Текст книги "Первая должность"
Автор книги: Сергей Антонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
На арену вышел человек во фраке и сказал: «Антракт». Нина сразу поднялась и пошла к проходу. «Наверное, совсем уходит, – подумал Андрей. – Не надо бы мне так грубить». Минут через пять подошёл Митя и нахально спросил: «Ну как?» – «Никак», – ответил Андрей, и Митя, хитро ухмыльнувшись, удалился. Прозвучал первый звонок, потом второй, а Нины всё не было. Наконец, когда дали третий звонок, она появилась, держа в руках белый фунтик. Добравшись до своего места, она улыбнулась и сказала:
– Будем есть прямо из кулька. Хорошо?
В фунтике оказались конфеты – клюква в сахарной пудре. Андрей съел несколько штук, чтобы показать, что он перестал сердиться.
– Вы тоже живёте в общежитии? – спросила Нина.
– Да.
– Учитесь?
– На втором курсе заочного. Скоро сопромат начнётся. Говорят, самый трудный предмет. Остальное всё ерунда.
– Когда я училась, наши студенты говорили: «Кто сдал сопромат, тому можно жениться», – и хотя она сказала это без всякой задней мысли, Андрей почувствовал, что ей вдруг стало неловко, и разговор потух. Так они молчали до самого конца представления, и, только глядя, как крутятся на никелированных трапециях мужчины в матросских костюмах, Нина проговорила: «Интересно, часто ли здесь проверяют подвеску тросов?» И Андрею стало жаль её.
Когда они вышли на улицу, Андрей спросил:
– Можно я провожу вас?
Они пошли по Цветному бульвару. Держа её под руку, Андрей чувствовал, какая она лёгкая, и ему казалось удивительным, как это её не сдувает ветер с узких ригелей. Они молча свернули на Садовое кольцо. Над домами темнело беззвёздное небо. У большого дома министерства, во всех окнах которого горел свет, наискосок к тротуару стояли лакированные «ЗИМы» и «победы». Дожидаясь полуночных своих начальников, шофёры настроили приёмники в машинах, распахнули дверцы и слушали последние известия. Кравцова жила в переулке недалеко от площади Маяковского. Переулок был тёмный, и только над воротами светились жестяные фонарики, в которых были прорезаны номера домов.
– Что это за ящик висит? – спросила Нина.
– Это постовой телефон, – ответил Андрей. – По субботам у нас в общежитии самодеятельность. Приезжайте.
– Приеду как-нибудь. А зачем постовой телефон?
Андрей понимал, что они разговаривают только потому, что неудобно всё время идти молча, и Нина чувствовала, что он понимал это, и оба ощущали неловкость.
Дом, в котором жила Нина, был старенький, трёхэтажный, с облупившейся штукатуркой. На первом этаже помещалась прачечная.
– Когда отходит ваш поезд? – спросила Нина.
Андрей посмотрел на часы.
– Через час двадцать минут приблизительно. Сейчас электричка ходит редко.
– Ну так заходите ко мне. Зачем вам столько времени сидеть на вокзале?
– А можно?
– Если вас приглашают, значит, можно, – назидательно сказала она.
В комнате, куда они вошли, под абажуром со стеклянными слёзками горела яркая лампочка, освещая накрытый для ужина круглый стол. На свежей скатерти симметрично стояли три тарелки и на подставочках лежали ножи и вилки. На самой середине стола блестела ваза с яблоками. «Вон как люди-то живут!» – подумал Андрей, увидев возле каждого прибора салфетку, продёрнутую в кольцо.
– Ниночка, ты одна? – раздалось из соседней комнаты.
– Нет, у меня гость, мама. В дверях показалась маленькая седая женщина и, ещё не видя Андрея, но уже улыбаясь, стала отыскивать его близорукими глазами.
– Меня звать Ирина Максимовна, – проговорила она радостно. – Хотите вымыть руки? Сейчас будем пить чай.
Вслед за ней появился только что вернувшийся с работы отец Нины, Василий Яковлевич, высокий и мрачный, ничему не удивляющийся мужчина в расстёгнутом коверкотовом кителе с железнодорожными погонами. Он сел за стол, отодвинул локтями тарелки, ножи и вилки, сразу нарушив красивую симметрию, и спросил Андрея отрывисто:
– Вместе с ней работаете?
