Текст книги "Первая должность"

Автор книги: Сергей Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Однако скупая рука отдела снабжения дала себя всё-таки знать: вместо трёхсот пятидесяти плакатов изготовили всего пятьдесят, и на каждом из них, в нижнем углу, видимо по специальному указанию Ахапкина, маленькими буквами было написано: «Цена 13 рублей».

На следующее утро после того, как развесили плакаты, Нина отправилась обходить участки. Её уже не пугала высота, но ходить по ригелям она опасалась. На седьмом этаже она заметила рыжую голову Мити. В этот день он производил газосварочные работы.

– Когда кончите, не оставляйте остатки карбида в генераторе, – предупредила Нина.

– Я никогда не оставляю, Нина Васильевна. – Митя обернулся к ней.

– Ой! А почему вы работаете без очков, Яковлев?

– Сломались, – ответил Митя и улыбнулся. – Лежали утром в кармане, а я забылся, сунул туда же плоскогубцы – стекло и кокнулось… Вот, пожалуйста.

Он достал из кармана очки-консервы. Одно стекло было немного надтреснуто.

– Вполне можно работать, – осмотрев их, сказала Нина.

– А вдруг стекло в глаз попадёт, – возразил Митя. – Ведь сами знаете: неисправный инструмент – он коварный и опасный.

Нина вспыхнула. До каких же это пор, в конце концов, все её предложения будут считать чепухой, а замечания поднимать на смех?!

– Если вы боитесь за свои глаза, так должны давно бы сбегать на склад и сменить очки, – сказала она, стараясь казаться спокойной. – Без очков запрещаю работать.

– Куда же мне с седьмого этажа ходить да обратно на седьмой!.. А план? А выработка?

– Доложите прорабу, что я вас сняла с работы. – Мина достала записную книжку и стала записывать нарушение.

– Зачеркните, Нина Васильевна…

– Нет, не зачеркну. У вас уже два нарушения. Если так будет продолжаться дальше, я… я напишу вашим родителям, как вы ведёте себя на стройке.

– А я вам адреса не дам.

– Ничего, найду в отделе кадров.

Нина, конечно, и не думала писать родителям Мити и не понимала, как эти слова сорвались у неё с языка, но репродуктор из поднебесья вдруг заговорил: «Через десять минут – оперативное совещание… Повторяю…», и она побежала в контору третьего участка, где стоял динамик и где можно было всё услышать.

По пути она обогнала незнакомую быстроглазую девушку. Не отрывая руки от перил, девушка потихоньку поднималась по металлической лестнице, часто останавливаясь и глядя на движущуюся стрелу крана. «Наверное, из новеньких», – подумала Нина, пробегая вперёд.

В конторе, временно разместившейся на четвёртом этаже высотного здания, в неизменной своей шляпе, заломленной на затылок, сидел начальник участка Иван Павлович. Шляпа совсем не шла к его широкому, грубоватому, покрытому бурым загаром лицу и даже казалась мала ему, но он и в конторе не снимал её, каждую минуту готовый сбежать на участок от надоедливых бумажек и телефонных звонков.

Перед начальником стоял Арсентьев, и оба они были сердитыми и утомлёнными.

Нина с опаской взглянула на Арсентьева, ожидая, что он намекнёт на их знакомство на шестнадцатом этаже. Но сварщику было не до этого.

– Нам бы четырёх человек, и был бы ажур… – говорил он начальнику участка.

– Ну где я тебе возьму людей? – спрашивал Иван Павлович тоскливым голосом. – Ну где?..

– Да нам не надо квалифицированных. Нам хотя бы таких матрёшек, чтобы ходили по указанию сварщиков на низ, если надо принести что-нибудь, за трансформаторами смотрели, провода проверяли. Чтобы сварщик сам не бегал – не терял время.

Дверь приотворилась, и в контору заглянула девушка, которую Нина обогнала на лестнице.

– Может, вам и бутерброды носить? – спросил Иван Павлович Арсентьева.

– А чего особенного. И бутерброды, – спокойно ответил тот.

– Можно? – снова приоткрыв дверь, спросила девушка и, не дождавшись ответа, вошла и остановилась возле письменного стола.

