Текст книги "Парламент"

Автор книги: Сергей Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

6

Виолетта Павловна не находила себе места. Клякса исчезла в неизвестном направлении и не появлялась в Центре знакомств уже третий день. Грешным делом хозяйка заведения сначала подумала: а не упорхнула ли бабочка вместе с французом? Но позвонив в ОВИР она узнала, что документы на загранпаспорт для Марутаевой ещё не готовы.

После того, как Кантона расплатился по всем счетам за услуги брачного агентства, Виолетта Павловна могла бы и успокоиться. Даже, если Клякса и постаралась укрыться от неё во Франции или в африканских джунглях на другом конце планеты, Петяева, в чем она нисколько не сомневалась, нашла бы беглянку и предъявила бы первый счет для оплаты. За старые грехи надо платить. Мало того, она даже обложила бы провинившуюся штрафными санкциями, чтобы в следующий раз неповадно было прятаться и скрываться. Но Светка никуда не вылетала и как в воду канула. Виолетта Павловна даже позвонила в Херсон родителям Марутаевой и заботливо поинтересовалась: не наведывалась ли дочка в гости? И, получив отрицательный ответ, сообразила, что Клякса находится где-то здесь, в городе или области. А обнаружить её в каком-нибудь городском притоне куда сложнее, чем прочесать вдоль и поперек те же джунгли. Не идти же в милицию и не заявлять о пропаже человека, который долгое время жил в городе без адреса и без прописки.

Конечно, первое подозрение Виолетты Павловны в пропаже Кляксы пало на Михаила Петровича Пантова, который все последнее время не спускал с девчонки похотливых глаз. Разве Виолетта Павловна слепая, и не видела, что каждое утро к заведению подъезжал автомобиль, и водитель, когда на улице появлялась Марутаева, преподносил ей охапки роз? Правда, через некоторое время Виолетте Павловне с помощью Евнуха пришлось с этим «злом» покончить. Но она была готова отрубить себе палец и поклясться в том, что Пантов не оставит девушку в покое. Но насколько была удивлена директор Центра знакомств, когда верный Евнух, несколько дней не спускавший глаз с депутата, доложил ей, что Пантов к похищению Кляксы не имеет никакого отношения. Все эти дни, пока его не поколотили марфинские избиратели, он находился в области и только поздним вечером вернулся обратно в город.

Виолетта Павловна совсем растерялась, что случалось с ней довольно редко.

– Что же будем делать, Евнух?

Петяева неспроста обратилась за помощью именно к своему телохранителю. От её глаз не могло укрыться неравнодушное отношение этого парня к Кляксе. И хотя он в силу трагических обстоятельств никогда не пытался добиться от девушки какой бы то ни было симпатии к своей персоне, но ни разу не отказал в помощи и душевном человеческом внимании.

– Я бы посоветовал вам обратиться к Юрию Агейко. – Ответил он, – Журналист, несомненно, что-нибудь придумает. А я, если надо, ему помогу.

Сказав это, Евнух был на сто процентов уверен, что никто, кроме Агейко, не сможет разыскать попавшую в беду Кляксу. А то, что девушку обрушились какие-то несчастья, он теперь не сомневался. К тому же, если газетчику удалось найти его, Вадима Жильцова, то уж Светку, как думалось Евнуху, он и подавно разыщет.

– Агейко? – задумавшись, произнесла Виолетта Павловна, – А что – это мысль. У тебя светлая башка, Евнух. Как говорят, услуга за услугу. В свое время мы помогли ему, так пусть и он теперь отдаст должок. Впрочем, у меня есть для него ещё один подарочек.

Петяева поднялась с дивана, подошла к шкафу и с трудом вытащила тяжелую коробку.

– Вот. Отвезешь журналисту.

– Что это? – не удержался от вопроса всегда невозмутимый телохранитель.