«Видно, строгий у Нины Васильевны батька. Если бы знал, что она у нас творит, здорово бы ей досталось», – подумал Андрей и ответил осторожно:
– Вместе, да не рядышком. Она наше начальство.
– Ну и как она? Действует? – снова спросил Василий Яковлевич так, словно Нины не было в комнате.
Нина с беспокойством посмотрела на Андрея.
– Ещё как действует! – ответил он, успокаивая её своим взглядом. – У нас в Сибири про таких говорят: не согнёшь, не сломишь…
– Слава богу, хоть отца не подводит, – сказал Василий Яковлевич.
– Она у нас всегда хорошо училась, – заметила из соседней комнаты Ирина Максимовна.
– Довольно, мама, – раздражённо проговорила Нина, и Андрей с удивлением заметил: в её характере есть отцовская непреклонность. – Диплом и производство разные вещи… Почему вы из Сибири уехали, Андрей Сергеевич?
– Учиться хотел, а бабка не велела. Книг не велела покупать. Бывало, куплю книжку, номерок поставлю, будто из библиотеки взял – тогда ничего… А потом и про это догадалась и всё пожгла, только «Спутник сварщика» оставила. Переругался я с ней, зашил деньги в подкладку, стащил на кухне буханку хлеба и пошёл на станцию.
– Правильно сделал, – сказал Василий Яковлевич, разламывая яблоко пополам сильными пальцами.
– Ну, пришёл на станцию – до Москвы нормальных билетов нет. Есть одни мягкие. Распорол подкладку – все деньги на билет отдал.
– У вас решительный характер, – сказала Нина. – Вам, наверное, нравится там, наверху?
– Каждого человека характер направляет на свою работу. Ведь вам почему достаётся? Потому что ваш характер под нашу работу немного не подлаживается.
– А всё-таки достаётся? – усмехнулся Василий Яковлевич.
– Бывают и у неё, как и у всех, недостатки, – поправился Андрей. – Но ведь её работа тяжелей нашей. У неё совсем особая работа. Вот мы недавно брали обязательства, чтобы план выполнить – у нас о плане забота, а она взяла такое обязательство, чтобы мы ни разу на гвоздь не напоролись. Кому – план, а кому – гвозди.
– Как же вы всё-таки в Москву без денег ехали? – спросила Нина, стараясь увести разговор от неприятной темы.
– Так я же сказал, – у меня буханка хлеба была. Ну а потом пассажиры помогли. Утром просыпаюсь, слышу, внизу беседуют: вербовщик жалуется на свою профессию. Спрыгнул я вниз, вижу – сидит вот такой дяденька, кабачковые консервы зубами открывает. А вечером, когда я «Спутник сварщика» достал, он сразу понял, что я за птица, и стал меня в свою организацию привлекать. Златые горы сулил. Не то что хлеба давал – кипяток сам носил. И так до самой Москвы. Но я не пошёл к ним. Уж больно здорово расписывал. Думаю: чего-нибудь здесь не так. Ну, приехал в Москву…
– Чайку, пожалуйста, – проговорила Ирина Максимовна, входя в комнату с чайником.
Тут только Андрей вспомнил про поезд, посмотрел на часы и заторопился.
Нина проводила его до двери.
– Через порог не прощаются, – сказал Андрей.
– Да всё равно, – махнула рукой Нина, – хуже не будет.
«А всё-таки трудно ей живётся, – подумал Андрей, – хоть и салфетки в кольцах».
– А вы не теряйтесь, – проговорил он, переступив обратно в коридор. – Никакой беды в этом нет. Хорошая работа, как хороший конь, – не сразу к человеку привыкает. Ну, до свиданья!.. А за своими ребятами я сам стану приглядывать.
