Текст книги "Когда гремели пушки"

Автор книги: Сергей Бирюзов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Перед тем как начать артналет по переднему краю обороны противника, назначенный на 10 часов 45 минут, я связался с командующим. Мы обменялись несколькими короткими фразами, и Федор Иванович передал трубку тов. Василевскому... Уже по тону его голоса нетрудно было догадаться, что дела на правом крыле фронта разворачиваются не совсем хорошо.

– Здесь у нас порадоваться нечем, – прямо заявил Александр Михайлович. Будем надеяться на ваши успехи.

Тут же я узнал, что Василевский сам выезжает к нам. Но он предупредил, чтобы мы не дожидались его появления и действовали по своему плану...

Как всегда перед началом наступления, последние минуты тянулись страшно медленно. Генералы и офицеры то и дело поглядывали на часы. С нашего НП хорошо были видны ближайшие огневые позиции артиллерии, изготовившейся для ведения огня прямой наводкой, притаившиеся в лощинах тяжелые танки и самоходные артиллерийские установки.

Ровно в 10 часов 45 минут Акимовка и ее окрестности, представлявшие собой наиболее сильный противотанковый узел врага, окутались дымом. За мощным огневым налетом ствольной артиллерии последовал залп "катюш", и тотчас же танкистам был передан сигнал: "Вперед".

Танковые бригады первого эшелона пошли в атаку, неся на броне каждой машины трех-четырех автоматчиков. За ними развернулись мотострелковые бригады.

К моменту выхода танков к насыпи на КП прибыл А. М. Василевский. Мы уже вместе с ним наблюдали за тем, как 79-я танковая бригада под командованием генерала М. Л. Ермачека перевалила через железную дорогу.

Бой протекал в высоком темпе. Противник, как видно, не был в достаточной мере подготовлен к отражению здесь сравнительно мощного удара. Только по выходе на рубеж Тощенак, Кирпичный части 19-го танкового корпуса встретили упорное сопротивление. А. М. Василевский долго смотрел в стереотрубу, потом подозвал меня:

– Посмотрите-ка, что это там такое?

Я припал к окулярам и увидел, что танки остановились и ведут огонь с места. Автоматчики тоже залегли. Несколько наших машин горело.

– По-моему, какое-то замешательство, – ответил я и поспешил связаться по радио с командиром 19-го танкового корпуса.

– Из Чехограда перешли в контратаку до семидесяти танков и самоходных орудий, – доложил Васильев, и на этом связь оборвалась.

Маршал Василевский, продолжая внимательно следить за полем боя, опять обратился ко мне:

– Сергей Семенович, хорошо начатое здесь наступление может захлебнуться из-за нерешительных действий танкистов. Прошу вас лично выехать к товарищу Васильеву и разъяснить ему, что от его корпуса зависит сейчас успех всей фронтовой операции. Нельзя допускать даже малейших промедлений.

Александр Михайлович взял карту и уточнил:

– Надо вот здесь обойти Чехоград и развивать наступление на Веселое – в тыл основной группировке противника. А с его танками пусть расправляется наша артиллерия.

Я бегом пустился к своему вездеходу, успев, однако, передать одному из офицеров штаба артиллерии:

– Срочно подготовьте второй залп дивизиона "катюш" по восточной окраине Чехограда.

Для того чтобы добраться до генерала Васильева, мне потребовалось всего несколько минут. И не успел я даже заговорить с ним, как ударили "катюши". Их залп накрыл противотанковый узел и часть контратакующих немецких танков.

Васильев удовлетворенно покачал головой и начал докладывать о ходе боя. Я не стал дожидаться, когда он закончит. Перебил его вопросом:

– Вы видели, куда лег залп "катюш"? Вот в этом направлении и атакуйте без промедления, а часть сил пускайте в обход Чехограда...

Генерал Васильев и сам понимал, что медлить никак нельзя. Он только спросил:

– Когда будет вводиться четвертый кавалерийский корпус?