Директриса открыла коробку, достала несколько листочков и, не скрывая гневной ухмылки, ответила:

– Смерть, Михаила Петровича. Это липовые подписные анкеты для сбора голосов избирателей в пользу кандидата в депутаты. Смотри, на верхней шапке листа заголовок «Сбор подписей за отмену смертной казни». А теперь отрываем эту шапку и видим: «Сбор подписей в пользу кандидата в депутаты М.П.Пантова». Мой бывший ухажер прислал мне этот ящик ещё месяц назад с просьбой, чтобы я собрала подписи среди своих клиентов, пока он наслаждался жизнью в Париже.

7

Агейко с интересом разглядывал подписные анкеты.

– Ну и жулик! – сказал он через минуту и вопросительно посмотрел на Евнуха. – А чего это твоя хозяйка вдруг так расщедрилась и решила сдать Пантова?

Евнух дернул плечами.

– От любви до ненависти один шаг.

– Она его любила?

– Кажется, любила. До тех пор, пока он не стал прямо у неё на глазах крутить любовь сначала с со всеми её подругами, а затем и с клиентками. Ведь Пантов не пропустил ни одной девчонки, которые поступали на службу к моей патронессе. Разве мог он отказаться от бесплатного наслаждения!

Агейко бросил анкеты обратно в ящик и с грустной улыбкой посмотрел на Евнуха.

– Сам себе на причинное место наступил. – Подвел итог похождениям депутата Агейко, взял ящик, с нескрываемым отчаянием бросил его в угол редакционного кабинета и пнул ногой, – К сожалению, публиковать материал о таком наглом мошенничестве кандидата в депутаты уже поздно. Завтра – выборы. А за два дня до них пресса не имеет права давать ни хвалебные ни критические публикации. Так что и на этот раз Пантову удастся выйти сухим из воды. Тем более анкеты не заполнены и аферист может всегда сказать, что кто-то его хотел оклеветать.

– Но ведь можно отыскать и заполненные анкеты.

– Проверять паспортные данные избирателей – дело избиркома. Но после выборов мы внесем и свою лепту.

Пнув ещё раз ящик ногой, Агейко плюхнулся в кресло.

– Могу угостить пивом. А ты в это время мне расскажешь истинную причину своего прихода.

Евнух отрицательно замотал головой.

– Терпеть не могу пиво. С войны стал уважать только крепкие напитки.

– Тогда рассказывай зачем пришел. Я ведь не совсем ещё дурак верить в то, что…

– Клякса неожиданно исчезла. Помнишь, мы с тобой о ней уже говорили.

– Неужели Петяева так обеспокоилась пропажей проститутки?

– У Петяевой к ней совершенно другой интерес… – Евнух сделал продолжительную паузу и наконец отважился произнести, – Я тебя прошу о помощи. Может быть, дать её фотографию в газете?

– Может быть, – вытащив сигарету из пачки, задумчиво ответил Агейко, – Дадим подходящую тему для пересудов клиентам, которых она удовлетворяла. А потом, чего доброго, кто-нибудь из самых гнусных и подлых обратится в милицию и расскажет где и кем она работала. Тебе это нужно?

– Я об этом не подумал.

– А где француз? Они ведь с ним обручились?

– Три дня назад отбыл в Париж. Я узнавал – он улетел один.

– Она была с ним накануне?

– По крайней мере в ночь перед отлетом Клякса в заведении Петяевой не ночевала.

– А тебе не кажется странным: улетает Кантона и сразу же исчезает Клякса?

– Ты думаешь, что между ними что-то произошло?

– А почему бы и нет?

– Я был уверен, что Пьер Кантона питает к Светке только искренние чувства. Клякса даже показывала мне обручальное кольцо, которое он ей подарил накануне отъезда. И хвалилась, что когда он вернется в город, они сразу же обвенчаются.

– А если ему кто-то накапал о её прошлом и тем самым привел в бешенство? Когда он улетел?

– Три дня назад.

Агейко резко поднялся.