– Вы что, хотите, чтобы у вас прислуга была? – спрашивал Иван Павлович, не обращая на неё внимания. – Где я тебе возьму людей?

– Я бы на вашем месте сидел, так нашёл бы.

– А ты садись. Я уступлю.

– Что я, дурной, что ли…

Иван Павлович задумался, крутя в руках карандаш. Видимо, думы его были невесёлые, потому что он решил перебить их и, остановив усталые глаза на девушке, спросил:

– Ну, а вам что?

– Я сюда на работу направлена. Чего мне делать?

– A-a-a, на работу! Это хорошо. Как ваша фамилия?

– Родионова. Лида Родионова.

– Хорошо, Лида Родионова. Посидите вон на диване, отдохните.

– Устала я отдыхать, – сказала Лида, – и так два дня отдыхаю. Как с поезда слезла, так и отдыхаю.

– Эту беду мы поправим… Ну как, нравится наш домик?

– Ничего. Больно высокий только. Кабы не упал.

– Не упадёт. На века строим.

– Так как же насчёт людей, Иван Павлович? – снова спросил Арсентьев.

Но тут включился динамик, и хрипловатый голос главного инженера произнёс: «Начинаем оперативное совещание. Начальник первого участка на месте?» И голос начальника первого участка ответил: «На месте». В ответ на такой же вопрос другие голоса, мужские и женские, отвечали: «Здесь» или «На месте». Когда очередь дошла до Ивана Павловича, он тоже проговорил: «Я на месте, и Нина Васильевна здесь», – и подул в трубку.

Лида подошла к канцелярскому шкафу и, смотрясь в стекло дверцы, поправила косыночку.

– У вас тут позавтракать можно? – спросила она Арсентьева.

– Тут только вопроса решить нельзя, а остальное всё можно, – с досадой сказал он и сел рядом с ней на диван.

Лида достала из чемодана лепёшки-пряженики, сыр, расстелила на коленях косынку и стала есть.

– Из Сибири? – спросил Арсентьев.

– А вы почём знаете?

– Наши сибирские пряженики не дадут соврать. Из какой области?

– Из Омской. Недалеко от Ишима живу. А вы?

– Я из Новосибирской.

С любопытством и грустной завистью Нина прислушивалась к их разговору

«Вот уже две недели я работаю на стройке, – думала она, – а ко мне относятся как к чужой и рабочие и инженеры. А эта Лида пришла сюда первый раз и сразу расположилась как дома… И, наверное, завтра у неё появятся подруги и приятели. Скорее бы перевестись с этой несчастной должности и начать делать что-нибудь настоящее!..»

– Говорят, новосибирские загару не принимают, – говорила между тем Лида. – А ты вон какой закопчённый.

– А чего же. Мы, сварщики, ближе к солнышку, чем ваш брат. На самой верхотуре. Курсы какие-нибудь кончала?

– Нет.

– В строительной технике разбираешься?

– Нет.

– На сварке работала?

– Нет.

– Значит, ничего не понимаешь?

– Ничего ещё не понимаю.

– Вон какой ты ценный работник! Я тебя к себе возьму. Пойдёшь?

– Я не знаю. Куда начальство поставит, там и буду… А чего у тебя делать?

– Ничего особенного. Бывает, надо что-нибудь снизу принести, так вот ты и будешь наша… как бы это сказать… уполномоченная, ходить да носить, чтобы нам не отвлекаться.

– Я чего-то не пойму. Это, значит, такая уполномоченная, чтобы вниз-вверх бегать? – спросила Лида.

– А ты что хочешь. Сразу проекты подписывать?

– Обутки дадут?

– И обувь дадут и комбинезон.

– Не знаю. Тебе на это дело матрёшек надо, а меня Лидой звать. Лучше погляжу, куда начальство поставит…

Дальше Нине почти ничего не удалось расслышать, потому что Иван Павлович сильно раскричался в трубку.

– Кран таскает кирпичи, а монтажники по целому часу ждут секции колонн! – кричал он, грозя динамику. – Площадки первого участка завалены кирпичом, а на главных работах монтажники простаивают из-за отсутствия деталей… Пусть главный инженер скажет, что это – порядок?

– А нам, первому участку, что, товарищи, без кирпича сидеть? – послышалось в ответ. – И так Иван Павлович считает себя главнокомандующим центрального крана.

