения.

На подготовку батальона к бою старший лейтенант Ибрагимов получил десять суток. Подготовка велась в двух направлениях: во-первых, прокладывались скрытные пути подхода к вражеской обороне; во-вторых, в ближайшем тылу на местности, подобной той, которую предстояло захватить, с личным составом отрабатывались все элементы предстоящего боя. Особое внимание было уделено обезвреживанию вражеских мин и преодолению проволочных заграждений. Колючая проволока у противника находилась в 25 – 40 м от его огневых точек. Резать ее ножницами было почти невозможно. Решили подрывать толовыми шашками, укрепленными на длинных шестах с проводами от аккумуляторной батареи. Испробовав этот метод на практических занятиях в тылу, Ибрагимов получил самые обнадеживающие, результаты.

Успешно осуществлялись и подкопы к высотам, занятым немцами. Один из них должен был иметь протяженность в 300 м, другой – в 250. Таким образом, в течение каждой ночи требовалось продвигаться вперед до 30 м, но фактически продвижение шло гораздо быстрее.

Очень тщательно формировались штурмовые группы. Во главе их ставили, как правило, коммунистов. В каждую включали до 15 отличных стрелков, 6 – 7 автоматчиков, 2 расчета ручных пулеметов, 2 – 3 расчета противотанковых ружей и 3 – 4 саперов. Все бойцы дополнительно вооружались ручными и противотанковыми гранатами, а также толовыми шашками.

Перед боем в подразделениях состоялись комсомольские собрания, прошел митинг. Выступавшие там бойцы и командиры говорили о своей решимости разгромить врага, клялись, что будут драться так же самоотверженно, как защитники Сталинграда.

С наступлением темноты несколько саперов во главе с лейтенантом Борщевским разминировали первый проход для штурмовой группы. Каждый снял приблизительно по 20 противотанковых мин. Другая группа саперов под руководством младшего лейтенанта Карпова подобралась к проволочным заграждениям, подвела под них шесты с толовыми шашками.

В два часа ночи батальон занял исходные позиции. Штурмовые группы сосредоточились у проходов в минном поле. Позади расположились стрелковые взводы, готовые развить их успех в глубине вражеской обороны. Артиллеристы выкатили орудия для стрельбы прямой наводкой.

Когда занялся рассвет, в небо взвилась зеленая ракета. И тотчас громыхнули пушки. Вслед за этим ряд новых взрывов потряс землю – саперы взорвали проволочные заграждения. Бойцы штурмовых групп поднялись во весь рост и с криком "ура" бросились в атаку.

Удар штурмовых групп оказался неотразимым. Гитлеровцы в панике выскакивали из дзотов, оставляли траншеи. На захват всего узла сопротивления батальону потребовалось лишь 35 минут. За это время противник потерял свыше ста человек, из них только убитыми более семидесяти. Из наших были убиты только два человека, в том числе командир одной из рот старший лейтенант Симонов. Он смело повел свою роту в штыковую атаку и погиб смертью героя в рукопашной схватке.

Взбешенный постигшей его неудачей, противник в этот день шесть раз предпринимал ожесточенные контратаки, пытаясь вернуть утерянные позиции. Но наши бойцы проявили исключительную стойкость – они не отступили ни на шаг. Не прекратились контратаки и ночью, а на следующий день даже усилились: после сорокаминутной артиллерийской подготовки противник бросил в контратаку до батальона пехоты. И почти весь этот батальон был уничтожен.

Всего же за два дня боев враг потерял здесь более тысячи человек убитыми, ранеными и пленными. Нашей артиллерией было разрушено 22 дзота, 9 блиндажей, уничтожены четыре орудия, два станковых пулемета и склад с боеприпасами.

Таких боев в полосе 48-й армии было немало, хотя они и не нашли никакого отражения в сводках Советского Информбюро.

27 августа 1942 года в тот самый день, когда батальон старшего лейтенанта Ибрагимова отбил последнюю контратаку гитлеровцев, Совинформбюро сообщало о тяжелых оборонительных боях под Сталинградом, Моздоком, Краснодаром, на Западном и Калининском фронтах. Что же касается других участков огромного советско-германского фронта, то о них в сводке было сказано всего четыре слова: "Никаких изменений не произошло". Захват двух безымянных высот не мог, конечно. считаться событием, заслуживающим внимания всей страны. Но для 48-й армии в то время и это имело значение.