– Поехали в аэропорт. Чувствую, что там удастся что-нибудь прояснить. Ведь наверняка она его провожала…

Им повезло. Работница аэропорта, которая в тот день занималась регистрацией билетов на московский рейс, сразу поняла что от неё хотят. Да, она поставила на проездной документ Пьера Кантоны регистрационный штамп и припомнила, что рядом с французом была какая-то черноволосая девушка. Но, сказав это, она почему-то слегка покраснела и, потупив глаза, попросила, чтобы ей не мешали работать. Сколько не пытался Агейко, почувствовавший, что в здании аэровокзала произошло какое-то неординарное событие, разговорить регистраторшу, все его усилия нарывались на полный отчуждения, холодный взгляд служащей.

– Гражданин, если вы не прекратите мешать мне работать, я вызову наряд милиции. – Наконец, не скрывая раздражения настойчивостью Агейко, произнесла она.

Журналист взял Евнуха под руку, и они отошли от регистрационной стойки.

– Что мы имеем? По крайней мере, когда улетел француз, твоя Клякса была в уме и здравии. В гостиницу и в заведение Петяевой она не вернулась. Значит, испарилась или непосредственно из аэропорта или на обратной дороге в город. Единственное, что ещё можно попробовать сделать, так опросить таксистов. Но на успех надежды мало.

– Все равно надо попробовать.

– Это потом. А сейчас меня интересует другое. Что произошло около регистрационной стойки или в зале досмотра багажа. И о чем не хочет нам говорить эта милая дама. – Агейко кивнул в сторону молоденькой регистраторши. – Пошли. У меня здесь один дружок работает, с которым я когда-то тянул милицейскую лямку.

Бывший сослуживец Агейко Костик, в звании старшего лейтенанта милиции, положил руку ему на плечо:

– Юрка, если ты обнародуешь то, что я тебе скажу, с меня снимут последние звездочки. В чемодане твоего француза нашли контрабанду. Он пытался вывезти какую-то очень ценную и старинную икону, которая к тому же находилась в розыске. Икону, конечно, изъяли, француза почему-то решили отпустить, и он улетел только следующим рейсом. А по личному распоряжению Махини всем работникам аэропорта посоветовали держать язык за зубами и навсегда забыть о происшествии. Так что я – ничего и никому не говорил.

– Разве я тебя когда-нибудь подводил! – обиделся Агейко, но тут же поменял гнев на милость, – Костик, а девчушку, которая провожала француза, ты не видел?

– Чернявая такая?

– Ага.

– Ну как же не видел. Пока иностранца шмонали, она находилась в зале ожидания. Я несколько раз прошел мимо неё и ещё подумал: везет же девке, такого женишка себе ухватила. Затем к ней подошел какой-то парнишка, что-то сказал и, взяв за руку, повел к выходу из аэровокзала.

– Потащил или повел? – постарался уточнить Агейко.

– Я не заметил, чтобы она сопротивлялась. Мне даже показалось, что это был водитель машины, которая доставила парочку в аэропорт. Видимо, ему надоело ждать, когда мадам изволит ехать обратно. С момента их прибытия в аэропорт прошло почти два часа…

– Костик, милый, как он выглядел?

– К сожалению, лица не видел. Но стрижка у него была короткая, волос русый, на руке браслетка из желтого металла, джинсы фирмы «Левис», рубашка той же фирмы… – с милицейской точностью описывал незнакомого гражданина Костик.

– Это Вован, помощник Пантова, – впервые вмешался в разговор Евнух.

– Неаронов? – Агейко перевел взгляд на Евнуха.

– Он носит на правой руке массивную золотую цепочку.

– Да браслетка из желтого металла была в виде цепочки. – Согласно кивнул головой наблюдательный Костик и обратился к бывшему сослуживцу, – Юрка, надеюсь за ценные сведения стакан молока ты мне поставишь?

Агейко шутливо склонил голову ему на плечо:

– Друг, ну что бы я без тебя делал!