Нина заперла за ним и стояла в коридоре, удивляясь внезапно нахлынувшей на неё непонятной тоске, стояла до тех пор, пока не замер стук шагов по ступенькам, пока не хлопнула тяжёлая парадная дверь. Потом она вошла в столовую, принялась за ужин и, дождавшись, когда родители легли спать, уселась на подоконник, на своё любимое с детства место, и, глядя в чёрное небо, украшенное редкими разноцветными звёздами, задумалась. В комнате было тихо, только тоненько позвякивали слёзки абажура, когда проезжал грузовик, да на стене тикали часы, медленно и солидно. Время шло. Чтобы отвлечься, Нина решила составить проект приказа, который Роман Гаврилович просил представить ему завтра. Она села за письменный столик, за которым когда-то зубрила таблицу умножения, плакала над задачками, не сходящимися с ответом, делала курсовые проекты, обмакнула ручку в фарфоровую «непроливайку» с переводной картинкой, написала: «…во время уборки мусора в цокольном этаже центральной части здания произошёл несчастный случай с бригадиром разнорабочих», задумалась и вдруг поняла причину своего плохого настроения. «Ну, конечно, это оттого, что Арсентьев сегодня пожалел меня и из-за этой жалости лгал отцу, будто я хорошо работаю. А я своим молчанием поощряла и одобряла эту ложь. Теперь он станет думать, что я только трусливая девчонка и больше ничего… И правильно станет думать». И Нина почувствовала приближение одной из тех минут отчаяния, когда ничто не мило на свете.
– Ну а мне-то какое дело, что он обо мне будет думать? – сказала она вслух. Но хотя сказано это было очень решительно, Нина понимала, что с сегодняшнего дня мнение о ней Андрея стало для неё важнее, чем мнение давнишних друзей-студентов, Романа Гавриловича и даже отца.
«В субботу, пожалуй, действительно надо съездить в общежитие, – подумала она, печально рисуя на проекте приказа треугольники и кружочки. – Интересно, что у них там за самодеятельность?..»
* * *
В той комнате мужского общежития, где жил Андрей, после посещения цирка долго не ложились спать.
За столом сидел Митя и, нарезая на газете колбасу, ужинал. У окна, на постели лежал монтёр и, заложив руки под голову, тоскливо смотрел в потолок.
– Нет, я тебе скажу, это неверно, – говорил Митя, обмазывая и колбасу и хлеб горчицей. – Если ты хочешь знать, я после цирка за ними шёл два квартала. Сперва они шли так, потом он её взял под ручку. Тогда она сказала, что он идёт не с того бока, и он зашёл с другого бока и обратно взял её под ручку.
– Ты скоро свет будешь тушить? – спросил монтёр.
– Сейчас поужинаю и потушу. И ещё одна деталь: почему его до этих пор дома нету? Ты думаешь, он один на Садовом кольце дежурит? Второй час ночи, а его нет.
– Это ещё ничего не доказывает, – сказал монтёр. – Туши свет. – А вот увидишь: на работе снова будет полный порядок. Она теперь полностью переключится на Андрея Сергеевича. Хочешь на спор?
Но монтёр вздохнул и отвернулся к стене. Митя посидел, подумал, собрал остатки колбасы, хлеба, перочинный нож, банку с горчицей, свернул всё это в один пакет и спрятал в шкафик. Потом умылся, разделся, внимательно осмотрел свои зубы в маленькое зеркальце и потянулся было к выключателю, но, услышав шаги в коридоре, бросился в постель.
Тихо вошёл Андрей и сел пить чай. По его виду ничего нельзя было понять. Несколько минут Митя притворялся спящим, но, не выдержав, приподнялся на локте и спросил:
– Ну как, Андрей Сергеевич?
– Если ты про Нину Васильевну скажешь хоть слово, – размеренно проговорил Андрей, – скину с кровати… И комнату надо прибрать. Абажур, что ли, купить бы… Люди зайдут – совестно.
– Вы скоро свет потушите? – снова спросил монтёр.
– Дай человеку чайку напиться, – заступился за Андрея Митя и, закутываясь в одеяло, тихонько добавил: – Я же тебе говорил, что всё в порядке…
* * *
Соревнование верхолазов двух высотных зданий привлекало всё большее внимание строителей.
Однажды, проходя в контору, Нина увидела народ, толпившийся у доски показателей.
– Что тут за митинг? – спросила она.
– Ждём, когда вчерашний процент выведут, – ответила Лида. – Больно тихо ваша контора работает, Нина Васильевна.
