Текст книги "Трагедия адмирала Колчака. Книга 1"

Автор книги: Сергей Мельгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

4. Выступление чехословаков

Потому ли, что русские общественные деятели сумели воздействовать на московских представителей Антанты и убедить их, что «до свержения большевицкой власти не может быть никаких надежд на возобновление Россией борьбы с Германией»[235]235
  Это доказывали, по словам Гурко, и те будущие прогерманцы, которые раньше вели переговоры с французскими представителями [ib., р. 13].


[Закрыть]; потому ли, что группа иностранных дипломатов и военных агентов, проводивших мысль о создании Восточного фронта при непосредственном участии большевиков, персонально ослабляется с отзывом из России Робинса, – «соглашательская эпопея», начавшаяся после Брест-Литовского мира, постепенно ликвидируется. И Садуль, и Маршан виновником того, что сближение с большевиками, шедшее «гигантскими шагами», аннулируется, считают французского посла Нуланса, в начале апреля вернувшегося из Финляндии. «Как только Нуланс прибыл в Вологду, – пишет Маршан, – идея интервенции по второй схеме одержала верх и приняла определённую форму: интервенция против немцев с предварительной целью уничтожения большевиков». Большевики, по характеристике Садуля, были «вне себя» по поводу интервью Нуланса 26 апреля, где тот приветствовал владивостокский десант. К тому же времени пришло новое заявление Клемансо (14 апреля) о непризнании существовавшего «русского правительства» и заключенного им мира. 9 мая Фрэнсис со своей стороны уведомляет государственный департамент, что «время для союзнической интервенции в России наступило». В своей книге «Russia from the american embassy» Фрэнсис подробно излагает мотив своего прежнего отношения и доводы в пользу новой позиции. Для Фрэнсиса нет сомнений в том, что «Германия, при посредстве Мирбаха, имеет доминирующую роль и контролирует советское правительство. Мирбах является фактическим диктатором». Вместе с тем американский посол отмечал, что «многие организации в России уведомили союзнические миссии…. что Русский народ будет приветствовать интервенцию». Сомневаясь в том, что русские могут оказать «материальную и физическую помощь интервенции», Фрэнсис признавал, однако, невозможным, чтобы политика союзников оставалась «терпимой по отношению к правительству, защищающему принципы большевизма и виновному в тех жестокостях, которые практиковались советским правительством».

Историк «дипломатической подготовки» интервенции, подводя итоги, говорит: к концу мая «в среде союзных миссий в России не было ни одного человека, который стоял бы на точке зрения мурманского эпизода, т.е. интервенции с одобрения и с помощью Советского правительства» [Левидов. С. 129][236]236
  Садуль начал «определённо переходить в советский лагерь».


[Закрыть].

Напрасно, однако, думать, что политика союзников с этого момента стала отчётлива, что исчезли колебания и противоречия и устранена была двойственность всех предшествовавших месяцев.

Маршан передаёт слова, якобы сказанные ему французским генеральным консулом в Москве Гренаром при начале чехословацкого выступления: «Интервенция, которую мы старались вызвать и которая до некоторой степени является нашей собственной работой, началась. Нужно стараться, чтобы она была успешной…» Да, и Гренар и Нуланс стояли за «активную интервенцию» – в этом, пожалуй, нет сомнений, но этим не определялся ещё окончательный выбор позиции в Лондоне, Париже и Вашингтоне. Там мы ещё встретимся и с колебаниями, и с противоречиями. Там всё ещё не было ни «определённого плана по отношению к России», ни «единообразного отношения к большевикам» [Масарик. I, с. 214]. В силу этого и в России продолжала существовать какая-то вредная двойственность. На истории чехословацкого выступления это становится очевидно.

* * *

Несколько неожиданное выступление чехословаков спутало все карты и тем самым способствовало разъяснению запутавшейся дипломатии. Недаром 29 мая «Дейли-Мейл» писала: «Союзники должны благодарить чехословаков за окончание долгого периода сомнений и отсрочек».

Выступление чехов имело огромное значение как для «фантастического» проекта Восточного фронта, так и для всех последующих событий в России… Мотивы выступления чешскими политическими деятелями по-разному формулировались в разное время, поэтому необходимо остановиться на этом первоначальном периоде. Роль чехов в Сибири – больной и сложный вопрос. Теория и практика здесь резко разошлись. Жизнь действительно с большой отчётливостью подтвердила одно из положений президента Масарика: «Жить всегда одним только умом – безумие» [II, с. 140]. Вопреки всем планам одного из главных творцов чехословацкой независимости, вопреки его воле, чехи и словаки были тесно вплетены в жизнь русского народа в период сибирского «анабазиса» – так назвал Пуанкаре продвижение чехословацких войск к Владивостоку. Вопреки теоретически признаваемому принципу нейтралитета в русских делах, чехам и словакам пришлось быть определённо действенной силой на внутренних фронтах гражданской войны в России.