Вспоминая те дни, не могу умолчать о наших политработниках, партийных и комсомольских организациях. Они и в обстановке относительного затишья вели неутомимую, кипучую деятельность. Каждый бой, каждая вылазка разведчиков обеспечивалась соответствующим воздействием с их стороны. Влияние коммунистов чувствовалось везде и повсечасно.

Первой в 48-й армии стала полностью снайперской рота, где служили наши замечательные стрелки Полковников и Гармаш. А почин этому положил парторг роты сержант Л. Дорогобид. В прошлом председатель колхоза, он был хорошим организатором и во всяком деле показывал личный пример. Петр Гармаш был его земляком, до службы в армии работал в том же колхозе бригадиром. И не беда, что в дальнейшем он перегнал парторга. Заслуга Дорогобида, организовавшего соревнование за снайперскую роту, не стала от этого меньше.

Социалистическое соревнование на фронте, особенно в первые два года войны, получило очень широкий размах, и душой этого дела повсеместно были коммунисты. Причем цели ставились предельно конкретные: кто лучше использует вверенное ему оружие, кто больше уничтожит фашистских оккупантов. Соревновались красноармеец с красноармейцем, подразделение с подразделением. И хотя где-то кто-то сказал, что в условиях армии эта форма мобилизации активности масс является неприемлемой, жизнь шла своим чередом, опрокидывая на своем пути все бюрократические рогатки.

Во время войны люди не очень-то задумывались над тем, где кончаются требования устава и откуда начинаются требования их собственной совести, сознательности, инициативы, энтузиазма. Гласно или негласно, но соревнование продолжалось. И на первое место в нем всегда выдвигался вопрос о том, как нанести возможно больший урон ненавистному врагу.

Однажды мне довелось присутствовать при подведении итогов соревнования между двумя минометными подразделениями. Одним из них командовал лейтенант Мовпан, другим – лейтенант Евсеев. Поначалу выходило, что первенство принадлежит подразделению Мовпана. Оно уничтожило 13 блиндажей, 24 пулемета, 3 минометные батареи, переправу через реку, склад с боеприпасами и вывело из строя свыше 200 солдат и офицеров противника. У Евсеева показатели были поменьше, однако его бойцы никак не соглашались признать себя побежденными. Рассудил спор кто-то из коммунистов. Он предложил считать, что оба подразделения вышли победителями в соревновании, а побежденными оказались гитлеровцы. На том и порешили.

Запомнился и другой случай. В адрес одного из стрелковых подразделений поступило обращение от поддерживавших его артиллеристов. Артиллеристы справедливо упрекали пехотинцев за то, что те, зарывшись в землю, недостаточно тревожат противника. "Спросите себя, – писали артиллеристы, – все ли вы сделали для того, чтобы рубеж, обороняемый вами, был страшен для врага? Почему молчат ваши снайперы? Почему вы жалеете патроны? Где ваши разведчики-смельчаки?"

На письмо это первыми откликнулись коммунисты: оно немедленно было обсуждено на партийном собрании. А за обсуждением последовали и конкретные дела, результаты которых враг сразу ощутил на своей спине.

И так всегда. Пламенное слово коммунистов, их личный пример играли огромную роль.

Вся деятельность партийных и комсомольских организаций была проникнута заботой о воспитании у личного состава неукротимой ненависти к врагу, железной стойкости и боевой активности.

Глава четвертая. Разгром Манштейна

1

Служба в 48-й армии закончилась для меня неожиданно. 4 декабря 1942 года почти всю ночь я провел на НП нашей левофланговой дивизии, где, по данным разведки, немцы готовились нанести нам удар. Ночь была звездная, морозная. Сквозь легкую дымку смутно просматривался передний край вражеской обороны. Задолго до рассвета мы выслали туда небольшие группы разведчиков в белоснежных маскировочных халатах. Они во многих местах подползли вплотную к траншеям противника, в течение нескольких часов наблюдали за его поведением и, вернувшись, доложили, что никаких признаков подготовки к наступлению нет. А когда на востоке занялась заря, я и сам имел возможность убедиться в этом: немцы вели себя совсем спокойно, их огневые точки безмолвствовали, над окопами лишь кое-где поднимался едва заметный пар.