Нина сказала об этом главному инженеру, и со следующего дня девушка с украинским акцентом стала передавать сводки выполненных работ – сначала о своём доме, а потом о доме, с которым соревновались комсомольцы; и во время таких передач к репродукторам стягивался народ, а шофёры останавливали свои самосвалы и открывали дверцы кабин. «Как будто футбол передают», – улыбалась Нина, глядя сверху на строительную площадку.
С каждым днём монтаж каркаса шёл быстрее, и Роман Гаврилович как-то сказал Нине по секрету, что появилась возможность дотянуться до нужной отметки на день раньше планового срока.
Действительно, за неделю каркас сильно вырос, и у строителей уже не было сомнения, что работы будут закончены вовремя. Дело теперь заключалось в том, чтобы обогнать комсомольцев соседнего дома, показать более высокую выработку и мастерство.
Арсентьев и его друзья приходили по утрам в прекрасном настроении, и, заражаясь этим настроением, Нюра и Лида, которых начальник третьего участка всё-таки передал в распоряжение сварщиков, быстро проверяли провода, бегали к трансформаторам и, приходя в буфет, объявляли, что Арсентьеву требуется ситро, и их пропускали без очереди.
Опасения Нины по поводу отношения к ней Арсентьева не оправдались. Наоборот, после похода в цирк он стал внимателен к ней, разговаривал без тени насмешки и, что больше всего радовало Нину, не забыл своего обещания – присматривать за тем, чтобы ребята соблюдали требования техники безопасности. Как-то, проходя по перекрытиям, Нина услышала, как он отчитывал Митю за неисправную монтажную лестницу. Вместо того чтобы сходить за другой лестницей, Митя упрямился, доказывал, что и эта хороша. Нина остановилась в отдалении и стала наблюдать, чем всё это кончится. Арсентьев спорил недолго. «Тебе трудно за лестницей сходить, – сказал он, – так я сам тебе принесу». И ушёл. Сконфуженный Митя посмотрел ему вслед и проговорил с философской покорностью – Выходит, не он над техникой безопасности власть взял, а она над ним. Ещё хуже, чем было, стало. Они вдвоём-то совсем нас зажмут, – и, поглядев на Нюру, добавил: – Эх вы, советчики!..
– А ты на других не вали, – возразила Нюра. – Билеты-то в цирк ты раздавал.
– А кто надоумил? Забыла, что городила в электричке? Вязала бы себе да молчала.
– Мало что тебе скажут!..
Хотя Нина не поняла, что означают фразы о билетах и советчиках, чувство признательности к Арсентьеву поднялось в её душе, и, когда через несколько дней он пришёл к ней с метеорологической сводкой, предвещавшей сильный ветер, и попросил сделать как-нибудь так, чтобы верхолазы не простаивали, она ответила:
– Сделаем, Андрей Сергеевич. Обязательно сделаем!
Впрочем, сказать это было гораздо легче, чем действительно что-нибудь сделать. По инструкции при шестибалльном ветре краны должны быть остановлены и колонны и ригеля наверх подавать будет нечем. Нина долго думала, как быть, и сказала, чтобы сварщики и монтажники выходили на работу, как обычно. На следующий день действительно подул ветер, на соседнем высотном здании монтаж каркаса был приостановлен, и монтажников отпустили домой. Но Нина созвонилась с метеорологическим управлением, узнала, что сила ветра не достигла ещё и четырёх баллов, и разрешила высотникам работать, предупредив, чтобы они сразу же шли вниз, как только она объявит об этом по репродуктору.
Целый день через каждые пять минут Нина связывалась с метеорологами, и, хотя монтажникам дважды пришлось спускаться вниз, несколько колонн и ригелей всё-таки было установлено. А вечером Нине приказом по строительству была объявлена благодарность, и монтажники один за другим приходили поздравлять её. Пришёл поздравить и Арсентьев. «Это, конечно, хорошо, благодарность, – усмехнулся он. – Главное – мы их почти догнали, – кивал он на здание, виднеющееся вдали. – Ещё один день нормальной работы, и мы обгоним».
Нина чувствовала, что, говоря «мы», он на этот раз подразумевал и её, и, пожалуй, впервые за всё время работы на строительстве ей стало радостно и легко.