– С наступлением темноты, – ответил я.

Васильев посмотрел на часы и решительно сказал:

– Через час Чехоград будет освобожден!

Он подошел к своему танку, дал флажками сигнал "Делай, как я" и скрылся в люке.

Заревели моторы. Подразделения рассредоточились и на полной скорости пошли в атаку.

Я внимательно следил за командирской машиной. Она неслась впереди. Противник вел из Чехограда все еще довольно интенсивный огонь. Несколько наших танков сразу были подбиты. Но основная их масса все же прорвалась в северо-западном направлении – на Веселое.

Вполне удовлетворенный развитием событий, я возвратился на НП и коротко доложил тов. Василевскому, что противотанковый район гитлеровцев преодолен, благодаря чему создались условия для ввода в бой с наступлением темноты 4-го гвардейского кавалерийского корпуса. Александр Михайлович пожал мне руку:

– Хорошо! Вот он где, оказывается, ключ-то к победе на реке Молочной. Что ж, поеду теперь на основной командный пункт, а вам рекомендую еще раз продумать и уточнить задачу четвертому кавалерийскому корпусу...

Присутствовавший при этом генерал-лейтенант Герасименко сразу же сделал отсюда практические выводы и для 28-й армии. Не дожидаясь указаний, он начал поочередно вызывать командиров стрелковых дивизий и, обращаясь к одному по фамилии, к другому по имени, к третьему по установленному номеру, требовать от них самых решительных действий.

Я в свою очередь вызвал командира 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса Н. Я. Кириченко. Он прискакал в окружении своих генералов и офицеров в полном казачьем облачении. Я невольно залюбовался их живописными фигурами на взмыленных добрых конях. Кириченко лихо соскочил на землю, подошел, четко печатая шаг, и заулыбался:

– Чую, пахнет большим и горячим делом...

После обмена взаимными приветствиями, я сразу перешел к делу: подробно объяснил, какую задачу ставит перед кавкорпусом командующий войсками фронта, уточнил характер взаимодействия кавалерии с дивизиями 28-й армии и в особенности с 19-м танковым корпусом. Выслушав меня, старый конник просиял:

– Давно ждали такой почетной задачи. Разрешите выполнять?

Мне оставалось лишь пожелать удачи казакам, и они тотчас направились к своим коням.

Зацокали копыта. Поднялась пыль. Казачьи командиры галопом понеслись в свои соединения.

Проводив их, я уже спускался обратно в блиндаж, когда кто-то сзади сказал:

– Толбухин приехал.

И действительно, из-за горки, где были оставлены автомашины, шел к НП Федор Иванович вместе с членом Военного совета фронта Е. А. Щаденко. Оба высокие, статные, загорелые.

Когда я стал докладывать о действиях войск, а главным образом о боевых делах 19-го танкового корпуса, Федор Иванович остановил меня:

– С обстановкой мы уже знакомы. Маршала Василевского встретили по пути сюда, и он рассказал обо всем.

Но о времени и порядке ввода в бой 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса Федор Иванович выслушал меня внимательно. Не отрывая глаз от карты, он одобрительно кивал головой. А Ефим Афанасьевич Щаденко человек, просто влюбленный в конницу, – даже потирал руки от восторга.

Командующий 28-й армией дополнил мой доклад:

– Для обеспечения ввода в бой конницы специально оборудованные танки и саперные подразделения очистили впереди лежащую местность от мин и колючей проволоки. Самоходная артиллерия пойдет вместе с кавполками, подавляя своим огнем все уцелевшие пулеметные точки противника. С флангов конницу будет обеспечивать полк тяжелой артиллерии...

И вот в назначенный час первой пошла в прорыв 9-я гвардейская Кубанская дивизия под командованием генерала И. В. Тутаринова. Казаки в развевающихся бурках, как черные птицы, летели в надвигающейся вечерней мгле. Поблескивали клинки, и долго было слышно многоголосое "ура". Шуршали, оставляя в небе светящийся след, реактивные снаряды гвардейских минометов. На флангах гремела артиллерия...

