Текст книги "Сокровища России"

Автор книги: Сергей Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА 13. Выставка в Дъеппе.

Переговоры с зарубежными музеями шли полным ходом, потому что денежки хотят заработать все, а Пузырев обещал определенный процент от проданных копий. Предложение Российского музея походили на губку, пропитанную золотой водой – руку протяни, закапает монетный дождь. Руки протянули столь многие, что Пузырев мог выбирать подходящий музей из нескольких. Он выбрал тихий, скромный музейчик в Дъеппе, городке на юге Франции, где хватало туристов, которые в живописи ни уха, ни рыла, но в смысле специалистов – не густо. Он два раза вылетал туда, для утряски мелочей и знакомства, а Эдик, разрываясь между литьем и картинами, совсем забросил литье, за что Онищенко весьма недовольничал. Но Эдик решил достичь небывалых высот в искусстве подделки, тем более, что технологии старения уже вовсю работали в мастерских, составляя своеобразный конвейер, и потому отпихивался от дел полковника, как мог. К середине зимы копии были, наконец, готовы, качество удовлетворительное, но Эдику пришлось вылететь в срочную командировку на курганы – так наказал его Онищенко. Пузырев с картинами вылетел в Дъепп без него, и когда Эдик, наконец, прибыл следом, оказалось, что директор так и не решился поменять таблички на картинах – а без этого выставка имела смысл только для дурней туристов, которые ходили, разинув рты, по всем залам и глядели коровьими глазами на труды Эдика и тупость Пузырева. Но теперь эти все колдобины позади. Эдик перевесил таблички, где они висели, и перевинтил их, где они винтились. Запомнился момент, который показался хорошим знаком – перевинчивая последнюю табличку, Эдик выпустил ее из рук, но металлическая пластиночка не упала, каким-то чудом прилипнув к картинной раме. За что зацепилась? только Господь ведает. Эдик торопливо прижал ее, ввинтил шурупы – и отошел полюбоваться. Табличка извещала всех любопытствующих, которым хватило наглости заплатить пять долларов за вход в музей, что перед ними висит произведение великого Рембрандта. Только ушлый в темных делах искусства пес вроде Эдика поймет, что табличка нагло врет – это копия, хотя и очень хорошая. Андрей вот картина рядом, под которой такая же врунья извещает, что над ней висит копия Рембрандта, написанная его учеником с голландской фамилией, вот картина рядом и принадлежит, на самом деле, кисти Рембрандта. Причем продается как раз вторая картина «копия». Первая – что вы! Это достояние России. Национальное сокровище. Можно только глазеть, раскрыв пошире рот. Но кто-то же сообразит. Эдик верил людям. Эдик гордился собой и Российским музеем, репутация которого, как делового партнера должна просто дико подскочить, если все пройдет гладко. Если…если верить людям. Эдик верил.

Эдик, погруженный в свои мысли, брел следом за горсткой школьников от картины к картине, не слушая французской речи миловидного экскурсовода Риты. Он плохо понимал французский. Он брел и просто наслаждался прохладой в залах выставки Российского музея. В кабинете, который был ему выделен, сломался кондиционер, и жара просто убивала. Этот чертов городишко развалился на самом юге Франции, в январе тут вовсю купались и загорали. Прошла уже неделя его пребывания здесь, и время словно остановилось для Эдика.

– Эдуард Максимович! – Обернулся на голос экскурсовода. – Этот господин к вам.

Эдик с ленцой пожал руку спортивного вида мужчине. Усики, костюм – несмотря на жару – неестественная улыбка. Глаза, как у жулика. Эдик уже привык к таким. Насмотрелся за неделю. Подлый Пузырев предпочитает прохлаждаться на пляже, спихнув все общение с возможными покупателями на заместителя. "Клевала" на картины пока что…не мелочь, нет, скорее – средняя "рыба", но в костюме Эдик еще не видел. Все больше в рубашечках.

– Простите, не расслышал ваше имя? – переспросил Эдик по-английски, давая понять, на каком языке он будет говорить. Впрочем, фамилия незнакомого господина показалась странно знакомой.

