Текст книги "Ключик на старт (рассказы)"

Автор книги: Сергей Прокопьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Вова! Прости! – теща бросила зятю брюки в теплую ночь.

– Бог простит, – поднял голову бомж, спавший на лавочке. – Вот ночка: то стреляют, то орут! Ни сна, ни покоя... Закрой окно, – закричал на тещу, дует!

– Сам дурак! – сказала теща, но просьбу выполнила.

ДЕТЕКТИВ С ПЕТУХОМ

Кока больно упал со стула, когда Ия Графодатская переступила порог отдела. Он поднял глаза, посмотрел и грохнулся затылком об пол. При этом стул под Кокой рассыпался.

Возможно, появление новой сотрудницы и падение Коки события вовсе не связанные между собой. Тем более, который день Кока планировал произвести ремонт стула. Однако имеет право на жизнь другая версия. Графодатская своей наружностью поразила Коку в самое сердце. Оно в ответ сделало такой выброс крови, такой качок, что волна гидравлического удара достигла стула, последний, ввиду хлипкости сочленений, не выдержал динамической нагрузки и развалился.

Как бы там ни было, на стуле сидел здоровый человек, с пола поднялся тяжелораненый в сердце.

Ия поразила поэтической белизной кожи. Это был лотос! Кипящее молоко! Снег арктической пустыни! Сияние луны, разлитое по стеклам!

Такая кожа, считал Кока, была в прошлом веке у английских королев. Не французских, сжигаемых половыми страстями, а именно – королев Англии: гордых и неприступных.

Были в курилке такие, что оценили новенькую: кожа да кости, подержаться не за что... Кока увидел в ней воплощение своего идеала.

Женщины отдела не шли с Графодатской ни в какое сравнение. Они могли запросто в твоем присутствии краситься, делать маникюр, поправлять туда-сюда юбку. Летом загорали до цвета кирзовых сапог и такими воблами ходили в открытых платьях. Кока не мог понять, в чем тут высший блеск, когда женщины даже интимные места под бюстгальтером умудрялись доводить до черноты головешек.

Ия – та и с моря возвращалась божественно белой.

– Ты че в тумбочке весь отпуск просидела? – приставали к ней коллеги в юбках.

– Я не загораю, – смущалась Ия.

"Дуры! – думал про себя Кока. – Колхозон. У нее царская кожа".

Если Ия летом в прозрачном платье, пронзенная лучами солнца, оказывалась напротив Кокиного стола, он делался как обмороженный. Все напрочь вылетело из головы, валилось из рук.

Нередко дома в кровати перед сном Кока смело мечтал о Графодатской.

Как-то в августе, в пятницу, отдел отправился в колхоз собирать огурцы. Прогрессивно разрешалось тут же на поле покупать дефицитный овощ. Кока набрал на засолку десять килограммов, Ия тоже набила с верхом неподъемную сумку. Не царское дело таскать королеве тяжести, поэтому Кока на полгорода раньше своей остановки вышел из служебного автобуса.

– А жене скажу, что в степи замерз! – отдельские зубоскалы не могли промолчать.

– Жена не стенка, можно отодвинуть, – защитил друга Мошкин, но в свою очередь предложил свои услуги в переноске тяжестей. – Кока, дай мне взвалить эту ношу!

– Сиди, носильщик! Твоя "ноша" узнает – убьет!

Так автобус прокомментировал рыцарский поступок Коки.

Жара в те дни стояла такая, что асфальт пластилинил под ногами. Поэтому Кока, не раздумывая, откликнулся на предложение Графодатской принять душ. После водных процедур не смог отказаться от чашечки кофе. Появились чашечки, шампанское и коньяк.

Замешанное на гусарских дрожжах шампанское сладко ударило в голову. Язык сорвался с якоря, запорхал райской птичкой, зачирикал:

– ...Сыплет черемуха снегом... Боже, Ия, вы видели черемуху в цвету? Обвально-белая, неземной аромат... Подойдешь и голова по кругу... Петь хочется!.. Ваша кожа, что черемуховый цвет!.. Можно коснуться?..

Не дожидаясь разрешения, Кока положил руку на обнаженное плечо. Будто кипятком обдало с ног до головы. Ошпаренный Кока начал целовать Ию, которая не стала отрезвлять гостя звонкой пощечиной.