У руководителей чешской политики в теории была совершенно определённая позиция… Большевицкий переворот застал чехословацкий корпус как независимую часть около Киева[237]237
  По некоторым данным к концу войны в России насчитывалось до 200 тыс. пленных чехословаков; Масарик исчисляет армию в 92 тыс. В Сибири первоначальный чехословацкий корпус определялся в 40 тыс. чел.


[Закрыть]. Этот корпус, с согласия русского генерального штаба, подлежал перевозке во Францию[238]238
  По-видимому, раньше проектировалось использование чехословацкого корпуса в России. На военном совещании в Яссах (ноябрь, 1917 г.) представителями союзников обсуждался вопрос о занятии чехословаками областей между Доном и Бессарабией. У Владимировой [с. 220] имеется ссылка на мне неизвестную публикацию Черенского, посланного в Румынию для защиты интересов чехословацкой армии. Затем предполагался перевоз войск в Румынию, на что Масарик не соглашался [II, с. 190].


[Закрыть].

«С Духониным было решено, – говорит Масарик, – что наше войско предполагается исключительно против нашего врага… Так был принят и подтверждён русскими же мой главный принцип о невмешательстве. Таким образом, мы достигли уверенности, что во время партийных споров и боёв среди русских нас не будут звать то одни, то другие» [I, с. 187]. Большевицкий переворот формально не изменил положения чехословацкого корпуса. Большевицкий главковерх Муравьёв обеспечил чехам «вооружённый нейтралитет» и отъезд из России во Францию. «Таким образом, – заключает Масарик, – большевицкая революция нам не повредила» [I, с. 220].

Дело оказалось более сложным с момента отделения Украины, признанного центральными державами. Оставаться на территории государства, которое заключило мир с Германией и Австрией, чехословацкий корпус уже не мог. Кроме того, президент Чехослов. Нац. Совета руководствовался и другими соображениями как бы морального свойства. Он сам их формулирует так по отношению к Украине: «Войско было формировано с согласия России, России же наш солдат присягал в верности». Опасался проф. Масарик и за судьбу пленных: «Без России же мы не могли попасть в Сибирь, а оттуда во Францию». Согласно теории нейтралитета, Масарик отказался, несмотря на убеждения Корнилова, Алексеева и Милюкова, выступить против большевиков. Надо сказать, что в аргументации своей в данном случае автор не совсем последователен, так как, помимо нейтралитета, выдвигает и другие мотивы и тем самым как бы допускает возможность вмешательства во внутренние дела России при иной обстановке. Двойственность такой позиции оказала впоследствии своё влияние в Сибири.

Проф. Масарик отверг предложение потому: 1) что, по его мнению, русские политики неверно оценивали общее положение России и у него не было доверия к их руководству и к их организационным способностям; 2) что корпус ещё не был готов и в боях у Киева и Бахмача чехи убедились, что они слабы по сравнению с немцами, а чехи рисковали, что большевиков от них будут защищать немцы и австрийцы; 3) что выступление чехов было бы не понято русским населением; 4) что к чехам «сейчас же присоединились бы черносотенцы» [I, с. 213–214]. Автор, впрочем, оговаривается: «Будучи частью французской армии[239]239
  Во главе этой «французской» армии стоял русский генерал Шокоров, а начальником штаба был также русский ген. Дитерихс (по-видимому, чех по происхождению). Как ни корректны были эти «чешские добровольцы» – так охарактеризовал себя сам Дитерихс Болдыреву, – неизбежно в период гражданской войны получалось весьма ложное положение какого-то «двоеподданства». Это сказывалось, как мы увидим, и на деле. С другой стороны, совместительство, естественно, влекло к «вмешательству». Прочтите, напр., характерный приказ № 1322-а 13 июля кап. Степанова, командира 1-го Чешско-словацкого стрелкового «Яна Гуса» полка: …«Бесконечно любя Россию и видя её грозное падение в грязную вонючую и глубокую яму, я жестоко болел душой, но вот встали вы, мои искренние, дорогие братья. Вы, революционно-творческой работе которых в течение года я отдавал все свои познания и всю свою душу на защиту попранных прав и свобод, – и энергично зашевелила онемевшими членами родная страна. Если бы вы захотели отблагодарить меня за маленькую пользу, принесённую вашему делу, то, собравшись все вместе и продумав тысячу лет, не придумали бы лучшей награды, чем та, которую принесли моему истерзанному народу» [«Белое Дело». I, с. 92].


