Текст книги "Необычные случаи на охоте и рыбной ловле"

Автор книги: Сергей Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор начинает свой рассказ об охоте и рыбной ловле словами: «Обычное» и «необычное» питают любознательный ум по-разному. В «обычном» он стремится уловить черты типические, следовательно, приучается к обобщениям… А все «необычное» расширяет круг знакомых явлений и заставляет вносить поправки в ранее сделанные обобщения».

Сергей Александрович Кондратьев, естественник по образованию,– человек необычный. Его интересы удивительно широки. Он музыкант, композитор, собиратель народных песен, а значит, в какой-то мере этнограф. В 1923 году автор молодым человеком отправился в Монголию в составе экспедиции, возглавляемой известным путешественником и исследователем Центральной Азии Петром Кузьмичом Козловым. Так С. А. Кондратьев сам сделался путешественником. Маршруты по этой интересной и тогда малоизученной стране позволили ему напечатать ряд ценных научных статей по географии Монгольской Народной Республики. Так С. А. Кондратьев стал географом, чьи исследования не остались незамеченными в истории изучения Центральной Азии.

П. К. Козлов поручил своему помощнику важное дело – исследование и раскопки ноин-ульских курганов, расположенных на западной окраине Хэнтэйских гор в Монголии. Очень скоро эти памятники двухтысячелетней древности стали известными всему миру – так интересны оказались открытия, сделанные экспедицией в Северной Монголии. С. А. Кондратьеву пришлось ознакомиться с методами археологических исследований.

Работая в Монголии, автор этой книги выступил как организатор метеорологических станций, наблюдения которых он обобщил в статьях о климате отдельных районов республики.

К этому следует добавить, что Сергей Кондратьев в совершенстве владеет мастерством художественной фотографии. Его снимки пейзажей Монгольской Народной Республики в свое время были единственными по выразительности и точности и позволяли пользоваться ими как научными документами.

Автор книги еще и хороший шахматист. И здесь он не просто любитель. Шахматы привлекают многих, но мало кому удается внести свой вклад в это искусство. Известно, что родина шахмат – Азия. В разных странах азиатского материка любят эту игру, увлекаются ею; среди некоторых азиатских народов шахматы проникли в далекие селения, в юрту скотовода, в саклю земледельца. Они стали достоянием фольклора. Но правила игры не всюду одинаковы. С. А. Кондратьев изучил шахматы монгольского народа, и результаты его исследования были напечатаны в тридцатых годах в советских шахматных журналах.

В путешествиях по Монголии С. А. Кондратьев стал охотником и рыболовом. Леса, степи, пустыни Монгольской Народной Республики богаты зверем, а реки и озера – рыбой, которую монголы не ловят. И здесь Сергей Кондратьев не только охотник и рыболов, а натуралист, умеющий анализировать, обобщать, отличать «обычное» от «необычного».

Испытав счастье и вечную новизну жизни путешественника, С. А. Кондратьев уже не может безвыездно сидеть на одном месте. Неизвестное всегда влечет, неодолимо хочется познать далекие края. Сергея Кондратьева можно было видеть на берегу Черного моря, в Поволжье, на Дальнем Востоке, Кольском полуострове, в Карелии среди тихих озер и светлых рек с бесконечно длинными летними вечерами и белыми ночами, когда встречаются зори.

Природа всегда расскажет много нового, интересного тому, кто с любовью и неторопливо будет слушать ее. Читая очерки, собранные в этой книге, так и представляешь ее автора-человека, влюбленного в природу, внимательно и терпеливо наблюдающего жизнь, умеющего своими глазами видеть окружающий мир и хорошо владеющего пером, чтобы просто поделиться с читателем своим богатым опытом.

Сергея Кондратьева можно назвать «бывалым» человеком. Для этого есть все основания. Но такая краткая характеристика была бы неполной и несколько односторонней. Ведь «бывалый» человек отличается разнообразным опытом большой трудовой жизни и умением использовать его в нужную минуту. Автор предлагаемых очерков еще и вдумчивый наблюдатель, порой исследователь, так точны бывают его описания охоты и объяснения «необычного». Поэтому, конечно, читатель хорошо встретит эту книгу, в которой автор чуть-чуть открывает свои полевые дневники, а в них, я уверен, есть еще много-много интересного, нужного и поучительного.

