Текст книги "Воспитанник Шао.Том 1"

Автор книги: Сергей Разбоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Будут.

– Вы не заметили, что Чан всегда один приезжает?

– Серьезный противник. Среди спесивого офицерья непривычно видеть одаренных людей.

– Надо держать с ним контакт – не чужой!

– Скромный, умный, могущественный.

Первый раз Дэ улыбнулся.

– Готовьте людей, Коу, приступаем.

Карающий поклонился и тенью призрака исчез в проеме двери.

Дэ остался. Тяжелые мысли еще долго бродили по его напряженному лику.

Глава пятая
ЕРЕСИАРХ

Пройти, но не перешагнуть

Порог, а только стать у двери

Шаг в будущее и забудь

Про лучшие свои потери!

…..

Судьба теряется в судьбе

Пустой, как комната пустая.

Шаг в будущее – шаг к себе.

Какая истина простая.

Елена Ананьева

Древние горы Суншань. Легендой и явью опаленные стены старого Шаолиньсу. От времени и постоянного безмолвия полуразваливишиеся строения потемнели, приняли землистый оттенок. Давно, несколько веков здесь никто не живет Есть привратник: неизвестно, как и почему присутствует при храме усопшем. Но есть.

В предыдущие годы любопытным и посетителям открывал скрипучие, покосившиеся ворота какой-нибудь дед, гордо носящий следы ранений и увечий. Как они жили, никто не знал, да и не интересовался. Только ясные волевые глаза подсказывали наиболее пытливым о том, что перед ними мудрый воин, не потерявший для своих лет стройность осанки и цепкость верного слова. Они снисходительно и добро поглядывали на посетителей, как бы говоря, что пришедшие – новички в жизни, что тепло их существования сыграло с ними неважную роль и что пригодны они лишь на то, чтобы пройти по миру без следа.

Старый, обгоревший монастырь. Его свято чтут, оберегают как последнюю реликвию, родоначальницу боевого искусства Востока, центра по совершенствованию мудрейших приемов из арсеналов возможного для человека. Кропотливейшие достижения прикладного искусства, боевых возможностей человеческой психики.

Опасались монастыря и могущественные правители Срединной, и жестокие завоеватели-иноземцы. Недаром, при первой возможности, они обрушивали карающие удары по узлу подготовки организаторов восстаний. Искоренить кровно опасную оппозицию было их главным делом. Но то, что шло из недр народных, нельзя было ни уничтожить, ни предать забвению. Тот, первый Шаолиньсу после ожесточенных схваток переместился в провинцию Хунань, княжество Вэй. Теперь оттуда исходили угрозы притеснителям народа. Ни на день не утихали в Поднебесной бунты и стихийные взрывные восстания против угнетателей. Шаолиньсу жил и готовил кадры для новых выступлений. Был потом и третий Шаолиньсу, готовивший свое слово против иноземцев-колонизаторов нового времени. Но к этому моменту боевые возможности сабли и топора заменились быстродействующим преимуществом огнестрельного оружия. Эффективность сопротивления старых школ понизилась. Карательные и репрессивные меры власть имущих стали губительнее. Обстоятельства вынудили руководителей тайных братств отойти в глубь Срединной: исчезнуть с глаз центральных властей. Подальше, в высокие малозаселенные горы Запада. Время растворило в подоплеке событий известия о них. Иные ветры тревожили мир, новые веяния охватывали умы мудрецов. Дорога к равенству, справедливости искала новые пути. Иные законы общественного развития открывала история. Мистические перевоплощения, тайность, оккультные ценности, пророческие видения, религиозные экзальтации отходили в прошлое. Борьба масс, борьба миллионов выходила на первые места в грандиозной битве народов за счастье и свободу. Знание двигало вперед борьбу.

Отшумели ветры народных выступлений средних веков и нового времени. Приспущены знамена. Но не померк дух продолжателей великого дела. Ревностно хранят они обычаи и традиции братских обществ, свою историю, свою память.

Здесь, у вековых стен Шаолиньсу, следуя памяти и заповедям мудрых предков, принимают потомки важнейшие решения, необходимые для дальнейшего существования боевого братства. Здесь, в труднодоступных, заброшенных местах, вдали от неприятельского уха, собираются монахи: члены-сектанты средневекового общества «Байляньцзяо» – Белого Лотоса, одного из его течений – «Син и». [5]5
  «Направленная воля»


[Закрыть]

Вот они – немногим более двухсот человек, представителей монастырей одного течения боевого искусства – сидели серьезно на стылой земле и внимали словам настоятеля Шао.