– Подождите, первый участок, острить, – раздался хрипловатый голос Романа Гавриловича. Разверните-ка лучше график организации работ. Развернули?

И хотя это не касалось Ивана Павловича, он тоже достал из ящика письменного стола график.

– Найдите точки установки кранов, – продолжал главный инженер. – Нашли? Номер два нашли? Почему до сих пор вы не освободили место для установки полуторатонного крана номер два у левого фасада?

– Куда же я бункер дену? – заговорил первый участок. – Хотел на угол поставить, Нина Васильевна не разрешает… Запрещает бункер ставить.

– Да, запрещаю, – сказала Нина, взяв трубку из рук Ивана Павловича. – Почитайте инструкцию, товарищ Решетов. Под поднимаемым грузом работать запрещено.

– Подождите, Нина Васильевна, – резко прервал её главный инженер. – Товарищ Решетов, почему вы до сих пор не докладывали об этом? Достаньте-ка чертёж о-эр двенадцать. Смотрите. Почему вы не можете поставить кран в середину здания, вон туда, в осях пе-эр и десять-одиннадцать? А это уж вы сами подумайте, как установить раму. А центральный кран полностью передать в ведение начальника третьего участка.

Иван Павлович щёлкнул пальцами, подмигнув изумлённой Лиде, сказал: «Порядок!»

– А начальнику третьего участка, – продолжал главный инженер, – следует учесть, что через двадцать дней мы спросим с него готовый каркас. Ясно?..

Иван Павлович дунул в трубку, как в самовар, и закричал:

– Роман Гаврилович, Роман Гаврилович, я же вам докладывал: за двадцать дней мы кончить не сможем!

– Это ваше мнение?

– Все так говорят. Любого рабочего спросите. Вот, пожалуйста, тут у меня случайно Арсентьев… А ну-ка, сообщи начальнику свои соображения, – тихо добавил он, передавая Арсентьеву трубку.

– По-честному сообщить?

– Конечно. Не бойся. Раз невозможно, так что уж тут.

– Арсентьев, как вы думаете? – спросил главный инженер,

Арсентьев взял трубку:

– Если руководство участка учтёт наши требования, сделаем.

«А он молодец всё-таки!» – подумала Нина, а поражённый Иван Павлович даже сел от неожиданности.

Оперативка окончилась, и Нина пошла к себе в кабинет. Там она увидела Митю. Ожидая её, он разговаривал с Ахапкиным.

– Как же я сейчас в отпуск поеду? Из-за нас строительство отстаёт, а я уеду. Дело-то ведь государственное,

– Не беспокойся. Ты о себе заботься, а государство о себе как-нибудь позаботится, – сказал Ахапкин.

– Нет, я так не согласен, чтобы я – о себе, а государство – о себе. Лучше я о государстве, а государство пускай обо мне.

– Почему вы не на обеде? – спросила Нина.

– Ещё успею, – сказал Митя. – У меня к вам дело.

– Какое дело?

– Будете матери писать – не пишите, что я на высоте работаю.

– Почему?

– Не пишите, и всё, – потупившись, потребовал он. – Вам разве не всё равно, что писать? Мать не виновата.

– Я что-то не понимаю вас, Митя…

– Чего же тут не понять? Она и так в войну пуганная, спит плохо. Узнает, что я на высоте работаю, вовсе спать перестанет. Будет ей невесть что мерещиться.

– У вас отца нет? – тихо спросила Нина.

– Нет отца. Мать одна себя и троих ребят оправдывает. Больная, скоро совсем сносится. Вот они у меня на карточке сняты. – Митя вынул бумажник, достал фотографическую карточку с обтрёпанными краями. – Вот она, мать, в колхозе работает, на сортоучастке, вот она – Люська, вот он – Васька, вот она – Алёнка, самая младшая. – Дети были худенькие и от этого все похожие друг на друга. – Я им помогаю, сколько могу, себе оставляю только на столовку да на кино, а на одежду и то не беру – бюджета не хватает… Со следующего снижения цен буду на одежду оставлять.

– Ничего я не стану писать, Митя, – сказала Нина. – Я пошутила.