Они запрыгнули в машину и понеслись обратно в город. Но Неаронова найти не смогли, как и Клякса он испарился. Хотя, если верить словам Пантова и его телохранителя Бобана, три дня назад Неаронов явился в офис только к обеду и до самого вечера находился в приемной. На другой день помощник депутата на работу не вышел. Не появлялся он и сегодня. Впрочем, Михаилу Петровичу Пантову было не до помощника. Это была его последняя ночь перед выборами…

ЗАСЕДАНИЕ 10. ВЫБОРЫ

1

Пантов подошел к подоконнику и, щелкнув шпингалетами, настежь открыл окна. С улицы пахнуло утренней свежестью. Воскресный день, такой важный и решающий для него, только начинался. Он посмотрел вниз, на мостовую и увидел несколько дряхлых старушек, которые кое-как передвигали ногами в направлении избирательного участка. Как и во времена развитого социализма, старики предпочитали проникать в зал голосования с первым лучами солнца и ранним щебетанием птиц. Впрочем, это была не жажда первенства, а скорее годами укоренившаяся привычка поскорее опустить бюллетень в урну и бежать в буфет, дабы успеть отовариться свежей выпечкой, карамелью, дешевыми котлетами или бутербродами с колбасой и сливочным маслом, которые в то время считались большим дефицитом.

Но это было раньше. А сегодня на некоторых избирательных участках уже вовсю работал утренний тотализатор. Но пока обслуживающий персонал делал ставки на самых ранних посетителей. Сколько в первый час с момента открытия участка проголосует народа? Двадцать, тридцать человек? Будет ещё и вечерний – на количество запозднившихся…

Словно почувствовав за собой слежку, старушки прибавили шагу и скрылись за углом дома.

«Кому отдадут они свое предпочтение? Мне или Сердюкову?» – подумал Пантов. Прямой вопрос, видоизменившись, отразился в подсознании совершенно иначе: пан или пропал?

Марафонский бег на предвыборной дистанции закончился. Но явного лидера в этом забеге не оказалось. По крайней мере две самые борзые собаки из общей стаи приложили все усилия, чтобы ощутить на своей груди натяжение финишной ленточки. Кому из них это удалось сделать первым, будут решать не судьи, а зрители. В этом избирательные соревнования в корне отличаются от спортивных.

Да, он, Пантов, все положил на алтарь победы. Деньги, услуги популярного имиджмейкера, свое здоровье, наконец. Но если бы эти компоненты могли играть самое решающее значение, то он давно бы уже надел лавровый венок победителя. Но сегодня что-то ему подсказывало, что его время, когда кандидаты в депутаты могли покупать избирателей обещаниями и подачками, сулить кары небесные в адрес правительства, областной администрации и своих противников, жалостливо умолять о снисхождении, только что закончилось.

Еще совсем недавно он видел разъяренные глаза марфинцев, которые с запозданием поняли, что выдача задолженности по зарплатам – всего лишь лихой трюк. Теперь они догадывались, что с победой на выборах представителей партии предпринимателей, никто не станет думать о повышении жалования, никто не пожелает выплачивать страховки и пособия. Потому что, все деньги уже были использованы. Под чутким руководством предпринимателей тот куш, из которого можно было ещё хоть что-то получить уже был расхватан, разошелся на строительство коттеджей и вилл, осел в зарубежных банках, истратился на покупку супердорогих лимузинов.

Да что там избиратели! Даже он, кандидат в депутаты Михаил Петрович Пантов после неожиданного исчезновения спонсора, чувствовал себя брошенным и обманутым. Бурмистров так и не объявился, и денег, которые были выделены им на предвыборную раскрутку, на последнем этапе не хватило. Может быть, именно поэтому Пантов не досчитается несколько голосов отъявленных алкоголиков, которые не получат на избирательном участке по банке дармового пива и откажутся внести в бюллетень его фамилию.

