Текст книги "Первооткрыватели Курских древностей. Очерки истории археологического изучения южнорусского края. Советское краеведение в провинции: взлёт и разгром (1920–1950-е годы)"

Автор книги: Сергей Щавелёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава III
В.И. САМСОНОВ – ХРАНИТЕЛЬ МУЗЕЙНЫХ РЕДКОСТЕЙ

С чего начал, тем и кончил! Чтоб шагнуть дальше надо было обладать не только материальной, но еще и теоретической истиной, а откуда мог взять её?.. Но, как теперь сказали бы, краеведом… был первоклассным: внимательным, знающим, рьяным, из тех, для кого история действительно была музой.

Ю.О. Домбровский. Хранитель древностей.

Музей города Землеройска назывался Мусомный Амбар, ибо всякая вещь, которую девать было некуда, а выбросить жалко, именовалась у хоббитов мусомом.

Дж. P.P. Толкиен. Хранители. I, 1.

Владимир Иванович Самсонов без малого тридцать лет прослужил в Курском областном краеведческом музее в должности заведующего «отделом дореволюционного прошлого». В его личности отчетливо отразилось противоречие, на мой взгляд, определяющее для краеведческих кругов нашей страны 1930-х – 60-х гг. С одной стороны, – добротная гимназическая и университетская подготовка, старая культура интеллигентного общения и поведения, широкий спектр интересов и знаний, начиная с нескольких иностранных языков. А с другой, – «беспартийный большевизм», отчасти искренний, отчасти вынужденный обстановкой в государстве, не мытьем, так катаньем увлекавшей интеллектуалов вслед за изгибами «генеральной линии партии и правительства». Степень искренности просоветских настроений здесь в большинстве случаев вряд ли поддается уточнению. И то сказать, человеку «с раньшего времени» (М.С. Паниковский) очень трудно, а то и невозможно было сохранить себя, право заниматься любимым делом вне отмеченной – то комичной со стороны, то трагической антиномии.

Во всяком случае, и смелые, благородные поступки, и моменты душевной слабости, даже низости, необходимо оценивать сегодня в контексте того времени, когда они совершались. По справедливому призыву А.А. Формозова, «мы должны с исключительным тактом говорить о перипетиях жизни наших коллег, живших в тяжелейшей обстановке тоталитаризма»[1]. Вместе с тем, неизбежен и такой сакраментальный вопрос в той же связи: всегда ли понять означает простить, а тем более забыть?

Собственноручно и подробно написанная в 1955 г. «Автобиография» В.И. Самсонова сочетает факты из обоих контрастирующих ипостасей жизни и судьбы краеведа. Родившись 1 января 1886 г. в Севастополе в семье военнослужащего, он в 1906 г. окончил по юридическому факультету с дипломом I степени Новороссийский университет в Одессе. Несколько позже в нем же начинал учиться М.М. Бахтин, вспоминавший на склоне лет: «Там были хорошие, выдающиеся преподаватели…»[2]. Так и служить бы подающему надежды правоведу Самсонову в банке, заниматься адвокатской практикой, «педагогической и литературной работой», как отмечается им в автобиографии за следующие годы, если бы не революция. «После установления на Украине советской власти был назначен на должность заведывающего [так, согласно прежней орфографии, в тексте – С.Щ.] тюремно-карательным отделом ревкома в г. Брацлаве». Затем «инспектором тюремно-карательного подотдела Губюротдела Одесского исполкома. Потом работал в Губсоюзе (кооперация)» [3].

Что заставило молодого юриста пойти в каратели, а затем вернуться к мирной жизни, историография умалчивает (может быть, тут уместно привести фразу другого булгаковского персонажа: «Не могу быть вампиром»?). Только в 1922 г. он возвращается на родину в Севастополь. Тут, перепробовав еще несколько чиновничье-правовых должностей среднего калибра, «в 1925 г. начал экскурсионную работу по Крымским маршрутам и одновременно служил научным сотрудником в музее и при панораме Севастопольской обороны. Тогда же начал писать статьи на историко-краеведческие темы» [4]. А именно, по истории Крымской войны, изданные в Севастополе брошюрой в 1930 г.