Ночью мы сменили передовой наблюдательный пункт. Путь наш лежал через те места, где совсем еще недавно простирался передний край обороны противника. И даже в условиях ограниченной видимости здесь было на что полюбоваться. Все блиндажи разворочены. Окопы разрушены. Множество подбитых танков, поврежденных и брошенных целыми пушек. Земля дышала порохом и гарью.

К рассвету мы прибыли в Веселое, где уже по-хозяйски обосновался со своим штабом тов. Герасименко. Туда же были вызваны командиры 19-го танкового и 4-го гвардейского кавалерийского корпусов, взявших курс на Каховку. Командующий войсками фронта уточнил им боевую задачу и поздравил с высокими правительственными наградами за успешные действия по прорыву вражеской обороны на реке Молочной. Награжден был и тов. Герасименко.

По улицам Веселого одна за другой следовали колонны пленных. Румыны шли почти без охраны в бодром, я бы даже сказал, приподнятом настроении, оживленно переговаривались. А вот немцы, в особенности офицеры и генералы, выглядели иначе. Они были безмолвны, злы и растерянны. Однако и среди них имелись недовольные авантюрой Гитлера.

Мне довелось послушать разговор с группой немецких офицеров члена Военного совета фронта.

– Холодновато в летних-то мундирах? – спросил Ефим Афанасьевич.

– Мы собрались закончить войну еще летом тысяча девятьсот сорок первого года, – не без иронии ответил по-русски один из пленных офицеров.

– О, вы хорошо знаете русский язык, – удивился Щаденко.

– Нужда заставила. Мы ведь уже третий год воюем...

– Грабеж, насилие, боязнь русских партизан – вот что заставило вас учиться русскому языку, – резко сказал Ефим Афанасьевич.

– Я не был грабителем и не хочу быть им. Провались она пропадом, эта проклятая война...

На рассуждавшего так немецкого офицера зло посмотрели другие пленные. Кто-то из них, старший чином, даже одернул его: нельзя, мол, ронять честь мундира.

Выяснив у переводчика, о чем меж собою толкуют пленные, Щаденко заметил:

– Видно, вы представители разных классов. Вот этот, – он указал на старшего, – наверное, сын того самого немца, с которым я дрался в восемнадцатом году, а этот, с которым говорю, сын рабочего.

Старший смолчал, а второй опять отозвался охотно:

– Нет, я не из рабочих. Я – сын мелкого крестьянина. Но и для крестьянина война – одно несчастье...

В адрес словоохотливого немецкого офицера посыпались теперь не только упреки, но и прямые угрозы.

– Отведите его в румынскую колонну, – распорядился Е. А. Щаденко, а сам продолжал разговор с остальными: – Итак, чем же вы объясняете свое новое поражение – на этот раз уже не на Волге и не на Миусе, а на Молочной?..

– Чистая случайность, мы еще покажем, на что способна Германия, – угрюмо ответил другой молодой офицер.

– Германия способна на многое. Германия – родина Карла Маркса и Фридриха Энгельса, Эрнста Тельмана и многих других великих людей. А ты – фашист. Ты пес Гитлера. Тебе он наобещал в России золотые горы, ты и попер...

Щаденко был человеком простым, и говорил он просто. Но хватка у него была железная.

– Мы вот позовем сейчас кого-нибудь из ваших солдат да послушаем, что он скажет, – предложил Ефим Афанасьевич.

Как раз в тот момент мимо вели еще одну колонну пленных немцев. Взяли из нее первого же подвернувшегося солдата. Тот сначала явно растерялся, ничего не отвечал, только ел глазами начальство. Но потом пришел в себя и заявил без обиняков:

– Мелитополь капут и Гитлер капут.

Все мы от души расхохотались.

Один из немецких офицеров попытался съязвить по поводу второго фронта. Но Щаденко и тут, как говорят, не полез в карман за словом.