– Месье Жак Дюбуа. – Француз поклонился, и Эдик на миг застыл. Он вспомнил эту фамилию. Справочник "кто есть кто" они с Пузыревым изучили очень тщательно, подчеркивая фамилии людей, которым следует прислать приглашение на выставку. Этому Дюбуа точно посылали. Сонливость Эдика испарилась. Этот наверняка просек, где что висит. Крупный галерейщик. Значит, и крупный торговец.

– Месье Поспелов, ваша выставка впечатляет. Откровенно говоря, я не нашел бы времени посетить вашу выставку-продажу, несмотря на всю рекламу в присланном вами приглашении. Торговля копиями – дело не столь для меня доходное, чтобы…, но один мой приятель, случайно отдыхавший в Дъеппе, сообщил мне о необыкновенно высоком уровне копий…, и вот я здесь. И не жалею. – Дюбуа остановился у картины Дега "В тени платана". – Не знал, что у Дега имелся такой ученик. Причем настолько неплохой. – Француз кивнул на висящую рядом "копию", и глаза его сверкнули, как это бывает у волка при виде добычи. – Гм…Дюран…Дюран…нет, не припоминаю, но – неплохо, неплохо…

Фамилии учеников Эдику пришлось выуживать из биографий художников. У этого Дега, помнится, он так и не нашел учеников. Не успел обзавестись, то ли спился, то ли с голодухи ласты склеил. Этот Дюран был просто соседом, или приятелем – Эдик уже не помнил. Не важно.

– Знаете, я тоже такого не припоминаю, – чистосердечно сказал Эдик. – Разве это главное?

– Вы правы, – охотно согласился француз. – Главное – писал отлично. Сам Дега мог бы поставить под этой копией свою подпись.

Француз пожирал глазами картину.

– Вряд ли, – твердо сказал Эдик. Подпись этого Дега он соскабливал лично и ни за что не позволил бы после этого подписывать картину всяким Дегам. По шее бы тут же получил, какой ни Дега. – Очень сомневаюсь. Простите, месье Дюбуа, но какие картины вас интересуют?

– Пока…меня интересуют…скорее цены…– француз скользил словами осторожно, словно по тонкому льду.

– Они умеренны. Очень, – как можно скучнее ответил Эдик. – В среднем – около тысячи евро за картину.

Француз покачнулся. Глаза на миг выпучились, как у любимых им лягушек, он даже что-то невразумительно проквакал, потом, прокашляв горло, повторил торопливо и раздельно:

– В таком случае. Я покупаю все копии. Все покупаю.

Эдик ощутил, как мгновенный жар поднялся вдоль позвоночника, ударил в голову, выдавив со лба и висков капли пота. Наконец-то! Впервые Эдик видел столь доверчивого человека. Родную душу. В России таких не встретить. Он соскучился по ним, хотя никогда и не встречал. Доверчивых такого масштаба. Француз поверил, что все эти "ученики" на самом деле – подлинники. Он не верит табличкам. Он верит людям. Он верит Эдику. И он не ошибся. Жаль, что Эдик не сможет обрадовать его ценами. Доверчивых, но мелочи, хватало и до француза.

– Тут есть одна тонкость, – сказал Эдик. – Тысяча евро – это наша цена, однако мы работаем уже неделю, и потому появилось довольно много желающих купить картины…, так что нам пришлось устроить своего рода конкурс предложений. В смысле – кто больше. Это неофициально, разумеется. Если вы захотите принять в нем участие, вам придется назвать те суммы, которые вы сочтете нужным заплатить за картины. И немного подождать. Всего с неделю, до окончания работы нашей выставки. Если ваши цифры окажутся наибольшими, я вам позвоню, и можете приезжать за картинами.

Во взгляде француза не мелькнуло разочарования, как у прочих – нет, там светилось понимание, даже…восхищение.

– А каковы примерно предлагаемые цифры? В среднем? – небрежно спросил он.