Немного в стороне сидел такой же древний, но с прямой осанкой патриарх-ересиарх «Направленной воли» Фу Цинь. Столетний старец со светлыми глазами, необычайно кроткий в разговоре и с непререкаемым авторитетом наставника, продолжателя и хранителя боевых секретов мудрецов прошлого, – боевого искусства У-шу.

Сухие, жилистые руки всегда держали небольшую связку игрушечных приспособлений холодного оружия: мечи, сабли, кинжалы, ножи, стилеты, копья, алебарды, трезубцы, палицы, секиры, косы, топоры, серпы, нунчаки, [6]6
  Цепы


[Закрыть]звездочки, шестоперы, клевцы, арбалеты и еще невесть какие несуразные приспособления, непонятные уму постороннего. Он их всегда перебирал в руках, как араб или индус свои четки. Всего их было тридцать три.

На небольшом возвышении у самой стены медленно выговаривал свое настоятель. Его голос, глухой, скорбный, тяжело рассеивался в рядах присутствующих и настороженно застывал в темнеющем эфире вечерней зари.

За сто двадцать восемь из Шаолиньсу

Покорим Юг и Север и уничтожим монарха Цин.

Несправедливый Цинский правитель нам ненавистен.

Потому что он сжег наших братьев-монахов.

Это текст из древних писаний. Настоятель читал его медленно, врастяжку, с горьким выражением. Ряды сидели и покачивали в такт головами.

– Братья! – неожиданно на властный звучный тон перешел Дэ. – И для нас, как нередко для наших предков, наступает момент созревающей истины. Момент вскипающего бытия. Мы удачно пережили коварные удары Культурной революции. Дальновидность, прозорливость, осторожность помогли нам. Да не изменит нам разум в минуты важных решении. Чтобы сохранить наше братство, мы вынуждены были согласиться на терпение и смирение. Мы выполнили волю центральных властей. Мы оказались выше их. Это во многом спасло нас от диких орд шалеющих хунвейбинов. Сохранило нас, как островок общины в бескрайнем мутном потоке людской неразберихи. Разнузданной силе, подталкиваемой властью, противиться трудно, да и небезопасно. Печальная участь более двух тысяч монастырей в памяти каждого из нас. Не избежали роковой доли и некоторые наши монастыри. Все мы скорбим по ним. Поэтому, оглядываясь на прошлое, мы должны пристальней смотреть в будущее и не повторять ошибок, которые для нас могут оказаться гибельными в обстановке неконтролируемой анархии государственных органов. Как и наше искусство, мы должны быть достаточно гибкими, стойкими во взаимоотношениях с внешним миром. Мы научились быть осторожными. Нас уважают. Уходят в забвение и нехорошую память годы авантюрных порывов тщеславных лиц. Ветры жизни пробивают себе дорогу сквозь дремучие умы бюрократии. Мао слаб. Время защищать наши лучшие кадры от нападок политических игроков и интриганов. От судьбы не уйдешь. Но в наших силах воздействовать на нее в интересах правды и порядочности. Бывший воспитанник нашего монастыря, китаец русского происхождения, силою обстоятельств и коварства попал в положение загнанного, затравленного изгоя. С двух лет он приемыш нашего доброго братства. С двух лет впитал он соки и мысли нашей истории, бытия.

По тихим, слушающим рядам прошел шелест удовлетворения и, в то же время, немного удивления.

Цоканье языком известило, что для многих это новость.

– Искусный в боевом искусстве, добрый, не прихотливый в жизни, брат нам, братьям, который по зову сердца и просьбе ближнего всегда придет на помощь, по существу своему не мешающий никому и ничему, волею рока, людей недалеких, так щедро осаждающих нашу бренную землю, оказался в центре политических амбиций, нечестных ставок некоторых ответственных лиц. Не исключено, что в погоню за политическими дивидендами может включиться пропагандистский аппарат центра. Ради рекламы, ради лишнего подтасованного козыря, ради того, чтобы обелить себя перед миром, показать, что русские также опасны, как этот беглец, не имеющий ни родины, ни приюта, ни защитников, ни друзей. Что они, русские, также опасны, как вор с большой дороги и с большой дубинкой. Не преминут каждый раз упоминать безвинного сироту, которого к тому времени собираются сжить со свету. На которого польется вся грязь безудержной, беззастенчивой пропаганды наших газет и журналов.