Э. Мурзаев

ОТ АВТОРА

«Обычное» и «необычное» питают любознательный ум по-разному. В «обычном» он стремится уловить черты типические, следовательно, приучается к обобщениям. На них опирается и наука и так называемая «житейская мудрость». А все «необычное» расширяет круг знакомых явлений и заставляет вносить поправки в ранее сделанные обобщения.

Реалистическое мышление относится к необычному с закономерным недоверием и неохотно меняет установившуюся точку зрения.

Но страсть к «новизне» находит в «необычном» желанную пищу и борется за его признание. Это романтизм. Дрожжи, на которых поднимается опара знания.

Вот мне и захотелось поделиться некоторыми редкими впечатлениями: кому-нибудь они могут пригодиться и принести практическую пользу

Прошу доверия к сообщаемым фактам. Все они почерпнуты из личного опыта. Я хорошо понимаю С. Т. Аксакова, не раз возвращавшегося к этой деликатной теме доверия в своих «Записках». Но меня обнадеживают два обстоятельства: во-первых, я всегда вел тщательные охотничьи и рыболовные дневники – незаменимую опору воспоминаний; во-вторых, выдумать можно было бы значительно интереснее, в чем читатель быстро убедится.

Охотился я преимущественно в Монголии, в период становления молодой народной республики (о целях нашей охоты смотри стр. 30); рыбу ловил главным образом на родине, в разных местах: и в Лапландии, и на Ветлуге, и в Карелии, и на черноморском побережье, но больше всего в Озерном крае. Забрасывал удочку и в Тихий океан. В Монголию я попал сотрудником экспедиции Географического общества под руководством нашего знаменитого путешественника Петра Кузьмича Козлова и провел в этой замечательной стране более шести лет.

Монголия сравнительно мало известна советскому читателю. Немного написано и о последней экспедиции П. К. Козлова. Поэтому изредка я выхожу за пределы намеченной темы, чтобы дать хотя бы общее представление о характере страны и о работах экспедиции.

В МОНГОЛИИ
ХЭНТЭЙ

Если говорить об охоте, то наиболее значительными для меня оказались первые годы жизни в Монголии, когда небольшой отряд экспедиции надолго обосновался в горах Ноин-Улы – в Хэнтэе, для раскопок древних гуннских погребений. Но что такое Хэнтэй? 46-я параллель делит огромную (1 500 ООО кв. км) территорию Монгольской Народной Республики на две части, совершенно разнородные по географическому облику.

К северу от этой параллели господствуют горные области, тесно связанные с Алтаем, Саянами и Забайкальем. К югу простираются степи и пустыня, прорезанная на юго-западе страны безлесными каменистыми отрогами Монгольского Алтая. Северная часть страны расчленяется широким степным понижением, по которому проложил свой путь Орхон – приток Селенги, и далее сама Селенга. К западу от этой степной впадины раскинулась горная страна Хангай, к востоку – горная страна Хэнтэй, которая смыкается с Яблоновым хребтом.

Главный хребет Хэнтэя разделяет воды двух океанов: одни стекают в Орхон и далее в Енисей; другие – в Онон и Керулен и потом в Амур.

Чем ближе к сердцу Хэнтэя – к массиву Хэнтэй-хан, к истокам Онона и Керулена, тем глуше замшелые леса, тем обширнее осыпи над горными гребнями, кое-где прикрытые островками кедрового стланца.

По мере удаления от центра нагорья к его западным, южным и восточным окраинам леса разрежаются, светлеют; кедр, ель и пихта сменяются лиственницей и сосной. С постепенным понижением хребтов и отрогов их уменьшаются, как бы истаивают, серые пятна осыпей; травы и лес завоевывают пологие гребни. Пройдем еще 15-20 километров – горы начинают расплываться, опадать, и вот сплошной поток леса разрывается, дробится на колки, а вскоре и они исчезают. Перед нами слабо всхолмленные степные просторы.

Таков Хэнтэй. Горный узел Ноин-Ула, один из его крайних западных форпостов, как бы повторяет весь Хэнтэй в малом масштабе. Обрисуем его местоположение.