– Мы и без второго фронта гоним фашистскую нечисть с нашей земли. Одни сумеем и добить фашизм в самой Германии. Можете не сомневаться, это случится скоро...

Да, теперь уже все мы зримо ощущали близость нашей окончательной победы. В тот самый час, когда шла эта беседа с пленными немецкими офицерами, полки 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса вместе с временно подчиненным ему 19-м танковым корпусом круто повернули на юго-запад, имея задачу овладеть Крымским перешейком.

Даже пасмурный и холодный вечер 23 октября сверкнул для нас праздничными огнями. Наши войска, именуемые с 20-го числа 4-м Украинским фронтом, освободили город Мелитополь и Москва салютовала в честь этого двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.

Кстати сказать, как раз тогда я впервые узнал, почему во время войны салют давался именно из 224 орудий. Дело, оказывается, обстояло чрезвычайно просто. В день освобождения Орла И. В. Сталин вызвал к себе заместителя Начальника Главного артиллерийского управления генерала И. И. Волкотрубенко и совершенно неожиданно поставил перед ним вопрос: может ли артиллерия, находящаяся в Москве, ознаменовать это событие мощным салютом? Тов. Волкотрубенко ответил, что это вполне возможно: холостые выстрелы будут готовы через несколько часов. Тогда Сталин поинтересовался, а сколько же орудий имеется в данный момент в границах города. Волкотрубенко назвал округленную цифру – 200. Сталин решил уточнить:

– А вы учитываете 24 пушки, которые стоят в Кремле?

– Нет, не учитываю, – ответил Волкотрубенко.

– Значит, будем считать, что у нас имеется для салюта не 200, а 224 орудия.

С тех пор и повелось: "произвести салют двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий".

5

Сам я побывал в освобожденном Мелитополе только в последних числах октября. Среди генералов и офицеров, которые находились вместе со мной, оказался начальник оргинструкторского отделения политотдела 51-й армии полковник К. И. Калугин. Он хорошо знал этот город и многие очень интересные детали боев за него.

– Вот здесь, – говорил тов. Калугин, указывая на развалины домов, действовал полк под командованием подполковника Иванищева. Этот полк первым ворвался в город южнее вокзала и принял на себя всю тяжесть вражеских контратак. На него одновременно шли сорок тяжелых самоходных орудий "пантера". Путь им преградили саперы из подразделения капитана Серпера. Рядовые бойцы коммунисты Сосень, Ильин, Смагин и комсомолец Бахтеев – под ураганным огнем сумели заминировать улицу. На расставленных ими минах подорвалось несколько самоходок. А всего полк подполковника Иванищева уничтожил до двадцати фашистских бронеединиц.

В другом месте Калугин рассказал о коммунистах старшинах Селезневе и Елисееве. Когда у них кончились боеприпасы, а фашисты все лезли в контратаку, Селезнев и Елисеев принялись рубить их саперными лопатами.

Затем полковник показал нам позиции батальона капитана Дмитрия Попова. За 6 часов упорного боя этот батальон отразил более десяти контратак, сжег несколько немецких танков и уничтожил сотни фашистских солдат и офицеров.

Запомнился мне рассказ Калугина и о другом замечательном комбате, любимце солдат, Семене Алказанове. Смертельно раненный, он не разрешил унести себя с поля боя. "Я всегда с вами", – говорил он бойцам и буквально за минуту до смерти доложил по телефону командиру полка: "В батальоне дела идут хорошо".