Он не стал закрывать окно, в которое уже проникали звуки бравурных маршей. Он надел небесного цвета костюм, который приобрел в фешенебельном французском магазине, повязал модный галстук и набрал номер на трубке сотового телефона.

– Бобан? Все в порядке?

Короткий ответ телохранителя одновременно его обрадовал и разволновал. Чтобы немного прийти в себя, он сделал несколько глотков крепкого кофе и вышел из квартиры. Наверняка в штабе предпринимателей уже ждали его появления. Возможно, предстоящие сутки когда-нибудь найдут отражение на стендах краеведческого музея и будут описаны местными историками, как самое грандиозное сражение за власть в области.

По дороге в штаб он заехал на свой избирательный участок, где его уже поджидали несколько репортеров, и, отвечая на их однотипный вопрос о победителе, торжественно потряс кулаком в воздухе: думское кресло будет за мной!

Он опустил бюллетень в урну и хотел было уже пройти к своей машине, но его взгляд вдруг привлекла пожилая женщина, редкие волосы которой были выкрашены в ярко оранжевый цвет. Она, стоя в уголке, громко рыдала и размазывала носовым платочком по щекам туш для ресниц.

Пантов подошел к ней и под вспышки фотокамер взял под руку.

– Что случилось, дорогая?

Женщина, увидев перед собой кандидата в депутаты, разревелась ещё сильнее, и ему с трудом удалось разобрать её слова. Почти три часа добиралась с дачи, чтобы проголосовать, но забыла паспорт.

Он не стал даже спрашивать, кому из кандидатов хотела отдать предпочтение эта женщина, а сразу принялся успокаивать её.

– Не надо так убиваться. Это же дело легко поправимое. Я вам предоставляю свою машину. Мой водитель быстро домчит вас до вашего огорода и обратно.

Он поднял руку вверх и, словно чародей, щелкнул пальцами. Тут же перед ним выросла фигура Бобана. Пантов, повысив голос, чтобы все окружающие могли его слышать, произнес:

– Одна нога здесь, другая – там. Чтобы к обеду матушка уже проголосовала.

Он знал, что его диалог с женщиной был услышан журналистами и уже на другой день в газетах этот «подвиг» будет расписан в полных подробностях. Правда, если ему удастся победить, наверняка кто-нибудь из корреспондентов сделает вывод, что случай с забывшей паспорт женщиной – всего искусный трюк. А если проиграет, то ему лишь посочувствуют: дескать, даже сердобольность и отзывчивость кандидата не помогла ему проникнуть в новый состав думы.

Среди членов партии в штабе предпринимателей, казалось, царила тишина и спокойствие. Лишь помощники носились из угла в угол с набившим оскомину вопросом и в который раз стараясь предугадать, в каком из округов можно рассчитывать на безоговорочную победу.

К вечеру, когда город наполнился песнями загулявшего и самого активного электората, напряжение среди предпринимателей стало возрастать. Это было заметно по тому, как часто партийцы стали заглядывать в буфет. Бобан тоже принес в кабинет Пантова поднос с несколькими тарелками и графинчиком с брусничной смирновкой. Он поставил поднос на стол и сказал:

– А тетка-то оказывается сторонница Сердюкова. Зря я её возил на дачу.

Пантов поморщился:

– Зато человек пять, которые наблюдали за сценой проголосуют за меня.

Он присел на краешек стула:

А если не удастся победить?

– Тогда впору стрелять. Или в себя или… в Сердюкова. – Пантов поднял глаза и, как показалось Бобану, с надеждой и мольбой посмотрел на него, – Закон о моей неприкосновенности перестанет действовать.

– А товарищи, они разве вам не помогут?