[Закрыть], мы, естественно, применили бы оружие для защиты французов и всех остальных союзников, если бы на нас было совершено нападение» [с. 212]. Допускал автор и прямую даже войну с Россией – «с большевицкой Россией, так как иной не было», но её надо было официально объявить: «Я бы присоединился с нашим корпусом к армии, которая была бы способна вести войну с большевиками и немцами и которая защищала бы демократию против большевиков» [с. 216].

Я думаю, что читатель должен будет согласиться, что и в построении проф. Масарика, к сожалению, имеются черты некоторой неопределённости и тех самых роковых противоречий, которыми отличалась вся тогдашняя политика союзников в отношении России. Таким образом, отказавшись идти вместе с антибольшевицкими силами в период соглашательского с большевиками этапа союзнической дипломатии, чехословацкие представители в России 20 марта окончательно завершили свои переговоры с советской властью о беспрепятственном проезде через Сибирь во Владивосток. По мнению Масарика, «при данных обстоятельствах сибирский путь был самый верный» [с. 221].

Сам Масарик 7 марта уехал на Запад в целях содействия перевозке чехословацких войск во Францию, оставив секретарю Отд. Нац. Сов. в России Клецанде инструкцию: если дело дойдёт до антибольшевицкого восстания, в русские дела не вмешиваться [с. 223][240]240
  В интервью 10 апреля проф. Масарик высказался за необходимость признания советской власти de facto.


[Закрыть]. Впрочем, одна оговорка в видах «возможных осложнений» делается и здесь: «Лишь тот славянский народ и та партия, которые открыто вступают в союз с нашим неприятелем, являются нашими врагами» [II, с. 83].

* * *

«Нейтралитет» чехословацких войск был разрушен самой жизнью. Чешские историки и политики склонны за это обвинять большевиков, – напр., Папоушек, бывший секретарь Масарика в России, определённо заявляет, что, если бы «не абсурдное нападение большевиков на чешские эшелоны, России не пришлось бы пережить последовавшие грозные годы»[241]241
  «Масарик и чехословацкое революционное движение в России». – «Воля России», 1925, V, с. 177.


[Закрыть]. Большевицкие историки всю вину возлагают на чехов, вернее, на дипломатию союзников[242]242
  Напр., военный историк Какурин подчёркивает, что сами чехи не склонны были принять активное участие в гражданской войне [Как сражалась революция. I, с. 212].


[Закрыть]. В данном случае почти бесспорно более права советская историография – двойственность союзнической позиции ставила в двусмысленное положение чехов с самого начала и подвергала большому испытанию тот «вооружённый нейтралитет», который теоретически хотел выдержать Масарик.

Соглашаясь на эвакуацию чехословаков, советская власть потребовала частичного их разоружения, сохраняя вооружение, необходимое «для обороны против контрреволюционеров» (такая мотивировка имелась в телеграмме Сталина 26 марта). Изданный в Пензе приказ 27 марта предписывал каждому эшелону оставить для своей охраны лишь одну вооружённую роту. Местом разоружения должна была быть Пенза. При недоверии к большевикам пензенский «договор», по свидетельству Штейдлера, вызвал крайнее возмущение в чешских эшелонах[243]243
  Часть оружия была скрыта.


[Закрыть]. Само по себе разоружение Масарик в своих воспоминаниях (равно и в сообщении американскому токийскому посланнику) считает вполне естественным процессом. Таким же второстепенным вопросом считал вопрос о сдаче оружия и французский комиссар при чехослов. Нац. Совете майор Верже, писавший в «Чехословацком Дневнике» (официозная газета при армии): «Оружие, которое вы имеете, было вам дано Россией, когда вы вступили в ряды её армии. Эта армия теперь мобилизована. При самых выгодных условиях вы бы сдавали оружие во Владивостоке, но не забывайте, что Франция вооружит вас с головы до ног, как только вы придёте на французскую территорию».

Следует иметь в виду, что продвижение эшелонов началось тогда, когда советская власть чувствовала себя весьма нетвёрдо в Сибири и организующаяся «контрреволюция» стала то там, то здесь себя проявлять. Ещё 10 марта президиум Центросибири, опасаясь выступления против власти, признал нежелательным продвижение чехословаков и ходатайствовал перед Совнаркомом о направлении эшелонов на Архангельск [«Хроника». Прил. 60]. Это ходатайство до некоторой степени совпадало с тенденцией французской миссии двигать чехов через Архангельск [Масарик. II, с. 84][244]244
  Проф. Масарик не сочувствовал такому продвижению, видя в этом раздробление чешских сил.