Воды западного Хэнтэя питают Енисей тремя притоками Орхона. В долине самого южного из них -реки Толы, недалеко от выхода ее в степные просторы Орхонской впадины расположена столица МНР-Улан-Батор. Река Иро – северный приток, впадает в Орхон уже недалеко от границы с СССР. Средний приток – река Хара, рождается в горах близ Улан-Батора и на протяжении нескольких десятков километров течет прямо на север, но затем, встретив мощную горную гряду, круто поворачивает на запад. Вот в этом изгибе Хары и громоздится гигантский бугор Ноин-Улы, изборожденный десятками долин, сотнями падей и тысячами распадков.

Доминирующие высоты и горные хребты расположены близ центра узла, и поэтому главные его долины расходятся по всему массиву радиально, как трещины в пробитом пулей стекле. Ручьи, стекающие с Ноин-Улы на север и восток, добираются до Хары, а текущие на юг и запад оскудевают, выйдя в сухие степные просторы, и вскоре исчезают.

В Хэнтэе, особенно на окраинах нагорья, мало воды. И только широко разработанные речные долины да многоярусные береговые террасы остались памятниками ее изобилия в предшествующие геологические периоды. Так, например, долина Хары в верхнем течении раздвигается местами на 13 километров. Самая же река, шириной не более 20-30 метров, выводит замысловатые петли на плоском дне этой долины, в резко очерченном берегами, словно вырытом русле.

Маловодье Хэнтэя обусловлено щедростью солнца и скудостью осадков. Оно освободило страну от гнуса – бича сибирской тайги. Значение этого факта могут оценить по достоинству лишь люди, знакомые с лесами Сибири и нашего Европейского Севера. Конечно, в Хэнтэе есть и овода, и слепни, и комары, и «мошка», но в таком скромном количестве, что их просто не замечаешь.

Для правильного понимания образа жизни крупных млекопитающих в горах Хэнтэя необходимо отметить одну важную особенность местного ландшафта. В сухом и прозрачном горном воздухе снег на южных склонах гор испаряется на солнце, непосредственно минуя промежуточный переход в жидкое состояние. Поэтому солнечные склоны настолько сухи, что деревьям не хватает здесь влаги. Лес вынужден отказаться от завоевания этих пространств. Забайкальцы называют такие безлесные, травянистые склоны «увалами», а противоположные лесистые покати, где снег накопляется и долго держится,– «сиверами», от слова «сивер» (север).

Лиственные деревья и кустарники, оживляющие массивы хвойных лесов, все наши старые друзья: береза, тополь, осина, ольха, рябина, черемуха, ивы, шиповник, жимолость, спирея… И только даурский рододендрон (багульник), незнакомый россиянину, расцвечивает весенний ландшафт непривычными красками, когда в мае после теплой ночи на клейких еще безлистых ветвях кустарника раскроются миллионы розовых и фиолетовых цветов. В толпу весенних запахов вступает новый – пряный, смолистый.

Промысловая фауна Хэнтэя почти не отличается от забайкальской. Та же оседлая пернатая дичь: глухарь, тетерев, рябчик, серая и белая куропатки; те же копытные: лось, изюбрь, косуля, кабарга, кабан; те же хищники: медведь, волк, лисица, рысь, росомаха, соболь, куница, колонок, хорек; грызуны: зайцы (двух видов), бурундук, скалистая пищуха, летяга, нарядная голубая белка, а по окраинам нагорья и сурок (тарбаган). Полный каталог фауны нас здесь не должен интересовать.

Типичные таежные жители-лось, кабан, кабарга – тянутся к самым глухим, «отбойным» (труднодоступным) местам нагорья. Кабана влечет в кедровники, лося – к влажным и глухим верховьям Иро, Толы, Мензы, Онона и Керулена, кабаргу -на крутые склоны, где густой лес чередуется с языками осыпей. По тем же местам бродят медведь, рысь и росомаха.

Изюбрь не избегает более мягкого и светлого ландшафта окраинных лесов, косуля же предпочитает его глухим дебрям.

Понятно поэтому, что в горах Ноин-Улы косуля была многочисленна, изюбрь встречался значительно реже, а лось появлялся как исключение. Медведь также был преимущественно «ходовым», то есть гостем. Кабан, кабарга, соболь и росомаха держались в самых глухих местах близ центра узла.