– Доходят и до миллиона евро за некоторые картины, так же небрежно сказал Эдик.

Сомнений нет, взгляд француза сиял восторгом и восхищением.

– Пусть…даже миллион в среднем, – сказал француз, – но я покупаю все копии, оптом. На какую скидку я могу рассчитывать?

– Ну, разумеется. Думаю, скидка в двести тысяч с картины вполне реальна, – сказал Эдик благожелательно. – Однако окончательные цифры не в моей компетенции. Их определяет директор Российского музея, месье Пузырев.

– Я заплачу за каждую копию только семьсот, – твердо сказал француз. – И я должен иметь возможность осмотреть полотна вплотную. Так сказать, наощупь.

Эдик расправил плечи. Да, это акула. И вцепилась изо всех сил. Кажется, удалось.

– И я должен посмотреть сопроводительные документы на копии, только после этого и возможен разговор с вашим директором об окончательных цифрах, – непреклонно сказал француз.

– Конечно, все это мы обеспечим. Пройдемте в мой кабинет – я покажу сопроводиловки.

Спустя три часа Эдик спускался по каменной лестнице к пляжу, с самочувствием боксера после тяжкого поединка. Победа…оно так. Но в голове – пусто и гулко.

Пузырев лежал на обычном месте, у третьего пляжного зонтика. На животе, умильно разглядывая фигуристую блондинку лет тридцати, которая втирала в плечики крем от загара. он пытался познакомиться с ней уже третий день, вплотную, так сказать, познакомиться, но пока что блондинка встречала довольно холодно его робкие попытки. Он не смог даже ее имени узнать. Сейчас он явно мечтал помочь ей с этими втираниями, аж слюнки пускал, но – только мечтал. Увидев заместителя, директор встрепенулся.

– Что случилось?

Эдик уловил в голосе тревогу и подумал, что Пузырев до сих пор чувствует себя жуликом, несмотря на все уговоры.

– Все, торги окончены, – сказал Эдик, плюхнувшись прямо на песок. – Был Дюбуа, из списка приглашенных. Берет все, предварительно – по семьсот тысяч за копию.

– Все?! С ума сойти. – Пузырев стал расспрашивать о подробностях. – А он…он понял?

– Еще бы. Крупняк, на торговле зубы сточил, – сказал Эдик. – Но даже бровью не шевельнул. Не то что эти…которые спрашивают про перепутанные таблички. А когда я втолковал, что по тысяче евро – это официальная цена, которая нам до фени, и что нас интересует неофициальная наличка, тут он малость раскрылся. С минуту меня разглядывал. Как лилипут мог бы разглядывать великана. Такой масштаб у него в голове укладывался явно с трудом. Уважение неимоверное. Обещал нам оперу показать. Еще фигню какую-то. В знак дружбы и дальнейшего сотрудничества

– Да, наш российский размах даже меня…зацепил, – с гордостью сказал Пузырев, – не то что француза какого-то.

– Бедняга, он просто нашу приватизацию вблизи не видел, вот его и стукнуло. А для меня его паршивые миллионы только начало. Мелочь. Вы согласны, Иван Иваныч?

– Неужели он притащит наличными? – заволновался Пузырев. – Это же…это же опасно!

– Он придет завтра. Со своими экспертами. Уже к вам. Договаривайтесь о любой форме оплаты – все сделает, ему до фени. Парень верит нам.

– А он не потребует, чтобы я признался, что…что…это оригиналы? – Пузырев понизил голос. – Я полностью не в курсе, мы с вами договорились. Если что…– Он поежился. – Зачем садиться вдвоем? Я в живописи ничего не понимаю, полностью доверяю…вам…, и в тюрягу всегда передачку подгоню. Правильно?

– У прокурора спросите, – устало сказал Эдик. – Отступать поздно. – Он лег на спину, закрыл глаза и повторил слова Бендера из широко известного литературного произведения: – Сбылась мечта идиота. Вот я и миллионер. Где же радость?