Настоятель остановился. Поднята рука ересиарха. В задумчивой тишине голос звучал требовательно.

Уважаемый Дэ, мы наслышаны о воспитаннике, многим известны обстоятельства последних лет. Вы говорите убедительно. Вам верят. Все настоятели, старейшины и представители согласны с тем, что наступает время новых отношений с внешним миром. Время не щадит прошлое. Тот, кто цепляется за выступы старого, рискует навсегда остаться у обочины дороги жизни. Мы понимаем вашу личную привязанность к юноше. Мы ждем предложений.

Дэ поклонился словам патриарха, выпрямился и с прежней убежденностью заговорил.

– Четвертые сутки Рус в Поднебесной. Но уже несколько месяцев он живет на положении беглеца. Один. Состояние его психики внушает самые серьезные опасения. От времени и опасности наш брат может одичать, стать непригодным к дальнейшей человеческой жизни. Неизвестно, каким путем он движется. Дороги северных провинций блокировоны. Доносчики, осведомители упорно шныряют по вокзалам, портам. Надо опередить убийц. Сегодня же двинуть группы на пути возможного продвижения воспитанника. С каждой будет монах нашего монастыря, которого Рус хорошо помнит в лицо. Группа Хан Хуа будет в постоянной готовности выйти к нему на место обнаружения. Другим группам, где не будет наших людей, в контакт не входить – незаметно двигаться следом, прикрыть, в случае опасности. За него объявлено вознаграждение – это предопределяет возможности выступления соперничающих школ и, в особенности, бандитских формирований. Надо дать знать Русу, чтобы двигался к южному Шаолиньсу. Это его конечный пункт. Далее совет старейшин решит его судьбу.

Резко выброшенные вверх кулаки утвердили согласие монахов на речь настоятеля Шло,

Наступила тишина. Осталось выслушать последнее слово, думу патриарха. Молчание длилось недолго. Ересиарх встал, медленно прошелся вдоль стены.

– Братья! Сыны могучего Лотоса! – его голос со старческой хрипотцой слышимо хрустел в настороженной тишине. – Отрадно видеть мне и слышать, что древние заповеди наших священных даосов живы в ваших сердцах, сильны в вашем разуме. Мне сто лет. Из них девяносто три провел я в стенах монастырей, постигая мудрость, верность нашего стойкого братства. Верьте мне, верьте тому, что я слыхивал еще в прошлом веке от патриархов, уже покрытых пеленой годов запрошлого века, а они от тех, кто вел братство по дорогам времени в те, уже очень далекие, годы бытия. Верьте: на протяжении всего времени решения братьев «Лотоса» всегда отличались мирской справедливостью и добрым подходом к обстоятельствам, – мудрец остановился, томно вспоминая далекие годы. – Времена меняются. Не меняется только алчность людей, давление другого во имя свое. Какая адекватная степень ответственности людей перед содеянным? В жизни каждого поколения приходится делать шаг, который надолго формирует отношение людей в обществе и положение в бытии. То, что сейчас требуется решить нам, отразится и оста и оставит след в наших душах. Но это будет тот шаг, который подтвердит основы нашего братства, который, как и наше прошлое, коим гордимся мы, также перейдет нашим потомкам. И который будет той из многочисленных звезд восхищения, подражать и следовать которой будут наши собратья. Наша сила в наших душах.

Покровителя у нас нет. Но мы сильнее тщеславных отпрысков толпы крепостью своего духа, непреклонностью воли, знанием своей цели и будущности. Нас ничтожно мало. Поэтому следует глубоко продумать каждый ход, прежде чем сделать шаг. Рок везде подстерегает нас. Время не терпит рассуждений, но и не терпит необдуманных действий. Монастыри не устоят под натиском репрессий государственной машины. Об этом нужно помнить. В противном случае мы только сможем мужественно сложить свои головы на земле наших отцов и наставников.

Снова тишина замерла в звенящем воздухе вечера. Каждое неторопливое слово ересиарха крепко вонзалось в свободные мысли сотен монахов, собравшихся на священной горе у стен легендарного монастыря.

– Наши наставники учили нас: «Силен тот, кто жив. Остальное все – память.» Поэтому для нас важно обойтись минимальными силами, силами одного монастыря. Все боевые группы должны состоять из членов Шао. Дополнительной резервной помощью будет располагать Карающий Глаз. Ему лучше известно, кто может оказаться врагом. Все должно происходить максимально невидимо для глаз властей. Карающий должен в основном нейтрализовать, изолировать возможные выступления противников. Группам Шао удобнее будет встретить брата в южных горах ближе к западу. И там прикрыть в случае столкновения с вооруженными подразделениями. Но, думаю, до этого не дойдет. В случае неудачи репрессии обрушатся на Шао. Монахи монастыря растворятся по другим приютам. Такой выход более безболезнен для нас.