Наступающий день не сулил нам никаких перемен. И в тот момент однообразная жизнь в обороне показалась мне какой-то особенно удручающей, похожей на бесцельное прозябание. Мучительна была наша длительная прикованность к одному месту в то время, когда на юге, у стен Сталинграда, шла невиданная в истории битва. Конечно, умом я отчетливо сознавал, что здесь, в Брянских лесах, мы тоже не можем оголить фронт, что наша 48-я армия выполняет ответственную задачу. Но, как говорят, душа противилась рассудку, мы испытывали неудовлетворенность от вынужденной неподвижности.

В такие минуты раздумья невольно вспоминались последние сообщения Совинформбюро. Они передавались под волнующим названием "В последний час" и оповещали мир не о новом натиске гитлеровских полчищ, а об успешном наступлении советских войск. До сих пор в ушах звучит торжественный голос диктора Юрия Левитана:

– Наши войска за три дня боев, преодолевая сопротивление, продвинулись на 60 – 70 км, заняли ряд городов и перерезали железные дороги, снабжавшие группировку противника, расположенную восточное Дона. В боях отличились части генералов Романенко, Чистякова, Толбухина, Труфанова и Батова. Наступление продолжается.

Как тут было не позавидовать товарищам! Меня неудержимо влекло к ним. Хотелось вместе с ними принять участие в этих исключительно важных для судьбы Родины боях...

Мои размышления прервал начальник разведки армии:

– Что будем делать дальше, товарищ генерал?

– Труби отбой, – невесело пошутил я и пригласил его позавтракать.

Мы уже собрались уходить с НП, как позвонили из штаба армии. Начальник оперативного отдела полковник И. А. Долгов доложил, что из Москвы получен срочный документ, касающийся лично меня.

За многолетнюю военную службу человек привыкает ко всяким неожиданностям. Однако и привычный всегда старается сократить срок пребывания в неизвестности "Что же это все-таки может быть? – ломал я голову. – Почему не сказали по телефону?"

На фронте особенно дорого время, и это хорошо понимали водители легковых автомашин. Они ездили "с ветерком". Но на этот раз мне казалось, что мы не едем, а ползем, и я несколько раз просил шофера "прибавить газку".

В свой так называемый кабинет-землянку я не вошел, а буквально влетел. Там меня ожидала телеграмма, подписанная Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным. В телеграмме говорилось, что я назначен на должность начальника штаба 2-й гвардейской армии, управление которой находится в Тамбове. К месту нового назначения предлагалось выбыть через два часа после получения телеграммы.

Вначале меня огорчила эта нежданная весть: не хотелось ехать в тыл. Но, поразмыслив у карты, я успокоился. Было ясно, что армия, находящаяся пока в резерве, непременно пойдет на юг, в район Сталинграда. В Ставке как будто угадали мои сокровенные мечты!

Радовало и то, что попадаю в гвардию. Советская гвардия составлялась из отборных частей, отличавшихся высоким воинским мастерством, боевым опытом, дисциплиной, организованностью и мужеством. Не по росту и не по форме, как в царское время, а только по заслугам на поле брани зачислялись люди в советскую гвардию. Высокое звание гвардейца завоевывалось у нас кровью.

Первые гвардейские соединения появились в сентябре 1941 года. В гвардию были преобразованы тогда четыре стрелковые дивизии – 100, 127, 153 и 161-я, показавшие в борьбе с врагом образцы героизма и стойкости. А еще через год у нас были уже не только гвардейские соединения, но и целые армии. В одну из них зачислялся теперь и я.

Наскоро передав дела своему заместителю, я искренне пожалел, что не могу проститься с командующим (он был в отъезде), и пошел с последним докладом к члену Военного совета 48-й армии Н. А. Истомину. Он посмотрел на меня дружелюбным, понимающим взглядом и крепко пожал руку:

– Ну, что ж, гвардия, счастливого тебе пути. Хотел бы я быть на твоем месте...

Тем временем начальник тыла полковник М. В. Бобков уже организовал прощальный обед. К столу собрались мои ближайшие товарищи из управления армии. Все они тоже пожелали мне успеха и выразили надежду, что в скором времени мы встретимся снова где-нибудь на подступах к Берлину...

Ровно через час после получения приказа я тронулся в путь. На душе было и радостно, и немного грустно. Не без сожаления покидал я дружный боевой коллектив управления 48-й армии, с которым успел уже сродниться.

2

Путь мне предстоял не близкий и не легкий – более трехсот километров по разбитым войной дорогам Орловской и Тамбовской областей.

Вспомнились лермонтовские строки:

Тамбов на карте генеральной

Кружком означен не всегда.