– Ну и ладно. А за меня вам нечего беспокоиться: если человек на низу твёрдо ходит, он и наверху не оступится.

Нина не заметила, как ушёл Митя. Она сидела за своим письменным столом, глядя на стаканчик с цветами, и ей представлялись Митины брат и сёстры, такие же рыжие, как и он, и его мать, потерявшая мужа во время войны, представлялось, как Митя ходит на почту заполнять бланки переводов.

– Когда будут остальные триста плакатов? – спросила она Ахапкина так внезапно, что он вздрогнул.

– Когда жесть будет, тогда и плакаты будут.

– Слушайте, товарищ Ахапкин, для кого строится это здание? – спросила она снова, едва сдерживая негодование.

– Для Моссовета.

– Для людей, а не для Моссовета. Вы любите людей, товарищ Ахапкин?

– Смотря каких людей. Директор харьковского завода не даёт девяносто второго номера, что, по-вашему, и его я должен любить?

– Я говорю не о такой любви. Я говорю о любви к человеку в общем, о заботе о человеке – о том, что и вы, и я, все мы должны заботиться о людях.

– Не кричите на меня!

– Я не кричу. Когда будут плакаты?

– Я сказал вам: когда будет жесть, тогда будут и плакаты.

– Хорошо. Я передам это главному инженеру.

Как раз в это время зазвонил телефон. Роман Гаврилович вызывал Нину к себе.

Она быстро пошла по коридору, собираясь сейчас же рассказать и о Мите, и о его матери, и о волынке отдела снабжения с изготовлением плакатов, и о своём тяжёлом положении на строительстве.

Роман Гаврилович был чем-то озабочен.

Он рассеянно пригласил Нину сесть и, вертя в руках продолговатую печать, долго читал небольшую бумажку.

– Вы там, я слышал, опять кого-то спустили вниз, – сказал он, закончив чтение. – Учтите, Нина Васильевна: хорошая работа инженера по технике безопасности должна помогать строителям увеличить производительность труда… Увеличить, – повторил он так, словно оттиснул это слово своей продолговатой печатью.

– Я считаю, что лучше, если они сойдут, чем упадут на землю, – волнуясь, возразила Нина, – а насчёт производительности труда – это вы правильно говорите, только до сих пор я ни от кого не вижу помощи. И от вас не вижу. Сколько раз просила собрать рабочих на беседы, сделать плакаты… и ещё…

– Ну, что ещё? – спросил главный инженер, внимательно посмотрев на Нину.

На глазах её показались слёзы, и она отвернулась. Роман Гаврилович вышел из-за стола, подошёл к ней. Она отвернулась снова.

– Трудно? – спросил Роман Гаврилович.

Нина стояла молча, повернувшись к нему спиной.

– И мне нелегко, Нина Васильевна, – продолжал он. – Я вот тут посчитал, как обстоит дело с каркасом. Получаются тоскливые цифры. На сегодняшний день отстаём на неделю. Просил начальство добавить монтажников и сварщиков, получил бумажку – отказали. А тут ещё вы их каждый день с работы снимаете.

– Я не буду снимать, – проговорила Нина.

– Да нет, я не к тому. Вы не снижайте требований… Да, и ещё. Я бы на вашем месте поостерёгся по балкам ходить.

– Вы тоже ходите.

– И мне не следует. Увидите – гоните меня оттуда, сказал Роман Гаврилович и резко закончил: – А вам по балкам ходить запрещаю.

Нина кивнула головой и, не сказав больше ничего, вышла из кабинета.

* * *

Постоянные жители столицы, да и те, кто навещал Москву в последние годы, не один раз любовались высотными стройками. Они видны со многих улиц, видны и днём, и вечером, и ночью. И все, кто смотрел на них поздним вечером, когда затихает шум работ и замирают подъёмные краны, когда стройная громадина словно дремлет под гудки автомобилей, – все, конечно, обращали внимание на электрический свет, одиноко горящий в окне где-нибудь на восьмом или девятом этаже недостроенного дома. Ещё только до половины высоты поднялись необлицованные кирпичные стены, темнеющие пустыми проёмами окон, над стенами тянется сквозной металлический остов, а одно застеклённое окошко светится до поздней ночи. Что это за свет? Может быть, забыл выключить лампочку прораб, уходя домой, или какой-нибудь мастер остался заканчивать срочные работы, или нетерпеливые строители отделали одну из бесчисленных комнат, чтобы посмотреть, каким будет здание в недалёком будущем?..