Ну, а человек? Вторгался ли он в эту страну, использовал ли ее горные, лесные, пушные и рыбные богатства? Призвал ли на службу себе силы, таящиеся в недрах гор и бурлящие на водоскатах и порогах рек? Нет! Хэнтэй был безлюден. Горы и леса дремали, оберегая погребальный покой гуннских вождей. Столетия жили люди в Урге у подножия Богдо-Улы, молились в монастырях по южной окраине нагорья и равнодушно смотрели на звериное царство, существовавшее бок о бок с ними.

Конечно, в далеком прошлом эти леса кормили охотников – предков современных монголов. Но с возникновением скотоводства племена вышли из тайги в степь и стали забывать охотничьи навыки. Этому способствовал и ламаизм в сплетении с древними суевериями: лес и горы-опасный мир, населенный суровыми и сильными хозяевами; убивать зверей– предосудительно; употреблять в пищу птиц и рыб – недопустимо; косить траву-нельзя; копать землю, тревожить тело ее – грех.

С тем и жили. Женщины ухаживали за скотом, собирали аргал и варили чай. Половина всех мужчин молилась, другая половина объезжала лошадей и созерцала природу. О земледелии и помину не было. Им понемногу занимались лишь китайцы.

Но убить в мужчине охотничью страсть, вырвать ее корни вряд ли возможно. Она лишь задавлена, еле дышит под грузом запретов и нет-нет да и прорвется.

Не раз встречались нам зверобои-монголы. Неторопливо едет такой охотник по горной тропе, меднолицый, сухощавый, на своей малорослой косматой лошадке, цепкой, как кошка. Коса, халат с длиннейшими рукавами, лисий малахай. За спиной кремневое ружье и сошки. Но и эти редкие «отщепенцы» охотились преимущественно в предгорьях на тарбаганов. Широким массам охота была чужда. Казалось, каноны ламаизма прочно угнездились в сознании монголов.

И только гром Великой Октябрьской революции разбудил народ, усыпленный буддизмом.

Вождь аратов -легендарный Сухэ-Батор -при дружеской поддержке Советской державы разгромил белогвардейскую интервенцию, возглавленную остзейским бароном Унгер ном. Народ сверг феодалов, смел власть теократии и, опираясь на помощь первого в мире социалистического государства, громадными шагами устремился к социализму, минуя капиталистическую стадию развития.

Наша экспедиция приехала в Монголию всего через два года после образования народного , революционного правительства. Мы были свидетелями и в некоторой мере участниками бурного, но трудного роста новорожденной республики. Нелегко было революционной молодежи сражаться против навыков и мировоззрения, отстоявшихся в столетиях! А упорная борьба с ламами -обширным реакционным слоем населения -затянулась на много лет.

Не сразу поэтому могли приступить монголы к освоению гор и лесов Хэнтэя.

Перечислить следы, оставленные человеком на всем пространстве лесного Хэнтэя, от начала истории до начала нашего века не представит труда. Это гуннские погребения двухтысячелетней давности на Ноин-Уле; это древние «Оленине» камни, керексуры периода бронзы и тюркские могильники VIII века, которые можно найти в разных местах на дне плоских речных долин; это остатки средневекового крепостного вала в Углекчи на юго-востоке нагорья; это латунный котел близ вершины Хэнтэй-хана, завезенный туда в не столь отдаленном прошлом; это редкие обо на вершинах гор и перевалов – умилостивительные жертвенники духам гор и лесов.

Самое ощутительное вторжение человека в Хэнтэй было произведено в начале века частным капиталом в форме акционерного общества «Монголор», после того как в горах Ноин-Улы чьи-то опытные глаза и руки нашли и россыпное и в кварцевых жилах золото.

Общество планомерно расхищало народное достояние, пока не было сметено революцией и волей новорожденной республики.

Неисповедимыми путями деятельность общества «Монголор» оказала влияние на работу нашей экспедиции. После того как на Ноин-Уле были обнаружены золотоносные породы, оно немедленно организовало поиски по вершинам ручьев горного узла. Близ тальвегов закладывались пробные шурфы, в скалистых склонах пробивались штольни. Хэнтэйские звери впервые услышали скрежет и лязг металла. Высоко в горах долины Судзуктэ был разбит не большой приисковый стан, а в верховьях Дзун-Модо – построен циановый завод для обработки руды.