[Закрыть]. Впрочем, не одна только французская миссия выдвигала такой план. При возможности соглашения с большевиками на почве единого противонемецкого фронта считалось нецелесообразным движение на восток. Так, Робинс телеграфирует Фрэнсису 29 марта: «Посылка этих войск кругом света является бессмысленной тратой времени, денег и тоннажа». Таким образом, приостановку продвижения чехословаков в апреле нельзя отнести только на счёт злой воли большевиков. После японского десанта советская власть вдвойне склонна была изменить маршрут, не доверяя лояльности чехов и «опасаясь захвата Сибирской жел. дор.» [письмо Садуля Тома 21 мая][245]245
  Также «Центросибирцы». С. 16.


[Закрыть]. И охотно шла, как утверждает Садуль, на эвакуацию через Архангельск – если переброска фактически задерживалась, то потому, что Троцкий не получал ответа относительно, тоннажа. Затруднение якобы встретили большевики и в требовании немецкого правительства о возвращении военнопленных, в силу чего 21 апреля Чичериным было отдано распоряжение о приостановке передвижения чехов на восток.

Эвакуировавшиеся чехи ничего не знали о закулисных проектах и разговорах… Большевики опубликовали характерный документ, вскрывавший закулисную сторону. Это письмо чешского представителя Нац. Сов. в Вологде при союзниках – д-ра Страки, датированное 9 мая. Он описывает свой разговор с Лелонгом, уполномоченным ген. Лаверна, приехавшим из Москвы. По словам последнего, телеграмма Чичерина, на основании которой чешские эшелоны, находившиеся на запад от Омска, направляются на Архангельск и Мурман, явилась «благодаря влиянию союзников». На вопрос Страки: «Можно ли нам открыто перед нашими войсками сказать, что направление на запад определено союзниками, а не Россией и почему?» – он получил ответ: «Нет, это нельзя… Намерение союзников – неизвестно посольствам, находящимся в Иркутске. Это известно лишь 4–5 лицам и непременно должно оставаться тайной: этого требует интерес самого вопроса, и от этого может зависеть успех» [Владимирова. С. 224].

Вероятно, скрытность в данном случае объяснялась нежеланием, чтобы немцы узнали о направлении эшелонов на север, где проектировался союзнический десант, к которому, очевидно, должны были присоединиться переправляемые во Францию чехословаки. Но на сибирские эшелоны приостановка продвижения произвела сильное впечатление. В ней видели немецкую интригу. К тому же шла агитация чешских коммунистов, сеявших слухи о том, что войска до Франции не дойдут.

«В атмосфере, насыщенной взаимным недоверием и подозрениями, – пишет историк чехословацкой «легии» в Сибири, – наши войска чувствовали себя очень плохо, и среди них начали раздаваться голоса, требующие, чтобы продвижение на Владивосток было достигнуто более радикальным способом. Достаточно сослаться на резолюцию секретного совещания начальников отрядов первой чехословацкой дивизии 13 апреля, известной под именем Кирсановской резолюции, которая была подана командиру корпуса… Но и во второй дивизии, первые эшелоны которой были уже во Владивостоке, а другие находились частью в Сибири, а частью на Урале, было такое же настроение. Там были главным образом офицеры 7-го полка, капитаны Гайда и Кадлец, которые уже в начале мая были убеждены, что конфликт с большевиками неизбежен и что дорогу во Владивосток придётся пробивать с оружием. Поэтому на всякий случай старались обеспечить свои отряды; например, капитан Гайда в половине мая неофициально вступил в переговоры с некоторыми руководителями русского тайного антибольшевицкого движения в Новониколаевске» [«Вольная Сибирь». IV, с. 19–20].

На почве общего возбужденного настроения 14 мая в Челябинске произошёл инцидент, которому суждено было стать формальным поводом к вооружённому выступлению чехов. Инцидент состоял в убийстве чехами мадьярского солдата, обвинявшегося в поранении чеха. Челябинской следственной комиссией было арестовано несколько чешских офицеров, заподозренных в сношениях с «контрреволюционерами» (чешские источники говорят об аресте депутации, посланной в Совет)… В ответ, по распоряжению командира чешского эшелона Войцеховского, был занят вооружёнными силами вокзал и предъявлено ультимативное требование об освобождении арестованных. В сущности, конфликт был улажен на этот раз без кровавого столкновения. Но большевики, утверждает Штейдлер, «воспользовались этим случаем, чтобы окончательно ликвидировать весь чехословацкий вопрос».