Так обрёл себя историк-краевед Самсонов.

В 1931 г. В.И. вместе с матерью благоразумно переехал в Курск, где меньше знали о его дворянском происхождении и чекистском опыте. Напомню, что именно в 1929-30 гг. Сталин и его окружение возобновили массовые репрессии и в городе, и в деревне, начав аресты именно с так называемых «старых специалистов», включая историков и краеведов. На новом месте жительства Самсонов устроился в музей, где и трудился тихо-мирно до осени 1941 г. Почти всю войну он провел в эвакуации в Самарканде, сочетая службу в областной библиотеке с пребыванием бойцом военизированной охраны на заводе «Красный двигатель». В 1944 г. его вызвали обратно в Курск для возобновления музейной работы (хотя во время немецкой оккупации Курский музей функционировал; его библиотека и часть экспонатов не эвакуировались). Награжденный медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», Самсонов больше уже не изменял скромной должности музейного сотрудника.

В Курске В.И. женился – в полном соответствии с мудрым дореволюционным обыкновением – на барышне на порядок моложе себя. Мария Николаевна Матвеенко со своим незаконченным поначалу высшим образованием трудилась вместе с мужем в музее, сперва заместителем директора, одно время (в 1940 г.) директором, а потом – научным сотрудником, причем столь же знающим и авторитетным, как и её супруг. Нынешние ветераны областного музея вспоминают их обоих с немалым пиитетом.

В основном стараниями В.И. Самсонова в музее окончательно сложился отдел истории дореволюционного прошлого Курского края, оформилась соответствующая экспозиция, в значительной части сохраненная и по сию пору. Несколько поколений школьников, студентов, взрослых экскурсантов знакомились с вещественными памятниками местной старины по музейным витринам, оформленным В.И., запомнили экскурсии, проводимые им лично и по его методике другими музейщиками.

Тематическая экспозиция самсоновского отдела давала яркие и разнообразные представления о развитии человеческого общества на территории региона с древнейших времен (материалы Авдеевской стоянки верхнего палеолита), через остальные археологические и исторические эпохи (скажем, находки с Кузиногорского городища – эталона юхновской культуры раннего железного века; раннеславянских и древнерусских поселений в Гочеве, Липине, Шуклинке, Беседине и др. курских местах; многие вещевые, документальные, картографические источники отечественного Средневековья и Нового времени); вплоть до событий начала XX в. в губернском центре и его уездах.

Само собой для советского музея разумеется, что хронологическая последовательность, определенная фактами системность выставочной работы сочетались с утрированным социологизмом, беззастенчивой идеологизацией выставочного материала. Скажем, подлинные вещи и документы российского Средневековья, а уж тем более позднейших времен в обязательном порядке сопровождались текстами-цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина, а до определенной поры, конечно, и Сталина. А живописные портреты представителей курского дворянства удерживались в экспозиции при условии обнаружения «на лицах этих власть имущих самоуверенности, черствости, надменности»[5]. Роскошный интерьер помещичьей усадьбы из курского пригорода Моквы (включая икону из тамошней церкви) соседствовал с макетом насквозь прокопчёной курной избы крестьянина-бедняка. Некую социальную середину между этими двумя крайностями призван был, как видно, выражать «уголок лавки деревенского кулака-лавочника после реформ 1861 г.»[6]. И т. д.

Кроме подробного путеводителя по своему музейному отделу, Самсонов составил (в соавторстве с журналистом М.И. Яжгуром) еще путеводитель по историческим и памятным местам города Курска, выдержавший два издания. В качестве своеобразного каталога историко-археологических памятников и чем-то замечательных мест областного центра, с их кратким описанием и фотографиями, этот, хотя и далеко не полный, список имел не только просветительское, но и охранное значение. Старинные церкви и гражданские здания классической архитектуры призваны были оттенить тот краеведческий «факт», что «нынешнее поколение людей, строящих коммунистический Курск, живет в нем счастливой, радостной жизнью» [7].