* * *
По пути домой Нина вспомнила, что сегодня суббота, что в общежитии строителей в этот день выступает самодеятельность, и замедлила шаг. Потом она перешла дорогу и отправилась на вокзал, оправдывая своё внезапное решение тем, что ей необходимо побеседовать с девчатами, которые работают у монтажников.
Нина не знала, где живут девчата, но, выйдя из электрички, сразу встретила Лиду и попросила свести её к Нюре.
Комната, в которой жила Нюра, отличалась почти неестественной аккуратностью. Вдоль стен тесно стояли четыре прибранные по-разному узкие кровати: кровать Нюры была украшена маленькими подушками с аппликациями и кружевными занавесками на спинках; на другой кровати тщательно, но просто, почти по-солдатски, было заправлено казённое одеяло и на подушке лежало свёрнутое конвертиком полотенце; возле третьей, застланной вместо покрывала свежей простынёй, на стене висел детский коврик с медвежатами, а у четвёртой, покрытой широким жарким, сшитым из разноцветных треугольников одеялом, теснилось такое множество фотографий, что верхние, прибитые почти под потолком, разглядеть было совсем невозможно.
Нюра сидела на табуретке и так же, как в вагоне, занималась бесконечным своим вязаньем.
– Вы теперь со сварщиками работаете, Нюра? – спросила Нина.
– Да. Я работаю и вот она, Лида.
– Так вот, слушайте, девочки. Как только на каркасе начали нагонять план, ребята вошли в азарт. Сегодня это было особенно заметно. Если вы увидите, что сварщики не прицепляются или работают без поясов, сразу извещайте меня… Только всё это между нами, хорошо?
– Яковлеву хоть говори, хоть не говори! Как об стену горох, – сказала Нюра.
– А кто работает с Арсентьевым? – спросила Нина с едва заметным смущением.
– Я работаю с Арсентьевым, – ответила Лида. – Да он всегда цепляется. И что вы так за нас хлопочете, прямо не знаю… Что вам за дело?..
– Если Нюра упадёт сверху, будет вам до этого дело?
– Так ведь Нюра – подруга!
– Когда вы проработаете здесь месяц или два, многие станут вашими друзьями и подругами… Это что? – спросила вдруг Нина почти с испугом.
– Где? А-а, разве не знаете? Соска. У нас ребёнок есть.
– Какой ребёнок?
Нюра сняла накидку, и Нина увидела между спинками двух соседних кроватей младенца, спящего на широкой пуховой подушке.
– Он чей?
– Наш, – принимаясь за прерванное вязанье, объяснила Нюра. – Нашей комнаты. А родила Маруся – она сейчас с работы придёт. У нас для таких организована «Комната матери и ребёнка». А мы постановили не отдавать его. У нас родился, мы и воспитаем. Из четверых у нас одна всегда дома… Ты вот, Лида, гляди, легче с парнями. Гулять, гуляй, да не загуливайся.
– Ладно тебе! Пора на вечер собираться.
– Погоди, сейчас Маруся придёт. – Нюра критически оглядела наряд Лиды и спросила: – Ты так и собралась идти?
– Так. А чего?
– Больно косынка у тебя скучная…
В это время вошла худенькая девушка лет восемнадцати. Это была та самая крановщица, которая подавала плиты на шестнадцатый этаж, чтобы Нина могла дойти до лестницы. Ни с кем не здороваясь, она сразу прошла к ребёнку, наклонилась над ним и спросила:
– Всё кашляет?
– Да нет, вроде лучше, – ответила Нюра. – Мы сейчас на вечер пойдём, У тебя косынку взять можно?
– Бери, – разрешила Маруся. – Я своё отгуляла…
Она села на кровать и стала кормить ребёнка, глядя в окно, на вершину одинокого дерева. А Нюра, тихонько напевая и уже настраиваясь на весёлый лад, переоделась и начала пудриться.
– А отец его бывает у вас? – спросила Нина.
– Отца на канатах тянуть ни к чему. Без него управимся, – ответила Маруся, всё так же глядя в окно. – Вы там скажите, чтобы легче топали.
– Я бы ему глаза повыкалывала! – подумав, сказала Лида.
– Зачем это всё? Я уже запахала свою любовь, – возразила Маруся, прислушиваясь к весёлому шуму, доносившемуся из красного уголка.
– Не нужен он нам, – добавила Нюра. – Без него справимся. Вот Андрей Сергеевич помог, чтобы их у нас оставить…
– Арсентьев помог? – удивилась Нина.
– Ну да, он в бытовой совет выбран. Пелёнок у нас не хватало, так он пошёл к коменданту и говорит: «Завёлся у вас пятый жилец, так и ставьте его, как всех, на полное вещевое довольствие». Ну, выдали нам простыни на пелёнки… – говорила Нюра тихим, спокойным голосом.
Внезапно звук гармони и взрывы смеха стали доноситься явственней. Вероятно, в красном уголке открыли все окна.
– Ты бы пошла, развеялась, – сказала Лида Марусе. – Дай его мне, я закачаю.
В дверь постучали. Вошёл Арсентьев.
– Вот ты где, – заговорил он, увидев Лиду – Идём на вечер. Там козули какие-то пляшут. Смотреть неохота. Покажи им нашу «подгорную». А, и вы здесь, Нина Васильевна. Пойдёмте все!
Вслед за Арсентьевым и Лидой Нина вошла в просторную и, несмотря на открытые окна, душную комнату. Людей было очень много. Арсентьев провёл Лиду вперёд, туда, где две девушки пели и отплясывали под гармонь.
– Ну-ка, давай «подгорную», – сказал он, положив на мехи гармони руку.
– А что это за «подгорная»? – спросил гармонист.
– Напой ему, Лида.
Лида уселась рядом с гармонистом и начала напевать ему на ухо, и он, напряжённо вслушиваясь, стал медленно шевелить гармонь.
Арсентьев вернулся к Нине и строго сказал парням, сидевшим на лавке:
– Освободите место. Не видите, что ли?
Нина села.
Арсентьев встал позади неё.
Совладав с несложным мотивом, гармонист приник щекой к мехам, и Лида, словно заворожив его, осторожно поднялась и остановилась, подёргивая плечами и становясь стройней с каждой секундой. Она дождалась начала такта и двинулась, но спуталась, и, досадливо махнув головой, снова стала ждать разрешающего аккорда и, наконец, легко взметнувшись в воздух, топнула каблуками, выбила привычную дробь и, нисколько не заботясь о том, что делать дальше, стала поправлять косынку, а равномерный ветер музыки подхватил её и плавно понёс мимо людей, столов, стен, газет и плакатов.
Хотя Арсентьев стоял за спиной Нины, хотя она ни разу не оглянулась на него, она отчётливо чувствовала, как он захвачен танцем и музыкой, как взгляд его послушно следует за Лидой, и что-то похожее на зависть шевельнулось в её душе, и ей захотелось, чтобы Лида устала, чтобы скорей прекратилась эта бесконечная пляска.
Но, подчиняясь уже не Лиде, а чудесной власти родной «подгорной», руки её плавно раскидывались в стороны и соединялись на груди, и ноги бежали по воздуху вслед за музыкой, касаясь пола только для того, чтобы топнуть, и губы шептали «быстрей!» гармонисту, и даже ситцевое платьице, собираясь летучими складками, казалось, танцевало само по себе.
Гармонист резко рванул последний аккорд, и Лида вдруг смутилась, словно впервые ощутив свою красоту, и бросилась за двери.
– Вот это и есть наша «подгорная», Нина Васильевна, – сказал Арсентьев таким тоном, будто танцевал сам. – Хорошо?
– Ничего, только немножко однообразно, – ответила Нина и подумала грустно: «Как это мне взбрело в голову тащиться сюда?!»
Но потом, когда Арсентьев проводил её на станцию, настроение у неё исправилось, и, сидя в электричке, она подумала, улыбнувшись: «Уж не ревновала ли я? Какая глупость!»
* * *
Через несколько дней случилась беда: геодезист забраковал девять колонн, поставленных во время ветра не точно по вертикали. И хотя в спешке, с которой в последние дни шли работы, этого можно было ожидать, все переполошились, расшумелись, стали искать виновных. До исправления колонн вести работы дальше было нельзя. После работы Арсентьев собрал девчат и велел завтра приходить пораньше, проверить, везде ли подвешены провода, не лежат ли они на перекрытиях. «Завтра, – закончил он, – будем нагонять, и нагоним во что бы то ни стало».
На следующее утро с семи часов сильно палило солнце. День обещал быть душным и жарким. Лида и Нюра пришли на стройку одними из первых, сделали своё дело и сели у лестницы на площадке двадцать второго этажа дожидаться сварщиков.
Арсентьев появился сумрачный и решительный.
– Ты свистеть умеешь? – спросил он Лиду.
– Нет. А что?
– Тогда на, возьми ключ. Как увидишь – снизу идёт Нина Васильевна, стучи по колонне.
– Зачем это?
– Сказано стучи – значит стучи. Ясно?
– Ясно. Это работа немудрёная, – ответила Лида.
Она села на площадке и задумалась, следя, как голубая электрическая искра с треском бьётся возле Арсентьева.
Когда Лида первый раз подходила к высотному дому, ей казалось, что такой дом могут построить только необыкновенно сильные и мудрые великаны. Она была почти уверена, что её направили сюда по ошибке и не позже, чем через неделю, переведут на другое место. Но, проработав немного, она увидела таких же, похожих на неё, простых, нормальных людей, таких же девушек, и даже нашла земляков. Она повеселела и иногда в обеденный перерыв бродила по этажам и расспрашивала Митю, куда идут трубы и зачем на двери будки нарисован скелет.
Она увидела множество неизвестных ей машин: бетонный насос с такими же, как у паровоза, рычагами, проталкивающий бетон вверх до седьмого этажа по толстым трубам. Когда работал этот насос, настил вокруг него дрожал, как во время бури. Она увидела подвесные вагонетки, гружённые строительными материалами. Вагонетки пролетали над её головой в глубь здания, не касаясь электрических проводов, словно были наделены силой и разумом.
Однажды на восьмом этаже Лида увидела проволочную клетку, похожую на клеть лифта. Как только она подошла к клетке, дверца открылась, изнутри выдвинулись какие-то железные руки и осторожно поставили контейнер, наполненный кирпичом. Контейнер подъехал по наклонным роликам прямо к работающим и остановился на полу. Железные руки убрались в клетку, сложились там и с лёгким свистом провалились куда-то вниз.
– Это чего это такое? – спросила Лида.
– Подъёмник, – ответил каменщик. – Ты бы не крутилась. Вот защемит ногу, тогда будешь знать!.. Не нарвалась ещё на инженера по технике безопасности.
Лида побежала вниз и забралась по железной лесенке на площадку, где находился пульт управления подъёмником. На пульте против цифры, обозначающей номер этажа, на котором требовался материал, зажигались лампочки, и неразговорчивая, сосредоточенная женщина приказывала загрузить подъёмник, нажимала кнопку, и контейнер с кирпичом устремлялся вверх.
– Он сам, где надо, остановится? – спросила Лида.
– Конечно, остановится, – отвечала женщина. – Иди отсюда. Кругом провода высокого напряжения. Вот обожди, увидит тебя Нина Васильевна – так шуганёт, что и фамилию свою позабудешь…
Разговоры о Нине Васильевне Лида слышала всюду. Разговоры были разные, но чаще всего насмешливые или сердитые. И постепенно у Лиды сложилось убеждение, что Нина Васильевна мало приносит пользы строительству, очень придирается и часто отрывает людей от дела по пустякам. «Непонятно только, чего это Андрей с ней такой вежливый», – думала Лида.
– Здравствуйте! – вдруг услышала она над собой голос и, подняв голову, увидела Нину.
Лида машинально схватила ключ, но было уже поздно.
– Вы забыли, о чём я просила вас, – говорила Нина. – Смотрите. Арсентьев работает без монтажного пояса. Это правильно?
– Неправильно, да он не велел говорить.
– Значит, вы его больше слушаетесь, чем меня?
– А что мне всех, что ли, слушаться? – отрезала Лида.
Нина посмотрела на неё, ничего не ответила и направилась к Арсентьеву. Он заметил её только тогда, когда поднял щиток, чтобы поменять электрод, и сразу бросил сердитый взгляд на Лиду.
– Как же так, Андрей Сергеевич, опять без пояса? – спросила Нина.
– Жарко, – ответил он, – нет никакой возможности работать с поясом. Хуже, чем в шубе.
– Тогда прекращайте работу.