Распустившийся цветок лотоса... Лунное сияние, разлитое по стеклам... Бурлящее молоко... Арктический снег...

Кока взмыл под небеса.

"Зацелую допьяна, изомну как цвет..."

Гость парил над землей.

"Унесу я пьяную до утра в кусты..."

Вдруг с седьмого неба камнем рухнул вниз. Ни с того ни с сего Ия нехорошо закатила глаза, обмякла, с шумом втянула воздух и потеряла сознание... Если бы Графодатская в этот момент стояла на ногах, падая, могла разбить голову. К счастью, лежала на диване. И платье на груди разрывать не пришлось – была уже без всего.

Кока запрыгал по комнате, надевая брюки. Ситуация. Набрал "03":

– Женщине плохо... Срочно выезжайте... Без сознания... Адрес? Откуда я знаю?.. Прохожий я... Мимо больной шел... Почему обморок на улице? В квартире... Сейчас сбегаю за адресом.

– Дарвина двести двадцать, – выпалил в трубку, вернувшись. – Что? Квартира? Надо было сразу говорить! Сейчас...

Входная дверь была цифрой "6" помечена. "03" пообещала скоро быть.

"Унесу я пьяную до утра в кусты".

Какие кусты, Ия по-прежнему не подавала признаков сознательной жизни. Кока похлопал по серым щекам и сделал быстрые подсчеты в уме. Сегодня в "03" дежурит теща. Ситуация.

Кока не стал дожидаться докторов, прикрыл Графодатскую простыней и посыпался вниз по лестнице. Собачку замка предварительно поставил на предохранитель – толкни, войдешь.

Машину с крестом высматривал из-за трансформаторной будки.

Теща вышла из "скорой" и скрылась в подъезде. Врач она отличный, этого не отнять. И травы, и массаж, и таблетки... Но Кока с досады плюнул: "Явилась, не запылилась!" Во избежание провала нырнул в подъезд дома напротив, где заметался по этажам. Окна лестничных площадок были под потолком, никаких условий для наблюдения. Подождал минут двадцать, затем осторожно выглянул из подъезда. "Скорой" не было.

В этот момент он вспомнил про сумку с огурцами, что осталась у Графодатской. Взбежал к заветной двери с цифрой "6", толкнул – закрыто. "Увезли в больницу", – решил. И махнул рукой: черт с ними с огурцами, за все надо платить. Но в автобусе с похолодевшим сердцем вспомнил про майку, которая осталась там же, где и огурцы. С майкой получалась слишком дорогая цена. Просто базарная обдираловка. Не в плане денежных потерь. Какие там деньги? Элементарная отечественного производства белая майка. Собака зарывалась в вышивке. Дочь под руководством бабушки – для кого бабушка, а для кого и теща – гладью поставила на белом поле замысловатый вензель "Н.П." То есть – Николай Патифонов. Крупно и ярко.

Но и это не все. В районе сердца фирменным знаком посадила дочь той же гладью петуха. Красно-зелено-оранжевого. Единственная в своем роде майка получилась. Кока отлично помнил, как бросил ее на спинку кресла петухом вверх. Графодатская еще поинтересовалась:

– Не закукарекает?

"Откукарекался!" – зло подумал Кока.

Только слепой мог не заметить вышитого кукарекалу. Теща увидела бы его с завязанными глазами. Это был сыщик – хлебом не корми... Всю жизнь домашние под следствием. К примеру, встал зять из-за стола на две секунды раньше, сразу пытать: пересолено? недожарено? переварено? или живот пучит? Прилег тот же зять отдохнуть. Теща тут как тут с допросом: температура? стул? голова? сердце? Или геморрой – сидеть не можешь? Задержался на работе, теща мозги ломает – что-то здесь не то? Пришел домой раньше – что тут не так.

Год Кока жил с тещей под одной крышей. Год коса вопросов билась о камень ответов. Теща, как наркоман от следствия, не могла не спросить. Зять, как партизан, не мог спокойно ответить.

– Ты куда?

– Седлать верблюда, пока лежит, а то убежит.

– Зачем?

– За шкафчиком.

– Каким?

– Немазаным, сухим.

Имея в тылу такого детектива, забыть на видном месте вещественное доказательство...