Пат посмотрел на ряды.

Снова вскинулись в одном порыве крепкие кулаки в знак согласия с доводами ересиарха.

Глава шестая

Врезают небо сабли молний,

И молот грома землю бьет!

Наперекор стихии вольный

Орел совершает перелет.

От сырых досок, распаренных палящим солнцем, несло нестерпимой вонючей жарой. Над поверхностью мертво распластавшегося в изнеможении моря проносился иногда освежающий ветерок, но он был редок и слаб. Океан словно заглатывал всю свежесть в себя и оставлял на воде, пресыщенной испарениями, удушливый, знойный воздух. Жирные, слезливые доски дышали, выпуская весь имеющийся затхлый жар неба. От них несло растопленной смолой, морской прогнилью, перемешавшейся с вонью даров моря – остатков когда-то разделанных и уже разложившихся внутренностей рыб.

С непривычки тошно было вдыхать застоявшийся каторжный запашок, и глаза чаще косили на воду: не сбросить ли часть скопившейся дурноты в утробе за борт.

Рядом, на дне, лежали бытовые принадлежности немудреной жизни, которые тоже были никак не свежее самой джонки. Они в той же степени едко аккумулировали в себе всю нечисть бытовых отходов. Солнце стояло в самом зените, вытравливало из дерева все сгустки ядовитых и неприятных газов, запрятанных в щелях и порах потрескавшихся, но еще годных старых досок.

Лодка шла ходко вперед, и это, видимо, было ее единственным оставшимся преимуществом от той работяги, которой она была еще в сравнительно недавнем прошлом.

Восток. Бытовой колорит.

Тот, кто стал темой ожесточенных споров, не совсем комфортно покачивался в означенной посудине, которая настойчиво держала курс к югу, отмеряя оставленные мили воды за кормой. Ему приходилось сидеть под прелым навесом, чтобы сохранить большую гарантию скрытности.

Старик-китаец, такой же вонючий, как и его лодка, согласился за немалые деньги провезти морем вдоль берега до самого Шанхая. Жалкий моторчик, на который он косился с недоверием, исправно тарахтел и с каждым часом придавал уверенности рыбаку, что после этой поездки он заживет обеспеченней и спокойней.

Вначале старик с недовернем косился на своего пассажира, – но слушая временами раздававшиеся из уст незнакомца песни, успокоился.

Неизвестный, с заброшенным видом, иногда пел подвывающим голосом, реже просветленными глазами впивался в одну точку или дремал, облокотившись о скрипучую мачту. Но больше далекими глазами прощупывал проплывавшие рядом лодки, яхты, катера. Изредка вздрагивал от неизвестной неожиданности и ошалело водил воспаленными глазами вокруг.

Старому рыбаку, немало повидавшему на своем веку, больше хотелось прыгнуть за борт, чтобы не встречаться с этими одичалыми глазами. Не будь твердого слова неизвестного, аванса и самой лодки, дед, наверное, так бы и сделал. Но джонка была его домом: приходилось трястись и молитвенно ожидать, пока на горизонте не появятся контуры великого города.

Пассажир успокаивался. Думы овладевали его настроением, и он, прикрыв глаза, оставался наедине со своими мыслями. Наверное, он еще не совсем осознанно догадывался, почему вокруг него так все завертелось, угрожающе приблизилось действенной опасностью. Иногда по-мальчншески неумело производил что-то вроде улыбки: то не совсем проявленно хмурился, то снова пел – длинно, заунывно. Такие песни старику приходилось слышать от русских, которых помнил еще с последней войны.

А у незнакомца вдруг отчетливо и болезненно в памяти вставали дни, когда он решил покинуть базу, на которой его учили всему, но только не тому, чего он хотел. В последний год все чаще и чаще читали лекции про северный народ – русских, которые, кроме несчастья и вреда, миру ничего не принесли. Но его отцы напутствовали иными славами. Им он верил свято. И родственник словами деда говорил такие же памятливые слова. А здесь, на базе, все становилось совсем по-другому. Почему? Первые два года его и еще многих парней в основном обучали всяким хитростям тайной работы. Но на третий год по три-четыре часа в неделю читали всевозможные лекции. Многое в них не сходилось с его понятиями. Но что? Откуда такой каламбур в голове? Только к концу года, сначала неосознанно, потом все явственней и осмысленней стало доходить, что те очкастые и лысые джентльмены говорили неправду,

Он, Рус, никому ничего не должен. Ничем не обязан. Он волен распоряжаться своею судьбой и жизнью.