Теперь это, конечно, не соответствовало действительности. Я знал, что Тамбов – растущий центр большой области. Но, как он выглядит, представлял себе смутно. Раньше бывать там не пришлось, хотя родился в соседней, Рязанской области. Слышал только, что Тамбов стоит на берегу Цны, окруженный садами, почти вплотную смыкающимися и лесом...

Пока раздумывал над этим, мы отъехали километров на двадцать в тыл и словно попали в иной мир. Не слышно орудийных выстрелов, исчезли с дорожных перекрестков регулировщики.

По пути то и дело попадались большие села. Там прежде всего бросалось в глаза отсутствие мужчин. Почти не видно было на улицах и ребятишек.

К вечеру дороги оживились. Навстречу нам сплошным потоком шли автомашины с боеприпасами, продовольствием, горючим. Время от времени попадались маршевые роты.

Смотрел я на этот живой поток и думал: до чего же она прожорлива – эта распроклятая война! Сколько людей и с каким напряжением трудятся для того, чтобы обеспечить фронт всем необходимым! И в то же время меня переполняло чувство глубокой благодарности к скромным труженикам тыла – к нашим героическим женщинам, к старикам, к подросткам. Какое непосильное бремя легло на их плечи!

Вся страна трудилась для фронта. Исключения не составляли и деятели нашей культуры – артисты, композиторы, писатели.

В то время особую популярность приобрел выдающийся советский драматург Александр Корнейчук. Его пьеса "Фронт" была полностью напечатана в "Правде" и в буквальном смысле завладела умами миллионов.

А. Е. Корнейчук сумел отразить глубокие процессы, происходившие в те дни внутри нашей армии, и в первую очередь среди ее высшего командного состава. Не только перед зрителями, а и перед читателями этой безусловно талантливой пьесы во весь рост встали два антипода: с одной стороны, заслуженный в прошлом, но безнадежно отставший генерал Горлов, с другой – представитель новой военной интеллигенции, взращенный партией в тридцатые годы, смелый новатор Огнев.

Я узнавал в Горлове черты многих моих начальников, упорно цеплявшихся за старое. Слепая вера в свой авторитет, основанный на прежних заслугах, нежелание учиться и расширять свой военно-теоретический кругозор, пренебрежительное отношение к подчиненным и их советам – все это делало таких генералов просто несносными. Они тормозили развитие нашей армии, мешали ей сполна реализовать свое превосходство над противником. Драматург с беспощадной правдивостью показал, что Горловы и горловщина доживают последние дни, что в новых условиях решающее слово принадлежит не им, а таким, как Огнев.

Помнится, что кое-кого (и не только из людей, похожих на Горлова) эта пьеса повергла в замешательство. Трудно было возражать против нее по существу. Но смущал сам факт ее опубликования в самой массовой газете, выходящей миллионными тиражами, в то время как враг все еще наступает, а Красной Армии приходится вести тяжелые оборонительные бои. Казалось непостижимым, чтобы в такой момент подвергалась столь острой и широкой критике определенная часть нашего военного руководства. Ведь "Правду" читали тысячи красноармейцев. И нет сомнения, что они не ограничивались обсуждением лишь художественных достоинств нового драматургического произведения, а сравнивали поведение и поступки героев этой пьесы с действиями хорошо знакомых им живых людей, в том числе и прямых своих начальников...

Однако подавляющее большинство советских граждан не видело в этом серьезной опасности. Не могли разделять таких опасений и мы, старшие командиры, прошедшие все испытания первого года войны с фашистской Германией. Для нас была совершенно очевидна необходимость развенчать дутый авторитет людей, которые оказались неспособными руководить войсками в сложных условиях внезапного нападения превосходящих сил врага и не желали делать правильные -выводы из своих ошибок.

В том, что такая пьеса появилась прежде всего на страницах "Правды", каждый здравомыслящий человек усматривал мудрость нашей партии. Этим партия еще раз показала, что она сильна, не боится критики, верит в разум своего народа и неизбежность нашей победы над гитлеровскими захватчиками.

...Раздумывая над всем этим по пути к новому месту службы и представляя себе мысленно встречу с неизвестным мне командующим 2-й гвардейской армией, я очень хотел, чтобы он был похож на Огнева, а не на Горлова.

3

На окраину Тамбова мы въехали уже за полночь. Кругом была кромешная тьма в городе строго соблюдались правила светомаскировки.