Калугина время от времени дополнял сотрудник нашей фронтовой газеты "Сталинское знамя" майор П. Г. Князев. Он рассказал, в частности, о беспримерном мужестве солдат Григория Фролкина и Василия Хайло. Оказавшись вдвоем в окруженном врагами доме, они отбивались до последнего патрона и уничтожили более двух десятков гитлеровцев. А когда патроны кончились, нацарапали гвоздем на железной крыше: "В этом доме сгорели коммунист Г. Фролкин и комсомолец В. Хайло, уничтожив в бою 3 немецких танка и 24 гитлеровца. Мы предпочли гибель в огне, чем позорную сдачу в плен. Отомстите за нас, дорогие друзья". Чистая случайность (что на войне бывает довольно часто) спасла героев от неминуемой, казалось бы, гибели. Их прикрыла обвалившаяся стена, и, когда немцы отступили, Василий Хайло принес раненого товарища в расположение своей части.

Впрочем, ни Калугин, ни Князев, ни десятки других людей, также хорошо знавших жизнь войск, не могли назвать и сотой части военнослужащих, отличившихся в боях за Мелитополь. Достаточно сказать, что по окончании этих боев более семидесяти человек удостоились высокого звания Героя Советского Союза. В числе их оказался и красноармеец В. А. Хайло. Одновременно с этим многим дивизиям и полкам 4-го Украинского фронта было присвоено наименование Мелитопольских.

И мне кажется вполне закономерным, что как раз там, на изуродованных улицах Мелитополя, где каждый камень, каждый дом были свидетелями массового героизма наших войск, у Михаила Михайловича Пронина возникла интересная мысль: создать своего рода музей 4-го Украинского фронта.

Позже, когда бои переместились уже ближе к Крыму, эта идея воплотилась в реальность. И Толбухин, и Щаденко, и военные советы армий, и все политорганы поддержали инициативу генерала Пронина. В одном из немногочисленных просторных зданий, уцелевших в Мелитополе, мы оборудовали такой музей. В нем были экспонированы пробитые пулями партийные и комсомольские билеты, образцы вооружения, имелось краткое описание всех важнейших боев, проведенных войсками фронта, а также трудных переходов в распутицу, в зной и лютую стужу. Сюда же были собраны многочисленные документы о зверствах немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированной ими советской территории. Словом, у фронта, прошедшего героический путь от Сталинграда до Таврии, нашлось что показать и рассказать. В войсках накопился огромный и очень ценный боевой опыт, сложились достойные подражания боевые традиции, выросли замечательные солдаты и офицеры – истинные мастера своего дела. Все это мы и постарались отразить в нашем фронтовом музее

Само собою разумеется, что больше всех здесь пришлось потрудиться самому инициатору – начальнику политуправления фронта. Он вложил в это дело всю свою пылкую душу. И не напрасно Музей посетили тысячи военнослужащих и местных граждан А о том, какое впечатление произвело на них все виденное там, можно судить по книге отзывов, которая сохранилась и поныне.

Вот, например, запись, сделанная майором Сухаревичем: "Видно, какие трудности перенесли воины, как они закалялись в бою. Выставка напоминает о героическом прошлом, она зовет на еще большее в будущем".

Вот другая запись – старшего лейтенанта Юрьева: "Фронтовая выставка замечательно отражает трудный, но великий боевой путь, который войдет в историю".

А гвардии лейтенант Иланов выразился, пожалуй, лучше всех: "Хорошо! Сильно!"

С течением времени этот наш музей (или, как его чаще называли, фронтовая выставка) перекочевал вместе с нами в Симферополь, а в 1944 году все его экспонаты были переданы Центральному музею Советской Армии. Думается мне, что любознательный читатель и теперь не покается, если выберет время познакомиться с ними. Среди множества по-своему уникальных документов он встретит там, в частности, письмо с Кубани к казакам 4-го гвардейского кавкорпуса, в котором, на мой взгляд, нашло свое концентрированное выражение единство нашей армии и нашего народа. Я не могу отказать себе в соблазне воспроизвести здесь его хотя бы в выдержках: "Вам, освободителям родной Кубани, Дона, Донбасса, славным казакам – борцам за правое дело, матери и старики, дети и сестры ваши шлют горячий привет и пожелание боевых успехов... Победа теперь близка. Идите на врага, сыны вольной Кубани!.. Всей громадой – и стар, и млад, и жены, и матери – мы трудимся для вас, для победы, не щадя сил и здоровья своего... Подготовили вам полк подлечившихся казаков в количестве 800 человек. Приведет их казак А. И. Жуков"