Любопытно сравнить самсоновские путеводители с теми, что опубликованы в Курске тридцать пять лет спустя опять-таки директором краеведческого музея и журналисткой, и тоже с предисловием преподавателя истории [8]. Объем сведений, приводимых в этих новых каталогах городских достопримечательностей, заметно вырос; появились новые фотографии, в том числе цветные. Покровителями города и области вместо коммунистической партии и советского правительства там опять, как до революции, представлены Святые Феодосии Печерский и Серафим Саровский (мощи которого недавно «чудесным образом обретены в запасниках одного из музеев Ленинграда»). При этом умалчивается, сколько курских церквей и монастырей оказалось после революции разорено, чтобы некоторые предметы из их утвари оказались помещены в государственный музей. А вот фактических ошибок в новом справочнике стало побольше, чем мог себе позволить образованный человек В.И. Самсонов (спутаны годы и места рождения многих «знатных земляков»). Да и стиль письма у старого краеведа выглядит не в пример литературнее, нежели тот «канцелярит», на котором писаны новые путеводители (утверждающие, в частности, что «наша курская земля на протяжении веков была ареной борьбы русского народа с татарами, шведами, литовцами, поляками, немцами»; «куряне производят… пищевые изделия» и т. п.).

Как представитель музея, В.И. принимал участие в археологических экспедициях. Полевым дебютом для него стали раскопки на городищах «Крутой курган» и «Царский дворец», что возле обоянского с. Гочева (о дореволюционных исследованиях на этом комплексе археологических памятников шла речь в предыдущем выпуске моей работы). В советское время с идеей раскопок здесь выступил очередной директор КОКМ М. Антимонов. В сентябре 1936 г. он писал в Московское отделение ГАИМК: «В связи с задачей представить период раннего феодализма возникает вопрос о дополнительных раскопках на указанной территории с целью тщательного изучения городища, главным образом его заселенной части, а не могильников, которыми по-преимуществу занимался профессор Самоквасов»[9]. За этим музейным заказом ясно просматривается идея Самсонова, мечтавшего пополнить свой отдел новым и зрелищным материалом. В помощь предполагаемой экспедиции музей обещал двух своих научных сотрудников.

В апреле следующего, 1937 г. ученый секретарь Академии С.П. Толстов и председатель ее комиссии полевых исследований А.В. Арциховский ответили Курскому музею согласием копать Гочево («Комиссия полевых исследований выделила для этой цели Б.А. Рыбакова и… ориентировочную смету в 5 000 руб.»).

Таким образом, Гочевскую экспедицию возглавил «старший научный сотрудник Института истории АН тов. Рыбаков», будущий академик и долгое время директор Института археологии АН СССР. А тогда замысел этого доцента МГУ возобновить раскопки на Курской земле поддержали не только указанный академический институт, но и ГИМ, и МГУ, где Рыбаков также сотрудничал. Часть денег и рабочих рук предоставил курский областной музей, с которым москвич заключил джентльменский договор о разделе находок (по заранее намеченным частям раскопа). Первый сезон гочевских раскопок состоялся в 1937 г. Он дал обнадеживающие результаты.

