Текст книги "Ключик на старт (рассказы)"

Автор книги: Сергей Прокопьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Главный цыган подозвал к эстраде и, улыбаясь, шепнул на ухо: "Садысь на мэсто, а то гитара об башка ломаю".

Однако чуть позже прислал русскому плясуну бутылку армянского коньяка, а после закрытия – вежливо попросил поделиться коленцами с цыганским асом. Мошкину не жалко – распространил сибирский опыт на цыганский табор.

...В то лето Мошкин торчал в Капъяре. Пустил две ракеты, перед пуском третьей у одной из красноярочек был день рождения. Народу в номере собралось под завязку. И среди него – харьковчанка Дуня.

Видная женщина. Бровь соболина, шея лебедина, грудь обильна, в общем, кровь с молоком. Глаз Мошкина давно на ней пролежни пролежал. Да все никак не получалось поближе подъехать. На дне рождения у них заиграло друг к другу. Как он отплясывал в тот вечер, давно перешедший в ночь! Снизу начали от зависти стучать в батарею – прекратите. Тогда разгулявшиеся – инженеры как-никак – взяли табуретку, поставили на стол, подложили под ножки подушки против распространения танцевальных волн в нижние этажи, Мошкин вскочил на табуреточную эстраду и пошел отбивать чечетку. Двое мужчин крепко держали "танцплощадку" за ножки, в то время как танцор выкамаривал на ней чудеса. Дуня завороженно смотрела на это мастерство под потолком. От ее восхищенного черноокого взгляда у Мошкина внутри все переворачивалось и ноги вколачивали в табуретку перплясы невероятной частоты. Аж жарко стало. Танцор сорвал с себя рубашку, бросил на головы зрителей. Клешенные от колен брюки, загорелый торс и бешеная дробь.

– До утра выдержишь? – крикнула Дуня.

Выдержу! – еще громче зачечеточил Мошкин.

Не выдержал каблук – отлетел.

Мошкин переобулся и игриво предложил Дуне "пройтиться, там где мельница крутится, электричество светится – по шошше". Они вышли в южную ночь. В обществе Дуни душа у Мошкина пела, ноги плясали. То и дело он выкидывал какой-нибудь номер.

Вдруг вскочил на лавочку, на которой они напропалую целовались, отбивая ритм подошвами, спел: "Дунечка, Дунечка, Дуня-тонкопряха". Повторяя эту фразу, начал бешеное пяточное ускорение. Дойти до сверхзвукового темпа не дали.

– Сейчас я тебе, стукачу, ноги повыдергиваю! – угрожающе раздалось из окна.

А то вдруг после затяжного поцелуя, высоко подпрыгивал – ноги "ножницами" – и в прыжке касался пальцами носков туфель.

Дуня счастливо смеялась:

– А танец живота можешь?

– А як же!

Мошкин как стоял на тротуаре, так и упал плашмя.

Дуня вскрикнула: сейчас будет коленце фотографией об тротуар.

Но перед впечатыванием носа в асфальт Мошкин подставил руки на упор лежа. Тут же, оттолкнувшись от земли, хлопнул в ладоши, снова приземлился на них. И пошел частить: хлопок – упор лежа, хлопок – упор... Потом встал на руки, прошелся вокруг Дуни, лихо вскочил на ноги и тут же упал перед дамой на коленопреклоненный шпагат.

– Эх, куда бы уединиться до зореньки утренней? – забросил Мошкин удочку с намеком на крючке.

– Соседка по номеру, – заговорщицки ответила Дуня, – завтра уезжает на два дня в Волгоград...

На следующий день Мошкин проснулся приплясывая. Счечеточил у кровати ритм "Маленьких лебедей". И весь день был в плясовом настрое. Даже в очереди в столовой перебирал ногами.

– Тебе че не стоится? – спросил Кока. – Недержание?

– Не, – счастливо засмеялся Мошкин, – погода хорошая.

В тот день был пуск ракеты, его две недели готовили Мошкин, Кока, Дуня и еще целая компания. Вечером спроворили по этому поводу шикарный стол в гостиничном номере. Но до пуска – это тебе не чайку попить – ни-ни в плане торжественных возлияний по случаю. В двадцать минут двенадцатого полезли на крышу своими глазами убедиться, что банкет они заслужили – можно наливать.

В темноте над самой землей вспыхнул яркий шар, разрастаясь, постоял в раздумье, а надумав, – с пламенным хвостом заторопился вверх.

– Ура! – заорали смотрящие.

Но вдруг огонь, стремящийся до сего момента к звездам, начал круто менять направление своих устремлений на прямо противоположное.

– Куда ты? – как на шкодного кота, прыгнувшего на стол, закричал Мошкин.

Огонь, не реагируя на окрик, помчался вертикально вниз.

– Автомат стабилизации отказал! – сказал Мошкин, когда в районе старта финишным взрывом ударил в землю носитель.

– Ошибка в программе полета! – категорически возразила Дуня. – Тангаж отрабатывался в противоположную сторону.

Банкет полетел псу под хвост. Вскорости в штабе, на аварийной комиссии, Мошкин, с пеной у рта защищая программу полета, к которой имела отношение его фирма, доказывал, что причина аварии – в автомате стабилизации. Дуня решительно защищала прибор своей конторы.

– Валить на автомат – это полная техническая безграмотность! – рубила сплеча Дуня.

– А на программу – голый дебилизм. Зачем вас, баб, вообще на полигоны посылают?!

Ясно-понятно: каждый-всякий боролся не за истину, а как бы свою фирму выгородить.

В этой борьбе любовь, как та ракета, недалече уйдя от старта, потерпела сокрушительную аварию.

...Мошкин сидел на перроне, а женщина чистила его в хвост и в гриву.

– Дуня, – наконец сказал потерпевший, – что ты шумишь на всю Москву, это ведь не Капъяр?

Женщина оторопело уставилась на Мошкина:

– Вова?

...– А ведь тогда вы в программе ошибку нахомутали, – говорила Дуня, пока Мошкин затаскивал ее оккупационные чемоданы в вагон. – В Капъяре-то бываешь?

– Ага, – соврал Мошкин.

– Как там?

– Плохо, – не соврал Мошкин.

– А я вот на жизнь челночу, – сказала Дуня и на прощание крепко поцеловала Мошкина в губы.

– Дуня, тогда в моей программе ошибка была! – крикнул Мошкин отъезжающей.

И звонко постучал себя кулаком по голове.

– В моей тоже! – прозвучало в ответ.

Но легче от этого обоим не стало.

НА ЗЛОСТЬ

– По углам сопли жуем, а пойти на баррикады и настучать кому по голове за свои права – тут мандраже! Ты, Мошкин, на баррикады пойдешь?

Кока Патифонов, Мошкин и еще трое таких же – по меркам новых времен не пришей кобыле хвост инженеров, отделывали квартиру новому русскому. Даже не ему, а его любовнице. И не квартиру, а не понять что. Рушили стены между кухней, ванной и туалетом для превращения высвободившейся площади в большую ванную.

Или любовница была русалкой, или новый русский ихтиандром, но их чувства требовали водных просторов.

В ожидании ценных указаний от заказчика мужички на обломках кухни пили пиво из трехлитровой банки и беседовали за жизнь.

– Меня разозлить надо! – духарился Мошкин на вопрос о баррикадах, тогда я за себя не отвечаю – покалечить могу!

– Тараканами тебя, Вова, злить надо! – наполнил Кока пластиковые стаканчики.

– А че обязательно тараканами? – удивился Мошкин.

И Кока рассказал под пиво давнюю историю.

В детстве был у него корешок Толя Кищик. Он страшно гордился, что с головы и с хвоста его фамилия читается одинаково. Был всяко-разно Кищик на рыбалку сдвинутый, как и Кока. Но всегда их Вася Козлов перелавливал. Неказистый такой парнишка, правый указательный палец у него всегда указательно торчал – не сгибался. На ногах у Васи зимой и летом одним цветом кирзовые сапоги, которые неизносимо росли вместе с хозяином. Что в футбол, что в лапту Вася – горе, а не игрок. Или нос мячом расквасят, или подкуют. Тюха-матюха, зато в рыбалке асс. И удилище некультяпистое – таким только ершей смешить, и леска – узел на узле. Но глядь, снова идет с речки, сияет полный бидончик с верхом набил.

Смотреть спокойно на это туда-сюда Кищик не мог. Прибегает как-то к Коке.

– Все, – говорит, – теперь обловим Ваську Козла!

По любому Кищик прочитал рассказ, как два дружка-товарища пошли на рыбалку. Все сидалищные места отсидели, ноги отстояли, а толку – парочка малявок на кукане. Чуть поодаль от этой невезухи мужичок сидел с удочкой. Да не просто сидел – таскал одну за одной. Да не просто рыбу – сазанчиков...

Не вытерпели друзья-приятели.

– Слушай, – пристали к соседу, – на что ловишь?

– У вас, – интересуется навстречу мужичок, – наживка, на которую огурец клюет есть?

Была такая у бесталанных рыбаков из рассказа.

– Наливай! – командует мужичок.

Делать нечего: достали бутылку, налили. Пока выпивали-закусывали, мужичок еще пару сазанчиков выдернул. А потом раздевается, залазит в воду и достает со дна четверть. Обыкновенную стеклянную четверть. Пробкой закрыта, на дне дробь на три пальца, а по стенкам тараканы ползают. Элементарно коричневые, с усами. И много-о-о...

Горе рыбаки рты поразевали. Что за абракадабра?

– На злость ловлю, – начал отрабатывать принятую во внутрь наживку мужичок. – Сазанчик подходит к четверти, видит тараканов перед носом и шалеет от радости. Как же – сейчас он будет их жратеньки. Раскрывает зубастую коробочку – хвать! хвать! хвать! А в пасти одна вода. И тараканы как ни в чем ни бывало ползают перед носом. Сазанчик сатанеет, что за фокусы в родной реке? Рядом другие нервничают: видит око, а не сожрать, зря только зубами клацают. И тут я в этот психоз червячка... Озверевшие, они всю бдительность теряют, хватают червя, как ерши прожорливые. До задницы заглатывают.

... – И вот, – рассказывает дальше Кока, – мой во все стороны Кищик загорелся на злость окуней ловить. Сазанов у нас не было. Ваську Козла, говорит, накажем теперь в два счета... Сагитировал меня Кищик. Я четверть от бабушки приволок. Теперь надо главный компонент метода раздобыть тараканов. Моя мама чистюля была, не дай Бог, один таракан появится – война до победного изничтожения. А нам не один надо...

Кругом Кищик вспомнил про тетку, она в бараке жила. Там в коридорной системе тараканы пешком ходили. Тетка жила одна, работала на домостроительном комбинате посменно. Взад-вперед Кищик договорился поночевать у нее, пока в третью смену находится. Всю-то ноченьку рыбаки-новаторы пластались. Тараканы в темноте вылезут насчет пожрать, а тут раз – свет врубается, и пошла охота. Руками, марлей (ее, как сеть, сверху набрасывали), банками накрывали, приманку – сахар, хлеб – подкладывали. Брали только крупных. И напролет до рассвета, как заведенные: выключат свет, затаятся, тараканы обрадуются – темно и жратвой пахнет, зашуршат из всех углов на промысел и только примутся за лакомство – выключатель клац: е-мое! опять не до жратвы, как бы успеть в щелку...

– Двести штук поймали, – рассказывал Кока, – штук шесть спичечных коробков набили. Утром подремали чуток и на свалку – за свинцовыми пластинами аккумуляторными, что вместо дроби на дно бутыли. По дороге к нам домой забежали позавтракать. Тараканов у нас оставили. Рыбачить решили на вечерней зорьке. Набрали на свалке пластин, нарубили мелко и понесли это добро к нам, чтобы зарядить четверть свинцом и тараканами. Дома нас мама ждала, злая, как те сазанчики... Пришла на обед, открывает стол, а там кишмя кишат тараканы... Полезла в буфет – и здесь полным-полно... Схватилась за голову: что? откуда? Глядь – коробки спичечные в буфете. Мы так плотно набивали их, что некоторых тараканов придушили. Придушенные улики, на горе моей задницы, не разбежались...

– Не понял, – Мошкин допил остатки пива, – в конце концов, наловил ты на злость окуней?

–Ага – полну задницу ремней. Мама так разозлилась, по первое число всыпала. Так что, Вова, тебе, чтобы идти на баррикады за свои права, тараканы нужны для злости.

– От такой житухи скоро в голове тараканы забегают! – сказал Мошкин. Ну, где этот ихтиандр? Русалкам хвосты крутит?

– Ты, Вова, поди, тоже не отказался бы в лунную ночь с русалкой в бассейне поплескаться? Запивая заплыв коньячком...

Мошкин не успел достойно ответить, раздался требовательный стук в дверь. Пришел хозяин.

ПОЧТИ ПО ТЮТЧЕВУ

Мошкин загулял на Байконуре с горя. Его коллеги – Кока Патифонов и слесарь Артур Федоров – за компанию. Они, конечно, и без мошкинского горя не удержались бы. Запуск спутника на три недели отложили, работы нет. На дворе казахский март. Ни тебе порыбачить, ни тебе покупаться.

Опять же горе у Мошкина горькое – три миллиона за десять минут профукал. Тогда в ходу миллионы были. Не потерял, не украли – собственными руками как псу под хвост. Теми самыми, которые впервые такую сумму держали.

Дураков не сеют – сами всходят. А когда рынок со всех сторон объявили, их на каждом углу проверяют на всхожесть.

На такой проверке Мошкин и взошел. На пути из Омска в Тюратам бригада делала пересадку в Самаре. Пока Артур с Кокой стояли за билетами, Мошкин крутанулся по вокзалу в поисках приключений на свой карман. Они стояли тут же на вокзале в виде моментальной лотереи. Простой, как три копейки. Покупаешь жетон, крутится стрелка удачи, а как остановилась – получай приз. Мошкин в первом раунде получил бутыль шампуня, а следом на кон ставится... "Ё-мое!" – ухнуло у Мошкина сердце. Японский магнитофон ставится... А Мошкин – меломан с огромным стажем. Не пассивный, который уши развесил и ловит дилетанский кайф, Мошкин сам когда-то в ансамбле на барабанах играл. Любую песню на них подберет.

Годков за пятнадцать до самарской лотереи при помощи барабанного искусства два месячных оклада пропел на ресторанной эстраде. Поехал в Красноярск в командировку, а вечерком в питейном заведении "Такмак" зачесалось поиграть, попеть на весь зал. "За ради Бога, – сказали музыканты, – плати бабки за каждую песню и лабай до посинения, а мы подыграем". Мошкин разошелся в сценическом кураже и не остановился, пока суточные, проездные и квартирные не пролабал.

Меломан Мошкин до мозга костей, а тут на кону "Panasonic" японской сборки, и стрелка тормозится на мошкинской "десятке". Мошкин чуть энурезную неожиданность не произвел в штаны от радости.

– А у меня тоже "десять", – омрачила проявление чувств пришибленная на вид девица.

– Не может быть?! – не поверил своим глазам и ушам Мошкин.

– Может, – знающе ответил ведущий лотереи, – теперь между собой приз разыгрывайте. Кто больше на кон налички поставит, тот и победитель. А мне 10 процентов за арбитраж.

Мошкину в этот критический момент пораскинуть бы умишком, что ведущий с девицей одна шайка с лейкой, невзирая на рядом прохаживающего милиционера с дубинкой-демократизатором на боку. Мошкин наоборот хохотнул про себя: "Эту деревню я одними суточными задавлю", – и бросил на кон сто тысяч.

– Отвечаю, – выложила бумажный ответ пришибленная девица.

– Мошкин бросал 200, 300, 400 тысяч, полмиллиона. Соперница талдычила свое пришибленное "отвечаю" и отвечала. Даже на отчаянно брошенный миллион.

– Секундочку, – взмолился азартный Мошкин.

– Пожалуйста, – вежливо согласилась девица.

– Займи миллион, – подлетел заведенный Мошкин к Артуру.

Если бы Артур знал, что деньги псу под хвост. И если бы Кока рядом был в тот момент, он как назло отошел по надобности...

Пришибленная и этот миллион покрыла...

– Дурак ты! – охарактеризовал друга Кока. – И не лечишься!

– Ну, ладно бы я, – сокрушался Артур, – дурак-работяга, но ты-то...

– И на старуху бывает непруха, – слабо защищался Мошкин. – Для вас же старался, думал, будет веселее в командировке.

И запил с горя. А что делать? На Байконуре тогда власть казахи взяли. Что могли, разграбили до основания, остальное стало разрушаться. В номере ни радио, ни телевизора и холод собачий. Ракетчики задернули шторы, заперли двери на случай, вдруг нахалявщики на чужой спирт нагрянут, и пошли в автономное плавание. "Задраить отсеки! – кричал Мошкин, в былые времена он частенько работал с моряками-подводниками. – Начинаем борьбу за выживание! Наливай!"

И боролись, не выходя из номера. А зачем выходить? Это в советском Байконуре все было: от цитрусовых до тушенки и сухого вина. В казахско-демократический на счет пожевать приходилось из дома везти. Дураков не было вино с цитрусовыми волочь на себе, но картошку мужики приволокли. Которую варить можно было только на костре на задах гостиницы. А зачем? Когда неработающий холодильник забит омским салом.

Неуловимо-волшебным способом не пустовал на столе графин с гидролизным спиртом. Рядом – дежурный шмат сала истощался в шматок. Иногда ракетчики, тяжело выбираясь из-под одеял, сходились у графина. Нередко случались одиночные подходы. "Задраить отсеки!" – кричал, проснувшись, Мошкин коллегам по автономке, которые далеко не всегда реагировали на призыв.

Когда волшебный графин наконец-то опустел, в номер вошла Галя, знакомая Мошкина с "десятки" – центра Байконура. Наши герои жили на 95-й площадке, это полтора часа на мотовозе от центра. Галя надумала Мошкина проведать, который начал выбираться навстречу гостье из-под одеяла.

– Подожди! – Галя поспешно отвернулась.

И зря. Мошкин был не в неглижово-постельном виде. Хотя парадно-официальным его тоже не назовешь. Брюки и пиджак порядком помялись за автономку.

– Ух ты, наша красавица! – поцеловал Мошкин гостью в щечку.

– Поешьте сдобненького! – достала Галя из сумки домашнюю выпечку.

– Ух ты, наша мамка! – Мошкин опять полез целоваться.

– Я еще и завтра к вам приеду, – сказала Галя.

На что Мошкин моментом сделал стойку:

– Привези канистру пивка.

– Я уже на "гидрашку" смотреть не могу! – Артур достал из-под кровати пустую канистру. – Привези, будь другом!

– Вы что, мальчики! Такую тяжесть тащить!

– Моя ты сладкая, – Мошкин два раза чмокнул воздух в сторону Гали, – мы тебя встретим у мотовоза и на руках в гостинницу принесем.

– А на "десятке" как я допрусь до мотовоза?

– На саночки поставь да вези, – весело подсказал Мошкин.

Галя нехорошо посмотрела на него и покрутила пальцем у виска, мол, что – голова бо-бо?

– Ты че? – сказал Мошкин. – У тебя же есть саночки!

– В окно-то выгляни, – закачала головой Галя.

Мошкин отдернул штору.

– Эх, мамочка, на саночках катался я не с той! – грянул из своего угла Кока.

– Откатался! – сказал ему Мошкин.

– Эт почему? – обиделся Кока и резко глянул в окно, при этом чуть лбом стекло не вышиб.

Вместо ожидаемого снежного пейзажика за окном зеленела трава.

– Че, снег уже сошел?! – ошарашенно посмотрел в ту же сторону Артур и тут же обрадованно завопил. – Весна! Выставляется новая фляга!

И достал из-под кровати полную канистру.

– За зеленую травку не грех и принять! – согласился Мошкин и отдал команду. – Задраить отсеки! Начинаем борьбу за выживание!..