Теща пришла в гости на следующий день. Была суббота.

"Сейчас возьмет за горло", – обречено открыл дверь Кока. Что красиво врать, так и не придумал. Решил просто отпираться: я не я и лошадь не моя. Майку потерял на поле – и отвяжитесь.

Однако прошел час, а теща ни гу-гу. Второй – ни слова, ни полслова о майке. Кока уже места себе не находит, теща как ни в чем ни бывало. И вдруг засобиралась домой.

Догнал ее на улице.

– Вы что, – схватил за локоть, – избрали новый способ издевательства? Столько лет вынюхивали каждый шаг. Терроризировали дурацкими вопросами. А теперь делаете вид, что ничего нет. Спрашивайте! – Кока рванул рубаху на груди. – Пытайте! Почему больная голая? Откуда рядом с ней моя майка?..

Теща вытаращила глаза.

– Какая майка, Коля? – пролепетала она и села на своего конька. – Ты не заболел? Температуры нет?

– Здоров я, здоров! Вы ездили вчера по вызову на Дарвина, 220, квартира 6?

– Да, но хозяев не было. Мы постучались и ушли.

"Умерла", – подумал Кока и побежал к Графодатской.

– Ты куда? – тревожно закричала теща.

– Седлать верблюда!

На такси домчался на Дарвина, 220. Взлетая по лестнице, на третьем этаже обратил внимание на произведение дверного искусства: инкрустация из разноцветных пород дерева с цифрой "8" посредине.

Обратил внимание, забыл и снова вспомнил. Почему "восьмая" здесь? Он что ошибся подъездом?

В замешательстве спустился на второй этаж. Дверь с эмалированной табличкой с цифрой "6" окончательно сбила с толку. При чем здесь второй, если Графодатская живет на четвертом? Кока заторопился вверх по лестнице. На двери Графодатской тоже стояла "шестерка". Рядом с ней виднелись следы шурупов, которые когда-то крепили "единицу". УРА! ЛОЖНЫЙ ВЫЗОВ! Квартира на самом деле имеет номер "шестнадцать". Теща за этой дверью петуха не видела! Ура! Да здравствует мир во всем мире!..

Тогда что с Графодатской? Умерла? Кока забарабанил в дверь. Открыл дюжий мужчина со скорбным лицом и рыжей шевелюрой.

"Умерла", – обожгло сердце.

– Я сотрудник Графодатской, – представился Кока, – выражаю свои соболезнования.

– Ия! – позвал мужчина.

Выглянула Ия. Мраморно-бледная, без серых оттенков.

– Я за огурцами, – нашелся огорошенный Кока.

"Чтобы еще когда-нибудь связался с дистрофическими бабами, – зарекался по пути на остановку. – У нее не кровь – марганцовка. И туда же – с сексом лезет. Коньяк, как чай, хлещет, а самой воду через тряпочку сосать. Или в глаза закапывать. Теща теперь отоспится на мне. Возьму сейчас и вызову "скорую" в "шестнадцатую" квартиру. Скажу: приступ. Рыжий, наверное, уже пошел на приступ и абордаж..."

– Николай Петрович! – услышал Кока за спиной.

Догоняла Графодатская.

– Ваша майка, – сунула маленький сверточек в сумку с огурцами и посмотрела на Коку обворожительным взглядом.

– Приходите ко мне завтра, – нежными пальчиками поправила ворот Кокиной рубахи. – Я торт с орехами испеку. Помните, в отдел приносила? Вам тогда очень понравился. Буду ждать.

Ия развернулась и грациозной походкой пошла домой. Кока рванул в обратную сторону. Да так быстро, словно от его скорости зависело скорейшее наступление завтра. С тортом, орехами, лунным сиянием, разлившимся по стеклам...

ПРЫЖОК СО СТАРТА

Кока прочитал в книжке, как средней ноги прыгун в высоту в немецком концлагере превзошел личный рекорд – перепрыгнул двухметровый забор из "колючки", чтобы доставить информацию о восстании в соседнюю зону. Прочитал и долго чесал затылок от невероятных тайн, заложенных в человеке и в нем самом, в Николае Патифонове. Он перемахнул два метра "колючки" вообще не представляя, как, прыгая в высоту, спортсмены ходят и сдают. За всю жизнь выше оградки палисадников не скакал. Да и то во времена, когда школьная молодость в штанах бурлила – девчонкам цветы воровал. А прыгал в высоту, если хозяин цветов с колом в руках выскакивал на крыльцо. И вот уже далеко не парубок, под тридцать катило, а два метра с гаком взял без всякой разминки. И не на стадионе с матами, а в полевых условиях с вытаращенными на лоб глазами. Конечно, не от скуки и не ради рекордов...

Накануне уникального результата, за ужином в кафе, Мошкин под "Варну" поведал занятную историю, приключившуюся с ним в предыдущей командировке.

– Я думал, все – тапочки! – сделал зверскую мину Мошкин.

"Тапочки" – термин, означавший отнюдь не безобидную обувь у кровати, недавно попал на балаболистый язык Мошкина и прижился на нем за лаконизм, цинизм и натурализм.

– Спустились мы в шахту регламентные проверки гнать. Стоит эта тридцатиметровая дура, опоры потрескивают...

"Дурой" Мошкин, любя, обозвал ракету, что на боевом дежурстве. То есть – все в ней чин по чину: боеголовка к бою готова, баки заправлены, десятки тонн компонентов – окислителя и горючего – ждут команды на запуск двигателя... Но не допусти, Господь, состояться нештатной встрече компонентов... Стоит ракета на опорах, кои под этой взрыво-пожаро-ядовитоопасной тяжестью потрескивают.

– Среди нас был, – хлопнул одним глотком полстакана вина Мошкин, пермяк, соленые уши. Здоровенный!.. Шайба семь на восемь, восемь на семь, голос как из бочки. И вдруг ни с того ни с сего он своим, как из бочки, орет: "Все! Тапочки! Изделие складывается!.."

Этот пермяк, уши у которого соленые, потрескивание металла опор принял за "складывание" ракеты под собственной гремучей тяжестью. Запаниковал, что грядут неприятности: огромная бочка окислителя рушится на еще большую бочку горючего, а значит, сейчас состоится их пламенная встреча...

– Откуда я знал, – проводил Мошкин взглядом симпатичную фигурку официантки, – что пермяк хуже бабы заполошный. Метнулся за ним к лифту. С переляку пермяк у меня противогаз зацапал...

Короче, пока Мошкин соображал, надевать противогаз или погодить, пермяк, несмотря на то что собственный висел на боку, выхватил у Мошкина и натянул на свою шайбу, а она на три размера больше, чем противогаз Мошкина.

Ругаться некогда, за спиной "тапочки" назревают, поднялись на поверхность и рванули, пока не рвануло. Пермяк, с ушами солеными под противогазом, впереди темп задает, Мошкин следом бешеную скорость набирает. Солдатик на посту, глядя на зверский бег гражданских, решил: шпиона американского ловят – пермяк был в фирменных джинсах, в те годы они ассоциировались с вражеским Западом, – и дал длинную очередь над "шпионом". Тот и не подумал сдаваться...

– Догнали нас на машине! – закончил свой рассказ Мошкин. – Пермяк в мирных условиях начал кончаться в моем противогазе, а снять со своей шайбы не может. Я давай помогать, рву противогаз с задыхающейся шайбы, она хрипит: больно! Пришлось разрезать! По сей день мышцы ног болят, так чесали!..

Забавный случай. В день Кокиного невероятного прыжка было хуже. Народная пословица гласит: пока ракета не грянет – русский ракетчик не перекрестится. Техника безопасности на старте в тот день была шаляй-валяй. Не совсем, конечно, и все же... Идет заправка носителя компонентами, встреча которых прохладной не бывает, а народ, надо и не надо, шляется по стартовой площадке. На этот раз дело было не в шахте – на вольном воздухе... И ракета грянула! Вначале пожар вспыхнул...

Кока, вместо того чтобы сидеть в бункере, нежился под весенним солнышком. Опротивело за зиму четырехстенное пространство, а тут майский денек, листочки вылупились на деревьях, облачка по небу тыняются... В перископ из бункера такой поэзии не узреешь. И воздух – петь хочется, не чета бункерному! И вдруг полыхнуло...

"Все! Тапочки!" – по-мошкински подумал Кока, но не стал ждать этой обуви. Стартанул к забору. Ничего потом вспомнить не мог толком. Во всяком случае – предыдущая жизнь перед глазами не мелькала. Перескочил через один забор, потом – другой... Да-да, там две "колючих" высоты было. Кока, как бегун барьерный – только что барьеры по два метра, – перемахнул один, другой и помчался под защиту майского леса.

Кстати, Мошкин в это самое время тоже не стоял на месте – догонял "газик-бобик". Он, завидев огонь, побежал в сторону контрольно-пропускного пункта. Чешет, а его обгоняет "бобик". Мошкин разумно решил, что на машине быстрее выйдет покинуть взрывоопасную зону, и поднажал. Не удалось "бобику" уйти далеко. Сказалось участие Мошкина в гонках за лидером-пермяком.

Коку нашли в лесу на следующий день. Он питался клюквой и, считая, что идет на юг, к Плесецку, двигался в противоположную сторону – к Ледовитому океану. Подсознание не хотело больше ракет и космодромов.

– Это ж надо так трухануть! – подзуживал потом Мошкин. – Два забора перескочил, будто это бордюры придорожные.

– Сам, поди, все четыре перемахнул бы с такой стартовой прытью. "Бобик" от него оторваться не смог.

– Так ведь рано тапочки надевать в таком цветущем возрасте.

– Это уж точно, – согласился Кока, – с тапочками мы, пожалуй, повременим...

ГОНЕЦ

Кока и Мошкин первый год работали в КБ. Начальником сектора у них был Сергей Петрович Ипатов. Серьезный мужчина. Возраст – за сорок. В своем деле специалист, каких поискать. А все одно – не найдешь. Пинком любую дверь в КБ открывал. И не дай Бог, кто на его подчиненных наседать начнет. Даже если чего-нибудь напортачат, защитит, в обиду не даст. Это потом, без посторонних свидетелей, взгреет, мало не покажется.

В тот день они хозработничали – модернизировали помещение сектора с целью расширения, ломали кирпичную перегородку, прихватывали соседнюю комнатенку. Упахались... Когда унесли последние носилки, Кока, переведя дух, мудро изрек:

– Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца?

– Нет, – отрубил Сергей Петрович.

Все насторожились, что с ним? Может, надорвался начальник с кирпичами? Или того хуже – какой-нибудь на темечко упал? Завет "спиртного ни грамма" на его скрижалях не просматривался. Всегда был "за" стаканчик-другой пропустить. И третий тоже. В праздники – это уж как водится.

– Нет, – строго повторил начальник, – за одной нечего ноги бить, рабочее время тратить. В самый как раз сброситься из расчета по бутылке на двоих. И ткнул пальцем в Мошкина:

– Давай, Володя, бери ноги в руки.

Володя взял. И деньги тоже.

В предвкушении винца после трудов физических – такую стену снесли достали из холодильника закуску. Сыр плавленый, сальца шматочек. Быстро тоненько-тоненько, на "соловьиные язычки", почикали, можно командовать "наливай". Командовать можно, а наливать нечего. Двадцать минут, как гонец "взял ноги в руки", полчаса миновало: ни рук, ни ног, ни винца.

Слюна у страждущих начала к точке кипения подскакивать. Ходьбы до магазина десять минут. Туда десять, обратно... Ну, обратно можно и побыстрее. Максимум – столько же в магазине. Где, спрашивается, может быть человек?

Сорок минут – ни слуху ни духу. Пятьдесят – тот же результат. Уже сало не выдержало градусов ожидания, начало таять. А каково людям?

– С ума обломиться! – грозно смотрел в окно Сергей Петрович.

К характеристике последнего можно добавить: он из тех, кто: работать, так работать, а не работать, тем более, зачем время попусту транжирить. Стену ломали, ухайдакал даже молодняк – Мошкина с Кокой. Всю дорогу подгонял: поднажмем, ребята, – завтра в секторе должна быть деловая обстановка.

– Точно за какую-нибудь очаровашку запнулся, – хохотнул Кока. – Он ведь как начнет токовать, сам себя от вранья забывает.

– Нет, – ругался Сергей Петрович, высматривая Мошкина в окно, – я ему премию срежу. Это же издевательство! Тут руки-ноги от носилок отваливаются, а он как провалился.

Мошкин прибежал через час. С полной сеткой... газировки. Глазенки испуганно горят.

– Ты что принес?! – взбеленился начальник. – Ты где был? Девок охмурял?

– Главный облаву устроил! – выпалил Мошкин. – За мной по пятам шел. Чуть с поличным не застукал. Я вначале во "Фрукты-овощи" заскочил. Стою, выбираю, Папа (так за глаза звали главного конструктора) заходит. Я морду колуном, будто не заметил, и боком-боком на выход. Оттуда в гастроном наладился. Там "Агдам" был. Сойдет, думаю, за первый сорт. Достаю кошелек, а тут Папа собственной персоной. Я скок в соседний отдел и через вторые двери на улицу. В "Культтовары" забежал, Папу с хвоста сбросить. Полупал глазами на тетрадки и всякую дребедень – и прямиком в "Охоту". Вижу, нет Папы. Деньги продавщице подаю... Он, оказывается, с улицы следил. Из-за угла. Влетает. А я уже рот на "дайте портвейн" раззявил. Как еще надоумило перестроиться. "Дайте газировки, – говорю, – на все".

– Ну, оборзел Папа в корягу! – возмутился до глубины души Сергей Петрович. – Я это так не оставлю! Пусть тогда дает строителей! Мы за них упираемся, а он погоню открыл! Народный контроль, черт возьми. Куда теперь эту газировку?

На следующий день Сергей Петрович, вернувшись с оперативки от главного, посидел в своем углу минут пять, затем сказал в притихшую комнату:

– Мошкина за паникерство в рабочее время буду малехо увольнять.

– Какое паникерство? – подскочил Мошкин.

– Газированное, – ответил начальник.

С главным он был запросто, поэтому без предисловий высказал недовольство по причине дурацкой бдительности: "Как лошади надрывались, а ты устроил моему гонцу ловлю с поличным по магазинам! Давай тогда нам строителей! Каменщиков, плотников..."

– Ты что бороздишь? – возмутился главный. – Какого Мошкина я выслеживал?

– Молодого специалиста.

– В глаза его не видел! Хотел бутылку коньяка взять, школьный друг проездом был... Три магазина оббежал, только в четвертом оказался...

...– Нет у тебя, Вова, собачьей выдержки, – сказал, отсмеявшись, Кока Мошкину. – Всего один магазин оставалось пройти, а ты не выдержал – наложил медвежью болезнь в штаны.

– Еще неизвестно в каком магазине ты бы обделал полные шаровары, обиженно заметил Мошкин.

Кока не успел достойно ответить. Начальник решительно перевел разговор с темы переполненных штанов на производственные рельсы.

ОЛИМПИЙСКИЙ СЕРВИС

В июне 80-го Кока с Мошкиным приехали в столицу в командировку и оторопели. Москва надраена, как пятак. Блестит, как пасхальное яичечко. Навела перед олимпиадой лоск, какого отродясь не было. Кока с Мошкиным в аэропорту рты разинули, и дня три промеж зубов ветер гулял. Это как, к примеру, ты сотню лет знал бабенку. Пусть ладненькая, симпатичная, но светской дамой не назовешь. Ведь на шее хомут из мужа и детей, его наспех наведенным макияжем не скроешь. И вдруг среднестатистическая бабенка отставляет хомут в сторону, делает что-то решительное с лицом, обалденную прическу, наряжается в шикарное платье. Эффект сногсшибательный. Вчера ты ее дальше "здрасьте" не замечал, а сегодня увидел и... со страшной силой захотелось в Париж.

Предолимпийская Москва подействовала на Коку аналогично. Нафуфыренная в центре, причипуренная в остальных местах. До стартов за золотые медали целый месяц, а на всех улицах праздник и нерабочая обстановка. Что называется, "народ к разврату готов". Коке тоже захотелось шапку оземь: "Эх! едрена Матрена, однова живем!"

– Неужели мы, советские инженеры-ракетчики, не можем себе позволить фешенебельно пообедать?! – сказал Мошкину. – В каком-нибудь "Славянском базаре" или "Метрополе". Чем мы хуже негров из джунглей? Пока они наперегонки с антилопами нарезают тренировки, проверим на собственном опыте, как их здесь от имени нашего народа, а значит, и нас, встречать собираются.

Мошкин удивился размаху друга, всегда отличающегося железной расчетливостью. Самый захудалый пятак был у него на жестоком учете. И вдруг разморило отмочить обед по высшему разряду.

Отутюжили друзья костюмы, галстуки...

Зал ресторана поразил роскошью. В стиле эпохи возрождения стулья, голубые водопады оконных штор, арктической белизны скатерти – все испускало флюиды высшего класса. Коку сразу разморило заказать сигару. Хотя сроду не знал, с какого боку к ним подступать.

И метрдотель респектабельно выглядел. "Как маршал", – подумал Мошкин. И рост, и осанка, и неимоверной наглаженности брюки. Очки в золоченой оправе. Черной блестящей бабочкой галстук намертво прилип к горлу.

– Что желаете, ребята? – спросил он.

– Пообедать! – с достоинством ответил Кока.

– Пройдите туда, пожалуйста, – кивнул распорядитель на дверь в боковой стене.

За дверью открылся другой зал. Попроще, чем предыдущий. Но зайди друзья сначала в него, глаз бы, как в первом, выпал. Тоже был неслабо обставлен, нехило отделан. Самая распоследняя салфетка задирала нос. Коке тоже первым делом захотелось заказать сигару.

Метрдотель пусть был не маршальского покроя, но генеральского, не меньше. Если и пониже ростом, то самую чуть, если и пожиже статью, то на мизинчик. До блеска выбрит, по нивелиру пробор, волосок к волоску прическа.

– Что желаете, ребята? – спросил.

– Пообедать, – сказал Кока.

Хотел добавить, что их послали из первого зала.

– Пройдите туда, пожалуйста, – опередил "добавку" метрдотель и показал на широкую дверь.

Друзья безропотно последовали в указанном направлении. И попали в третий зал. Поскромнее второго, тем более – первого. Но столовкой язык не повернулся бы назвать. Мошкин с Кокой за свою жизнь не в одном десятке ресторанов отметились. Таким залом любой бы гордился. Во всяком случае, "Приму" в нем курить рука не поднимется.

Метрдотель – не маршал от ресторации и не генерал, но полковник, это как пить дать. Матерый полковник. Пусть не такая шикарная бабочка, как у первого метрдотеля, и идеальная прическа, как у второго, но тоже не из магазина "Промтовары" одет, не сосед-сапожник портняжными ножницами постригал.

– Что желаете, ребята? – традиционно спросил.

– Пообедать, – традиционно ответил Кока.

– Не торопясь, – нетрадиционно добавил Мошкин.

Однако ресторанную традицию этим не испортил. Прозвучало не раз слышанное за последние пять минут:

– Пройдите туда, пожалуйста, – метрдотель указал на дверь.

За нею был коридор с поворотом, который упирался в еще одну дверь.

Со словами:

– У них залов, как у Бобки блох! – Мошкин толкнул дверь, и... друзья вывалились на улицу, где светило предвечернее солнышко, гулял под окнами свежеокрашенных зданий беспечный московский ветерок.

– Вот это сервис! – восхищенно захохотал Мошкин. – Почти как негров обслужили! Не сказали, что рылом не вышли, не послали с ходу в энное место, а культурно...

– Да уж! – мотал головой Кока. – Сервис олимпийский! – Пойдем-ка лучше пивка попьем.

И они, ослабив узлы строго завязанных галстуков, пошли по привычному маршруту от одного зала пивных автоматов к другому, забегая по пути в тогда еще неплатные туалеты.

КАТАСТРОФА

Цены всех вещей, которые Кока Патифонов покупал пусть даже 30 лет назад, он помнит до копейки. Тем более цену этого бесподобного костюма. Отхватил его Кока в двух шагах от студеных волн Баренцева моря. В тогда напрочь закрытом для простых смертных военно-морском Североморске. Зашел в универмаг, а там не какой-нибудь черный, как у швейцара, или попугаистый, как у эстрадного подергунчика, – благородного цвета морской волны с искрой, мерцающей из таинственных глубин. Блеск, а не костюм. Пиджак чуть жал в подмышках, и руки заголялись до локтей, как поднимешь, брюки вообще с трудом натягивались. Но выбирать было не из чего – единственный экземпляр. Кока отыскал в швах хороший запас – можно расточать и, отложив костюм, с час нервно мотался у студеных волн: брать – не брать. Как никак 187 рублей 68 копеек, такова была цена, при окладе в 170 рублей, пусть даже плюс 40 процентов премиальных и 15 – районный коэффициент, – это деньги.

"А, – развернул лыжи к костюму Кока,– такой потрясный костюмчик всегда можно продать".

Всю командировку, стоило одному остаться в номере, любуясь собой, крутился перед зеркалом в пиджаке: ух! видный мужчина! Брюки натягивать не решался. Даже совершил преждевременную растрату – постригся, лысина в те времена еще не настигла Коку, а беспорядок на голове не вязался с шикарной обновой.

В Омске знакомая швея-мотористка расточала брюки, раздвинула пиджак. Получилось – вполне... И как раз у жены Мошкина день рождения.

"Угораздило дураку потащиться", – ругал потом себя Кока. В плане семейных уз он был тогда, аки птица, – никаких уз. И представляете: в новом костюме, элегантный, как кинофранцуз, пусть слегка в подмышках жмет, и брюки на вздохе потрескивают в швах (кто его, треск, слышит?) – этот "аки птица" Кока появляется на дне рождения. А там три незамужних подруги Мошкиной.

Запорхали они вокруг Коки, как мотыльки на огонь. Глаза у Коки от такого коловращения вразбег пошли. И та хороша – фигуристая, и эта – бюстом богата, у третьей чуть глаз с косинкой, зато, нет-нет да подмигнет так, что сердце Кокино в живот обрывается.

Весь в центре внимания, обожания и любования Кока про костюм не забывал, как-никак 187 рублей 68 копеек. Рукавами в салат не лазил, куда попало не садился, коленки салфеткой от пятен защищал.

Пролетел вечер, как одно мгновение. Кстати, Мошкина на дне рождения не было. Из-за этого, может, и случилось несчастье. Мошкин работал в командировке, хотя обещал в поздравительной телеграмме подъехать к застолью. Собственно, и без хозяина хорошо погуляли. Плохо, когда пришло время провожаться. Трое девок – один я, тоже не всегда хорошая арифметика. Кока оказался крайним. Хорошо, подмигивалка, улучшив момент, шепнула, мол, после провожания можно вдвоем на кофе к ней заглянуть. И очень хорошо – подруги жили рядом.

Хозяйка тоже решила прогуляться. Что дома сидеть, если на улице май свирепствует. И не какой-нибудь – 27 число. Это не первое-второе, когда снег с морозцем может расхулиганиться, только за уши держись. Здесь до лета раз плюнуть. Настроение после вина, танцев и подмигивания на седьмом небе, вдобавок теплынь, и ароматы от травы, листвы и черт знает от чего еще... Компания высыпала под звезды, запела от переизбытка кайфа: "Один раз в год сады цветут..."

Проводили с песнями богатую бюстом, затем подошли к дому фигуристой. Оставив Коку на улице, бабенки заскочили к ней "на минутку". Ноги не казенные, в связи с этим Кока плюхнулся на лавочку. Руки по спинке разбросал, ногу на ногу закинул. Блаженство во всех членах. Рядом с лавочкой черемуха цвела. Кока всосал в себя литров шесть обалденно запашистого черемухового коктейля. Но вдруг ноздри его затрепетали по другому поводу. Диким диссонансом в благоухание природы вонзилась вонь. Кока вскочил из блаженства на ноги.

В этот момент из подъезда выпорхнула жена Мошкина и подмигивалка. Ночь огласил дружный хохот. Грех над чужим горем смеяться. Да попробуй удержись, глядя на полосатого Коку. И маляр-то, чтоб ему хронически икалось, изобретательный попался. Не лишь бы отвязаться кисточкой махал. Сиденье лавочки и спинка представляли из себя разряженно набитые бруски. Из них один был покрашен в сногсшибательно красный цвет, другой – в ядовито зеленый, третий – в ослепительно белый, четвертый – в нестерпимо желтый, пятый – в радикально синий... И весь этот умопомрачительнейший спектр от плеч до подколенок лег на Кокин, за 187 рублей 68 копеек, костюм.

– Ха-ха-ха-ха! – раздосадованно передразнил Кока подруг.

– Извини, Коля! – виновато пропели те.

– У меня есть ацетон! – первой выскочила подмигивалка.