Помнится, мы получили этот волнующий документ в последних числах октября 1943 года, когда наша подвижная конно-механизированная группа ушла далеко за реку Молочную. Бои протекали успешно, но трудности конница испытывала немалые. Вокруг безбрежная степь, лесов нет, хутора сожжены, сады вырублены. Где укроешься? Приходилось максимально рассредоточиваться и активные действия осуществлять главным образом в ночное время. А все это выматывало силы людей. И тут-то сослужило свою великую службу коллективное письмо от земляков. Когда его зачитали на собраниях в сотнях, люди будто преобразились. Усталости словно и не было. К казакам вновь вернулись их обычная удаль и боевая лихость.

Успешно закончив Мелитопольскую операцию, наши правофланговые части к исходу октября вышли уже к Днепру, а передовые отряды ворвались на Перекопский перешеек и форсировали Сиваш.

В ходе Мелитопольской операции были начисто разгромлены десять дивизий противника, а остальным тринадцати нанесен значительный урон. Враг потерял почти сто тысяч солдат и офицеров, более тысячи танков, пятьсот самолетов, много арторудий, автомашин и другого военного имущества.

Удалось отбить у оккупантов сотни тысяч тонн знаменитой украинской пшеницы, подготовленной к отправке в Германию. Все эти огромные запасы зерна командование фронта передало местным органам Советской власти для оказания помощи голодающему населению и возрождения колхозных хозяйств, начисто разоренных врагом.

В заключение нельзя не сказать об одной очень существенной особенности Мелитопольской операции. Она была, по существу, третьей большой операцией, которую проводили войска фронта без каких-либо оперативных пауз. Начав наступление еще в августе, наши полки и дивизии в течение трех месяцев прошли с тяжелыми боями более 600 км, одолели казавшийся врагу несокрушимым его "Миусфронт", очистили от оккупантов Донбасс, протаранили мощную оборону противника на реке Молочной и создали необходимые условия для освобождения Крыма.

Глава восьмая. У ворот Крыма

1

Еще в те дни, когда наши войска вели бои в Донбассе, однажды в перерыве заседания Военного совета фронта Ф. И. Толбухин повернулся к висевшей на стене карте и, постучав пальцем по Крымскому полуострову, сказал:

– Нам придется освобождать. Вот где трудно-то будет...

Так оно и получилось. Трудности и самые неожиданные неприятности как-то сразу обрушились на нас, едва наши передовые части достигли ворот Крыма Перекопского перешейка. Началось с того, что командир 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса генерал Н.Я. Кириченко проявил несвойственную ему медлительность и в первый момент выбросил на Перекоп гораздо меньше сил, чем мог бы и должен был выбросить. В начале ноября, когда передовые части 19-го танкового корпуса во главе с генералом И. Д. Васильевым с ходу преодолели Турецкий вал и устремились на Армянск, вместе с ними оказался только один 36-й кавполк под командованием подполковника С. И. Ориночко.

В Армянске противник имел крупный гарнизон и располагал мощными огневыми средствами. Первоначально с нашими танками вступил в единоборство бронепоезд, курсировавший по линии железной дороги Херсон – Армянск. Затем со стороны Армянска и его ближайших окрестностей ударила артиллерия.

Танкисты сражались героически. Несмотря ни на что, они упорно продвигались вперед. Но закрепить их успех было некому.

Я хорошо помню телеграмму тов. Васильева, полученную нами в ночь на 3 ноября. В ней сообщалось о тяжелом состоянии и больших потерях в частях корпуса. Тем не менее Васильев, к тому времени сам уже раненный, принял решение удерживать занятый им район и просил командование фронта лишь об одном – как можно быстрее оказать помощь. Ему немедленно было сообщено, что основные силы 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса, а также передовые части 51-й армии уже подходят к Перекопу.