Вопрос он добавил от себя, и Пузырев это понял. Намеки насчет денег его не пробивали – кожа толстая. Да и надоели обоим эти намеки. Эдик ничего поделать не мог – почти все деньги проходили через руки директора. Разве что морду набить…, но доверчивость Эдика, она мешала – может Пузырев прав? деньги требовались всем, и в Министерстве культуры их требовалось куда больше, чем Эдику. Все эти разрешительные документы на вывоз выставки – и уплочено, и еще больше обещано…, чиновники же толстые, им много нужно. Эдик тощий, он подождет. Главное – дело сдвинулось. Главное – просто работать – и миллионы тебя догонят. Так воспитали Эдика.

Когда Эдик ушел, Пузырев, взволнованный, принялся торопливо одеваться, но вдруг замер, вновь увидев привлекательную блондинку. Морща носик, она снова мучилась с кремом. Пузырев нахмурился и шагнул к ней. Молча и хмуро цапнул тюбик из ее пальчиков и так же молча принялся натирать ей спину.

– Месье…– растерянно сказала блондинка, – э-э, благодарю вас…

– Меня зовут Иван Пузырев, – сказал Пузырев. – А вас?

Вечером Эдик увидел обоих в ресторане, за одним столиком. Только вздохнул. На ней Пузырев экономить не будет. Славную традицию российского начальства – экономить на работягах, а не на себе, любимом – Пузырев расшатывать не собирался.

На другой день, как и обещал, явился Дюбуа, и закипела работа по осмотру и упаковке картин. Все три дня продажи француз усиленно лез в друзья к обоим, но пролез только к директору. Зная точку зрения заместителя, Пузырев даже начал говорить эдак в пространство, но при Эдике, что в дальнейшем ради безопасности желательно бы иметь только одного покупателя. Своего, надежного, проверенного. Не выдержав, Эдик холодно возразил:

– А цена? Чтобы взвинтить ее, надо сшибить покупателей лбами. Вы лучше думайте об аукционах. О Сотбис и Кристи.

– Посадят.

– Вы не верите людям. Наградят, – с ожесточением ответил Эдик. Француза он возненавидел за трехчасовую пытку перед самым отлетом на родину, и потому непреклонность в голосе звенела металлом, перебить который директор был не в силах. Правда, француза извиняло то, что он хотел порадовать новых друзей из России, доставить удовольствие. Пузырев, как выяснилось в разговоре, обожал музыку, причем серьезную, классику. Толстую паскуду Господь наказал абсолютным слухом, и уж он-то, в отличие от Эдика, музыку любил от души. Посещение оперы в Париже для Эдика прошло вполне терпимо. Конечно, он скучал, терпеливо пережидая вопли – для его слуха – со сцены. Но вполне ничего. Поразмышлять можно. Пузырев прослезился, да не один раз. Француз засиял, что так угодил гостям, и на другой день опять отвез их на личном самолете в Париж, где Эдика чуть не убил виолончелист Распропович своим концертом для виолончели с оркестром. Французский гад так до конца и не говорил, куда их тащит, хотел осюрпризить, и ему это удалось. Уже сидя в кресле партера, до последнего момента перед раздергиванием занавеса Эдик не знал, что ему предстоит.

Эдик и сам не мог предположить от своего организма столь сильной реакции. Раньше, встречаясь с "пилением дров" – как он называл работу смычковых инструментов – Эдик успевал покинуть "зону поражения", но теперь "выйти броском из-под обстрела" помешали приличия. Как же, Париж! Всемирно известный театр "Олимпия". Сам Распропович. Француз же вообще его за дикаря будет держать…, как же, на опере морщился, картины продает, музыку ненавидит… То, что он сумел объяснить в свое время Таньке, для француза не прокатит. Все эти оправдания про слух звучат не убедительно. Другие же любят эту чертову волынку, хотя тоже без слуха. Ну, пусть не особо любят. Но терпят же. Считается, что такая бодяга – удел элиты человеческой. Но он – росс с арийским духом. Его предкам прислуживал хан Чингиз. Он выдержит…