– О чем ты говоришь! Какие товарищи! Это же стая волков. Если ты осекся, оплошал, то по законам сильного тебя просто загрызут. Боясь запачкаться, никто не захочет, протянуть руку помощи. О проигравшем просто забудут, потому что там, в новой думе у новобранцев будет своих забот полный рот. Квартиры, машины, зарубежные поездки – кто, кроме них самих об этом станет беспокоиться? Тут, брат Бобан, целая философия…

Он посмотрел на часы: через три минут все избирательные участки должны были закрыться.

– Ну, давай по маленькой – за удачу.

– Ни пуха ни пера! – сказал Бобан.

– К черту.

2

День выборов Хоттабыча начался не с прихода в помещение избирательного участка, а с того, что он отправил Эдиту в неврологической отделение психиатрической клиники.

Вернувшись из Марфино только за полночь, он чувствовал себя после дальней дороги разбитым и усталым. У него было только два желания: выпить чашку горячего чая и поскорее добраться до кровати. Ему требовалось хоть немного отдохнуть, потому что предстоящий день должен стать ещё более насыщенным событиями чем прошедший. И хотя Хоттабыч, как и все его помощники по избирательной компании, нисколько не сомневался в своей победе – предварительный опрос, который за неделю до выборов провели его статисты и социологи, показал, что спикер опережал всех конкурентов с двойным отрывом, – все же напряжение начинало с каждой минутой возрастать.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Фильку и Эдиту, он на цыпочках прошел на кухню, поставил чайник на плиту и направился в свой кабинет, чтобы снять с себя костюм и сбросить с шеи представительскую удавку, как он иногда в шутку называл галстук.

По дороге он заглянул в детскую и увидел внука, который спал, свернувшись калачиком даже не сняв с себя верхнюю одежду. Чуть слышно ругаясь на безрассудную дочь, Хоттабыч снял с мальчика футболку, носки и спортивные штанишки, сплошь облепленные кусками высохшей грязи.

Укрывая Фильку одеялом, Хоттабыч почувствовал в себе какое-то непонятное волнение. Он вышел из детской и, ускоряя шаг, направился к комнате дочери. Эдита не ответила на стук, в дверную щель проникал тускло-розовый свет ночника, и Хоттабыч толкнул дверь рукой.

Из комнаты пахнуло запахом устоявшегося перегара. Около кровати валялось несколько пустых бутылок из под сухого вина и водки. Эдита лежала на спине и, казалось, широко открытыми глазами смотрела в потолок. Даже при слабом освещении комнаты её лицо выглядело мертвецки бледным.

Не на шутку испугавшись, Хоттабыч кинулся к кровати, приподнял безвольную руку дочери и нащупал пульс на запястье. Ощутив слабые удары, он тяжело вздохнул: надо же быть таким впечатлительным!

В то же время Эдита медленно повернула голову в его сторону и улыбнулась:

– Отец! Почему ты не пришел поздравить меня? Все явились к назначенному часу, а тебя не было…

Не понимая, что происходило в доме за время его отсутствия, Хоттабыч брезгливо поморщился.

– С кем ты на этот раз набралась? С кем устроила кабак? – гнев волнами накатывал на Хоттабыча, и он все больше и больше распалялся, – Филька по уши в грязи, спит даже не раздевшись! Мать, как отъявленная бомжиха, ударилась в загул. Ты же женщина, Эдита!

Она, казалось, даже не услышала его недовольства и претензий.

– Я была королевой бала. Мы кружились в вальсе, и он крепко держал меня…

– Кто тебя держал? – совершенно не понимая, о чем говорит Эдита, спросил Хоттабыч.

– Как кто? Принц! Если бы ты только видел…

«Уж не белая ли у неё горячка? – подумал Хоттабыч. – Только этого ещё и не хватало: дочь спикера стала алкоголичкой. Какой отличный заголовок для заметки в газете!»

Он положил ей руку на лоб и почувствовал под ладонью холодные капельки пота. Эдита, не снимая отрешенной улыбки с лица, снова уставилась в потолок. Уж не заболела ли?

– Тебе обязательно надо уснуть, – смягчившись, попросил он.