Нечего и говорить, что сами монголы никакого участия в этих работах не принимали. Рабочими были русские и китайцы, технический персонал составляли исключительно русские.

После того как Общество было ликвидировано, работа на приисках заглохла. У самих монголов для продолжения ее не было ни опыта, ни необходимых кадров, да и более существенные политические и экономические задачи требовали неотложного разрешения.

Хранителем заводского имущества был назначен бывший штейгер «Монголора» А. А. Кузнецов. Кроме него, в Дзун-Модо остались жить немногие служащие и рабочие «Монголора», успевшие обзавестись небольшим хозяйством и пустившие корни в хэнтэйскую почву. А маленький приисковый стан из 10-15 домиков и подсобных построек, приютившийся в сосновом бору под самым гребнем в долине Судзуктэ, опустел. Один из этих домиков и был занят в 1924 году отрядом нашей экспедиции.

Произошло это так. Среди служащих «Монголора» нашелся один любознательный человек, который смотрел на окрестный мир более внимательно, чем его товарищи по работе. Закладывая в разных местах шурфы, он скоро наткнулся на странные земляные сооружения, которые то в одиночку, то небольшими группами встречались ему и в лесу и на увалах. Каждое такое сооружение имело форму квадрата, образованного невысокой насыпью. Всю внутреннюю часть квадрата занимало воронкообразное углубление.

Не раз задумывался, наверное, техник Е. Баллод над происхождением этих воронок и насыпей. Уж не шурфы ли это прежних золотоискателей? Но почему тогда об этих поисках не сохранилось никаких сведений?

На насыпях некоторых сооружений росли вековые деревья. «Трудно предположить,-думал,вероятно, Баллод,– что сто или двести лет назад в этой глухой стране могли быть развернуты столь крупные работы, требующие многочисленного отряда людей и не простого технического оборудования. Но, возможно, это не золотоискательские колодцы, а что-то другое?»

Любопытствующий дух исследователя, живший в скромном технике, не мог долго бороться с искушением. И вот «в один прекрасный день» Е. Баллод заложил шурф в середине воронки одинокого сооружения, укрытого густым лесом в верховьях долины Дзурумтэ.

Я живо представляю себе разочарование Баллода, когда первые вынутые кубометры грунта не вынесли с собой под солнце ничего достойного внимания; переход в уныние, когда дальнейшие многодневные усилия рабочих оказались бесплодными; внезапное удивление при находке сломанных позеленевших от времени удил и, наконец, несказанное изумление в тот момент, когда лопата-рабочего очистила на дне десятиметрового колодца деревянный настил из четырехгранных, плотно сомкнутых бревен.

Настил прорублен, и новорожденный археолог проникает в довольно просторную деревянную камеру, на дне которой наплывы грунта и вода. Грунт выгребают ведрами и рассматривают на свету.

Что же находят в этом жидком месиве? Осколки каких-то предметов, сделанных из незнакомого отшлифованного минерала, кусочки очень тонкой узкой золотой ленты, обточенные деревянные палочки с обугленными концами, обрывки плотной узорчатой ткани, клочки войлока… Кроме того, из камеры извлекают несколько недлинных, но толстых досок с пазами.

Баллод в недоумении. Перед ним «необычное» – загадка, вынырнувшая на земную поверхность с двенадцатиметровой глубины.

Он пишет письмо в Иркутск, в Отделение Русского географического общества и просит разъяснений. В местной прессе появляется краткая заметка, ничего, однако, не разъясняющая. На этом все и кончается.

Случилось так, что один из ургинских старожилов, тоже когда-то служивший на приисках «Монголора», познакомился с П. К. Козловым. Это был маленький человек с рыжей бородкой, хитрыми, веселыми глазами и странной фамилией – Ежо. Он помнил о раскопках Баллода, сообщил, что пытливый техник давно умер, а вдова его до сих пор живет в Дзун-Модо, и всеми этими рассказами очень заинтересовал начальника экспедиции. В итоге Петр Кузьмич предложил мне отправиться на рекогносцировку. Я попросил дать мне в помощь Володю – славного парня из «конвоя» экспедиции, и в один из февральских дней 1924 года за нами приехал Ежо на лошадке, запряженной в легкие дровни. Мы захватили схематическую карту, буссоль, анероиды, дробовик, винтовки, мешок с тысячью замороженных пельменей и тронулись в путь через горы, леса и долины. Это было мое первое, скромное, но самостоятельное путешествие.

Самонадеянность в сочетании с неопытностью свойственна молодости. Подгоняемый наивным честолюбием, желанием как можно лучше и быстрее справиться с порученной мне задачей, я закусил удила и, находясь в верховьях реки Сельбы, перед перевалом в долину Хары, не послушался совета Ежо переждать начинающуюся метель. Задерживаться из-за таких «пустяков», быть может на целые сутки, показалось мне трусостью. Я решил продвигаться вперед, и вот ночью, в жестокую пургу и сильный мороз мы заблудились в широкой и гладкой, как стол, долине Хары, едва не погибли, но чудом спаслись.

Этот первый суровый урок, который дала мне монгольская природа, запомнился на всю жизнь. Дальше все шло благополучно. Мы достигли Ноин-Улы, вторглись в ее леса, ночевали под открытым небом у громадных костров, нашли в долинах Дзурумтэ и Судзуктэ занесенные снегом курганы и, наконец, добрались до Дзун-Модо. Там я познакомился с Алексеем Александровичем Кузнецовым – знатоком окрестностей и первоклассным охотником. Впоследствии его советы и указания принесли большую пользу нашей археологической и охотничьей деятельности.

Однако в те дни заезд в Дзун-Модо был продиктован более всего необходимостью увидеться со вдовой Баллода. К сожалению, ее воспоминания о раскопках были очень расплывчаты, но зато я приобрел у нее остатки находок Баллода. Это был уже успех. Вещи! Их можно было осматривать и трогать.

Пробыв на Дзун-Модо два дня, мы двинулись дальше на север и вернулись в Улан-Батор кружным путем по долине Хары.

Экскурсия эта предопределила раскопки ноин-ульских курганов, вызвавшие, как известно, громкий резонанс во всем мире. Менее чем через месяц небольшой отряд экспедиции занял домик на заброшенном судзуктинском прииске.

Кроме ведения раскопок, которые после предварительной подготовки должны были развернуться с начала лета, Петр Кузьмич внес в план работы отряда изучение фауны и флоры Ноин-Улы с накоплением зоологических и ботанических коллекций. Перед всеми нами развертывалось обширное поле деятельности.

Мы вступали в неведомый мир. Что может быть заманчивей для жадной молодости?

Теперь вызнаете, каким образом неопытные горожане впервые встретились с нетронутой величавой природой. Вы получили и некоторое представление о ее ландшафтах и фауне.

Приведу еще для более требовательных читателей несколько схематичных данных о Хэнтэе и небольшую карту, указывающую распределение главных долин Ноин-Улы.

Площадь лесистой части Хэнтэя (точнее, ее горизонтальная проекция) превосходит площадь Крымского полуострова. Платформа страны поднята более чем на километр над уровнем моря. Высочайшие вершины едва не достигают трех километров. Вечного снега нет, но на теневых склонах высоких гор отдельные пятна его могут и не растаять в холодное лето.

Климат сухой, с довольно скудными дождями во второй половине лета и весенними снегопадами. Остальное время – вечно синее небо и неомраченное солнце.

Площадь Ноин-Улы приближается к 1500 квадратным километрам. Доминирующие вершины достигают двух километров абсолютной высоты. Наш домик был расположен на абсолютной высоте в полтора километра, под самым перевалом из Судзуктэ в Бальджу.

Долины внутри узла имеют У-образный профиль и дно их уплощается и расширяется только с приближением к степным окраинам. Долина Хары, ограничивающая Ноин-Улу с востока и севера, имеет, как и все разработанные долины Хэнтэя и Хангая, корытообразную форму. Ширина ее дна местами превышает 10 километров.

Вся горная система Хэнтэя принадлежит к древним поднятиям и сильно денудирована. Поэтому вершины гор и хребтов просторны и почти плоски, иногда даже заболочены. Ни острых пиков, ни пропастей с отвесными склонами путешественник здесь не найдет. Горный рельеф мягок.

Воображению читателя остается дополнить гидрографическую сеть на приводимой карте горизонталями между долинами и покрыть склоны гор значками леса.