…О, как визжала, как злобно выла треклятая бандура, которую вдохновенно насиловал своим смычком счастливый садист Распропович! Эдика трясло и корчило. На лоб высыпал обильный пот. Вцепился в кресло и закрыл глаза, судорожно сглатывая пересохшим ртом противную тошноту. Из последних сил попытался из сигаретных фильтров скрутить затычки для ушей, но пальцы слишком трясло. Эдик сходил с ума. Душа рвалась из тела, не в силах вынести лупцевание с размаху длинных и обжигающе горячих звуковых бичей. От сумасшествия Эдика спасла только плоская бутылочка коньяка, которую он совершенно случайно прихватил из бара в самолете француза. Нащупав ее, он без раздумий скрутил горлышко и припал к источнику пересохлыми губами. Спасительный коньяк, огненная вода, напалмом выжег всю скверну и музыкальную гниль с больных, замученных нервов. Они словно бы оделись в кевларобую рубашку. Звуковые клинки били, но не пробивали, уже не резали, отскакивая, оставляя только синяки. Эдику стало чуть легче. Он даже смог – пусть перекошенно, болезненно-пристрастно – но размышлять, искоса посматривая на соседей. Сосед слева закрыл глаза. Чуть подальше – мотает головой, как лошадь, в такт скверне со сцены. Жалкое зрелище. Звуковые наркоманы. Балдеют, падлы. В подворотне за театром наверняка ширяются героином, парижские клошары. Эти, побогаче, ширяются здесь. Каждому – свое. Странно, отчего музыку древние называли голосом божественных сфер? Возможно, тогда была другая музыка. А может быть, он страшный грешник? Расхищает национальные ценности. Говоря православным языком, душа его полна бесов, которые корчатся и воют под божественным бичом очкастого виолончелиста. Бесы жадности, подлости и тщеславия…Но он вовсе не жадный, не подлый и уж никак не тщеславный. Если он и делает невольно подлости российской живописи, она с избытком искупается искренностью Эдика. Они приносит благо, умножая вдвое число шедевров в мире, он попросту спасает их. Сам Рембрандт пожал бы Эдику руку за передачу своих творений в более заботливые ладони, нежели равнодушные лапы российского государства, которое выделяет на культуру шиш без масла. Жадность, подлость, тщеславие…да это же Пузырев! Отчего же он, паскуда, млеет от счастья? Нет бесов в Эдике. Они скорее там, на сцене, толпами вырываются из мерзкого инструмента. Нет, недаром церковь называет современную музыку бесовской. Этот Распропович его не победит. Француз и Пузырев неодобрительно поглядывали в его сторону, обчиркивая ему перышки по-французски.

Второе отделение прошло тоже мучительно, хотя и легче первого. Эдик нашел утешение и поддержку в мысли о своей сверхчувствительности. Он же чувствует фальшь в живописи. Подделку "видит" почти сходу. Наверное, он реагирует так рьяно вовсе не на звуки, а на фальшь. Не в нотах. Возможно, в людях. В этом Распроповиче. В этих зрителях. Во всем этом. Он, наверное, не ушами слушает, а мозгом. Если ушами – все прекрасно. Как у Пузырева. Он не экстрасенс, как Эдик. От этого и мучается, а вовсе не от грехов.

В конце второго отделения он победил Распроповича. Слушал почти спокойно. Руки и вовсе перестали дрожать – заметил это, приканчивая бутылочку коньяка. И, наконец, заснул, даже принявшись похрапывать – достойный ответ кривляньям музыканта.

ГЛАВА 14. Золото фараона

Онищенко местоположении организованной преступной группировки МТС-33 знали точно только три человека – Пузырев, Эдик и та неизвестная сволочь, что втихую царапала мелкими, еле заметными буковками это название в уголке подделок и настоящих картин. Эту абракадабру – МТС-33 на продукции Российского музея впервые обнаружил Эдик, незадолго до приезда в Российский музей на экспозицию египетского золота. В принципе, ее многие сотрудники музея замечали и раньше, но значения не придавали. Вроде мальчишки нашалили. Эдиковы. Они часто по музею бегали. Ну, не Эдиковы, так еще кто. Мелочь.