– Да что вы, Нина Васильевна! Вы же понимаете, сегодня за вчерашний день надо нагонять.
– Я это отлично понимаю. Но надо надеть пояс, Андрей… Неужели вас надо уговаривать?
– Хорошо, надену. На тот ярус спущусь – и надену. Он там у меня и висит, – примирительно пообещал Арсентьев.
– Нет, сейчас наденьте, – сказала Нина, но он уже опустил щиток и начал варить. – Вы что, хотите поссориться со мной?
Нина шагнула к нему по ригелю и потянула за электродержатель. Арсентьев резко поднял щиток и проговорил угрожающе:
– Как бы вам не упасть… Здесь ещё не скоро полы настилать будут…
Наверху засмеялся Митя.
– Смотрите, и ваш приятель тоже без пояса, – возмутилась Нина. – Лида, идите вниз и скажите, что я приказала выключить ток.
Лида вопросительно взглянула на Арсентьева.
– Не ходи, – опустив глаза, сказал он.
– А я ей предлагаю идти, – повторила Нина бледнея.
– Вы ей не можете предлагать, – также не поднимая глаз, сказал Арсентьев. – Она подчиняется мне.
Нина понимала, что от того, что сейчас произойдёт, может рухнуть с таким трудом налаженная дружба, может навсегда рухнуть и что-то ещё более для неё важное, что уже возникло и чему она ещё не смела верить. Но, сжав в руке свой потрёпанный блокнотик, она холодно повторила:
– Идите, Лида.
Лида снова посмотрела на Арсентьева, встретила его ледяной взгляд и тихо, но твёрдо ответила:
– Не пойду.
Но Нюра, со страхом наблюдавшая за этим разговором, вздохнула и проговорила:
– Не надо, ребята, спорить. Я сбегаю.
Нина вернулась на площадку и остановилась, нервно теребя блокнот. «Пусть только попробует выключить ток», – поглядывая на неё, думала Лида. Прошло минут десять, и все огни сварки погасли. Арсентьев отбросил электродержатель, поднял щиток и, не глядя на Нину, раздражённо спросил неизвестно кого:
– Ну что ты будешь с ней делать?
– Вот в прошлом году, – начал Митя, – на том доме поставили в воротах нового вахтёра. И на другой день машины недовыполнили задание. Оказывается, этот вахтёр каждый раз в воротах у шофёра и у грузчиков удостоверение спрашивал и с паспортами сверял. «А ну, говорит, Иван Иваныч, давай поглядим твой пропуск. Да ты его не там ищешь. Он у тебя прошлый раз в левом кармане лежал». Тоже не придерёшься – действовал по инструкции, а получился вред делу…
– Мне, товарищ Яковлев, поручена забота о людях, – сказала Нина.
– Нигде не написано, чтобы забота о людях шла во вред делу! – крикнул Арсентьев.
– Забота о людях никогда не может повредить делу.
– Так вредит же. Что вы, не видите!
На площадку поднялся Роман Гаврилович, отёр пот со лба и спросил отрывисто:
– Кто выключил ток?
– Она выключила, – кивнул Арсентьев на Нину, нарочно не называя её по имени. – Увидела, я без монтажного пояса сидел, и выключила.
– Не сидели, а работали, – поправила Нина.
– Сейчас же наденьте пояса и вы, и вы, Яковлев, – жёстко сказал главный инженер и начал спускаться вниз, но на второй ступеньке остановился и добавил: – А вас, Нина Васильевна, прошу зайти ко мне, когда освободитесь, – и голос его не предвещал ничего доброго.
* * *
Домой Нина вернулась совсем разбитая. В комнатах был беспорядок. Василий Яковлевич готовился ехать в командировку и собирал вещи.
В гардеробе он ничего не мог найти и сердился на Ирину Максимовну, с обеда застрявшую в магазинах. Нина попробовала помочь ему, но вещи у неё валились из рук, и когда она стала пересчитывать носки, получилось сначала семь штук, а потом девять.
– Ты что, заболела? – спросил Василий Яковлевич.
– Нет, папа, просто устала. Скорей бы возвращался настоящий инженер по технике безопасности! Не могу больше.
– Не справляешься?
Нина села за стол, подставила кулачки под подбородок и, помолчав немного, сказала, глядя мимо отца:
