Текст книги "Трагедия адмирала Колчака. Книга 1"
Автор книги: Сергей Мельгунов
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
С.П. МЕЛЬГУНОВ
ТРАГЕДИЯ АДМИРАЛА КОЛЧАКА
Из истории гражданской войны на Волге, Урале и в Сибири
÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷
Тайны адмирала Колчака
такими стихами откликнулся весной 1919 года белогвардейский журнал «Донская Волна» на известия из далёкой Сибири о наступлении армий Верховного Правителя России и Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами адмирала Александра Васильевича Колчака. Через тысячи вёрст и несколько фронтов ничем не примечательный ростовский поэт увидел и выделил в образе своего героя черты («суровой души постоянство»), казавшиеся ему главными, определяющими, но… относящиеся скорее к «книжному» стереотипу «диктатора», чем к живому человеку.
Был ли адмирал Колчак таким в действительности? Многочисленные источники, особенно периода Гражданской войны (о которой и написано большинство воспоминаний), скорее рисуют его совсем другим – эмоциональным, подверженным чужим влияниям, вспыльчивым до крайности и даже, пожалуй, «через край», так что знаменитые «шторма» адмирала не раз отмечались в исторической литературе едва ли не как самая характерная его черта. «Говорят, что когда Колчак разойдётся, то ни в выражениях, ни в жестах не стесняется и штормует вовсю, применяя обширный по этой части морской лексикон»; «я пытался доложить свои доводы, но с адмиралом начался шторм, он стал кромсать ножом ручку своего кресла…»[2]2
Будберг А.П. Дневник // Архив Русской Революции, издаваемый И.В. Гессеном. [Т.[XIII. Берлин: [издательство «Слово»], 1924. С. 215; [Т.] XIV. 1924. С. 255.
[Закрыть]; «Адмирал начал волноваться. С обычною своею манерою в минуты раздражения, он стал искать на столе предмета, на котором можно было бы вылить накипевшее раздражение»[3]3
Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. 1918–1920. (Впечатления и мысли члена Омского Правительства). Т. II. [Пекин: Типолитография Русской Духовной Миссии; Харбин: Общество Возрождения], 1921. С. 346.
[Закрыть]; «вскочил на ноги и затем стал метаться по кабинету из угла в угол, словно разъярённый зверь в клетке»[4]4
Серебренников И.И. Мои воспоминания. Т. I. В революции (1917–1919). Тяньцзин: [типография «Star Press»], 1937. С. 229.
[Закрыть]; «Верховный был в необыкновенно нервном настроении и во время разговора с [генералами] Дитерихсом и Сахаровым сломал несколько карандашей и чернильницу, пролив чернила на свой письменный стол»; «Колчак здесь потерял совершенно всякое самообладание, стал топать ногами и в точном смысле [слова] стал кричать…»[5]5
Рапорт майора Моринса о приёме Колчаком генералов Сахарова и Дитерихса [без даты; не ранее 5 ноября 1919 года] // Последние дни колчаковщины. Сборник документов / Центр-архив. М.-Л.: Государственное Издательство, 1926. С. 54 (документ № 6).
[Закрыть]; «в воскресенье, как мне рассказывают, он разбил за столом четыре стакана»[6]6
Жанен М. Отрывки из моего сибирского дневника / Перевод с французского // Колчаковщина. Из белых мемуаров. Л.: издательство «Красная Газета», 1930. С. 30 (запись от 7 ноября 1919 года).
[Закрыть]; «…Верховный Правитель его вызвал в Омск, запустил в него тарелкой и послал командовать в 12-ую Уральскую стрелковую дивизию»[7]7
Филимонов Б.Б. Белая Армия Адмирала Колчака. М.: издательство «Рейтар», 1997. (Малая серия; Вып. № 3). С. 43.
[Закрыть]… – эти и подобные им цитаты рисуют образ скорее непривлекательный и в любом случае лишённый того ореола, которым была окружена фигура адмирала и в годы Белой борьбы, и позже (до некоторой степени – даже в стане его врагов).
«Мягкая простота в подтянуто-деловой героичности – так, кажется, можно определить существо его личности, – размышляет о Колчаке выдающийся церковный писатель, архимандрит Константин (Зайцев). – Некое поэтическое тепло исходило от него даже и в далёком отчуждении, но тут же вырисовывался стальной силуэт боевого вождя, сочетающего ничем невозмутимое личное мужество с гением пронизанной, властностью»[8]8
Константин (Зайцев), архимандрит. Чудо Русской истории. М., 2000. С. 555.