Про саму же МТС-33 знали многие люди в мире, включая и Пузырева, которому порой присылали, как директору одного из музеев, ориентировки из МВД, ФСБ и Интерпола по поводу этой самой преступной организации, которая занимается подделкой и продажей произведений искусства. Пузырев и Эдику как-то говорил про этот Международный торговый Синдикат-33, который ищут по всему миру лучшие полицейские силы. И только когда озадаченный Эдик ткнул директора носом в эту свеженькую надпись, надпись, которую нацарапать не могли нигде, кроме музея, в силу свежеиспеченности подделки, он понял – где находится МТС-33. Он и Эдик стояли в его центре – ибо центр МТС-33 всегда был под их ногами.

Когда подлая новость утряслась в их головах, принялись расшифровывать, это кровно теперь задевало. Поуспокоясь и развеселясь после трех рюмок коньяка у себя в кабинете, Пузырев предложил расшифровку из анекдота: "Мощный, толстый, сильный – 33 сантиметра". Сказал Эдику, что это, конечно, вредительство – так демаскировать "родное гнездо", но в душе он понимает того неизвестного – видимо, реставратора или художника, который ставит этот знак. Человека распирает гордость за то, что российская культура – и с его посильной помощью – задвигает этой кривляке Европе свой мощный, толстый, сильный на все тридцать три сантиметра! Ну, точно. Парень – патриот, и должен догадываться – куда идут его копии.

Основания для такой расшифровки звучали правдоподобно. Да, такое могло быть. Ведь после успеха в Дъеппе словно стекло лопнуло – невидимое, что отделяло Российский музей от Европы. Посыпались предложения о выставках, о сотрудничестве. Недавно за кордон была отправлена уже третья выставка из коллекции Российского музея. В страны Скандинавии. Первая до сих пор путешествовала по Франции, вторая – по Германии. Выставки приносили – пусть не столь большой – но валютный доход, причем ни один западный эксперт не усомнился в подлинности картин. В Российском музее – только оригиналы. МТС-33! Да, можно понять гордость парня из мастерской, который изготовлял эти "оригиналы" своими руками. Понять можно, да, но голову оторвать все равно следует. Только как его вычислить?

Эдик предложил свой вариант расшифровки, тоже из анекдота, просто в пику Пузыреву: "может только сикать", размер – три целых и три десятых сантиметра. Такое мнение о российской культуре Пузыреву не понравилось, но он нехотя согласился, что возможен и такой вариант расшифровки, тем более, что на иных надписях и впрямь между тройками стояла вроде запятая. Этот реставратор мог скорбеть и горько стенать в душе о современной российской культуре. И лучше, чем МТС-3,3, о ней не сказать.

Пузырев, впрочем, немного повозражал, но под аргументами Эдика быстро умолк. В самом деле, производство фильмов, хороших фильмов – где? В глубокой заднице. Нищее кино, больное и чахоточное – и фильмы рождаются такие же, нищие и больные духом, фильмы для показа рекламы. Эстрада где? Эти придурки в телевизоре – это эстрада? Они же петь не умеют и не хотят. Только кривляются. А изобразительное искусство? Ширпотреб, нет ни одного мастера мирового уровня. А спорт? Проиграли и проигрываем наперегонки, где можно и где нельзя. Спорт – тоже культура.

Когда в девяностых годах американская культура вломилась на наш рынок, то одной левой сбила российскую, пинать даже не стала – и так бедняга загибалась, до сих пор в реанимации. Хилая была культура, искусственная, нежизнеспособная, ходить могла только на костылях государственной поддержки. Без костылей и по сей час встать не может, как ей не помогают. Ничего жизнеспособного такая культура создать не в состоянии – ни в области духа, ни в области жизни. Может только сикать. И если мы и задвинули своими выставками Европе, то уж не три целых, три десятых, а все тридцать три – и не старой дохлой культуры, а новой, истинно российской, народной культуры – пусть и культуры подделок. Но уж нас-то государство не поддерживает. Это скорее мы его поддерживаем, разве нет?