Осветив карманным фонариком номерной знак на первых же воротах, я прочитал: "Улица Советская". Поехали дальше по ней. Где-то в центре свернули влево и оказались на большой площади. Машинально сверился с картой и сообразил, что на повороте мы допустили ошибку: надо держать курс не влево, а вправо, через мост и в лес. Не може1 быть, чтобы штаб армии разместился в городе.

На карте хорошо различались квадратики дач за рекой Цной. Опыт подсказывал, что штаб нужно искать именно там. Приказал водителю разворачиваться...

За мостом нас сразу же остановил часовой. Я попросил его вызвать начальника караула. Появился стройный, безукоризненной выправки лейтенант. Внимательно проверив наши документы, он сказал, что мы прибыли именно туда, куда надо, и вызвался проводить меня.

Мы въехали в густую рощу. Над нами спокойно шелестели верхушки высоких сосен. Пахло свежей смолой. Добрались до дачки, которую занимал бывший начальник штаба армии полковник М. Д. Грецов.

Домик уютный. Тепло, чистенько, подведены линии связи. На стене лениво стукают ходики. Часовая стрелка уже прошла единицу.

– Где же сам полковник? – спросил я у дежурного.

– На докладе у командующего, – ответил тот. – Там и член Военного совета, и бывший командующий армией генерал Крейзер.

– Почему бывший?

– Потому, что прибыл новый – генерал Малиновский. Крейзер будет его заместителем...

Я решил, прежде чем идти к командующему, встретиться наедине со своим предшественником, вступавшим теперь в должность начальника оперативного отдела. М. Д. Грецов не заставил долго ждать себя. Вместе с ним появился и бывший начальник оперативного отдела полковник В. А. Коровиков.

Они вооружились топографическими картами, извлекли из сейфов последние директивы Ставки и коротко, но достаточно внятно рассказали мне об армии, о ее задачах.

Что же представляла собой 2-я гвардейская армия? Она была развернута по приказу Ставки в октябре 1942 года на базе 1-й резервной армии. Для формирования ее был определен район. В состав армии входили 1-й и 13-й стрелковые корпуса (по три дивизии в каждом), один механизированный корпус и специальные части.

К моему приезду формирование армии было уже закопчено. В своем большинстве гвардейцы имели достаточный боевой опыт. Солидную прослойку среди них составляли бывшие моряки.

В стрелковых корпусах имелось по одному танковому полку. Артиллерии, как полевой, так и противотанковой, а также автоматов и пулеметов было куда больше, чем в 48-й армии.

В районе нашего расположения в то время стояла пора метелей и вьюг. Но этим никак не нарушалась планомерная боевая учеба. Войска усиленно тренировались. Ежедневно совершались переходы по 30 – 40 км. На стрельбищах от зари до зари гремели выстрелы. Выкраивалось время и на расчистку путей подхода к железнодорожным погрузочным площадкам. Приказа на погрузку ожидали с часу на час, и в штабах соединений были уже подготовлены соответствующие расчеты и расписания.

Все это, признаться, очень обрадовало меня, и, закончив в третьем часу ночи свое первое ознакомление с армией, я пошел представляться командующему.

Он был не один. За столом сидели трое: в центре – генерал-лейтенант с серыми, внимательными глазами и спокойным, волевым лицом, слева – дивизионный комиссар, справа – генерал-майор.

В генерал-майоре я сразу узнал Я. Г. Крейзера, с которым мы вместе служили в Московской пролетарской дивизии. Нетрудно было определить и командующего, хотя до этого мне никогда не приходилось встречаться с Р. Я. Малиновским. Среди тех, кто сидел за столом, командармом мог быть только генерал-лейтенант, и я направился с докладом прямо к нему.

Малиновский выслушал меня стоя, приветливо улыбнулся и протянул руку. Затем представил мне своих собеседников:

– Член Военного совета армии дивизионный комиссар Ларин... Заместитель командующего генерал-майор Крейзер...

С Крейзером мы поздоровались по-приятельски. Малиновскому это понравилось.

– Хорошо, когда встречаются старые знакомые, – заметил он и пригласил всех садиться.

Родион Яковлевич расположил меня к себе с этой первой же нашей встречи. Он держался очень просто, по-товарищески, хотя уже и тогда пользовался репутацией крупного военачальника. Под его командованием советские войска провели ряд важных операций на юге. Он имел за плечами большой жизненный опыт, хорошо знал немцев, с которыми дрался еще в первую мировую войну, находясь в составе русского экспедиционного корпуса во Франции. Я искренне порадовался, что судьба свела меня с таким командующим.

Беседа наша шла неторопливо. Р. Я. Малиновский интересовался, как я чувствую себя после дороги, хорошо ли устроился с жильем, где сейчас находится семья, где и в каком качестве воевал. Потом посмотрел на меня в упор и задал последний вопрос:

– Хватит вам, Сергей Семенович, два – три дня, чтобы осмотреться и вступить в должность?

Я ответил, что уже осмотрелся – боевой состав армии мне известен, оперативные директивы тоже, – и попросил разрешения приступить к исполнению своих служебных обязанностей немедленно.

– Не возражаю, – улыбнулся командующий. – Чем быстрей, тем лучше.

И тут же стал излагать некоторые свои соображения. Обратил мое внимание на то, что главная наша задача – быстро и организованно провести перебазирование всех частей в район Сталинграда. Дал краткие характеристики каждому из руководящих лиц армии. Рекомендовал мне сразу же "твердо взять в руки" управление войсками и заверил, что поддержит своего начальника штаба "в трудную минуту".

Расстались мы уже часов в шесть утра.

Чтобы сбросить с себя усталость бессонной ночи, я, вернувшись на отведенную мне квартиру, разделся по пояс и вышел во двор на зарядку. Серебристые снежинки осыпались с дремучих сосен и приятно освежали разгоряченное тело. У забора разогнул спину солдат, усердно коловший дрова.

– И не холодно тебе? – спросил он с удивлением. На его курносом веснушчатом лице играла добрая улыбка.

– Кто систематически этим занимается, тому не холодно, – ответил я.

– Силен!..

В это время вышел адъютант и, подавая полотенце, назвал меня по званию. Мой собеседник широко открыл глаза и сразу переменил тон:

– Извините, товарищ генерал...

Теперь пришла моя очередь задавать вопросы:

– А за что вас извинить?

– Да как же... В потемках принял вас за телеграфиста Кубина. Здоровенный он тоже...

– Ничего, в темноте ошибиться может всякий, – отозвался я и, чтобы как-то избавить курносого гвардейца от неловкого для нас обоих замешательства, попросил у него колун.

В юности я был мастером по этой части: около двух лет работал на заготовке дров. Да и в школе имени ВЦИК с топором расставаться не приходилось отопление там у нас было печным.

Старая сноровка не подвела. Колун точно ударил по самой сердцевине смолистой плахи, и она со звоном развалилась на две ровные части.

Так начался мой первый день пребывания в штабе 2-й гвардейской армии.

4

Познакомившись лично с офицерами штаба, я остался доволен ими. Штаб был укомплектован подготовленными работниками. Правда, некоторые не имели боевого опыта, но у них, как говорится, все еще было впереди...

Особенно хорошее впечатление произвел на меня полковник М. Д. Грецов человек спокойный, вдумчивый и рассудительный. В противоположность ему мой заместитель по ВПУ полковник В. А. Коровиков оказался очень горячим и экспансивным, но свое дело он знал превосходно.

Только, пожалуй, от начальника связи я не был в восторге. Сразу бросалось в глаза, что это офицер несобранный, сущность своей работы не постиг, к решению важных вопросов подходит поверхностно.

Отдав необходимые указания своим новым помощникам, я с разрешения командующего вместе с полковником Грецовым выехал в войска. Путь наш лежал на станцию Рада через величественный зимний лес, какой можно встретить только в нашей среднерусской полосе. На деревьях перестукивались дятлы. Белки осыпали снег с сучьев. Внизу у самой дороги сплошные кружева заячьих следов. Сосны стройные, высокие и хороши, как на полотнах у Шишкина. Недаром великий художник писал многие свои картины в здешних местах...

Весь день мы пробыли в частях 1-го гвардейского стрелкового корпуса. Командовал им тогда голубоглазый великан Иван Ильич Миссан. Несмотря на неторопливость движений и спокойную речь, во всем его облике чувствовались непреклонная решимость, воля и смелость Впоследствии я неоднократно имел возможность убедиться в правильности этого первого впечатления. Генерал Миссан был бесстрашным воином. Он никогда не терялся и уверенно руководил войсками в самой сложной обстановке. Говорил Миссан с каким-то странным акцентом. Из-за этого многие считали его латышом. хотя в действительности Иван Ильич был стопроцентным украинцем.