Текст книги "Первооткрыватели Курских древностей. Очерки истории археологического изучения южнорусского края. Советское краеведение в провинции: взлёт и разгром (1920–1950-е годы)"

Автор книги: Сергей Щавелёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Все перечисленные и многие другие сюжеты исторического краеведения Курска и его округи совсем не обязательно было выспрашивать у московского доцента (будущего академика) Б.А. Рыбакова, которому на курских раскопках не хватало квалифицированной рабочей силы. По каждому из этих вопросов Г.И. Булгаков или Л.Н. Соловьев, любой другой опытный краевед с дореволюционным образованием мог бы прочитать экспромтом целую лекцию, снять со своей книжной полки всю нужную литературу. Но их всех или лишили свободы, или оторвали от краеведческой работы. К сожалению, следующим поколениям местных историков родного края во многом пришлось начинать с нуля – преемственность в развитии нашего провинциального краеведения, локальной истористики оказалась с начала 30-х гг. нарушена, как теперь ясно – практически необратимо [123]. Традиции так называемой «микроистории» в провинции довелось после многолетнего перерыва продолжать на сколько-нибудь достойном уровне уже не добровольцам из среды разночинной интеллигенции, а немногим представителям высшей школы, музейного дела, библиотек, архивов и т. п. государственных учреждений культуры.

Глава II
Л.Н. ПОЗНЯКОВ – СОБИРАТЕЛЬ АРХИВНЫХ СОКРОВИЩ

…В то время все ждали раскрытия главных тайн человечества. На смену надеждам, естественно, пришло безысходное отчаяние… Другие, напротив, полагали, что прежде всего следует уничтожить бесполезные книги. Они врывались в хранилища, показывали свои мандаты, не всегда фальшивые, с отвращением листали книги и обрекали на уничтожение целые полки. Их гигиеническому, аскетическому пылу мы обязаны бессмысленной потерей миллионов книг… А я утверждаю, что Библиотека беспредельна.

X. Л. Борхес. Вавилонская библиотека.

У стен, в глубоких и вместительных нишах, стояли взломанные дубовые сундуки; возле одного из них, под разбитой крышкой, Гэндальф увидел разорванную книгу. Нижний край книги обгорел, она была истыкана мечами или стрелами и заляпана бурыми пятнами – кровью. Гэндальф бережно поднял книгу и осторожно положил её на могилу Балина.

– Насколько я понимаю, – проговорил маг, – это летопись Балинского похода.

Дж. P.P. Толкиен. Хранители. I, 5.

Итак, из образованных и дееспособных знатоков старины в Курске 30-х-50-х гг. уцелели буквально единицы. Поэтому нетрудно отобрать среди курских персонажей достаточно типичные для провинциального краеведения фигуры этого, в конец децентрализованного да идейно, методически измельченного периода местной историографии.

Пусть первым будет историк-архивист, знаток письменных источников (Государственные архивы к тому времени стали обязательным элементом исполнительной власти на местах, и на должностях архивистов в провинции скорее всего мог приютиться культурный исследователь старины).

Вторым в нижеследующем изложении пойдет сотрудник музея, устроитель его фондов и экспозиций (ответственности побольше, чем у архивиста, но приспособиться к «политическому моменту» возможно без особых потерь для интересов науки и культуры).

Третьим – археолог, ищущий и копающий следы далекого прошлого региона (после Отечественной войны, где пораньше, где попозже, но в большинстве областей РСФСР нашлись и такие, как правило одиночные представители полевой археологии – свято место столь лестного для романтиков и честолюбцев-бессребренников рода не бывает совсем уж пусто).

Прежде – архивист. Настоящий.

Леонид Николаевич Позняков (1892–1953) – уроженец Курска, выходец из весьма почтенного по возрасту дворянского рода. Через несколько войн и революций с их пожарами, погромами и обысками Л.Н. сохранил документ одного из своих предков – подлинное, с красной сургучной печатью «Свидетельство 1799 г. ноября 21 дня… от мушкетёрского полку, служившему в оном подпоручиком и по Высочайшему Его Императорского Величества [Павла I – С.Щ.] приказу… отставленному от службы с награждением порутчичьим чином Ивану Познякову»[1].

Отец будущего краеведа, Николай Алексеевич Позняков (1847 г.р.), не доучившись в Курском уездном училище, пошел служить мелким канцелярским чиновником. Всю жизнь он добросовестно тянул служилую лямку в Курске и Орле, дойдя в конце концов до заведования Курским лесничеством – заметный в масштабе губернии пост по Управлению казенных имуществ. В 1880 г. молодой канцелярист женился на дочери генерал-майора, девице Поликсене Федоровне Фон-Шваненфельд, а на следующий год получил очередной чин титулярного советника [2]. Почти как в известном романсе на стихи П.И. Вейнберга, только со счастливым концом.

Позняков-младший закончил Курскую гимназию, а затем физико-математическое отделение ближайшего – Харьковского университета. В годы первой мировой войны призывался в действующую армию. После демобилизации пошел сначала по отцовским стопам – гражданскую «службу начал в Курской казенной палате, а затем служил в разных учреждениях местных, как-то: Губсовхоз, Военком [санитарный отдел – С.Щ.], Pay спирт, Госспирт» [3], – отмечалось им в анкете Общества краеведения 12 января 1924 г.

В члены этого общества он вступил, заведуя магазином водочных изделий Госспирта. Но краеведы приняли его в свои ряды безоговорочно, даже с радостью, ведь серьезный интерес к истории появился у тогдашнего совслужащего давно, «ввиду чего я состоял членом Курской Архивной комиссии приблизительно с 1908 г. – Объяснял Л.Н. в той же анкете. – Для изучения я работал в Москве в Румянцевской библиотеке [ныне РГБ – С.Щ.], в Архиве министерства юстиции… [Ныне РГАДА – С.Щ.]»

Извлечённый Позняковым из этого архива план Курской крепости XVII века был опубликован им в «Курском сборнике» Губстаткомитета за 1912 г. – отменный литературный дебют для начинающего историка [4]. Этому плану суждено было стать «гвоздем» всех экспозиций Курского музея, выкопированный с него чертеж и реконструированный на его основе макет курского кремля неодноратно репродуцировались в краеведческих изданиях, став своего рода логотипом их. При перепланировке и застройке центра Курска после Отечественной войны к первоплану обратились архитекторы и строители. «Шурфы, заложенные по данным старинного плана Курска, подтвердили наличие засыпанного крепостного рва в этом месте и затруднения в случае постройки», – с гордостью отмечал публикатор документа. Возобновившиеся с конца 1980-х гг. под руководством доцента

B. В. Енукова археологические исследования средневекового Курска в свою очередь учитывают этот уникальный картографический материал [5].

Душевные наклонности в конце концов победили соображения материальной выгоды, и Позняков наконец перешел на архивную службу. К тому же, «бывшему» человеку из дворян, чиновников в годы социалистической реконструкции за книжными полками было куда спокойнее, чем за торговым прилавком. Как видно по заголовкам курских газет 20-х – 30-х гг., торговых работников «прорабатывали», «чистили» ожесточеннее многих других категорий «совслужащих». Видимо, сказывалось озлобление людей хроническим дефицитом продовольствия и вообще предметов первой необходимости при советской власти. В роли «козлов отпущения» для обывателя выступали продавцы да завмаги.

Вот типичные для каждого из номеров «Курской правды» тех лет пассажи: «… На чистке работников прилавка присутствовало более 500 человек. Каждый магазин, назначенный к чистке, находился в защитительном окружении своей лавкомиссии… Такому безобразию должен быть положен конец. РКП должна отбить охоту срывать работу комиссии»[6] по чистке. Следом: «Проходящая сейчас чистка церабкоопа должна помочь удалению вредных и обюрократившихся элементов и переброске в наши кооперативы свежих кадров из рабочих»[7]. Вскоре: служивший когда-то в царской армии «гражданин» Потапович после окончания Гражданской войны «устроился в ликвидком ЦЧстроя, потом по совместительству попал в Гортоп, а затем в заготконтору Наркомснаба. Сосёт белогвардеец Потапович три учреждения и живет припеваючи, чувствует себя настолько „крепко“, что даже и своего друга торгаша и спекулянта Танкова устроил на работу в Гортоп с двухсотрублевым окладом и квартиру Танкову дал в доме ЦЧстроя». Эта заметка озаглавлена «Потаповичу не место в совучреждении» и подписана «Наблюдатель». Примечание «от редакции» уже, что называется, бьет лежачего: «Прокуратура должна немедленно расследовать факты, сообщенные в письме [доносчика-анонима – С.Щ.] и принять меры к увольнению Потаповича [таково решение не судей, а журналистов – C. Щ.]» [8]. И т. д., и т. п.

Благоразумно уйдя из-под дамоклова меча чисток, Позняков с 1925 г. трудится (с небольшими перерывами) в Государственном архиве Курской области. Начав здесь с должности младшего, затем старшего научного сотрудника, он стал после Отечественной войны авторитетным начальником отделения дореволюционных фондов. Вплоть до 1953 г., без малого тридцать лет провел он присутственные часы в обветшавших зданиях бывших церквей – Ильинской, Нижне-Троицкой, где помещался тогда архив (называемый Истархом). Отсюда его не смогли выжить ни полуграмотные начальники архивных служб из номенклатурных назначенцев; ни невежественные сотрудницы (в перепечатывавшихся ими материалах краеведа ему приходилось исправлять десятки ошибок, даже в столь важных при позднем сталинизме словах, как «потриатизм»); ни реальная опасность расстрела в условиях немецкой оккупации города, когда Позняков остался за убывшего в эвакуацию директора архива, обеспечил работу мизерного коллектива сотрудников и добился сохранения большей части архивных фондов советского периода (защищать курский архив, прятать его часть от немцев Познякову помогала мужественная архивистка Варвара Тимофеевна Богданова); ни ужасные условия труда. Вот взятая наугад запись из служебного дневника архивиста за 1948, скорее всего, год: «Февраля 2. Печь дымилась и не согревала. [В здании архива] + 10 градусов… Ветер нанес чаду в комнату. Все переместились в помещение переплетной. Копирки нет, а какая есть негодная. Печатать нельзя… Поставили маяки глиной в трех местах. Заметно, что угол [старинного здания – С.Щ.] опустился на несколько сантиметров. Сквозь трещину в одном месте видна крыша»[9].

Отмеченные невзгоды отчасти объясняют, почему печатное и рукописное наследие Л.Н. Познякова содержит массу компилятивных мелочей, очерков на дурно понятую злобу дня. Вроде тех, что «О великом плане преобразования природы»; про «Бесправное положение женщины в дореволюционное время»; «Сравнительные черты быта старой царской и Красной армий»; да «Ко дню Сталинской конституции» и т. д., и т. п. Тем не менее перед нами краевед не в плохом, а в лучшем смысле этого слова. В разных печатных и, что особенно важно, архивных источниках им оказалось собрано множество разнообразнейших сведений о Курском крае с древних и до новейших времен. Этот автор первым среди местных любителей старины советского периода и, надо признать, вполне достойно, без возобладавших позднее среди «краеведов» ляпсусов и крайностей, применял «метод выковыривания курских изюминок из исторических булок». В этом жанре Позняков напоминает плодовитейшего журналиста-историка 1890-х – 1910-х гг. А.А. Танкова, о котором речь шла в предыдущем выпуске моей работы.

Среди внутриархивных информации и газетных статей Л.Н. выделяются такие, как: «А.С. Пушкин и курская общественность»; «Н.В. Гоголь в Курске»; «Как проходили выборы в Государственную думу в Курской губернии»; т. п. В том же роде и цикл его военно-патриотических очерков: «Куряне в Полтавском бое (К 150-летию Полтавской битвы»; «Куряне – суворовцы, участники перехода через Альпы»; «Курское ополчение 1806 г.; „Куряне – участники войн 1812, 1853-56, 59–60 гг.“; „Белгородцы и новооскольцы – участники обороны Севастополя 1853-56 гг.“; „О патриотизме курян в 1914 г.“»[10] и др.

Немало усилий приложил Позняков для формирования и пополнения «краеведческого иконостаса» – перечня получивших известность земляков-курян. Им выискивались в дебрях слабо описанного Истарха и обрабатывались для местной периодики архивные документы о Г.И. Шелихове и его коммерческой деятельности в Русской Америке; астрономе-самоучке Ф.А. Семенове; изобретателях A.M. Снегиреве и Н.К. Рутцене; художниках Е.М. Чепцове и В.Г. Шварце; ученых – академиках А.А. Байкове и И.М. Губкине; революционерах, скажем И.Ф. Дубровинском (Артеме); философе-логике Л.В. Рутковском и прочих, достаточно колоритных по общероссийским меркам фигурах. Между прочим, Л.Н. выявил в недрах будущего ГАКО и частично опубликовал автографы Петра I, Г.Р. Державина, Д.И. Менделеева, семьи Л.Н. Толстого и некоторых других знаменитостей [11].

Им же составлены исторические справки о возникновении многих населенных пунктов, школ и учреждений области. Так, целые мини-монографии посвящены у него конюшне-заводу элитных рысаков, дрожже-винокуренному заводу, театру Курской губернии. Для каждого сюжета требовался виртуозный и длительный поиск полупотерянных по сути документов.

Тем не менее собранные трудолюбивым архивистом по крупицам за полвека документальные материалы могли быть опубликованы только частично, и то главным образом в газетах. Большая же часть позняковских рукописей составила в свою очередь архивную коллекцию «Краеведческий материал по истории Курской области», практически недвижимо лежащую в ГАКО. Там, среди прочего, его выписки из самых ранних писцовых, переписных, отказных книг, копии других документов XVII–XVIII веков; справки по истории многих курских улиц и Красной площади города; о курских храмах, начиная со Знаменского собора.

Самые, на мой взгляд, оригинальные, долговечные в научном отношении материалы Познякова относятся к истории происхождения и первоначального развития городов и сёл Курской области. Начиная свою работу в архиве, он наткнулся на некий список XVIII столетия с грамоты конца XVII века белгородскому митрополиту – на землю по речке Грайворонке. «Прочитав бумагу, – вспоминал краевед, – я увидел, что здесь речь идет о земле, на которую митрополит призвал и поселил черкас из-за Днепра, образовавших слободу Грайворон – будущий город Грайворон. Факт совершенно в печати неизвестный» [12]. В соответствующем очерке Познякова на основании упомянутого и других вновь выявленных им документов представлена достаточно ясная картина заселения данной части края в начале Нового времени.

Другая, столь же научная работа этого автора посвящалась Белгороду. Тут краевед оттолкнулся от сохраненного Истархом списка с писцовой книги 1626 г. и с переписной 1648 г. В первой из рукописей, «кроме сведений о фауне и флоре отражаются первые шаги по новому заселению русскими запустовавшего было [после ордынского и литовского подчинения – С.Щ.] края. Кроме того, при сравнении с переписной книгой 1648 г. ярко вырисовывается ход этого заселения, видны дочерние селения, появившиеся путём выселков из первичных материнских поселков» [13]. Статья Познякова о Белгородском уезде XVII в. представляла собой едва ли не первый серьезный и удачный опыт по средневековой географии всего Посеймского региона. Автор статьи «пользовался и непосредственными указаниями переписной книги на леса, реки и ручьи, на хозяйство в крае, на животный мир; и топонимией, указывающей на более древнюю фауну и флору края» [14].

Любопытные данные собрал Л.Н. и по истории самого города Курска, а также Старого Оскола, Льгова, Дмитриева; целом ряде деревень и сёл области (например, Щетинке Курского уезда; Михайловке, Пикашевка тож, Дмитриевского уезда; Коротком). Вот показательный для добротного стиля исследований этого опытного архивариуса мемуар: «… В розысках о селе Коротком я начал с церкви. Время основания церкви повело к отводу земли для неё; отсюда я перешел к плану и межевой книге, а дальше справка постепенно стала обрастать сведениями, и если бы была надобность, она могла бы вылиться в брошюру по истории села» [15]. И по всем остальным, упомянутым мной краеведческим темам ему «пришлось сделать изыскание об исторических фактах, еще нигде не опубликованных, из истории этих населенных пунктов» [16], по различным отделам губернского архива, которые он знал, как никто другой из его предшественников и преемников.

Столь объективный подход старого краеведа к разработке проблем местной истории контрастирует с маниакальной субъективностью, судорожными метаниями между сциллой плагиата и харибдой компиляции, голой бездоказательностью выступлений большинства так называемых краеведов последующих 70-х – 90-х гг. Вопреки фактам (по многим из этих вопросов, открытым именно Позняковым), горе-«краеведы» наших дней ретиво настояли на праздновании «1000-летнего» юбилея Белгорода курского в 1995 г., тогда как этому городу в действительности 400 лет, каковые также отмечались в 1993 г. – оба раза с подачи некоего Ю.Н. Шмелева; громогласно требовали празднования 1100-летия Курска (во главе с учителем-пенсионером Н.В. Рязановым, наводнившим в своё время газеты и властные инстанции соответствующими заявлениями о небывалом старшинстве родного города); ничтоже сумняшеся пишут о каких-то невообразимых «русах-тюрках» в Приоскольской лесостепи VI–VIII вв. н. э. как «одной из основ русской нации, представленной позже донскими казаками»[17] (энтузиаст археологических разведок из с. Волоконовки Белгородской области учитель А.Г. Николаенко); голословно настаивают на якобы летописном прошлом современного Воронежа (A.M. Аббасов и иже с ним) – всё это вопреки публичным возражениям профессиональных историков [18]; обнародуют многие другие, ни с чем не сравнимые допущения. К прискорбию для науки и просвещения, добротные работы Л.Н. Познякова и некоторых его коллег по прежнему Обществу краведения остались неопубликованными, а чудовищные выдумки позднейших «краеведов» массово публикуются и в периодике, и отдельными изданиями, отравляют читательское сознание фантастической информацией.

Разумеется, условия жизни и работы культурных краеведов довоенных поколений бросали определенную тень и на их творчество. Чем дальше от царских времен уползала колея мирной службы Познякова-архивиста, тем большее место в его краеведческих штудиях занимали революционные и советско-патриотические сюжеты, тем мрачнее выглядел в текстах, выходящих из-под его пера, старый Курск. Среди подготовленных им после войны служебных информации и газетных заметок выделяются: «Неурожай 1891 г. в губернии и „помощь“ пострадавшему от него населению»; «О состоянии здравоохранения в Курской области [? – С.Щ.] до революции»; «Первые пионерские отряды в Курске»; «Первая конная армия»; «Траурные ленинские дни в Курске в 1924 г.»; «О пребывании П.А. Заломова в Судже в 1906 г.»; «Борьба за коллективизацию сельского хозяйства в Курской области» и т. п.

Еще Позняковым был составлен пухлый альбом, имевший целью «наглядно ознакомить широкие массы курского населения с историческим прошлым Курской области… исключительно по рукописным и печатным материалам, хранящимся в Курском облгосархиве»[19]. Схемы и диаграммы этого издательского макета о том, «как куряне реагировали на главнейшие исторические события, как они боролись, трудились и несли жертвы на защиту Родины в течение нескольких столетий», так и не увидели света. Скорее, к лучшему. Идеологические мифологемы («Первый и второй приезды Сталина», «Курск в пятилетках» и т. п.) почти не оставляли на страницах документального альбома места для правдивой истории края. Символичен избранный составителем эпиграф из речей позднего М. Горького: «Радостно жить и бороться в стране, где великая воля ее вождя Иосифа Сталина навсегда освобождает человека от проклятых навыков и предрассудков прошлого».

Однако этот же самый архивист, поседевший над документами, оставался по своей натуре сложнее и глубже простых советских трафаретов, которыми пестрит список его краеведческих публикаций. Конечно, «с волками жить – по-волчьи выть». Но вот официозным коммунистическим новоязом Позняков так и не овладел – писал правильным русским языком, без так называемого канцелярита, столь глубоко въевшегося в стиль большинства современных краеведов, да и ученых-гуманитариев. К примеру, Л.Н. означивал инициалы своих персонажей только перед их фамилиями, но никак не после, что утвердилось в эпоху всевозможных списков на талоны, карточки, очереди и т. п. Бедняге приходилось то и дело исправлять устаревавшие на его веку выражения. Скажем, Петра Великого на просто «Первого», «Екатерининское время» на нейтральный «XVIII век», строгое «учители» на разухабистое «учителя». От коих уже рукой подать до «шофер'ов», «м'ышления», «авиадука» и прочих перлов выродившейся речи советских и постсоветских вождей; так что теперь чиновник, отвечавший в 1996-97 гг. за «интеллектуальное развитие Курской области», говорил в телеинтервью «запчастя» и т. п.; а нынешний краевед запросто пишет в книжке о своих археологических находках: «На такое блюдо можно было пожить сухую пищу…»[20].

В позняковских текстах за обычными для 1920-х – 50-х гг. прокоммунистическими клише на внимательный взгляд просматриваются добротные, без дураков, принципы исследователя-историка. Он всячески оберегал – и уберёг, отстоял перед начальством и некоторыми ретивыми сослуживцами свой обширный отдел дореволюционных фондов. Осторожно, но твердо, хитро отводил неоднократные претензии в «неактуальности», «устарелости», «отсталости от жизни» и, значит, «макулатурности» документов дореволюционных учреждений и лиц («царских сатрапов», «лакеев самодержавия» и т. п. пугал советской историографии).

В самый разгар нападок на всякое непроизводственное краеведение, на совещании окружной плановой комиссии 25 августа 1928 г. «тов. Позняков (Архбюро) подчеркивал, что в Архбюро сконцентрированы богатейшие архивные материалы. Среди них есть интереснейшие документы-уники, восходящие к XVII и XVIII векам. Пока все они лежат под спудом, без научной обработки. Используя этот материал, можно бы дать целый ряд монографических исследований… Например: крестьянские движения…, крепостное право в Курской губернии, экономическое положение населения» [21].

Экивоки насчет социально-политического заострения местной истории тогда не помогли. Краеведческое движение в центре и на местах власти скоро разгромили под предлогом его «односторонне-исторической» и даже контрреволюционной направленности. Так, одного из членов ЦБК, Н.П. Анциферова, доведя изнурительными допросами и многомесячным заключением в одиночной камере до галлюцинаций и кошмаров, следователь вынудил к полупризнанию именно такой «вины» подведомственных ему краеведов из провинции: «Возможно, что мы слишком увлекались историей края и в этом отношении отвлекали краеведов от современности, от задач производственного краеведения». Эти слова чекисты тут же истолковали в нужном им ключе, от себя добавив: «И таким образом шли вразрез с требованиями социалистического строительства, а следовательно, ваше направление, как признавали ваши товарищи [в том числе арестованные в Курске – С.Щ.], было вредным»[22].

Хорошо зная эту «вину» и печальную судьбу своих друзей по Курскому краеведческому обществу, репрессированных на его глазах, Позняков всё же не сбежал из родного города куда подальше от своей репутации опытного историка-краеведа (как археолог Л.Н. Соловьев) и не прекратил соответствующих исследований, публикаций (как историк А.А. Танков). Стремясь подорвать прагматически понятый и навязываемый его сослуживцами принцип актуальности архивного документа, старый архивист и четверть века спустя после «Дела краеведов» доказывал: «… Фонд сегодня неактуальный, завтра может оказаться актуальным; это зависит от вопросов, которые ставит жизнь, а вопросы эти она может ставить совершенно неожиданные». И приводил неотразимый для тех дней аргумент: «Например, в общем история заселения нашего края изучена, следовательно, работы по этому вопросу „неактуальны“, а между тем, работа тов. Сталина по языкознанию, выдвинувшая на первое место значение Курско-Орловского края, показывает, что, пожалуй, надо поближе познакомиться с фольклором нашего края, а он тесно связан с вопросом, кто, когда и в каких районах поселился впервые в нашем крае» [23].

Напомню, что по ходу известной дискуссии 1950 г. о языкознании, инспирированной и возглавленной самим Сталиным, вождь, подыскавший толковых консультантов, допустил не так уж много грубых, с научной точки зрения, ошибок. «Одной из них было упоминание в ответе Санжееву о некоем „курско-орловском диалекте“ как опорном для русского литературного языка. Откуда он взялся, неясно» [24] даже для специалистов. «На основе гениальных положений товарища Сталина» некоторые советские филологи и историки немедленно начали писать новые диссертации и монографии, в том числе по «курско-орловскому диалекту»[25]. После 1953 г. их уже считали курьезами, не более.

Жизненный выбор краеведов 1920-х – 30-х гг. оказался различен. Одни без сколько-нибудь серьезных компромиссов с властями от начала до конца отстаивали свои принципы объективной научности и высокой духовности. Почти всех этих гордых людей навсегда поглотил ГУЛАГ. Некоторые из подобных же упрямцев замкнулись в домашнем мирке, перестали публиковаться, встречаться с коллегами. Их коллекции, архивы, библиотеки, как правило, распылились. Другие местные историки полностью отказались от «старорежимных» принципов и на словах, и на деле. Начали воспевать социалистическое строительство, стоя по колено в крови убиваемых этим режимом и в деревне, и в городе земляков (в 1990-е гг. курские газеты начали систематическую публикацию списков жертв большевистских репрессий – кого только по возрастам, национальностям, профессиям, сословиям, характерам среди них нет!). Публичное служение «марксистской обедни» спасло далеко не всех представителей старой интеллигенции.

Мне больше импонирует линия поведения, образцом которой может считаться Л.Н. Позняков: компромиссы, которые никому по большому счету не вредят, но позволяют сохранить «неактуальные» до поры, до времени ценности отечественной культуры. Дореволюционные фонды Истар-ха при нём, записавшемся в советские краеведы, избежали секвестраций по партийно-политическим заказам; немецкие оккупанты вняли призывам: как-никак дворянина и бывшего царского чиновника Познякова и не сожгли архива целиком, как собирались, не вывезли при своем отступлении документов первых советских учреждений, как они сделали это в ряде других захваченных областей, начиная со Смоленской. Не окажись на этой должности в те времена этого человека, как много потерял бы Курск документов своей истории!..

* * *

На протяжении всех лет работы в архиве маститый краевед вел картотеку-алфавит. Сообщая об этом своим молодым сотрудникам, он пояснял: «Записываю в него данные по истории края, о деятелях науки, искусства и прочее. Что бы только ни останавливало мое внимание, даже разные мелочные указания, я заношу в него, не задумываясь вопросом об их актуальности на сегодняшний день… Яркий документ всегда пригодится… Это – накопление капитала знаний архива» [26].

Леонид Николаевич Позняков – русский интеллигент-подвижник доброй старой закалки – действительно оставил своим землякам-курянам замечательный запас исторических знаний. Причем он умудрился скопить его в те времена, когда все частные капиталы в стране конфисковывались властями. Не так трудно было тогда отнять недвижимость, национализировать вклады в банках, саму жизнь. Куда сложнее оказалось изъять собственность нравственную да интеллектуальную. Именно благодаря таким накопителям знаний, как Л.Н. Позняков, культуру русской провинции так и не удалось полностью «перековать для нужд коммунистического строительства». Если угодно, это завет.