21 мая были арестованы в Москве оба представителя Отделения Чехосл. Нац. Совета Макса и Чермак «совершенно незаслуженно», так как вели себя лояльно по отношению к советской власти. Одновременно с арестом было дано распоряжение о полном разоружении и расформировании чешских эшелонов [телеграммы Троцкого и Аралова]. Чехословакам было предложено «организоваться в рабочие артели по специальностям и вступить в ряды Красной армии». Обе слишком поспешные телеграммы, объясняемые сведениями, доходившими до большевиков, являлись крупной тактической ошибкой со стороны большевицкой власти, но едва ли есть какое-нибудь основание предполагать здесь провокацию: выступление чехословаков было не в интересах большевиков. Последние так мало рассчитывали на возможность сопротивления на Урале, что даже эвакуировали золотой запас в Казань, как наиболее безопасное место[246]246
  Большевицкие историки видят здесь ловкий шаг эсеровских заговорщиков, проникших в правительственные органы и сумевших устроить эвакуацию золота туда, где предполагалось поднять восстание.


[Закрыть].

«Лояльные» Макса и Чермак, принимая все условия Троцкого, предписывали с своей стороны сдать всё оружие официальным представителям местных советов, причём объявляли, что «каждый, кто не выполнит этого приказа», должен рассматриваться как мятежник и ставит себя вне «закона». От имени Масарика Макса заявил, что происшедшие недоразумения в Челябинске, ошибка чехов. Он требовал немедленного прекращения всякого рода выступлений, которые препятствуют выполнению «национального дела». Отмечая уступчивость Максы, Садуль вместе с тем выражает сомнение, что чехи в Сибири доверчиво отнесутся к этим телеграммам… Там настроение, как мы знаем, было уже иное. По словам Штейдлера, уступки, сделанные советской власти, вызвали большое возмущение, и Отделение Нац. Совета ввиду проявленного оппортунизма потеряло авторитет в войсках…[247]247
  Драгомирецкий [Чехословаки в России] даёт другое объяснение: «Чехословаки, конечно, поняли, под каким давлением была доставлена эта телеграмма, посмеялись над её содержанием и ответили, что они не признают над собой власти её авторов» [с. 57].


[Закрыть] Съезд воинских делегатов в Челябинске (16–20 мая) встал определённо на точку зрения неизбежности столкновения и постановил, прекратив дальнейшую сдачу оружия, двигаться «собственным порядком» во Владивосток. Управление передвижения было изъято из-под руководства Отд. Нац. Сов. и передано особому исполнительному комитету съезда во главе с командирами полков – Чечек, Гайда и Войцеховский. Председателем Комитета был избран член Отд. Нац. Совета Б. Павлу.

В сущности, произошла маленькая внутренняя революция[248]248
  Подшивалов. Гражданская борьба на Урале. 1917.


[Закрыть]. «Относительно внутренних русских дел оставался действительным старый принцип нейтралитета»[249]249
  На первых порах чешские руководители в Сибири действительно строго держались заветов Масарика. Делегат Добровольческой армии в Сибири ген. Флуг тщетно пытался войти с ними в соглашение.


[Закрыть], – подчёркивает Штейдлер. Ясно, однако, что теперь это было фикцией. Чехи должны были столковаться с антибольшевицкими силами, иначе им грозила бы опасность попасть вновь на положение военнопленных и быть выданными Германии… С этой стороны Масарик прав, когда говорит: «Наши бои в Сибири не были интервенцией – только обороной» [II, с. 82].

25 мая последовала известная грозная по содержанию телеграмма Троцкого: «Все советы на жел. дор. обязаны под страхом тяжёлой ответственности разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооружённым на жел.-дор. линии, должен быть расстрелян на месте, каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооружённый, должен быть выброшен из вагона и заключён в лагерь военнопленных… Одновременно посылаются в тыл чехословацким эшелонам надёжные силы, которым поручено проучить мятежников… Ни один вагон с чехословаками не должен продвинуться на восток…»

Большевицкие отряды, говорит Штейдлер, «предательски» напали на наши эшелоны… Во всяком случае, начались повсеместные выступления чехов и сорганизовавшихся русских антибольшевицких сил.