После чего Б.А. Рыбаков пришел к выводу, что «Гочевское городище – весьма интересный памятник, имеющий значение для решения ряда важных общих проблем, и необходимо дальнейшее исследование его» – предпринять «раскопку полностью всей его территории, срез всех валов и пробную раскопку городища „Царский дворец“». Что и было сделано той же экспедицией в 1939 г. Результаты обеих сезонов отражены в отчетах Б.А. Рыбакова, помещенных в документальном приложении к данному выпуску. Своеобразное резюме этих отчетов, местами даже более информативное относительно догадок начальника экспедиции насчет ее результатов, содержит заметка «Древняя крепость славян. Раскопки в Курской области», помещенная «Вечерней Москвой» 29 ноября 1937 г. Там, в частности, говорилось: «По-видимому, в середине XI в., когда в южных степях появились половцы, были приняты меры к укреплению городища. Древнее поселение, расположенное на крутом обрыве у р. Псел, было обнесено рвом глубиной до 8 м и валом, в сооружении которого были широко использованы дубовые плахи и глина. […] Раскопаны 4 сохранившихся печки, ямы для хранения зерна, горшок с остатками пищи (зерна), глиняная сковородка с рыбьей чешуей, крючки рыболовные от 5 до 3 см длиной. При раскопках обнаружено много чешуи от рыбы осетровых пород. Видимо, осетры часто заходили тогда в Псел из Днепра. Ловилась рыба и сетями. Об этом свидетельствуют найденные на городище глиняные грузила для сетей и костяная игла для их плетения».

Подобный же итог своих раскопок Гочева Б.А. Рыбаков привел и в своей капитальной монографии «Ремесло Древней Руси», где применительно к данному памятнику говорится о пограничном укреплении Киевской державы в XI–XIII вв., с разноплеменным гарнизоном (северяне, радимичи, мордва). Что касается попытки Б.А. Рыбакова проследить предшествующий роменскому слой Гочева в IV–V вв. н. э. [10] и тем доказать автохтонность славянского заселения верхнего Пела, то это заключение не нашло столь же весомых подтверждений и было пересмотрено вскоре И.И. Ляпушкиным, датировавшим дороменский слой этого и других городищ Посеймья VII–III вв. до н. э. – культурой «скифов-пахарей»[11].

С тех пор Гочевский комплекс археологических памятников разных эпох неизменно привлекает к себе внимание исследователей. Среди них Б.А. Шрамко (Харьков), Е.А. Шинаков (Брянск), Е.А. и В.М. Горюновы, О.А. Щеглова (Санкт-Петербург), Ю.А. Липкинг (убедительно отождествивший Гочевские городища с летописным городом Римовым, о чем ниже), Н.А. Тихомиров, А.Н. Апальков, Г.Ю. Стародубцев и А.В. Зорин (Курск) [12]. Вот уже почти сто лет полевое и монографическое исследования Гочевского микрорегиона приносят всё новые важные результаты.

В рыбаковской экспедиции Самсонов и другой научный сотрудник – Орловского музея Кирсанов наравне со студентами-историками из Москвы и Курска играли роли так называемых «наблюдателей», т. е. мало-мальски грамотного и добросовестного надсмотрщика за работой на «квадрате» раскопа крестьян-землекопов, фиксирующего индивидуальные находки и оформляющего первичную полевую документацию. Трудовые будни и лучшие находки гочевской экспедиции он описал в ряде журналистских очерков. В отличие от многих других краеведов, никаких фантастических догадок с археологическим материалом этот автор не связывает. Однако и ничего от себя к переданному в курский музей и архив ГАИМК микроотчету «тов. Рыбакова» прибавить не может.

Судя по отложившейся в ГАКО «Научной переписке исторического отдела [КОКМ] по Гочевскому городищу», Б.А. Рыбаков задумывал итоговое издание этого памятника (объемом до 5 печатных дистов) – «Гочевское городище и его могильник». «Книжка, – по его мнению, – должна быть написана популярно (но не элементарно) и рассчитана на среднего массового читателя (учителя, студента, школьника старших классов и т. д.). Здесь должны быть даны некоторые общие сведения о славянах, их хозяйственном и бытовом укладе, специальные сведения о племени северян, населявших курскую область и обобщены данные о Гочеве как интереснейшем комплексе славянских древностей (городище, селище и курганы). Гочевский материал должен быть представлен большим количеством планов, разрезов, фотографий и рисунков вещей. Для могильника можно будет сделать сводную таблицу типов вещей (чтобы не повторять, как это делал Самоквасов, один и тот же [точнее – похожий – С.Щ.] рисунок десятки раз» [13]. Однако у автора гочевских раскопок руки до такой книги так и не дошли. Его литературный замысел довелось отчасти реализовать Самсонову в работе куда меньшего формата [14].