– Надо уснуть, – повторила она, но даже не попыталась закрыть глаза.

Он поднялся, налил из графина воды в стакан, достал коробку с лекарствами и, выдавив из упаковки две таблетки снотворного, протянул дочери. Она не откликнулась на его заботу, и тогда Хоттабыч, приподняв её голову, сам засунул в рот таблетки и приблизил к губам стакан с водой.

Пока он, обжигаясь, отхлебывал из кружки горячий чай, из комнаты Эдиты слышалось непонятное бормотание. Она бредила во сне.

Утром он снова заглянул в её комнату – дочь лежала в том же положении и смотрела в потолок. Хоттабыч собрал с пола пустые бутылки и вызвал неотложку.

Врач долго разглядывал зрачки Эдиты и, наконец, вынес диагноз:

– Какое-то сильное потрясение привело её к депрессивному синдрому. Пожалуй, мы её заберем в клинику…

Целый день они просидели с Филькой в скверике, который располагался рядом с неврологическим корпусом. Несколько раз спикер беседовал с главным врачом. Тот лишь успокаивал: все пройдет, болезнь излечима и сыпал медицинскими терминами, которые только ещё больше пугали Хоттабыча: «пессимистическое восприятие окружающей обстановки», «чувство вины», бред самообвинения», «упреки в собственной греховности» и «временное отсутствие каких-либо побуждений».

Он слушал врача и ловил себя на мысли, что и сам теперь подвергается тому же депрессивному синдрому. «Чувство вины» за состояние дочери не давало ему покоя. Разве не он, отец, не смог уберечь Эдиту от страшного потрясения? Да, она не слушала его. Да, наделала кучу ошибок. Но какой же он отец, а тем более председатель парламента, который не смог отвратить от пропасти даже собственную дочь? Может ли он теперь правильно влиять на настроение членов парламента, если не в силах убедить в правильности поведения всего лишь одного человека?

Фигурка Фильки мелькала между деревьев: мальчик был несказанно рад, что дед будет рядом с ним целый день.

К вечеру состояние Эдиты немного улучшилось. Главврач вышел из дверей клиники в окружении сослуживцев. Все были без халатов. Медик погладил Фильку по голове и обратился к Хоттабычу:

– Не стоит так убиваться. Все будет хорошо. Пройдет месяц-другой, и подремонтируем мы вашу дочь, поставим на ноги.

Только теперь, обратив внимание на то, что врач стаял перед ним в костюме, Хоттабыч понял, что рабочий день давно закончился.

– Пойдемте с нами, Александр Серафимович.

– Зачем? – Не понимая, куда его приглашают, спросил спикер.

– На избирательный участок. До конца выборов остался всего лишь час. А иначе мы не успеем опустить бюллетень за вашу кандидатуру. Вы-то сами, ещё не голосовали?

Хоттабыч виновато развел руками:

– Беда не большая. Один голос абсолютно ничего не решает.

Он ответил и впервые за весь день улыбнулся, вспомнив, что только его один голос на недавнем заседании в думе, позволил восторжествовать справедливости.

– Вы идете. Обязательно проголосуйте. А мы с Филькой успеем.

– Тогда разрешите заранее поздравить вас.

Хоттабыч благодарно кивнул и поискал глазами Фильку, который только что стоял рядом с ним, а теперь уже гонял обнаглевшую ворону.

В воротах клиники они встретились с Агейко.

– Ну, привет, Филипп, – Юрий протянул обрадовавшемуся мальчику руку и заглянул в глаза спикера, – Как она?

Хоттабыч нервно дернул щекой:

– Депрессия. Нервный срыв. А ты как здесь оказался?

Агейко виновато улыбнулся:

– Проходил мимо и вас неожиданно встретил.

– Сыщиком ты был. Сыщиком и остался. Не скучаешь по оперативной работе?

Агейко пожал плечами:

– А если даже и скучаю, то что от этого изменится?