«Сталкиваясь непосредственно с организованными мадьярами, считая, что требования разоружения и остановки продвижения на восток исходят от Мирбаха[250]250
  Это усиленно подчёркивалось чехами, как свидетельствует рапорт, представленный Мирбаху германскими делегатами, бывшими в Пензе 29 мая и арестованными чехами. «Нам заявили, что, по имеющимся в их штабе (т.е. в штабе дивизии кап. Чечека) данным, председатель германской комиссии военнопленных лейт. Лессинг руководит большевицкими отрядами и приказал германским военнопленным принять участие в боях большевиков с чехами. Мы опровергаем это утверждение… На самом деле в борьбе на стороне Советского правительства приняли участие только те германские и австрийские военнопленные, которые состояли в красной гвардии и были нами исключены из списков военнопленных» [Bothmer. Mit graf. Mirbach in Moskau. Tubingen, 1922].


[Закрыть], наши солдаты, – пишет проф. Масарик, – были убеждены, что большевиков против нас ведут немцы… и что воюют, собственно, против Германии и Австрии». Казалось, что «воскресший чешско-русский фронт является обновлением борьбы с немцами и австрийцами» [II, с. 83–84]. Только русские проявляли больший интерес к «противосоветскому фронту», а чехи к «противогерманскому»[251]251
  Prikryl. Sibirska drama. Прага, 1929.


[Закрыть].

Таким образом, в Сибири взаимоотношения определились достаточно ясно. Как заявили впоследствии большевики в воззвании Комиссариата Сов. Упр. Сибири от 1 августа, «40.000 новых иноземных помощников в лице чехов» шли, чтобы «закабалить» трудящихся Сибири, сделать их «рабами» и «задушить революцию» [«Хр.». Прил. 42]. Иностранная дипломатия в Сибири всё же удивлена конфликтом и принимает «все меры к мирной его ликвидации» [Штейдлер]. Вступается за чехов и центр.

24 июня Садуль пишет[252]252
  «Quarante lettres». P. 82.


[Закрыть]: «Вчера я снова подтверждал Троцкому, что французская военная миссия удивлена и обескуражена борьбой, неожиданно возникшей между советами и чехословаками»… Начинается какая-то полная неразбериха. Садуль более 100 раз официально говорит Троцкому от имени ген. Лаверна о желании Франции ликвидировать конфликт в Иркутске.

24 июня между мирной делегацией Центросибири и чехословацкими эшелонами заключается даже договор, по которому на протяжении всей Сибири устанавливается «общее перемирие». Предварительные условия как основа для мирных переговоров гласят: взаимное освобождение пленных; отказ чехов от всякой связи и содействия политическим партиям и пр., борющимся против советской власти; в случае ликвидации конфликта чехословацкие войска начинают отправляться из Владивостока с 1 июля и т.д. [«Хр.». Прил. 35]. В конце того же июня, говорит Штейдлер, чехословацкие эшелоны получают «полуофициальное» сообщение, что Антанта одобряет выступление и что союзники придут к ним на помощь. Очевидно, Штейдлер имеет в виду заявление представителя французской военной миссии в Сибири майора Гинэ. Он обратился к чехословацким войскам с таким воззванием: «На здар, братья! Вчера я был счастлив сообщить временному исполнительному комитету чехосл. армии великую новость: шифрованную телеграмму от французского посланника, доставленную мне специальным курьером и содержащую извещение о выступлении союзников в России. К великому своему удовольствию, я уполномочен передать чехословацким частям в России за их выступление благодарность союзников»…[253]253
  «Чехосл. Дн.», № 108; «Заря», № 13; Владимирова. С. 227.


[Закрыть] Садуль 13 и 16 июля, комментируя этот документ, утверждает, что генерал Лаверн отрицает его аутентичность и что Гренар официально должен его опровергнуть [ib. Р. 94, 98]. Садуль прав: параллельно ведутся две политики, взаимно друг друга исключающие.

* * *

Вся эта действительность могла бы быть целесообразна в том случае, если бы определённо принятое решение идти с антибольшевицкими русскими силами диктовало выжидательную тактику с целью помочь сорганизоваться в крайне ненормальных и тяжёлых условиях, о которых говорит Фрэнсис в своей «исповеди» (так называет Левидов страницы в воспоминаниях американского посла, обосновывавшие необходимость выступления союзников в России). Этого определённого, окончательного официального решения ещё не было. Отсюда «ложным» считает Штейдлер утверждение большевиков, что план чехословацкого выступления был заранее подготовлен [«Вольная Сибирь». IV, с. 26]. Это – версия чешских коммунистов, относивших в своём органе «Прокопник Свободы» (27 июня) соглашение уже к марту месяцу. То же утверждал работавший в военной миссии французский коммунист Паскаль на московском эсеровском процессе [Владимирова. С. 215].

Большевицкие историки усиленно цитируют сообщение о якобы бывшем в Москве в апреле совещании во французской миссии при участии русских военных о создании противогерманского фронта и использовании чехов. Наиболее подробные сведения об этом совещании находятся в книге Парфенова.

«В апреле, – пишет Парфенов, – центральному[254]254
  Сибирскому – об этом см. следующую главу.


[Закрыть] штабу стало известно, что в Москве, в связи с прибытием из Парижа представителя французского генерального штаба, полковника Корбейль, начальником французской военной миссии генералом Лаверн и английской – генералом Локкарт, с участием представителей русской академии генерального штаба, полковника Сыромятникова и генерала Иностранцева, разрабатывается план низвержения советской власти и возобновления противогерманского фронта на территории России.

Для координирования действий и информации о положении дела в Сибири 12 апреля в Москву был послан представитель центрального штаба, капитан Коншин, который с документами представителя союза сибирских кооперативных союзов Закупсбыта, совершенно свободно доехал до Москвы, принимал участие в контрреволюционном совещании в стенах французской военной миссии и так же свободно возвращался в Новониколаевск.

На этом московском совещании решено было, что чехословацкие войска, эвакуируемые на Дальний Восток с согласия Совета Нар. Комиссаров, постепенно займут наиболее стратегические опорные пункты Уссурийской, Сибирской и Уральской жел. дороги и, координируя свои действия с нелегальными контрреволюционными организациями, выступят против советской власти. За эту «услугу» английское и французское правительства обязывались помочь отделению чехословаков от Австро-Венгрии и признать будущую Чехословацкую самостоятельную республику и в дальнейшем выплачивать содержание чехословацким войскам. Причём, учитывая настроение чехословацких войск, имелось в виду «убедить» военного и морского комиссара Советской республики Л. Троцкого «разоружить» чехословаков, что должно было послужить сигналом и быть оправданием в глазах последних факта их противосоветского выступления»[255]255
  По наведённым мною справкам, ген. Иностранцев, во всяком случае, отрицает своё присутствие на таком собрании.


[Закрыть] [с. 19–20].

В истории гражданской войны ещё столько неясных и загадочных страниц, что пока нет возможности отделить в этом рассказе истину от вымысла. Невероятного ничего в нём нет. Надо помнить, что отдельные представители союзников в России, оторванные от центра, вели, часто вынужденно, свою самостоятельную линию, создавали и осуществляли свои планы, иногда совпадавшие, а иногда и расходившиеся с предложениями других представителей: расхождение было не только между дипломатическими ведомствами и военными миссиями, что в своих письмах отмечает Садуль в отношении Франции, – «расхождение» было между отдельными лицами. Поэтому и заверения, и обещания, и действия так часто бывали и неопределённы и противоречивы.

* * *

В июне как будто бы нет уже сомнений в том, что союзники фактически поддерживают противобольшевицкий фронт. В разных русских общественных кругах совместно с отдельными представителями союзников обсуждается план действий. Эти переговоры более или менее подробно описаны деятелями «Правого» и «Национального Центра» и «Союза Возрождения»; о них рассказано на московском процессе эсеров и самими подсудимыми и свидетелями из бывших соратников иностранных миссий; они изложены в показаниях Савинкова. Мы не можем на них останавливаться[256]256
  Все эти данные суммированы в книге Владимировой.


[Закрыть]. Это будет уже другая тема, требующая особого, прежде всего критического детального рассмотрения – столько здесь контроверсов и искажающих действительность тенденциозных показаний. Нет фактов, на которые неоспоримо можно бы было опереться. Представители союзников совершают «соглашения», о которых в центре не знают. Все конспирируют-конспирируют друг от друга, участвуют на свой страх и риск в отдельных «заговорах», имеющих уже определённую цель низвержения существующей власти.

На какие общественные круги можно было опереться? Если Пишон из Сибири рекомендовал обосноваться на левых государственных элементах[257]257
  Пишон указывает, что организующим началом при интервенции могли бы служить кооперативы [с. 34].


[Закрыть], то в Париже склонны считать, что для России приемлема только монархия. Пожалуй, такая же точка зрения начинает господствовать и в среде английского правительства. По крайней мере, Гавронский, после одной ответственной беседы, сообщает Чайковскому 11 сентября[258]258
  Бумаги Чайковского в пражск. Архиве. Ср. письмо А.Ф. Керенского, приведённое мною в работе о Чайковском: «Известия о переходе консервативных и даже либеральных во главе с Милюковым групп на сторону Германии вызвали, видимо, у французской и английской дипломатии стремление перехватить ускользающую силу на свою сторону» [с. 57].


[Закрыть]: «Английское правительство считает необходимым опереться на монархистов, так как почти вся кадетская партия, в которой произошёл сдвиг направо, состоит из монархистов»… Она считает не существенным, если «придётся организовать сопротивление Германии в России, опираясь на монархию, так как Германия будет окончательно побита, а не опираясь на германскую реакцию, русская реакция не страшна, в конце концов, она исчезнет сама собой»… «Юридически, – добавляет интервьюер, – англичане признают только то правительство, которое будет санкционировано Учр. Собр.». Но умеренно правые (термин Гурко) элементы отталкивают своей несвоевременной немецкой «ориентацией». И ставка делается на всех. Нельзя обвинять за это представителей иностранной дипломатии. Как было разобраться в русской общественной мешанине? Где и у кого были гарантии на успех? Это была игра со многими неизвестными. Но вот в чём была ошибка дипломатии – если хотите, её преступление. Русская антибольшевицкая общественность, конечно, не была в то время достаточно осведомлена о закулисной «интриге», в которой, как мы видим, немаловажную роль сыграли и большевики. О двойной бухгалтерии союзников при создании Восточного фронта, вероятно, очень немногие имели весьма отдалённое представление. И когда иностранные дипломаты уверяли о близости «интервенции», уже в антибольшевицком «аспекте», мы им верили и на этом основании создавали свои построения[259]259
  Савинков в своих показаниях утверждал, что через Гренара ему была прислана телеграмма Нуланса, в которой «категорически» подтверждалось, что «десант высадится между 5–10 июля», и указывалось о необходимости начать в то время восстание на Верхней Волге.


[Закрыть]. Происходила вольная и невольная «провокация», вызывавшая преждевременные самостоятельные выступления русских организаций вне связи с общим планом.

* * *

Мне кажется, нечто аналогичное произошло и с чехословацким выступлением. Сам же факт выступления ребром поставил вопрос об интервенции в общественном мнении союзных держав. Именно с июня начинается новая газетная кампания за интервенцию: даже итальянская «Корьере делла Сера» 2 июня требует прекращения политики пассивности по отношению к русскому вопросу и заявляет, что «молчаливая оппозиция, зародившаяся в тылу большевицкого террора, должна быть всячески поддержана».

В связи с чехословацким восстанием «военная сторона интервенции резко изменилась, – пишет 1 июня «Манчестер Гардиан», бывшая противница интервенции, – речь идёт о том, чтобы прийти в соприкосновение с чехословаками и сделать их ядром для новой армии, могущей сражаться против Германии, и воссоздать Россию». «Нет никакого другого пути, кроме посылки в Россию союзных войск в достаточном количестве, – утверждает 2 июля «Дейли Кроникл», – чтобы они могли служить ядром для всех тех сил России, которые стремятся к восстановлению независимости». Орган Клемансо «Ом Либр» заявляет 1 июля, что история России приближается к поворотному пункту и требует от союзников не упускать момента. Левидов делает характерное сопоставление, отмечая, что в это самое время, 1 июля, Сесиль в парламенте говорит: «Если Советское правительство обратится с просьбой союзной морской или военной помощи для защиты русской территории против Германии, то это предложение получит дружеское рассмотрение». Но это уже лишь запоздалые отзвуки прошлого. Некоторый внешний флер – и только. Достаточно ясно ставила вопрос Вашингтонская декларация Чехословацкого Нац. Совета 28 июля. Отмечая колоссальные стратегические возможности и приводя мнение вождей чехословацких сил в России о желательности восстановления Русско-германского фронта, декларация спрашивала: «Должны ли мы отправляться во Францию или сражаться в России?»… «Масарик тогда дал инструкцию, – продолжает декларация, – чехословакам, находящимся в Сибири, пока остаться там. Но вопрос о пребывании или об уходе из России зависит не от одних чехословаков. Это должно быть решено союзниками, ибо чехословацкая армия является одной из союзных армий и находится под командованием Версальского военного совета. Безусловно, чехословаки желают избегнуть участия в гражданской войне в России, но в то же время они понимают, что они могут оказать, оставаясь здесь, гораздо большие услуги, нежели если они будут перевезены во Францию. Они предоставляют себя в распоряжение верховного союзного Совета».