В один из вечеров такой свет можно было видеть и на третьем этаже дома, на котором работала Нина Кравцова. Свет этот горел в будущем двухкомнатном номере, временно оборудованном комсомольцами под красный уголок. Строители имеют обыкновение по-хозяйски использовать неготовые ещё помещения для своих нужд, и, бродя по первым этажам, часто можно встретить среди штабелей труб или растворных ящиков новую дверь с надписью «буфет» или «контора 3-го участка»; и будущий житель гостиницы вряд ли подумает, что не так давно в его номере шофёры покупали молоко и лимонад или прорабы проводили оперативное совещание.

В красном уголке в этот вечер собирались комсомольцы обсуждать вопрос о социалистическом соревновании. Нина пришла минут за десять до начала собрания и села в уголок. Никого ещё не было. Девушка с медными серёжками принесла графин, скатерть, стакан и вышла. Через некоторое время красный уголок стал наполняться людьми. Ребята входили по трое, по четверо, парни – отдельно, девчата – отдельно, весёлые и горластые, но, увидев Нину, начинали говорить тише, издали здоровались с ней и садились в отдалении. Нина с грустью вспомнила, как в прошлом году в институте, вот так же, со стайкой весёлых подруг, ходила она на комсомольские собрания, и все вокруг были её друзья, и все звали её сесть рядом.

Вошёл Арсентьев, встал у входа, осмотрелся, небрежно поздоровался с Ниной и прошёл в первые ряды. Хотя в красном уголке становилось тесно, несколько мест справа и слева от Нины так и оставались незанятыми. И только Лида Родионова, протиснувшись вперёд, села рядом с ней. «Через неделю и она будет сторониться меня, – с грустью подумала Нина. – Её научат».

– Это вы за рабочими следите? – спросила Лида, усаживаясь поудобнее на узкой скамейке.

– Я слежу. А что?

– А где вы по-настоящему работаете?

– Как по-настоящему?

– Ну как бы вам сказать… Ну, что вы делаете? Или на каркасе, или на бетонном заводе, или на кирпичной кладке.

– Я занимаюсь только техникой безопасности, – несколько смутившись, ответила Нина. – Слежу, чтобы не было несчастных случаев.

– Смотрите-ка, какая у вас работа! – с сожалением проговорила Лида и замолчала.

К столу подошла секретарь комсомольской организации, девушка-украинка, та самая, которая работала в диспетчерской и говорила в репродуктор «повторяю», и собрание началось. Быстро выбрали президиум, и двое парней бросились к столу, каждый стараясь занять председательское место и избежать скучной обязанности вести протокол. Тот, кому посчастливилось стать председателем, пошушукался с украинкой и объявил, что на собрании присутствуют гости – представители соседнего высотного дома. Они пришли вызывать коллектив на соревнование. Все встали и захлопали в ладоши и, сильно смущаясь, к президиуму прошли два парня и девушка. Парни встали по бокам, а девушка прочла текст обязательства. Обязательство содержало несколько пунктов, среди которых были пункты о качестве работ, о количестве рационализаторских предложений, о выполнении норм на сто двадцать – сто тридцать процентов.

– Вопросы есть? – спросил председатель.

– Есть, – раздался голос Мити. – Сколько вам платят за метр потолочного шва?

Девушка ответила.

– И у нас столько же, – разочарованно проговорил Митя.

– Ещё есть вопросы? – снова проговорил председатель. – Только по существу.

– Как у вас ночные работы контролируются? – спросила крановщица, и все почему-то засмеялись.

– Это вопрос не по существу, – сказал председатель и предложил начать прения.

Первым выступил Арсентьев. Он сказал, что вызов, конечно, надо принять, тем более что пункт о рационализаторских предложениях уже выполнен, и, в пику гостям, предложил давать сто сорок процентов нормы. Все, кроме Нины, ему бурно захлопали.

– У меня есть вопрос к Арсентьеву, – обратилась она к председателю, дождавшись тишины.

Все обернулись в её сторону.

– Почему, товарищ Арсентьев, вы назвали цифру сто сорок, а, например, не сто пятьдесят или сто шестьдесят?

– Да разве сто шестьдесят сделаешь! – зашумели комсомольцы. – Это легко только говорить – сто шестьдесят…

– Ну, хорошо, – продолжала Нина. – Тогда почему не сто десять?

Собрание озадаченно молчало.

– Вот мы принимаем на себя красивые обязательства, – сказала она, – и совершенно не думаем о том, что по графику последняя колонна каркаса должна быть установлена через девятнадцать дней. И прежде чем принять нам эти сто сорок процентов, надо посчитать, хватит ли их для окончания монтажа каркаса в срок.

– А если не хватит? – спросил Арсентьев насмешливо.

– А если не хватит, надо работать ещё лучше. Вы, товарищ Арсентьев, с апломбом заявили, что берёте сто сорок процентов. Вы уверены, что выполните сто сорок, вот и берёте. А обязательство надо брать не для того, чтобы показать, какой вы герой, а для того, чтобы закончить строительство в срок.

– Это неправильно! – закричала крановщица. – Начальство должно заботиться обеспечить стройку рабочей силой. Тогда вовремя кончим.

– Хватает у нас рабочей силы, – поднялась девушка-украинка. – Если бы все работали с самого начала в полную силу, не надо было бы нам и ста сорока процентов. По-моему, правильно говорит Нина Васильевна. Если понадобится двести процентов, надо взять двести. Как думаешь, Андрей?

– Надо изучить этот вопрос.

– Дипломатически отвечаешь. Как на ассамблее.

– А что же ты думаешь? Я газету не для курева покупаю.

– Выходит так, – прервала его Нина, – обязательство выполним, а дом в срок не построим. Эго не обязательство, а болтовня, товарищ Арсентьев.

– Болтовня? – Арсентьев встал и вышел к столу. – Тогда дайте-ка я ещё поболтаю. Если проследить по нарядам нашу работу за последние две недели, то получится, что выработка высотников снизилась. Какие были к этому причины? Много было причин, но основная, я считаю, заключается в том, что о нашем здоровье последнее время стали проявлять чересчур много гуманизма, чересчур сердечную заботу, вроде того как в санатории.

Все молчали. Чуть побледневшая Нина стояла у стены.

– Если подсчитать, – продолжал Арсентьев, – сколько раз от этого гуманизма нашим ребятам пришлось на низ бегать, если подсчитать, сколько мы теряем времени, когда по всяким пустякам закрывают работы и мы спускаемся на низ с шестнадцатого этажа, а потом забираемся обратно наверх, получится несколько рабочих дней. Я думаю так: если у человека есть талант на санаторную работу, ему и надо наниматься в санатории. Там и глядели бы, чтобы никто на крыши не забирался. А тут – агитируют за выполнение плана, а сами… Да что говорить!.. – Арсентьев сел и, уже сидя, закончил: – У меня всё.

– Вредная профессия, – услышала Нина чей-то отчётливый голос.

Ребята зашумели. Слова попросил Митя.

– Вот когда меня перебросили сюда с того дома, – начал он, – так я сперва здесь работал, эти балки варил. – Он указал на потолок, и все посмотрели на балки. – Один раз варю шов, вижу – идёт дяденька, сивенький такой, в калошах. Подошёл и спрашивает, у какого я работаю прораба. Я, конечно, сказал. Он что-то записал в свою книжечку и пошёл дальше. Часа через три меня на другой этаж перебросили; тогда порядка ещё не наладили, перестанавливали нас раз по пять на день. Работаю на другом этаже – гляжу, обратно дяденька в калошах. Смотрит на меня и спрашивает: «Вы у какого прораба работаете?» Я, конечно, снова сказал. И третий раз перед самой шабашкой, когда я на низу варил, то же самое: подошёл дяденька в калошах, спрашивает: «Вы у какого прораба работаете?»

– Закругляйся, – сказал председатель. – Это ты врёшь, что он тебя третий раз не признал.

– Хотите верьте, хотите нет. Кончил я работу. Подходит ко мне прораб Иван Павлович: «Так и так, говорит, мне из-за вас записано три замечания по технике безопасности. Трое, говорит, сварщиков работали сегодня с оголёнными проводами. Странное, говорит, совпадение». Вот это был инженер по технике безопасности! – вздохнул Митя. – Никогда к рабочим не приставал, даже фамилию не спрашивал, а нажимал в основном на начальство. А Нина Васильевна недопонимает свои функции. Я думаю, она учтёт это.

– У вас есть что-нибудь? – спросил председатель Нину.

– Да, есть, – сказала она и прошла сквозь строй скамеек к столу президиума.

– Кроме того, что я предложила, я прошу в наше обязательство включить пункт о полной ликвидации производственных травм на всех участках. Выполнение этого пункта я беру на себя… – сказала она дрожащим голосом и, глядя на Арсентьева, закончила: – Вот и всё.

* * *

Андрей и Митя, так же как и большинство других молодых строителей высотных зданий, жили в общежитиях, километрах в пятнадцати от Москвы. И каждый день, часов с семи до десяти вечера, в широкие вагоны электрических поездов, стоящих у Киевского вокзала, шумной ватагой влетали весёлые парни и девушки и, не обращая внимания на недовольную воркотню дачников, пробирались к окнам, теснились в проходах, занимали места для опаздывающих приятелей или бесцеремонно усаживались на чужие занятые места. Девушки устраивались вместе, вынимали вязанья, шушукались о своих делах, читали друг другу письма, полученные из дому, и, обычно проехав полпути, засыпали, уронив головы на плечи подружек или незнакомых соседей. Парни хохотали на весь вагон, донимали девчат солёными шутками и, услышав голос продавца: «А вот брикет, рубль двадцать пять штука – твёрдый, как лёд, сладкий, как мёд», – покупали сразу по шесть штук и щедро наделяли своих приятельниц. Контролёры по каким-то им одним известным признакам безошибочно узнавали строителей, не спрашивали у них билетов и на последнем перегоне будили заспавшихся. Впрочем, многие не нуждались в этом и за пять минут до выхода просыпались сами, как от звонка, торопливо поправляли кепки, платки и причёски, засовывали в сумочки рукоделие, загибали углы в книжках, доставали папиросы «Беломор» или «Ракету» и в затылок друг другу выстраивались в проходе.

Собрание по поводу договора на социалистическое соревнование затянулось, и комсомольцам пришлось ехать домой одним из последних ночных поездов. Пассажиров было немного. В темноте проплывали освещённые окна невидимых домом и фонари подмосковных станций. Митя скучал в одиночестве. Потомившись немного, он встал и отправился к соседней скамейке, где, надвинув на глаза кепку, дремал Андрей. Против Андрея сидела Нюра и вязала салфетку. Митя часто видел Нюру в этом же, третьем от хвоста, вагоне, на этом же месте, за этим же рукоделием.

– К пятьдесят четвёртому году довяжете? – спросил Митя, усаживаясь рядом с ней.

– Если бездельщики со счёту сбивать не будут, довяжу, – ответила Нюра.

– Подумаешь, она разговора не переносит! Если бы я тебя за нитку дёргал, а то, гляди, разговоры ей помешали! Вот ты послушай, как мы, сварщики, работаем.

– Восемь, девять, десять… – шептала Нюра.

– Позавчера, утром шестнадцатого, собрался я наверх, косынки приваривать, – продолжал Митя. – Надел монтажный пояс, зацепил карабин за кольцо, цепь, как шашка, по боку стучит. Вдруг слышу, зовут: «Товарищ Яковлев». Я, конечно, правое плечо кругом. Гляжу – стоит наша «техника безопасности» в новом комбинезоне, кармашки белой ниткой прошиты – ровно собралась сниматься на карточку. «Сейчас, думаю, начнёт проводить среди меня воспитательную работу». Так и есть! «Простите, говорит, товарищ Яковлев, подойдите, пожалуйста, сюда». А сама стоит, вот так вот, как от нас до двери. «Так, думаю, сейчас очки проверять будет». А у меня, как нарочно, двое очков в кармане: одни для себя, другие для Андрея Сергеевича. И так я заторопился от радости, что номер у неё не пройдёт, да побег, что нога в цепь попала, – я и кувырк ей в ноги. Ну, встаю. Она говорит: «Как вы думаете, товарищ Яковлев, отчего это у вас получилось?» Я говорю: «Ноги у меня короткие. Это, говорю, у меня с детства: живот растёт пропорциональный, руки тоже, а ноги не растут. Наверное, говорю, от сидячей жизни».

– Восемь, девять, десять, – шептала Нюра.

«Нет, товарищ Яковлев, – говорит “техника безопасности”, – это получилось оттого, что вы не зацепили карабин за кольцо, как положено по инструкции». И тут начала читать лекцию, что, мол, если бы я так забрался наверх, да пошёл бы по ригелю, да зацепился бы за цепь, да загремел бы на низ… Разговаривает она разговоры, разыгрывает строгость, а время идёт, и работа, между прочим, стоит. Я слушал её, слушал, а конца всё нет. «Ну что вы к нашей бригаде прилепились? – говорю. – Хотите, мы все вам расписку дадим, что, мол, в смерти просим технику безопасности не винить?» Она как крикнет: «Товарищ Яковлев!» Я цепь в кольцо – и ходу наверх, как мартышка. Это к чему я говорю? Да! Вот ты распыхтелась, что тебе разговоры мешают петли считать, а тут нам план не дают выполнять, на низу держат – мы и то ничего… Вот к чему я говорю!

– Это ты про Нину Васильевну? – спросила Нюра.

– Про неё. Она, конечно, ещё молодая, нигде не работала. Ну, вот на нас и учится. Конечно, каждому охота свою зарплату оправдать… Одни строят, другие ломают, третьи работать мешают. Кому что назначено. Много она нам навредила. Одно дело – план не выполняем, а другое – получка не та. В эту получку мне триста шестьдесят три рубля вывели. И всё из-за неё… Как тут с ней быть, прямо не знаю!..

– Вы шарахаетесь от неё, ровно она заразная. А ты попробуй заведи с ней дружбу – вот тебе и вся техника безопасности кончится.

– Ты что, смеёшься?

– Никакого тут смеха нет. Пригласил бы её по-культурному в кино или на танцы… Бестолковые вы тут все.

– Я думал, ты чего-нибудь деловое предложишь, – с досадой сказал Митя. – Разве она со мной пойдёт? Первое дело – рыжий. Второе – ноги коротки, ростом ниже её. Танго, например, прикажет танцевать – разве у меня получится танго?

– Не обязательно танго, – сказала Нюра. – Рассказывал бы ей что-нибудь. Когда не надо, так голова шумит от твоего разговора.

– Разговор у нас тоже с ней не выйдет. Она такие слова произносит, что и не поймёшь не пообедавши. На собрании сегодня сказала «апломб». А ты знаешь, что такое апломб?

– Апломб – это когда дурак считает себя сильно умным, – вдруг сказал Андрей.

– Вот кому с ней надо дружбу завести, – встрепенулся Митя. – Правда, Андрей Сергеевич. Парень ты рослый, слова знаешь…

– Ты это всерьёз? – спросил Андрей.

– Конечно, всерьёз. Андрей Сергеевич, мы всем нашим коллективом будем тебя просить.

– Прекрати эти разговоры, – оборвал его Андрей и ещё ниже надвинул на глаза кепку.

Но разговор в вагоне Андрею пришлось вспомнить через несколько дней, когда постройком организовал культпоход молодёжи в цирк. Строителей пошло много, и когда стали рассаживаться, получилось так, что места Андрея и Нины оказались рядом. Было ясно, что перед выдачей билетов Митя провёл солидную организационную работу. «Ладно, завтра я с ним поговорю!..» – подумал Андрей.

Представление началось. На арене бегали сытые лошади, гулко стуча ногами о парапет и забрасывая зрителей первого ряда опилками. Дирижёр махал палочкой, смотря вниз, и в паузах музыканты переворачивали валторны и вытряхивали из них слюни.

Андрей рассеянно смотрел то на оркестр, то на людей в униформе, то на рыжую голову Мити, сидевшего далеко, во втором ряду, чувствовал запах духов, исходящих от Нины и настойчиво молчал.

– Что вы такой хмурый? – спросила она.

– Есть с чего хмуриться: заваливаем план. К этому трудно привыкать… – сердито ответил он и снова замолк.