С такой точкой зрения Пузырев согласился, но, чтобы не означали МТС-33, их автору в любой расшифровке следовало что-то, но оторвать. Своими действиями он ставил под сомнение авторитет Российского музея, который рос, как молодой бамбук, в определенных кругах и Запада, и нашей страны. Не в тех болтологических кругах, где вьются критики от искусства, всякие там искусствоведы, профессора культуры и прочие из породы рекламщиков, а в других, которые смотрят на культуру, и на живопись, в частности, сквозь столбики золотых монет, в кругах, которые реально зарабатывают на культуре, которые платят и потому командуют – пусть и негласно. Разве Лувр согласился бы привести выставку "Золото фараонов" в никому неизвестный Российский музей, которому всего-то десяток лет? Раньше Лувр привозил свои ценности еще в Советский Союз, больше десяти лет назад, и экспонировал их во всемирно известном Эрмитаже и Русском музее, причем те, в свою очередь, возили взамен выставлять свои коллекции в Лувр. Только так тот и мог заработать. Русские граждане, как известно, всегда нищие, благодаря мудрой политике своего правительства, и ихних копеек за осмотр "золота Египта" не хватило бы даже на оплату охраны этого золота. Выставки – это ведь своего рода шоу, музеи всего мира этим живут, и неплохо, кроме российских, с их нищими зрителями. Российские едва-едва выживают, их поддерживает государство. Чуть-чуть, чтобы вовсе не загнулись. Чтобы такому задохлику, к этой нищете – Тутанхамон приехал во второй раз?! Причем – без обменных договоренностей? Да, это крупный прорыв Российского музея. Пузырев ходил по коридорам Министерства культуры гоголем и павлином, а в иные кабинеты примеривался открывать дверь уже левой ногой. У заместителя – трудяги в связи с приездом выставки имелись более прозаические заботы – он подыскивал ножовку и кувалду – этих инструментов в реставрационных цехах не оказалось. Как обычно, Пузырев мандражировал и пытался отговорить заместителя от распиливания золотого саркофага и переплавки его в золотые слитки заодно с маской Тутанхамона и прочими кладбищенскими причиндалами, однако упрямый Эдик стоял на своем – на кой бы черт тогда Лувр везет сюда это золото? Показывать что ли? Хватит, в прошлый раз привез, до сих пор убытки считает. На кой бы черт суетился француз Дюбуа в качестве посредника в переговорах с Лувром? Надо верить людям. Берите пример с Дюбуа и директора Лувра. Они же верят, что мы переплавим без шума и пыли, втихую и культурно ихние ценности, подсунув им качественную подделку. Они верят в нас, иначе бы не везли свое золото.

Пузырев, заряженный наглостью Эдика, начинал размышлять над более важным вопросом, чем распиловка саркофага – как делить золото? Это хорошо, что Лувр им доверяет. Поэтому он отстегнет им четверть золота. С другой стороны, Лувр все-таки не Эдик, которого можно безнаказанно обкрадывать…, пожалуй, третья часть – самый раз. С другой стороны, наш свинцовый саркофаг, он тоже денег стоит, тем более старательно позолоченный несколькими слоями сусального золота. Надо сказать, что к этому времени даже недоверчивый и трусливый Пузырев не сомневался, что такая подмена прокатит без шороха. Лувр высоко ценил новую российскую культуру. Пусть Дюбуа видел пока что уровень их живописи, но для любого культурного человека же ясно, что подделка живописи куда сложнее металлических изделий. И Лувр не зря доверился мастерству и честности русских партнеров. В новой для себя области, подделке золотых и прочих металлических изделий, Российский музей уже поднялся на должную высоту. Этому способствовали заказы от Онищенко, по скифскому золоту, которое Эдику предстояло закапывать в курганах в рамках операции "Ежик в тумане". Подделка древних золотых изделий – вообще плевое дело по сравнению с подделкой живописи. Золото не стареет, как живопись. Отлил точно такую же брошку или заколку, покрутил минут пять в пескоструйной машине, для матовости и следов времени, для б/ушности, ну, еще на пол покидал, попинал, попрыгал для вмятин – и все!