Очевидно, гочевские раскопки по каким-то причинам не принесли должного удовлетворения своему руководителю, поскольку дальше кратких отчетов о них он в специальном изучении полученных материалов не пошел. Вспоминая теперь свой творческий путь, вехи работы археолога-полевика в момент своего почтенного юбилея, Б.А. Рыбаков, подробно перечисляя свои раскопки на местах 12 древнерусских городов, не упоминает Гочева; отсутствует такое упоминание и в обобщающей статье к его 90-летию [15]. Запомнилась маститому академику только подаренная ему судьбой в молодости именно в Гочеве «возможность видеть огромный ритуальный хоровод всех женщин и девушек села (около 150 человек), собравшихся перед полуночью в честь праздника древних славянских богинь Лады и Лёли, покровительниц брака» [16] (как объяснил, должно быть, московский ученый самим гочевским хороводницам).

Надо заметить, что приезд столичного археолога в Черноземный край вплоть до 1950-х гг. был крайней редкостью. Начиная с революции и вплоть до окончания Отечественной войны для Курской области известны единичные посещения такого рода. Это уже упоминавшиеся выше рекогносцировки В.А. Городцова и Л.А. Мацулевича на месте обнаружения новосуджанского клада (1928 г., см. 1 вып. этих очерков), разведки С.Н. Замятнина (1920-е гг.) и К.М. Поликарповича (1937) следов каменного века по течению Сейма.

Кроме того, в 1935 г. экспедиция ГИМ под руководством Марии Евгеньевны Фосс (1899–1955) [17] вела разведки и раскопки на дюнах р. Ос-кол у с. Шелаева близ г. Валуек Курской (ныне Белгородской) области. Там оказались поздненеолитические стоянки (Шелаево I и II) с соответствующей керамикой и кремневым инвентарем, единичными вкраплениями бронзовых изделий (обломок булавки). В овраге у с. Пристень обнаружены залежи похожего кремня. Руководительница экспедиции датировала находки II тыс. до н. э. и причислила их к «катакомбной культуре местного типа»[18].

Годом ранее, в 1934, некие сотрудники ИИМК вели охранные работы в зоне сооружения железнодорожной ветки от г. Старый Оскол до ст. Коробковой в Старо-Оскольском же районе (тогда в свою очередь входившего в Курскую область). После этой рекогносцировки в долине р. Оскол этот отряд раскопал полуразрушенное железнодорожным строительством поселение у с. Лукьяновки – вроде бы неолитической эпохи (кроме керамики обнаружены только костяные орудия) и так называемый Пьяный курган, содержавший 3 скорченных и 1 сидячее погребения с сосудами [19].

Попытки курских музейщиков продолжить столь удачно возобновленные на их территории раскопки успехом не увенчались. «План археологического обследования Старо-Оскольского района на 1939 г.» остался на бумаге. Получить ассигнования не удалось даже при такой мотивировке: «… Раскопки ГАИМК дали хороший результат при раскопке кургана „Пьяный“ у с. Лукьяновки, где были также найдены стоянки человека бронзового века. Отдельные находки каменных топоров и остатков керамики, при массовых и очень частых находках костей мамонта, носорога, оленя…»[20].

На столь желанную для Палеонтологического института АН СССР добычу собиралась его сотрудница Е. Беляева. Однако и ее переписка с М.Н. Матвеенко за 1938 г. [21] о возможности раскопок на курской земле кончилась ничем. Последнее сообщение из Курска московским палеонтологам уведомляло о находке К.К. Флеровым в Бобравском болоте почти целого скелета доисторического оленя.

Правда, в 1936 г. В.И. Самсонов вместе с Л.Н. Позняковым и несколькими юными помощниками раскопали местонахождение костей мамонта в Поныровском районе, в 10 км от ст. Золотухино, у д. Горяиновой. Шурф размером 4x4 м позволил открыть большую часть скелета древнего слона, однако почти все они превратились в труху и для музейной экспозиции мало чем можно было поживиться [22]. Сигналы из разных мест (Корочанского, Волоконовского, Дмитриевского, Льговского и др. районов) о находках остатков доисторической фауны поступали в музей и в дальнейшем. Учтя все эти сообщения по архивным фондам музея в ГАКО, нынешние палеолитоведы могли бы значительно пополнить карту и каталог соответствующих местонахождений [23].

Не сбылись и планы продолжить раскопки Гочева. Такие планы строил Дмитрий Николаевич Эдинг (1887–1946) – один из основателей и лидеров Московской секции ГАИМК, опытный археолог. Им, в частности, было раскопано Сарское городище в земле древней мери – памятник под стать Гочеву по своему историческому значению. «Пятый план работы музеев системы Наркомпроса РСФСР» содержит по Курской области на 1939-43 гг. пункты «Раскопки Гочевского городища»; а на 42–43 гг., кроме того, еще и «Разведки и раскопки курганов в Гочеве»; «Кадры – Д.Н. Эдинг»; «средства в рублях» – 21 000 руб. на пять лет. «Курский исторический музей» обосновывал такой план «пробелом в материалах по ранним славянам»[24] на своей территории. Пробелу этому суждено было еще возрасти, в частности, под гусеницами немецких и советских танков, вдосталь поутюживших Черноземье во время Курской битвы 1943 г.

Как видно, в 1930-х – 40-х гг. куряне имели маловато возможностей заново научиться полевой археологии. Тем замечательнее выглядит главный эпизод спорадического обращения Самсонова к практической археологии – открытие им знаменитой впоследствии на весь мир Авдеевской стоянки каменного века. Напомню тем, кто не читал предшествующего выпуска моих очерков, что следы человека палеолитической эпохи на территории Посеймья впервые были разведаны в 1905 г. киевлянином В.П. Каншиным в Курском уезде на берегу речки Рагозны и тогда же описаны в «Трудах» Курской ГУАК, экспонировались в музее наглядных пособий школ курского земства [25]. Хотя сообщение об этих находках (со справедливым на тот момент знаком вопроса) вошли еще и в печатную сводку А.А. Спицына «Русский палеолит», но приезжавшим специально для разведок в ближней округе Курска известным археологам-палеолитчикам (С.Н. Замятнину из Воронежа в 1920-е гг., К.М. Поликарповичу из Минска в 1937 г.) какое-то время не посчастливилось подтвердить сообщения Каншина, и только разведка Самсонова 1941 г. вернула внимание ученых к прикурскому местонахождению эпохи камня. Приоритет Самсонова в открытии Авдеевской стоянки признан П.П. Ефименко и другими основоположниками советского палеолитоведения [26].

В нескольких верстах от того места, где в начале века вел свои импровизированные и почти не документированные раскопки В.П. Каншин, а именно на окраине деревни Авдеевой, что км в 40 западнее Курска, принадлежащей тогда к Ленинскому району, крестьяне заметили в обрыве всё той же Рагозны, но уже неподалеку от её впадения в Сейм, торчащие после весеннего разлива кости крупных животных и обколотые камешки. Явно обработанные человеком кремни уже давно попадались им на дне ручья и в его подмываемых течением берегах. Местный бригадир Иван Данилович Авдеев не поленился выловить из воды кусок мамонтового бивня более полуметра длиной и при очередной поездке в областной центр зайти в краеведческий музей рассказать о находке. 18 июня 1941 г. на грузовой машине музея в Авдеево прибыли Самсонов, Матвеенко (тогда замдиректора музея по науке), опытный краевед П.С. Ткачевский (ранее сотрудник Орловского музея) и студентки ленинградского пединститута, проходившие при Курском музее практику – Паринова, Бенявская, Груздева. По дороге к этой «великолепной семерке» присоединился бывший учитель здешней школы М.М. Буданов, учительствовавший затем в соседнем большом с. Дьяконове.

Самсоновская команда детально осмотрела береговой обрыв на окраине деревни и установила присутствие ископаемых костей во многих местах. Одно из них было ими зачищено, после чего обнаружилось скопление разных костей мамонта: лопатки, ребра, бивни, зубы, а также осколки кремня и даже готовые орудия из него («в виде пластин с продольными широкими сколами, иногда с намеком на ретушь по краям», как определил В.П.). Очищенные от мокрого песка кости сохранить почти не удалось – при высыхании они уже не выдерживали собственной тяжести от ветхости и при отсутствии консервантов. Зато все кремни, собранные и непосредственно в реке, и у колхозников по деревне, вместе с бригадирским бивнем достались музею (за вычетом нескольких костей, взятых учителем Будановым «как учебное пособие для дьяконовской школы»).

Кроме основной работы в Авдееве, Самсонов и его товарищи попутно осмотрели тогда же соседнее Липинское городище, известное археологам опять-таки с начала века, с раскопок там времен ГУАК – харьковского приват-доцента, курского уроженца В.Е. Данилевича (1872–1936) [27]. Хотя самсоновцы учеными званиями не блистали, но археология к тому времени шагнула вперед и они, поднаторев на раскопках Б.А. Рыбакова и других заезжих специалистов, гораздо лучше могли классифицировать подъемный материал с Липина – скифоидного, роменского, древнерусского и позднесредневекового типов. «Наличие керамики указанных типов, – почти верно заключил опытный Самсонов, – позволяет предположить присутствие тут человека с IV–V вв. нашей эры и до XVII в. Весьма желательна организация правильных раскопок»[28] городища и прилегающего к нему общирного селища, – добавлял он в отчёте о той поездке.

Третий объект тогдашней разведки – песчаные дюны правого берега Сейма на противоположном от «палеолитного», северном краю Авдеевой. Бронзовая пластина, осколок кремня, скопления лепной керамики в пятнах культурного слоя на пространстве песка в несколько гектаров свидетельствовали о наличии еще одного археологического памятника.

Как видно, поездка оказалась удачной. На всех зафиксированных тогда памятниках впоследствии велись настоящие раскопки. Ведь еще в 1940 г. в Курский музей поступил запрос от начальника Деснинской экспедиции АН М.В. Воеводского – о том, какие силы и средства музей может выделить ему в помощь, если он перенесёт работы в здешние края. «По Курской области предположено, – сулил Михаил Вацлавович, – провести, кроме археологической разведки по Сейму, небольшие раскопки на палеолитической стоянке „Сучкино“[ныне Октябрьское, под Рыльском, копавшейся ранее С.Н. Замятниным по сигналу из Рыльского музея– С.Щ.]. Кроме того, если хватит средств, то будет произведена поездка с целью предварительного обследования и описания остатков феодальных центров XI–XIII вв. Все эти работы имеют не только исследовательский интерес, но и дадут богатый материал для экспозиции» [29] музея, способного рискнуть частью своего денежного бюджета. Будучи доцентом (в 1944-48 гг. единственным) кафедры археологии МГУ, Воеводский на оставленных в курских инстанциях бумагах подписывался профессором (на такой должности он, скорее всего, подрабатывал еще в каком-то из московских учреждений). Курским музейщикам и областным начальникам показалось заманчивым предложение столичного ученого, какие редко появлялись тогда в провинции. Самсоновская разведка, должно быть, была связана с предложением известного археолога; ее результаты «повышали акции» курского музея при договоренности с ним.

Но через три дня после того, как Самсонов составил свой отчет о поездке в Липино и Авдеево, началась война. Только в августе 1946 г. Деснинская экспедиция во главе с Воеводским повела полнокровную разведку в Авдееве. Первые же шурфы на месте довоенной находки обнаружили множество кремневых орудий разных форм; всё новые и новые кости мамонта, в том числе и обожженные; вкрапления охры – типичного красителя, применявшегося древним человеком в эстетических и магических целях; следы кострищ. Стало окончательно ясно – место уникальное, где-то здесь находилось стойбище охотников на мамонтов.

Поначалу Авдеевская стоянка загадала археологам особо трудные задачи, и ряд гипотез насчёт ее культурного слоя оказался вскоре отвергнут самими первоисследователями. Так, низменное положение места первых находок, вроде бы явно пойменное, заставило Воеводского сначала, на стадии шурфовой разведки искать террасу на противоположном, правом берегу речки, откуда якобы кремни и кости с настоящей стоянки мог снести вниз поток разлива. Однако, когда начавшимися в 1947 г. планомерными раскопками памятника оказались обнаружены вертикально вкопанные в материк крупные кости, главная загадка стоянки была разгадана. «Кости тщательно сфотографировали, зарисовали и оставили на месте. Лишь ночью начальник приехал из города и пришел на раскоп. Долго сидел он при голубоватом лунном свете, вглядываясь в выступавшие из земли кости. Наконец, поднялся и сказал: „Нет, находки в Авдееве не переотложены. Вода не могла перенести кости, сохранив их в таком положении. Значит, перед нами стоянка древнего человека, здесь он жил“» [30].

Терраса, на которой располагалось авдеевское поселение, оказалась предельно низкой, едва возвышающейся над современной поймой. Стационарные раскопки, начатые здесь в 1947-48 гг. под руководством М.В. Воеводского, продолжились после его безвременной кончины в 1949 г. под руководством другого крупного палеолитчика, ленинградца А.Н. Рогачёва. Затем, после длительного перерыва, с начала 1970-х гг. их возобновила в Авдееве ученица и коллега Воеводского по музею антропологии МГУ М.Д. Гвоздовер, к которой присоединился известный археолог из Ленинграда Г.П. Григорьев, а в последние годы – аспирантка Института археологии РАН, ныне кандидат исторических наук Е.В. Булочникова (Москва). Их усилиями, за четверть века практически ежегодных раскопок этот памятник получил международную известность в качестве одного из эталонов позднего палеолита Восточной Европы. Обнаруженные материалы публиковались многочисленными статьями и несколькими монографиями упомянутых мной только что и других авторов; на базе Авдеева прошла международная конференция специалистов по каменному веку.

По времени и типологии инвентаря, планировке большого жилища Авдеевская стоянка ближе всего сопоставима с ещё более знаменитым памятником каменного века в южнорусском регионе – Костёнками-I, верхним их слоем. Уникальный набор кремнёвых и костяных орудий; статуэток из кости и камня, включая прославленных «палеолитических венер» (из которых только в некоторых авдеевских более или менее проработаны лица); стационарные жилища, построенные с использованием больших костей мамонта в качестве опор; хозяйственные ямы и очаги – все эти открытия своевременно вводились в научный оборот и обогатили отечественное и мировое палеолитоведение. Не забудем – с лёгкой руки краеведа Самсонова, волею случая, да собственной энергии и научной подготовки оказавшегося у истоков изучения одного из самых замечательных памятников каменного века на территории России.

А он сам в тот, первый сезон стационарных работ в Авдееве, «попутно с раскопками вёл с жителями беседы на тему Великой Отечественной войны» [31] и записал для музея рассказы авдеевских женщин и подростков о том, как немецкие солдаты конфисковывали по деревне кур – методично, в каждом дворе по одной. А о том, как авдеевцы довольны наконец-то проложенной (немецко-фашистскими захватчиками) к их деревне от дья-коновского тракта дорогой; как Авдеево несколько раз переходило из рук Советской армии в руки вермахта и обратно, так что шальные пули ранили некоторых крестьянок, полёгших в разгар боёв по своим хатам под кроватями, дотошный краевед, конечно, в своих записках не распространялся.