Одновременно Ф. И. Толбухин поручил мне лично выехать на Перекоп, хорошенько разобраться в сложившейся там обстановке и на месте принять все необходимые меры для наращивания силы нашего удара.

Выехал я немедленно. Ночь стояла темная хоть глаз выколи. Моросил дождь. Дороги превратились в потоки жидкой грязи. По ним тянулись нескончаемой вереницей походные колонны артиллерии. Пехота предпочитала обочины.

Из-за частых заторов, возникавших на перекрестках и в узкостях, нам то и дело приходилось останавливаться. И вот во время одной из таких вынужденных остановок я услышал опять очень интересный разговор между солдатами:

– Слыхал?

– Чего?

– Как возьмем Крым – конец войне.

– Кто это тебе набрехал? А Берлин что, дядя за нас брать будет?

– Вот сочинитель! – раздался из темноты третий голос. – Для того чтобы закончить войну, надо перебить всех фашистов. В Крыму этого, конечно, не сделаешь. Однако по всему видно, что воевать нам осталось меньше, чем воевали...

Людей, которые вели этот неторопливый разговор на перепутье между тяжелыми боями, разглядеть во тьме не удалось. Да в этом, впрочем, и надобности не было. Так думали тогда все – от рядового солдата до командующего фронтом. Всем хотелось поскорее увидеть конец войны. Но каждый понимал, что впереди нас ждут еще тяжелые испытания...

Часа через три медленного движения по забитым войсками дорогам встречный ветерок донес до нас резкий запах сероводорода.

– Откуда это такая вонь? – удивился водитель.

– Сиваш близко, – объяснил И. Д. Долина.

Я мысленно представил себе карту Крыма, вспомнил извилистые заливы Гнилого моря. Мелкое оно, но коварное! Здесь могут быть волны высотой в метр, а когда дует ветер с запада, местами оголяется илистое дно.

От Сиваша до Каркинитского залива протянулся древний Турецкий вал, пересекающий поперек весь перешеек. Подступы к этому валу десятиметровой высоты преграждают рвы глубиной до 6 метров. Сколько здесь в прошлом пролито крови! На этом маленьком невзрачном клочке земли покоится прах и многих тысяч запорожских казаков, и суворовских чудо-богатырей, и беззаветных героев нашей революции, приведенных сюда Михаилом Васильевичем Фрунзе, чтобы скинуть в море черного барона Врангеля.

...На рассвете мы обогнали 101-ю танковую бригаду. Она уже приближалась к Турецкому валу, из-за которого доносилась частая артиллерийская стрельба. У самого вала встретили командира 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса генерала Кириченко и ещё нескольких кавалерийских генералов. Они стояли в накинутых на плечи черных бурках на площадке большого железобетонного дота, из которого виднелись погнутые стволы немецких крупнокалиберных пулеметов. Таких долговременных огневых точек было много вокруг. Доты и дзоты торчали, как кочки на запущенном лугу. Но противник, видимо, не успел по-настоящему использовать эти сооружения. Гонимый нашими танкистами и конниками, он проскочил без задержки за Турецкий вал. А вслед за ним ворвались туда же и передовые части 19-го танкового корпуса вместе с 36-м кавполком.

Мне доложили, что теперь этот наш авангард почти отрезан, но полного окружения еще нет. Неопровержимым доказательством того, что противнику пока не удалось сомкнуть кольцо, был раненый лейтенант, доставленный из-за Турецкого вала. Сам он утверждал даже, что дела вообще идут превосходно, и никак не соглашался уходить в госпиталь.

– Что за судьба такая: как только наметится успех, меня ранят, – жаловался этот симпатичный молодой человек.