Правда, его ценили за качества присущие диверсанту. Но это частности. За конфликты с обучавшимися, и даже жертвы, его не наказывали. В лагере уважали тех, кто железно мог постоять за себя. Но сознание требовало правды, видения истины. Хотелось побыть на той земле, по которой так горько плакал дед.

В те месяцы, воспользовавшись инцидентами на границе России с Китаем, общей запутанностью первых дней, перешел в Северную Корею, а оттуда на землю Советской страны. При нем было немало русских денег, выменянных у спекулянта на корейские и американские купюры, которые Рус с невинной простотой изьял из кассы начальника базы. Эти несколько тысяч позволили поездить по обширной стране.

Но почему в последнее время к нему прицепились? Его личное дело, что он бросил базу. Он свободный человек.

Тот, осторожный, в шляпе, который в Полоцке пристал к нему с расспросами, наверняка, был агент. Рус убил его: коротко и жестоко.

Но потом началось. Сначала кто-то за ним следил: это было уже в Витебске. Рус тоже оставил лежать его в глубоком овраге у моста. Потом второй. Тогда и понял, что неспроста за ним увязались. Начались бессонные тревожные ночи, сплошные скитания. Да и пора было возвращаться в родные горы Китая. Около месяца длился путь до китайской границы. Временами удавалось отрываться от преследователей, но они как бы чувствовали, куда следует монах. Дни превращались в кошмары. Ежесекундно, взведенный в рывок, Рус ожидал нападения. Сейчас точно не может сказать: страдали ли от его кулаков невинные граждане. Но если находил у преследователя пистолет или нож, то сомнения отпадали. А на подходе к границе уже имел три пистолета. С ними он и перешел кордон. Дальше следовал наставлениям Вана. Хэйлунцзян удалось проехать товарным поездом без всяких происшествий. Вокзалы были спокойны. Никто по ним не бегал, не шарил подозрительными глазами и не обходил вагоны.

Монах хорошо помнил карту страны. Некоторые станции поезд проходил без остановок. На других ненадолго останавливали, прицепляли вагоны, трогались дальше. За эти сутки Рус отоспался, успокоился.

На станции в Харбине не было видно сутолоки и военизированных нарядов. Ясно: службы медлят. Дорога шла практически без происшествий, если не считать, что в Дэхое гоняли какую-то мелкую банду на путях. Только в Аньшане заметил патрули, осматривающие вокзалы, но они были еще беспечны. На следующий день резкими сиренами с кораблей возвестил о себе Далянь.

По тому, как держал его в поле зрения худой китаец, Рус догадался, что район поисков расширен, что на него уже кое-кто натыкается. Удостоверившись, что соглядатай один, не держит связи и рассчитывает только на себя, в одной из подворотен обрушил на него всю обиду последних дней. Пустые кости назойливого китайца противно хрустнули, и тот без крика упал на землю. Оттащив тело за большой мусорный ящик, Рус быстро пошел к берегу, где надеялся договориться с рыбаками переправиться через пролив Лаотешаньшуйдао. В светлое время суток решил теперь не показываться.

Как громадная широкая волна, движется следом погоня, подступаясь беззвучным валом ближе и ближе. Вот и тогда в Аньшане, потом в Даляне первые брызги достигли его. Волна обступала со всех сторон, и, чтобы не быть безжалостно смытым ею… приходилось лезть в воду.

Просто так никтo не желал везти через пролив. Нужно платить. И это после того, когда тысячи миль оставлены позади. Но никуда не денешься. Нужны юани. Вечер был посвящен изъятию банкнот из касс мелких лавочек.

Один сердобольный рыбак согласился за хорошую сумму перевезти через пролив. К следующему дню сампан пристал к берегу недалеко от Вэйхая.

Здесь было спокойно. Вечером автобусом до Циндао. Теперь Рус удалялся от столицы, от сыщиков. После Циндао стало ясно, что его караулят по всему центру и побережью страны. Но кто там ночью звериным рыком распугал засаду? Надо было уносить ноги, и монах не сдерживал их.

Рус тревожно проваливался в лихорадившее забытье.