[Закрыть]. В этих словах, сказанных как будто совсем о другом человеке, можно и заподозрить чрезмерную идеализацию, – и почувствовать глубокое духовное прозрение, для которого удалённость ни в пространстве, ни во времени не может являться помехой: теряя черты, безусловно важные и необходимые для создания портрета человека со всеми его индивидуальными особенностями, облик Верховного словно освобождается от сиюминутного, бренного, сохраняя ту бессмертную сущность души, высокий строй которой и выделил, и возвысил Александра Васильевича Колчака над охваченною Смутой Россией, великого адмирала – над «взбаламученным морем», бушующим на месте погибшей Империи.
Но любого, кто пишет о Колчаке, подстерегает угроза с потерей упомянутых выше живых черт упустить из виду и нечто, помогающее понять состояние этого человека в самые главные и самые тяжёлые, роковые месяцы его жизни. Ретушь опасна, тем более когда она превращается в штукатурку, а оценки, подобные той, которую дал адмиралу архимандрит Константин, иногда побуждают остановиться на них… и, разглядев подвиг Верховного Правителя, не приблизиться к постижению трагедии воина Александра. «Его лицо было гораздо резче и выразительнее…» – писала в частном письме об одной «очень официальной фотографии» адмирала Анна Васильевна Тимирева – женщина, чья любовь буквально озаряла его последние годы. – «Я понимаю, что Вам трудно представить его в жизни: надо сказать, что он был не обычный человек, и за всю мою долгую жизнь я не встречала никого, на него похожего. […] Ни одна фотография не передаёт его характер. Его лицо отражало все оттенки мысли и чувства, в хорошие минуты оно словно светилось внутренним светом и тогда было прекрасно…»[9]9
Письмо А.В. Тимиревой Г.В. Егорову. Цит. по факсимильному воспроизведению в: Колчак Александр Васильевич – последние дни жизни / Сост. Г.В. Егоров. Барнаул: Алтайское книжное издательство, 1991. Вкл. с. 160/161.
[Закрыть] И сложность характера адмирала Колчака, включая сюда и уже известные нам эмоциональные вспышки, сама становилась «историческим фактором», побуждая к действиям или отвращая от них человека, вознесённого на такую высоту. «…Как бы ни была интересна личность адмирала, его характеристика в настоящее время не только не может быть отделена, но целиком должна поглощаться характеристикой того политического движения, которое он возглавлял», – писал менее чем через год после трагического завершения колчаковской эпопеи один из сотрудников Верховного – член Всероссийского Правительства[10]10
Гинс Г.К. Указ. соч. Т. I. 1921. С. 6.
[Закрыть], будучи в этом рассуждении и прав, и неправ одновременно. Личность Колчака – не из тех, что могут «поглотиться» даже описанием крупных общественных явлений, политических катаклизмов; но столь же очевидна неразрывность связи её с тем делом – Белым Делом, – которому отдал адмирал свои силы и жизнь. Александр Васильевич Колчак – всего лишь часть русского, Белого Дела; но часть настолько значительная, что понимание хода событий, судеб всего движения в целом, невозможно без попыток разобраться в личности этого выдающегося человека, приблизиться к разгадке его образа – цельного и противоречивого в одно и то же время.
* * *
Александр Колчак родился 4 ноября 1874 года (даты до 1/14 февраля 1918 года приводятся по старому стилю) в Санкт-Петербурге, где его отец, Василий Иванович, служил на Обуховском сталелитейном заводе. Талантливый инженер, В.И. Колчак имел за плечами и боевой опыт, в годы Крымской войны приняв участие в легендарной обороне Севастополя: один из последних выстрелов по врагу с Малахова кургана был сделан юнкером морской артиллерии Колчаком[11]11
Колчак В.И. Война и плен. 1853–1855. Из воспоминаний о давно пережитом // Колчак В.И., Колчак А.В. Избранные труды. СПб.: Судостроение, 2001. С. 73.
[Закрыть]; мать Александра, Ольга Ильинична (урождённая Посохова), очень набожная женщина, передала мальчику искреннюю религиозность, о которой её внук, сын адмирала, даже напишет потом как о «довольно строгом, даже аскетически-монашеском мировоззрении»[12]12
Колчак Р.А. Адмирал Колчак, его род и семья // Военно-Исторический Вестник. № 16. [Paris]: издание Общества любителей Русской военной старины, ноябрь 1960. С. 16.
[Закрыть]. Очевидно, в военной семье частью воспитания было и чтение, через много лет рекомендованное Верховным Правителем сыну в последнем письме – по сути, завещании: «Читай военную историю и дела великих людей и учись по ним, как надо поступать, – это единственный путь, чтобы стать полезным слугой Родине. Нет ничего выше Родины и служения Ей»[13]13
Письмо А.В. Колчака сыну Ростиславу (около 15–20 октября 1919 года). См. там же. С. 19.
[Закрыть]. И возможно, что в сознании Александра Колчака уже с ранних лет служение воина (путь, вряд ли мыслимый без честолюбия, – «солдат должен носить в своём ранце маршальский жезл!») освещалось и освящалось духом Христианского служения – самоотвержения, смирения… и неизменной готовности к жертве.
Правда, на первых этапах жизненного пути флотского офицера Колчака эти черты, пожалуй, ещё не выглядят доминирующими. Перед нами скорее – блистательный молодой моряк, исключительно щедро одарённый природой, яркий и привлекающий к себе общее внимание: «Он входил – и все кругом делалось как праздник; как он любил это слово!»[14]14
Книпер [Тимирева] А.В. Фрагменты воспоминаний // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». М.: Прогресс; Традиция; Русский путь, [1996]. С. 74.
[Закрыть] Колчак – один из лучших воспитанников Морского кадетского корпуса (окончил в 1894 году); сразу зарекомендовавший себя выдающимся учёный-исследователь полярных морей; волевой и мужественный мореход, совершивший смелое до дерзости и неправдоподобное по сложности путешествие на поиски пропавшего в арктических просторах начальника Русской Полярной Экспедиции барона Э.В. Толля, – поход, значение которого далеко не исчерпывается строками официального документа о присуждении лейтенанту Колчаку высшей награды Императорского Русского географического общества – Большой Константиновской золотой медали «за участие в экспедиции барона Э.В. Тол[л]я и за путешествие на остров Беннета, составляющее важный географический подвиг, совершение которого было сопряжено с большими трудностями и опасностью для жизни»[15]15
Письмо из Императорского Русского географического общества Морскому Министру от 28 февраля 1906 года за № 88. Цит. по факсимильному воспроизведению в: Синюков В.В. Александр Васильевич Колчак как исследователь Арктики. М.: Наука, 2000. (Научно-биографическая литература). С. 206.
[Закрыть]… Далее в биографии Колчака – защита Порт-Артура в годы Русско-Японской войны, на которую он устремился немедленно по возвращении из полярной экспедиции (телеграмма в Академию Наук: «Еду на войну из Иркутска документы и отчёты высылаю из Иркутска если есть распоряжения телеграфируйте срочно…»[16]16
Телеграмма А.В. Колчака учёному секретарю Комиссии по снаряжению Русской Полярной Экспедиции от 28 января 1904 года, без номера. Цит. по факсимильному воспроизведению: там же. С. 189.
[Закрыть]) и где прошёл все этапы военной страды: действия на море (в том числе – командиром миноносца), командование батареей морских орудий на сухопутном фронте, ранение и тяжёлые болезни – последствие арктических странствий, тягостный плен после сдачи крепости генералом А.М. Стесселем, а по возвращении в Россию – Золотое Оружие «за отличие в делах против неприятеля»; активная деятельность в межвоенный период, который сам Колчак назвал «периодом борьбы за возрождение флота»[17]17
Смирнов М.И. Адмирал Александр Васильевич Колчак. (Краткий биографический очерк). [Париж]: издание Военно-Морского Союза, [1930]. (Русская Морская Зарубежная Библиотека; № 16). С. 16.
[Закрыть] – борьбы за реорганизацию управления Флотом и увеличение корабельного состава после Цусимской катастрофы, за наилучшую подготовку Флота к будущей войне; пылкие выступления в Комиссии III-й Государственной Думы по государственной обороне, снискавшие оратору широкую известность и даже популярность в общественных кругах («Колчак, – с уважением писал впоследствии его тогдашний оппонент, – был страстным защитником скорейшего возрождения флота, он буквально сгорал от нетерпения увидеть начало этого процесса, он вкладывал в создание морской силы всю свою душу, всего себя целиком, был в этом вопросе фанатиком»[18]18
Савич Н.В. Три встречи (А.В. Колчак и Государственная] Дума) // Архив Русской Революции. [Т.] X. 1923. С. 171.
[Закрыть]); и наряду с этим – мечты о дальнейших исследованиях Крайнего Севера, освоении Северного морского пути, которому отважный моряк уже не только придаёт научное значение, но и считает делом «государственной важности»[19]19
Колчак А.В. Краткий обзор исследования морского пути вдоль северных берегов России // Колчак В.И., Колчак А.В. Избранные труды. С. 261.
[Закрыть]…
С началом в 1914 году Великой войны Александр Васильевич – мозг и душа боевых действий на Балтике, и, по словам его соратника, «можно сказать, что история деятельности Колчака в Балтийском море есть история этого флота во время войны. Каждое боевое предприятие совершалось по планам, им разработанным, в каждую операцию он вкладывал свою душу, каждый офицер и матрос понимал, что его ведёт Колчак к успехам»[20]20
Смирнов М.И. Указ. соч. С. 22–23.
[Закрыть]; здесь его ждёт почётнейшая боевая награда – Орден Святого Георгия IV-й степени и поистине феерическое чинопроизводство: начав войну капитаном 1-го ранга и будучи 10 апреля 1916 года произведён в контр-адмиралы, уже 28 июня, согласно Высочайшему приказу, Колчак становится вице-адмиралом и получает назначение на пост Командующего Флотом Чёрного моря. «Поздравляю Вас с хорошим вступлением в должность, – напишет ему вскоре с Балтики недавний начальник. – Выйти в море для преследования неприятеля в первое же утро по подъёме флага – очень хороший признак и вполне соответствует Вашему активному характеру и образу действий»[21]21
Письмо адмирала В.И. Канина вице-адмиралу А.В. Колчаку (дата публикатором не указана). Цит. по: Смирнов А. Отец и сын. Штрихи к портрету // Колчак В.И., Колчак А.В. Избранные труды. С. 15.
[Закрыть]. Лелея мечту, основанную на словах Августейшего Верховного Главнокомандующего – Императора Николая II, что «ход событий войны» приведёт руководимый им Флот «к решению исторической судьбы Чёрного моря»[22]22
Приказ Черноморскому Флоту 10 июля 1916 года (номер публикатором не указан). См. там же. С. 15.
[Закрыть], Колчак рвётся в предстоящую весенне-летнюю кампанию 1917 года «открыть ворота Константинополя», порывом своим заражая и окружающих, – тогдашний его собеседник даже посчитал необходимым в своих воспоминаниях специально отметить это, равно как и резкий контраст между Колчаком и его предшественником: «Высокий (такова сила обаяния – мемуаристы обычно отмечают небольшой рост Александра Васильевича. – А.К.), бритый, с энглезированным лицом, с пронизывающим взглядом, адмирал был так далёк от тихого старичка адмирала Эбергарда, который до него командовал флотом, такой энергией и волей веяло от его сурового лица, что невольно верилось его словам и надеждам»[23]23
Кришевский Н.Н. В Крыму (1916–1918 г.) // Архив Русской Революции. [Т.] XIII. С. 73.
[Закрыть].
Таким подошёл будущий Верховный Правитель России к роковому для страны 1917 году.
* * *
Находясь в море, в боевой операции, адмирал Колчак не принял участия в телеграфном совещании Главнокомандующих фронтами, поддержавших идею отречения Императора Николая II в пользу Цесаревича Алексея Николаевича при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Однако после того, как отречение совершилось, а Великий Князь, в свою очередь, отложил окончательное решение вопроса о восприятии Верховной Власти до народного волеизъявления, – боевым командирам волей-неволей пришлось задуматься о том, что ожидало теперь Россию. Должен был определить свою позицию и Колчак, причём, согласно одному свидетельству современника, он проявил при этом выдающуюся решительность и готовность к активным действиям.
«Когда в 1917 г., – цитирует историк С.П. Мельгунов письмо капитана 2-го ранга А.П. Лукина, написанное, очевидно, в конце 1920-х или начале 1930-х годов, – дошли до Севастополя первые зарницы революции, герцог С[ергей] Г[еоргиевич] Лейхтенбергский (пасынок в[еликого] кн[язя] Н[иколая] Николаевича]) был экстренно командирован в Батум на специальном миноносце для свидания с Ник[олаем] Никол[аевичем]. Эта миссия была секретная и настолько срочная, что командиру миноносца дано было предписание «сжечь котлы, но полным ходом доставить герцога к отходу батумского поезда». Тогда ходили слухи, что в контакте с Балтийским флотом (о массовых убийствах офицеров на Балтике в первые же революционные дни, должно быть, ещё ничего не было известно. – А.К.) и некоторыми войсковыми частями Черноморский флот должен был перейти в Батум и там и по всему побережью произвести демонстрации в пользу Ник[олая] Ник[олаевича] и доставить его через Одессу на румынский фронт и объявить императором, а герц[ога] Лейхтенбергского – наследником. Такие слухи циркулировали во флоте в эпоху, когда Петроград был отрезан и ещё было не известно, чем всё это кончится»[24]24
Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту. (Заговоры перед революцией 1917 года). Париж: книжное дело «Родник», [б.г.]. С. 163–164.
[Закрыть]. Надо сразу заметить, что рассказ (по признанию самого его автора, основанный в значительной степени на неподтверждённых слухах) выглядит довольно сомнительным: биографы как Великого Князя Николая Николаевича[25]25
См.: Данилов Ю.Н. Великий Князь Николай Николаевич. Париж: Imprimerie de Navarre, 1930. С. 319–326.
[Закрыть], так и адмирала Колчака (его близкий сотрудник и друг, адмирал М.И. Смирнов)[26]26
См.: Смирнов М.И. Указ. соч. С. 30–32.
[Закрыть] умалчивают о чём-либо подобном, да и сам Лукин в своём сборнике очерков из жизни флота, вышедшем тремя годами позже книги Мельгунова, не только не развивает столь интересной темы, но и вообще больше не упоминает о попытке Колчака или миссии Герцога Лейхтенбергского[27]27
См.: Лукин А.П. Флот. Русские моряки во время Великой войны и революции. Т. II. Париж: [издание журнала «Иллюстрированная Россия»], 1934. (Библиотека «Иллюстрированной России»; Кн. 50). С. 109–111.
[Закрыть]; к тому же, в своих сочинениях Лукин обнаруживал явную склонность к беллетризации, что для мемуариста и историка вообще кажется нам предосудительным. Тем не менее вряд ли следует полностью отвергать столь подробный рассказ, допускающий интерпретацию действий Колчака не как «реставраторской» контрреволюции в прямом смысле слова, а как предложения широкомасштабной военной демонстрации «Юга» в противовес солдатскому мятежу «Севера», с декларацией поддержки нового Верховного Главнокомандующего и вообще – государственнического течения. После этого позволительно задаться вопросом, имел ли в виду адмирал, когда 11 марта писал в частном письме: «Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней отвращение, ибо моя политика – повеление (так в документе. Возможно, следует читать «повиновение». – А.К.) власти, которая может повелевать мною», – только работу по поддержанию спокойствия во вверенном ему Флоте («…мне пришлось заниматься политикой и руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести её в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной анархии»)[28]28
Черновик письма А.В. Колчака к А.В. Тимиревой от 11–14 марта 1917 года // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». С. 157.
[Закрыть] и что в беседе с адмиралом вызвало раздражённую реплику Николая Николаевича, услышанную собеседником 7 марта: «Он прямо невозможен»[29]29
Из дневника А.В. Романова (Великого Князя Андрея Владимировича. – А.К.) за 1916–1917 гг. // Красный Архив. Исторический журнал. М.—Л.: Государственное Издательство, 1928. Т. 1 (26). С. 197.
[Закрыть] (оперативные планы и предложения Командующего Черноморским Флотом как будто не встречали столь негативного отзыва Главнокомандующего Кавказской Армией)…
В любом случае, «посадить на престол» такого человека, как Великий Князь Николай Николаевич, без его ведома и согласия было, разумеется, невозможно, а сам он не пожелал давать своего имени ни для каких монархических предприятий. Поэтому попытка адмирала Колчака, если она соответствовала рассказу Лукина, с самого начала выглядит покушением с негодными средствами; однако, уже без ставки на Великого Князя, идея военной демонстрации обсуждалась тогда и другими высокими чинами.
Так, в середине марта неофициальное совещание старших кавалерийских начальников, чьи войска находились на Румынском фронте, предполагало в день присяги новой власти обратиться «от лица всей собранной в Бессарабии конницы к временному правительству с адресом, побуждающим его к более энергичному проявлению своей воли», но проект этот не реализовался, возможно, из-за отказа участвовать в его осуществлении (и вообще «менять присягу») генерала графа Ф.А. Келлера, чей авторитет в русской коннице стоял на недосягаемой высоте[30]30
См.: Шинкаренко Н.В. Вечер в Оргееве. (Из воспоминаний о графе Келлере) // Донская Волна. 1919. № 2 (30), 5 января [старого стиля]. С. 6–7.
[Закрыть]. А вскоре, 23 апреля, генералы А.М. Крымов и барон К.К. Маннергейм даже обсуждали возможность переброски войск в Петроград «для наведения порядка и спасения от полного развала Российской Империи»[31]31
С.В. 70 лет тому назад. Весна 1917 года // Часовой. Орган связи Российского Национального Движения. № 664 (2). Bruxelles, март 1987. С. 15.
[Закрыть].
Перевезти несколько конных дивизий по железной дороге и тем более – провести их через полстраны походным порядком в условиях развивающейся смуты и продолжающейся войны с «врагом внешним» оказалось немыслимым, но энергичный и искренний патриот Крымов не хотел смиряться. «Есть основания предполагать, – пишет хорошо осведомлённый А.И. Деникин, – что возникшая по инициативе генерала Крымова на Юго-Западном фронте офицерская организация, охватившая главным образом части 3[-го] конного корпуса и Киевский гарнизон (полки гвардейской кавалерии, училища, технические школы и т.д.), имела первоначальной целью создание из Киева центра будущей военной борьбы. Генерал Крымов считал фронт конченым и полное разложение армии – вопросом даже не месяцев, а недель. План его, по-видимому, заключался в том, чтобы в случае падения фронта идти со своим корпусом форсированными маршами к Киеву, занять этот город и, утвердившись в нём, «кликнуть клич». Всё лучшее, всё, не утратившее ещё чувства патриотизма, должно было отозваться, и прежде всего офицерство, которое, таким образом, могло избегнуть опасности быть раздавленным солдатской волной. В дальнейшем возможно было продолжение европейской войны хотя и не сплошным фронтом, но сильными отборными частями, которые, и отступая вглубь страны, отвлекали бы на себя большие силы австро-германцев…»[32]32
Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Т. II. Борьба Генерала Корнилова. Август 1917 г. – апрель 1918 г. Paris: J. Povolozky & СЧ [1922]. С. 25–26.
[Закрыть]
Запомним фамилию Крымова и его планы, к которым нам ещё предстоит вернуться, а пока обратимся вновь к положению на Чёрном море, где, благодаря усилиям адмирала Колчака, в течение трёх месяцев после переворота (то есть по меркам революционным, когда события вообще сменяют друг друга с головокружительной быстротой, – чрезвычайно долго) не только сохранялись дисциплина и боеспособность, но и происходило нечто неожиданное: именно матросы, «братишки» которых на Балтике уже запятнали себя кровавыми расправами с офицерами, становились здесь «элементом порядка», в ряде случаев обуздывая солдат, быстро разложившихся и рвавшихся по домам – «делить землю».
Такую моральную устойчивость черноморцев (пусть и относительную и не слишком долговечную) нельзя приписать ничему иному, кроме высокого авторитета Командующего Флотом и даже более – того иррационального, не поддающегося до конца объяснениям обаяния, ореола, которым была окружена героическая фигура Колчака и который далеко не всегда соответствовал реальности: в порывах преданности революционные матросы готовы были приписывать своему кумиру поступки, совершенно для него немыслимые («Может, опять Миколашку наговорить хотят?» – передаёт современник матросские пересуды о совещании командного состава. – «Н-но, браток, там сам Колчак!» – «А что тебе Колчак?» – «Н-но, браток, Колчак не даст. Колчак сам в есеры записался!»[33]33
Малышкин А.Г. Севастополь // Малышкин А.Г. Рассказы. Падение Дайра. Севастополь. М.: издательство «Правда», 1985. С. 219.
[Закрыть]).
Это тем более примечательно, что Александр Васильевич по всему складу своей личности был не способен подыгрывать и идти на поводу у толпы, не говоря уж о том, чтобы спекулировать революционною фразой и искать популярности на открывавшихся новых путях: в дни, когда, по словам генерала Деникина, «оппортунизм» был «не только слабостью, но и преступлением»[34]34
Быховский альбом // Белое Дело. Летопись Белой Борьбы. [Кн.] II. [Берлин]: книгоиздательство «Медный Всадник», [1927]. С. [11].
[Закрыть], адмирал Колчак являл собою образец твёрдости и непреклонности.
Как нельзя лучше проявилось это в речи Колчака, произнесённой 25 апреля 1917 года перед членами Офицерского союза Черноморского Флота, а также делегатами от матросов, солдат и рабочих. Ни слова лести, ни одного реверанса в сторону Временного Правительства, ни намёка на попытку приспособиться (хотя бы и из самых благих побуждений!) к господствующим в «Свободной России» настроениям нет в словах адмирала. «Я хочу сказать флоту Чёрного моря о действительном положении нашего флота и армии, о том, что из такого положения вытекает, как нечто совершенно определившееся, и какие последствия влечёт это положение в ближайшем будущем. Я буду говорить об очень тяжёлых и печальных вещах, и я долго думал, говорить ли о них совершенно откровенно, так как многих слабых людей это сообщение могло бы привести в состояние, близкое к отчаянию, к представлению, что всё потеряно и выхода из создавшегося положения нет. Но я не буду считаться с ними – я буду говорить для сильных и твёрдых людей, способных хладнокровно и спокойно смотреть в глаза надвигающейся катастрофе, обдумать и взвесить её значение, а затем делом и поступками её предотвратить»[35]35
Колчак А.В. Сообщение в Офицерском союзе Черноморского флота и собрании делегатов армии, флота и рабочих в Севастополе // Колчак В.И., Колчак А.В. Избранные труды. С. 376–377.
[Закрыть], – такова принципиальная позиция адмирала, и она сохранится до конца, в течение всех грядущих смутных лет России, которой и полтора года спустя, уже Верховным Правителем, он не сможет предложить ничего, кроме тернистого пути «труда и жертв».
Колчак ставит диагноз: «Мы стоим перед распадом и уничтожением нашей вооружённой силы во время мировой войны, когда решается участь и судьба народов оружием и только при его посредстве. Причины такого положения лежат в уничтожении дисциплины и [в] дезорганизации вооружённой силы и последующей возможности управления ею или командования». Колчак предупреждает: «…Явление дезорганизации комсостава, крайняя трудность и даже невозможность военной работы, удаление и вынужденный уход многих опытных начальников и офицеров, лучшие из которых ищут места в армиях наших союзников для выполнения долга перед Родиной, с одной стороны, и явления сношения с неприятелем и дезертирство, с другой, создают грозные перспективы в будущем». Колчак обличает: «Жалкое недомыслие, глубокое невежество, при полном отсутствии военной дисциплины, сознания долга и чести, вызвали это «братание» (с противником на сухопутном фронте. – А.К.)…» Колчак предлагает слушателям альтернативу: «…Если дух армии изменится в лучшую сторону, если мы сумеем создать в ближайшие дни дисциплину, восстановить организацию и дать возможность комсоставу заняться оперативной работой, мы выйдем из предстоящих испытаний достойным образом. Если же мы будем продолжать идти по тому пути, на который наша армия и флот вступили, то нас ждёт поражение со всеми проистекающими из этого последствиями». Колчак иронизирует: «Суждения обитателей, собравшихся в горящем доме, о вопросах порядка следующего дня приходится признать несколько академичными». Колчак убеждает: «Текущая война есть в настоящее время для всего мира дело гораздо большей важности, чем наша великая революция. Обидно это или нет для нашего самолюбия, но это так, и, совершив государственный переворот, нам надо прежде всего подумать и заняться войной, отложив обсуждение не только мировых вопросов, но и большинство внутренних реформ до её окончания». Наконец, Колчак указывает выход: «Первая забота – это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые её утратили, это путь дисциплины и организации, а для этого надо прекратить немедленно доморощенные реформы, основанные на самомнении и невежестве»[36]36
Там же. С. 377–378, 380, 382.
[Закрыть]… Но был ли услышан адмирал Колчак?
Симпатии и антипатии революционной толпы крайне непостоянны, и, пока по столицам гремела «черноморская делегация», посланная по инициативе Командующего для демонстрации единства офицеров и нижних чинов, для укрепления слабых и пристыжения «пораженцев» и стремящихся к немедленному и позорному «замирению», – в самом Флоте, в известной степени ослабленном этой командировкой «наиболее патриотично настроенных и способных матросов и солдат» (до пятисот человек!)[37]37
Смирнов М.И. Указ. соч. С. 34–35.
[Закрыть], стали набирать силу анархо-большевицкие настроения. Раздуваемое агитаторами недоверие к командному составу повлекло требования поголовного разоружения офицеров, после чего считать Черноморский Флот боевой силой было уже трудно, – и адмирал Колчак, бросив в море своё Золотое Оружие (««Не от вас я его получил, не вам и отдам», – сказал адмирал, не думая, что за этим жестом мог легко наступить и его черёд быть выброшенным за борт. Если этого не случилось, то только потому, что величие духа действует, очевидно, даже на взбунтовавшихся рабов», – с восхищением пишет современник[38]38
Филатьев Д.В. Катастрофа Белого движения в Сибири, 1918–1922. Впечатления очевидца. Paris: YMCA-Press, 1985. С. 15.
[Закрыть]), спустил флаг Командующего. Следующее оскорбление было нанесено ему Временным Правительством, фактически обвинившим адмирала в том, что он «допустил явный бунт в Черноморском флоте»[39]39
Смирнов М.И. Указ. соч. С. 37.
[Закрыть], и вызвавшим его в Петроград для объяснений.
Очевидно, перед этими ударами судьбы Александр Васильевич оказался беззащитным. «Его едва можно было узнать, – пишет мемуарист, помнивший Колчака по выступлениям в думской комиссии и вновь встретившийся с ним в столице. – Это был уже другой человек. Исхудавший, осунувшийся, видимо, глубоко потрясённый тем развалом, который разложил уже балтийский флот и успел перекинуться в Чёрное море. Всё, чем он жил, над чем он работал, что так любил, так старательно создавал, всё разом рухнуло, обратилось в прах и разложение»[40]40
Савич Н.В. Указ. соч. С. 173.
[Закрыть]. Из воспоминаний не вполне понятно, относится ли этот портрет адмирала к его первому после революции (апрельскому) или второму (июньскому) приезду в Петроград, – но, если даже речь и идёт об апреле, ясно, что летом состояние Александра Васильевича должно было неизмеримо ухудшиться. И поэтому популярные ныне спекуляции на гневных словах черновика одного из его писем – «Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, я хотел дать родине вооружённую силу, как я её понимаю, для решения тех задач, которые так или иначе рано или поздно будут решены, но бессильное и глупое правительство и обезумевший – дикий – и лишённый подобия[,] неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели»[41]41
Черновик письма А.В. Колчака А.В. Тимиревой (около 17 июня 1917 года) // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». С. 202 (примечание). В черновике эти слова были Колчаком зачёркнуты.
[Закрыть], – должны смолкнуть перед той бурей и смятением чувств, которые владели адмиралом в те дни. Здесь нет ни гордыни, ни высокомерия, ни презрения к людям, – здесь лишь живая искренняя боль воина, чьё многолетнее беззаветное служение Отчизне оказалось отвергнутым и чьи чувства долга, преданности и самопожертвования – поруганными; и точно такою же болью продиктованы другие слова, написанные Колчаком после принятия приглашения американской военно-морской миссии отправиться в США для передачи опыта минных постановок, – слова, тоже нередко оборачиваемые против него: «…Я оказался в положении, близком к кондотьеру, предложившему чужой стране свой военный опыт, знания и, в случае надобности, голову и жизнь в придачу»[42]42
Там же.
[Закрыть].
И адмирал будет вновь возвращаться к этому роковому слову – «кондотьер», которое так любят злорадно припоминать его недруги. «Мне нет места на родине, которой я служил почти 25 лет, и вот, дойдя до предела, который мне могла дать служба, я нахожусь теперь в положении кондотьера и предлагаю свои военные знания, опыт и способности чужому флоту»; «я отдаю отчёт в своём положении – всякий военный, отдающий другому государству всё, до своей жизни включительно (а в этом и есть сущность военной службы), является кондотьером с весьма сомнительным [отражением] на идейную или материальную сущность этой профессии», – пишет Колчак, как будто нарочно растравливая кровоточащую рану, как будто сознательно усугубляя внутренний надлом в своей гордой и сильной душе, терзая себя миражом взятия Константинополя («Моя родина оказалась несостоятельной осуществить эту мечту; её пробовала реализовать великая морская держава, и главные деятели её отказались от неё с величайшим страданием, которое даёт сознание невыполненных великих планов… – говорит он, очевидно имея в виду неудачную Дарданелльскую операцию армии и флота Великобритании в марте – декабре 1915 года. – Быть может, лучи высшего счастья, доступного на земле, – счастья военного успеха и удачи, – осветят чужой флаг, который будет тогда для меня таким же близким и родным, как тот, который теперь уже стал для меня воспоминанием»), в черновиках посланий к любимой женщине беспощадно обостряя формулировки, как бы ожидая нового удара судьбы и снова проверяя себя на излом – «Моя вера в войну, ставшая положительно каким-то религиозным убеждением, покажется Вам дикой и абсурдной, и в конечном результате страшная формула, что я поставил войну выше родины, выше всего, быть может, вызовет у Вас чувство неприязни и негодования. […] Минутами делается так тяжело, что кажется ненужным и безнадёжным писать это письмо Вам», – и с тягостным вздохом приоткрывая, какою выжженной пустыней была, должно быть, в те месяцы его душа: «За эти полгода, проведённых за границей, я дошёл, по-видимому, до предела, когда слава, стыд, позор, негодование (так в публикации документа. По смыслу возможно чтение: «…когда слова стыд, позор, негодование…» – А.К.) уже потеряли всякий смысл, и я более ими никогда не пользуюсь»[43]43
То же, от 24 июня 1917 года, 2 и 17 января 1918 года // Там же. С. 203–204, 253, 259 (конъектура в прямых скобках – публикаторов документа).
[Закрыть]. Последняя фраза, как видно из цитаты, была сказана уже во время «командировки» Колчака, которая сама по себе стала в значительной степени следствием борьбы «подводных» политических течений и – независимо от планов адмирала «продолжать войну» – могла восприниматься им как очередное оскорбление.
Это было связано с ненормальной, экзальтированной атмосферой революционной столицы. Прославленный моряк, оказавшись в Петрограде, немедленно привлёк к себе внимание как тех, кто боялся «нового Бонапарта» и готов был видеть его в каждом патриотически настроенном военачальнике, так и тех, кто грезил о «спасителе Отечества», который сумеет обуздать толпу и ввести разбуженную стихию в русло государственного строительства. Собирались и распадались группы и группки, кружки, «центры», проводились совещания и консультации, и наряду с именами руководителей Армии – генералов Л.Г. Корнилова, М.В. Алексеева, А.А. Брусилова, – всё громче звучало имя героя Флота, адмирала Колчака.