Беседа с раненым лейтенантом окончательно убедила меня в правильности решения, принятого генералом Васильевым. Положение передовых частей 19-го танкового корпуса было хотя и очень тяжелым, но не безнадежным. Противник держал под сильнейшим обстрелом и Турецкий вал, и все подходы к нему. Однако, если раненые еще проходили оттуда, значит, пробитый танкистами узкий коридор до сих пор существует и, расширив его, можно подбросить передовым частям подкрепление.

Пришлось срочно организовать штурмовые группы. А для установления связи с 19-м танковым корпусом туда послан был мой адъютант старший лейтенант И. Д. Долина.

Перед Иваном Даниловичем я поставил нелегкую задачу – найти командира корпуса, получить от него подробную информацию об обстановке и, если позволяет состояние здоровья генерала Васильева, вывезти сюда его самого. Уяснив, что от него требуется, И. Д. Долина сел в машину и на предельной скорости понесся под огнем противника через Турецкий вал. Я и другие генералы, находившиеся на нашем импровизированном НП, с волнением следили за ним. Нам было видно, как машина то скрывалась за султанами земли от разрывов снарядов, то окутывалась облаком дыма, но снова и снова мчалась вперед. Порой казалось, что она взлетела в воздух. Однако через мгновение мы с облегчением вздыхали – машина, покачиваясь из стороны в сторону, стремительно неслась дальше.

Наконец она скрылась за валом. Потянулись томительные минуты ожидания. К счастью, их было не так уж много. Расторопный офицер И. Д. Долина не долго испытывал наше терпение.

На гребне вала и вдоль всей дороги, спускавшейся с него, опять встала стена артиллерийского и минометного огня. И снова в облаках дыма и взбудораженной земли замелькала одинокая машина. На сей раз она неслась в обратном направлении и вскоре, заскрежетав Г тормозами, как вкопанная, остановилась возле нас. Старший лейтенант Долина, черный от копоти и пыли, с кровоподтеками на лице и руках, протянул мне карту с подробной обстановкой.

Добытые таким образом сведения я немедленно доложил Федору Ивановичу Толбухину и получил от него ряд указаний, в том числе категорическое требование об эвакуации раненого командира корпуса. Генерал Васильев вскоре был вывезен к нам на танке и затем на – самолете Ли-2 отправлен в Москву. За отважные действия ему было присвоено звание Героя Советского Союза, а 19-й танковый корпус стал Краснознаменным и получил почетное наименование Перекопского.

Но вернемся к тому, как развивались события у ворот Крыма 3 ноября 1943 года. Весь день я провел в хлопотах и не заметил, как стали подкрадываться ранние осенние сумерки. Вскоре к нашему импровизированному НП подъехали несколько легковых машин. Прибыл командующий 51-й армией генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер с группой офицеров своего штаба.

Не успел я ввести его в курс наших общих дел, как командир 10-й кавдивизии генерал Миллеров доложил о любопытном случае, который только что произошел в 36-м кавалерийском полку. Коноводы этого полка вместе с лошадьми расположились рассредоточенно на кукурузном поле у перекрестка железной дороги и проселка Чаплинка – Армянск. Внезапно их атаковали с воздуха вражеские самолеты. Напуганные кони табуном в 150-200 голов устремились галопом вдоль дороги на Чаплинку и почти без потерь примчались в наше расположение.

Это происшествие натолкнуло нас на мысль, что здесь-то и следует атаковать противника. Было совершенно очевидно, что в том месте, где беспрепятственно проскочило такое количество коней, во вражеской обороне имеется какая-то брешь. За организацию атаки Крейзер взялся сам, используя только что подошедшие передовые батальоны 55-го стрелкового корпуса и несколько эскадронов 10-й кавалерийской дивизии. Атака началась сразу же с наступлением темноты и завершилась вполне успешно. Нам удалось расширить коридор и тем облегчить положение своих войск за Турецким валом. Чего только не предпринимали потом гитлеровцы, чтобы восстановить здесь прежнее положение, но тщетно. Вновь захлопнуть Перекопские ворота им так и не удалось.