Именно такими словами и доказал в свое время Эдик пользу идеи металлических подделок для операции "Ежик в тумане". Подделку практически невозможно отличить от подлинного старья, которое скупал для Онищенко Пузырев через свой музей. Подделки имеют еще неоценимое преимущество – они дополняют друг друга, складываясь в единую картину захоронения, а скупленные древности – они сами по себе, могут не сочетаться. К тому же, где гарантии, что Пузырев скупает подлинники, а не подделки? Короче, Эдик убедил полковника, и на металлические подделки полковник денег не жалел. Древние золотые и серебряные изделия оказались не так просты, как думал вначале Эдик. Во-первых, и золото не чистое, а с массой примесей, причем в редких сочетаниях, а во-вторых – технология в несколько ступеней, многие из которых пришлось нащупывать опытным путем. Но за это и платили нанятым ученым – они нащупали, так что по химсоставу и технологии изготовления подкопаться к изготовленным "древностям" смогли бы только сами изготовители, и то, если не выпускают из рук. Проблема возникла на ровном месте – Эдик отличал эти подделки без всякого хим. спектрального анализа с первого взгляда. И Онищенко, и Пузырев орали на Эдика, что хрен отличишь, хватит измываться! если перемешать настоящее скифское золото и поддельное…, перемешали ведь, когда Эдик вконец достал их своим упрямством. Эдика это и самого бесило, но что делать? Он привык работать до отказа. Так уж воспитали злыдни родители.

Ну, хорошо, музыку он не слышит. Но с визуальщиной проблем не было – он по-прежнему, как компас чувствует север, чует подделку. Если он чувствует, то и другой увидит. Нельзя рисковать. Скифское золото…какой дурак из современников именно так изобразит буйвола на гребне? Да нет таких. По буйволу видно, что его создатель знаком с такси, электричеством и ядерной бомбой, а вот убитого собственной рукой буйвола и во сне не видел. Почему так, Эдик объяснить не мог, но подделки выбирал безошибочно во всех экспериментах, которые, обозлясь, устроил Пузырев. Сваливали в кучу настоящее древнее золото из могильников и подделку. Выбери. Одну из двадцати. Из пятидесяти. Из ста…

– Сволочь ты, – сказал в сердцах Пузырев. – Онищенко же не видит. Мы же "Ежика" провалим.

– Провалим, если по-твоему делать, – стоял на своем Эдик. Да, проблема… На ровном же месте!

По роду своей работы Эдик постоянно разъезжал по областным краеведческим музеям, долбил директоров по картинам и реставрации, ну и выставки в этих музеях изучал – святое дело! И вот на выставке народного творчества в дальнем закутке области в каком-то райцентре его вдруг зацепила фигурка совы. Да, это была сова. Клала она все на весь двадцать первый век. Она – Сова, и катись, придурок, пока не клюнула. В гробу она видала тебя, зритель затреханный. Конечно, на скифов работа не больно походила, кроме одного – такая же настоящая, не фальшак. Эдик решил, что такие вещи покатят за неимением настоящих скифов. Если еще с художником поработать… Им оказался парнишка-даун из приполярного села. Его фигурки оказались в музее чисто случайно, в гости сюда приезжал с матерью, к родственникам. Глаза у парнишки синие и бессмысленные. Эдик с трудом установил контакт, парнишка скифским фигуркам обрадовался, как родным – и пошел лепить не хуже, а чаще и лучше…как он видел?! надо быть сумасшедшим, чтобы такими видеть окружающие предметы. Или гением. Эдика устраивали оба варианта. Полковника Онищенко – тоже. Родители, правда, повышали цену за каждую новую партию глиняных украшений, но дальше рублей их фантазия не взлетала.

Увидев первую партию украшений по эскизам Васи Логинова, Онищенко в сердцах заорал на Эдика: