Текст книги "Сто рассказов из русской истории"
Автор книги: Сергей Алексеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
ДЕЛО БЫЛО В КРУТЫХ ЖИГУЛЯХ
Дело было в крутых Жигулях. Избили разинцы товарища.
Началось все с того, что собрались они на высокой круче. Смотрели оттуда на даль и ширь. Простором речным любовались. Потом незаметно завязался у них разговор. Слово за словом. Шутка за шуткой. Кончилось тем, что заспорили разницы вдруг, что бы делал каждый из них, если бы стал ца рем. Вот до чего додумались.
– Я бы досыта ел, – заявил один.
– Я бы досыта спал, – заявил второй.
– Я бы ведрами брагу пил, – прозвучал и такой ответ.
– Я бы в кафтане ходил малиновом.
Пятый тоже мыслишку под хохот вставил:
– Ой, братцы! Если бы только я стал царем, я бы на персидской княжне женился.
Потом ответы пошли посерьезнее.
– Я бы все поменял местами. Простых людишек боярами сделал, бояр превратил в холопов.
– А я бы, как батька наш Степан Тимофеевич, волю любому и землю дал.
– Я бы дворянство извел под корень.
Увлеклись, размечтались не на шутку разинцы. Начали уже говорить и о том, что не под силу царю любому, будь ты хоть первым из первых царь. В голову лезут всякие фантазии.
– Я бы скатерть завел самобранку. Бросил ее на землю. Эй, набегай, людишки, любого рода, любого племени – турок, башкир, казак. В обиде никто не будет.
– Я бы дивный город построил. Чтобы стены его – до неба, крыши – из хрусталя. Живите на славу, люди!
– А я бы так сделал, чтобы люди не знали смерти.
– Я бы придумал живую воду, чтобы поднять из могил погибших в боях казаков.
– Дал бы я людям крылья, чтобы люди выше орлов летали.
Шумно ведется спор. О красивой жизни народ мечтает. И только парень один молча стоит, прислонившись к сосне, смотрит на других удивленно и глупо глазами хлопает.
– Ну а ты бы, – полезли к нему казаки, – что бы ты сделал, если бы стал царем?
– Я‑то? – переспросил парень.
– Ты‑то.
– Я бы купил корову.
Сбил он ответом разинцев. Хоть и понятны его слова. В жизни парень, видать, намучился. Да не к месту его ответ. Зачем в такую минуту он с дурацкой коровой сунулся?
Обозлились на парня разинцы.
Дело было в крутых Жигулях. Побили товарища разинцы.
КАЧЕЛИ
Быстро шел вверх по Волге Разин. Истомились войска в походе. И вот в приволжском большом селе стали они на отдых.
В первый же день казаки соорудили качели. Врыли в землю столбы – в каждом по пять саженей. Выше деревьев взлетали качели.
Сбежалось к берегу Волги все село.
Визгу, смеху здесь было столько, что даже Волга сама дивилась, привставала волной на цыпочки, смотрела на шумный берег.
В полном разгаре отдых. Три дня кругом веселье.
– Эх, простоять бы нам тут неделю! – поговаривают казаки.
К Волге, к качелям, вышел и Разин.
– А ну‑ка, батька!
– Степан Тимофеевич!
– Место давай атаману! Место! – кричат казаки. Потащили его к качелям:
– Красоту какую кругом увидишь!
Усмехнулся Степан Тимофеевич:
– А вдруг как не то с высоты увижу?
– То самое, то, – не унимаются разинцы. – И Волгу, и плес, и приволжские кручи. Над лесом взлетишь, атаман. Как сокол распрабишь крылья.
Залез на качели Разин. Вместе с девушкой местной, Ду– няшей. Замерло сердце у юной Дуняши. Вцепилась она в веревки.
Набрали качели силу. То вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Разгорячился Степан Тимофеевич. Разметались под ветром кудри. Полы кафтана, как крылья, дыбятся. Глаза черным огнем горят.
Все выше и выше взлетают качели. Режут небесную синь.
– Вот это да! По – атамански, по – атамански! – кричат казаки.
Побелела совсем Дуняша:
– Ух, боязно! Ух, боязно!
– Девка, держись за небо! – смеется какой‑то остряк.
Состязаются весельчаки:
– Отец – атаман, бабку мою не видишь?
– Может, ангелов в небе видишь?
– Как там Илья – пророк?
– И ангелов вижу, и бабку вижу. А вона едет в карете Илья – пророк, – отвечает на шутки Разин. А сам все время на север смотрит – туда, куда дальше идти походом. Даже ладонь к глазам подводит.
Заприметили это разинцы.
– Что там, отец – атаман?
Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.
– Что видишь, отец – атаман?
Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.
Недоумевают внизу казаки. Может, пожар атаман увидел? Может, боярские струги идут по Волге? Или вовсе какая невидаль? Прекратилось вокруг веселье. Обступили качели разинцы.
– Что видишь, отец – атаман?
Выждал Разин, когда все утихло:
– Горе людское вижу. Слезы сиротские вижу. Стоны народные слышу. Ждут нас люди добрые. На нас надеются.
Кольнули слова атамана казацкие души.
Замедлили мах качели. Спрыгнул на землю Разин. Подошел к нему сотник Веригин:
– Правда твоя, атаман. Не ко времени отдых выбран.
– Верно, верно, – загудели кругом казаки. – Дальше пошли походом.
Поднялось крестьянское войско. Сотня за сотней. Отряд за отрядом. Вздыбилась дорожная пыль.
Остались в селе качели. Долго еще на них мальчишки взлетали в небо. И, замирая на высоте, вслед ушедшим войскам смотрели.
ЕПИФАН КУЗЬМА – ЖЕЛУДОК
Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник – Разин верхом на коне.
В тревоге живут бояре. И в Твери, и в Рязани, и в Орле, и в Москве, и в других городах и селах.
Послышится цокот копыт по дороге – затрясутся осинкой боярские ноги. Ветер ударит в окна – боярское сердце замрет и екнет.
Боярин Епифан Кузьма – Желудок боялся Разина не меньше других.
А тут еще боярский холоп Дунайка рассказывал ему что ни день все новые и новые страсти. И как назло, всегда к ночи.
Много про Разина разных слухов тогда ходило. И с боярами лют, и с царскими слугами крут. И даже попов не жалеет. А сам он рожден сатаной и какой‑то морской царицей.
В общем, нечистое это дело.
– Пули его не берут, – говорил Дунайка. – Пушки, завидя его, умолкают. Перед ним городские ворота сами с петель слетают.
– Ох, ох, пронеси, Господи! – крестился боярин Кузьма– Желудок.
– А еще он летает птицей, ныряет рыбой, – шепчет Дунайка. – Конь у него заколдованный – через реки и горы носит. Саблю имеет волшебную. Махом одним сто голов сбивает.
– Ох, ох, сохрани, Господи!
– А еще, – не умолкает Дунайка, – свистом своим, мой боярин, он на Волге суда привораживает. Свистнет – и станут на месте струги. Люди от погляда его каменеют.
– Ох, ох, не доведи свидеться!
Живет боярин как заяц – в страхе. Потерял за месяц в весе два пуда. Постарел сразу на десять лет. Последних волос на голове лишился.
Молился боярин Кузьма – Желудок, чтобы беда прошла стороной.
Не услышал Господь молитвы.
И вот однажды ночью случилось страшное. Открыл бедняга глаза – Разин стоит у постели.
Захотел закричать боярин. Но не может.
И Разин молчит, лишь взглядом суровым смотрит.
Чувствует боярин, что под этим взглядом он каменеет.
Вспомнил слова Дунайки. Двинул рукой – не движется. Двинул ногой – не движется.
– О – о!.. – простонал несчастный. Но крик из души не вышел.
Утром слуги нашли хозяина мертвым.
– С чего бы?
– Да как‑то случилось!
Не понимают в боярском доме, что с барином их стряслось.
– Что‑то рано Господь прибрал.
– Жить бы ему да жить.
– Может, выпил боярин лишку?
– Может, что‑то дурное съел?
– Сон ему, может, недобрый привиделся? Уж больно всю ночь стонал.
… Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник.
КРАСАВЕЦ ЛЕВКА
Красавец Левка заснул в дозоре. Полагалась за это у разинцев смерть.
Однажды отправился Разин проверять, как службу несут караулы.
Ночь стояла темная. Звезд не было. Луны не видно. Небо в тучах. Выбрал Степан Тимофеевич время перед рассветом, когда дозорных особенно клонит в сон.
Идет Разин от поста к посту. То тут, то там вырываются из темноты голоса:
– Стой! Отзовись!
Отзывается Степан Тимофеевич. Узнают разинский голос дозорные:
– Здравия желаем, отец – атаман!
Надежно службу несут караулы. Доволен Степан Тимофеевич.
Прошел он шесть дозорных постов. Остался седьмой, последний. Тут и дежурил Левка. Красавец он потому, что кончик носа у него обрублен. В шутку окрестили его так казаки. Когда‑то ходил он походом в Ногайские степи. В одном из боев и лишился носа.
Стоял Левка в дозоре у самой реки, на волжской круче у старых сосен.
Вышел Разин к речному откосу. Никто не отозвался на звонкий шаг.
«Что такое?» – подумал Разин. Остановился. Тихонько свистнул. Минуту прождал ответа. Свистнул погромче. Опять тишина.
Прошел Разин вдоль откоса шагов пятнадцать и тут услышал какой‑то звук. Застыл атаман. Прислушался.
Да это же казацкий храп!
Приблизился Степан Тимофеевич к спящему. Левку признал в нерадивом. Казак сидел на земле. Прислонился к сосне спиноЮ. Что‑то приятное снилось Левке. Он улыбался. Голова чуть склонилась на дуло пищали. Шапка сползла на лоб.
Стал заниматься рассвет. Спит беззаботно красавец Левка. Храпит на весь берег. Не чует нависшей над ним беды.
– Эка же черт безносый! – обозлился Степан Тимофеевич. Хотел разбудить казака. Потом передумал. Взяло озорство атамана. Решил он вынуть из Левкиных рук пищаль. Интересно, что Левка, проснувшись, скажет!
Легонько притронулся Степан Тимофеевич к дулу. Только потянул на себя пищаль, как тут же казак очнулся. Мигом вскочил на ноги. Разин и слова сказать не успел, как размахнулся казак пищалью. Оглушил прикладом Разина. Свалился Степан Тимофеевич с ног.
Пришиб казак человека и только после этого посмотрел, кто же под руку ему попался.
Глянул – батюшки светы! Потемнело в глазах у Левки.
Бросился Левка к Разину.
– Отец – атаман, – тормошит. – Отец – атаман! Боже, да как же оно случилось?
Не приходит в себя Степан Тимофеевич. Удар у Левки пудовый.
Помчался Левка с откоса к Волге, шапкой воды зачерпнул. Вернулся. Бежит, спотыкаясь. Склонился над Разиным. Протирает виски и лоб.
Очнулся Степан Тимофеевич. Шатаясь, с земли поднялся. В тот же день атаманы решали судьбу казака. По всем статьям за сон в дозоре полагалась ему перекладина. Однако Разин взял казака под защиту.
– Для первого раза довольно с него плетей.
– Почему же, отец – атаман?!
– За то, что пищаль удержал в руках, достоин казак смягчения.
– Да он ведь чуть не порушил твою атаманскую жизнь.
– Так не порушил. Помиловал, – усмехнулся Степан Тимофеевич, проведя рукой по темени: там шишка была с кулак.
Однако неделю спустя, когда заснул в дозоре другой казак, Разин первым сказал:
– На виселицу!
Строг был Степан Тимофеевич. Ой как строг! Умел миловать, умел и карать.
ДЕСЯТЬ И СОРОК
Не был Разин святым. Мог и сам выпить. Однако приходил в страшный гнев, когда люди перепивались.
А такое случалось.
Особенно падок на вино был казак Гавриил Копейка.
Встретил Степан Тимофеевич однажды Копейку. Разило от казака спиртным, словно из винной бочки.
Почуял Степан Тимофеевич запах.
– Пьян?!
– Никак нет, отец – атаман! – нагло ответил Копейка.
А вранья Разин и вовсе терпеть не мог.
Встретил Степан Тимофеевич казака второй раз. Еле стоит на ногах Копейка. Глаза мутные – мутные. Осоловело на Разина смотрит.
– Пьян?!
– Никак нет, отец – атаман! И не нюхал.
Не тронул Разин и на этот раз казака. Но пригрозил расправой.
Не помогло.
И вот как‑то казак до того напился, что уже и идти не мог.
Полз Копейка на четвереньках. Полз и наткнулся на Разина.
– Ирод! Ты снова пьян?!
– Ни – ни‑как нет, о – о-тец – ата – та – ман. – Язык у казака заплетался. – Я – я ки – ки – сет обронил в тра – тра – ве.
– Ах, ирод! Ах, тараруй! [2]2
Тараруй – враль, лжец, болтун.
[Закрыть]– обозлился Степан Тимофеевич страшно. – Эй, казаки, плетей!
При слове «плетей» хмель из Копейки будто выдуло ветром. Повалился он Разину в ноги.
– Прости, атаман.
– Умеешь пить, умей и похмелье принять, – сурово ответил Разин.
Когда притащили лавку и плети, Степан Тимофеевич скомандовал:
– Десять ударов!
Всыпали.
– А теперь еще сорок!
– За что же, отец – атаман?
– За вранье, за тараруйство, – ответил Разин.
Не любил Степан Тимофеевич врунов. Ложь самым великим грехом считал.
СКОРПИОН
Казак Ксенофонт Горшок втерся к Разину в доверие. Началось все незаметно, по мелочам. То прочистит Горшок атаману трубку, то пыль из кафтана выбьет, то подведет под уздцы коня. Понадобится что-то Разину – Горшок тут как тут. Даже в баню ходил со Степаном Тимофеевичем, тер атаманскую спину.
– Средство мое надежное, – говорил казакам Горшок. – Я своего добьюсь. Я первой особой при отце – атамане стану.
И правда. Не заметил Разин и сам того, как стал при нем Горшок человеком незаменимым, во всех делах чуть ли не первым советчиком. Но самое страшное – стал Горшок шептуном. Трет он в бане атаманскую спину, а сам:
– Отец – атаман, а сотник Тарас Незлобии выпил вчера лишку вина и словом недобрым тебя помянул.
Наговорил на Тараса Горшок. Вот что сказал Незлобии: «Зазря отец – атаман дал Ксенофонту большую волю».
Прочищает Горшок атаманскую трубку, а сам:
– Отец – атаман, а башкирец Амирка тоже дурное о твоей атаманской особе молвил.
А на самом деле вот что сказал Амирка: «Я бы быстро Горшка отвадил».
Подводит Горшок атаману коня, а сам и тут незаметно про кого‑то Разину шепчет.
Вспыльчив Степан Тимофеевич. Крут на расправу. Попали в немилость к нему и сотник Тарас Незлобии, и башкирец Амирка. Пострадали без особой вины и другие.
Приобрел Горшок небывалую силу. Робели перед ним казаки. Боялись его доносов. Знали: если невзлюбит кого Горшок, несладко тому придется.
Правда, лихой казак Епифан Гроза пригрозил Ксенофонту расправой. Однако угроза Епифана бедой для него же самого обернулась. Исчез куда‑то Гроза, словно в воду канул. Притихли и вовсе теперь казаки. Шептуна за версту обходят.
И вдруг однажды пропал Горшок. Искали его, искали. Разин был в страшном гневе, шкуру грозился спустить с любого. Не помогло. Не нашелся Горшок, словно и вовсе на свете нежил.
Лишь через неделю, когда стих атаманский гнев, признались разинцы атаману: утопили они доносчика.
Но теперь уже Степан Тимофеевич не ругал казаков, не спустил, как грозился, шкуру. Разобрался за эту неделю Разин во всем. Сам тому подивился, как так могло случиться, что при нем, при боевом атамане, и вдруг скорпион прижился.
Мало того, через несколько дней, когда новый казак решил занять при Разине то же самое место и, как Горшок, зашептал атаману на ухо: «Отец – атаман, а десятник Фома Ефимов про тебя недоброе слово молвил…» – Разин кликнул к себе казаков и тут же при всех приказал отрезать доносчику язык.
РАЗИН И КАЛЯЗИН
– Батюшка Степан Тимофеевич!
– Ну что?
Сотник Титов запнулся.
– Что же молчишь?
– Боязно говорить, отец – атаман. Гневаться очень будешь.
– Ну и ступай прочь, если боязно.
Однако Титов не уходил. Уходить не уходил, но и сказать о том, ради чего пришел, тоже никак не решался.
Посмотрел удивленно на сотника Разин. Титов – казак храбрый.
Что же такое могло случиться, чтобы казак оробел с ответом?
Наконец сотник отважился.
Выслушал Разин, минуту молчал. И вот тут‑то гадай: то ли взорвется сейчас атаман, то ли шутку какую бросит.
Неожиданно Разин расхохотался.
– Не врешь?
– Провалиться на месте, Степан Тимофеич.
– Так все и было? Назвался Разиным?
– Так все и было. Атаманское имя твое использовал.
– А ну волоки сюда.
Через минуту в шатер к Разину ввели человека.
Глянул Разин – вот это да! Атаман настоящий стоит перед Разиным. И даже внешне чем‑то похож на Разина. Шапка с красным верхом на голове. Зеленые сапоги из сафьяна на ногах. Нарядный кафтан. Под кафтаном цветная рубаха. Глаза черные – черные, огнем горят.
– Чудеса! – произнес Степан Тимофеевич. – Так ты, выходит, Разин и есть?
Вошедший зарозовел, смутился. Даже глаза потупил.
– По правде, Степан Тимофеич, имя мое – Калязин.
– Казак?
– Нет. Мужицкого рода.
– Чудеса! – опять повторил Разин. Переглянулся с Титовым, вспомнил недавний его рассказ.
Ходил Титов с группой казаков куда‑то под Шацк. Заночевал однажды в какой‑то деревне. От мужиков и узнал, что объявился где‑то под Шацком Степан Тимофеевич Разин. «Какой еще Разин? – подумал сотник. – Откуда тут Разин?»
– Разин, Разин, казак, с Дона он, – уверяли крестьяне.
Разыскал Титов того, кого крестьяне называли Разиным.
– Ты Разин? – спросил.
– Разин, Степан Тимофеевич.
Понял Титов, что это самозванец. Потянулся было за саблей. Хотел вгорячах рубануть. Однако на самосуд не решился.
Схватил он с казаками шацкого Разина и привез его к Р а зину настоящему.
Смотрит Разин на «Разина»:
– Волю людишкам дал?
– Дал.
– Работящих людей не трогал?
– Не трогал, отец – атаман.
– Народу служил с охотой?
– Ради него на господ и шел.
– Нужны атаманы, нужны, – проговорил Разин.
– Молодец! Ну что ж, ступай. Стал атаманом – ходи в атаманах. Желаешь – будь Разиным. Желаешь – Калягиным. Зовись хоть горшком, хоть ухватом. Не дело на имени держится. Имя на деле держится.
КРИКУН И КРАСАВЧИК
На одной из стоянок казак Мишка Бычок раздобыл петуха.
– Стянул?! – полезли к нему казаки.
– Нет, – озорно отвечает Мишка. – Мне бабка одна дала.
Однако все видят, что врет шельмец – стянул петуха, конечно.
Петух оказался особенный. Внешне очень неказист. В какой‑то драке лишился перьев на шее. На одной лапе не хватает пальца.
Зато…
Петушиное племя вообще непривязчиво. А этот сразу привык к казаку. Ходил за Мишкой, словно телок за маткой. II если, бывало, с Бычком кто‑нибудь заговорит, сразу на того сердится. Расправит крылья. Идет как воин. Спеши отойти, а то немедля разбойник клюнет.
Куры воду не очень любят. Сторонятся прудов и рек. А этот словно из утиного яйца народился. Даже, представьте, плавал. Мишка в воду – и он за ним. Мишка на струг – и петух тенью за Мишкой.
А главное, голос у петуха оказался на редкость звонким. Своим пронзительным криком будил он всех ни свет ни заря. Сердились вначале разинцы. Хотели крикуна придушить. Однако привыкли скоро. А привыкнув, даже полюбили. На поминал им крик петушиный родные донские станицы, далекие хаты, детей и баб.
Петух погиб неожиданно, но геройской смертью. Запомнился разницам этот день. Сидел петух на борту. День был жаркий. Палило солнце. Петька, прикрывши глаза, дремал. И вдруг привстал он на ноги, раскинул крылья и разразился особым каким‑то криком. Глянули люди. Не поняли сразу. Потом разобрались. Вдоль борта ползла змея. Кто несмелый – тут же отпрянул. Другие схватились за сабли. Но Петька опередил. Налетел на гадюку. Клювом – по черепу. Пришиб он ползучую тварь.
Однако, видать, не до самой смерти. Ухитрилась гадюка ужалить его в шею. Успела смертью ответить на смерть.
Откуда на струге взялась змея? Сама заползла ли во время стоянки? Кто‑то случайно с грузом ее занес? А может, был тут недобрый умысел, кто‑то нарочно подбросил? Струг атаманский. Всякое может быть.
Грустили в тот день казаки. Словно что‑то ушло родное.
Вскоре разинцы завели нового петуха. Но этот оказался неголосист. Воды как огня боялся. Всюду, паршивец, гадил. И хотя с виду красавцем был, однако только на суп годился.
Съели его казаки.
ТАК И ОСТАЛСЯ
Лазутка Дятлов роптал на Разина. Что бы Разин ни сделал, как бы ни поступил, выходило, со слов Лазутки, что сделал Степан Тимофеевич неверно, что как раз по – другому тут стоило поступить.
Когда в начале похода дал Разин команду идти на Астрахань, Дятлов сразу начал мутить людей:
– Зазря мы идем на Астрахань. Не туда атаман ведет. Напрасно тратим время. Нам бы сразу идти на Москву, на север. Там царь и главные силы дворянства сидят.
– Нет, верно, что раньше идем на юг, – отвечали Лазут– ке разинцы. – Прав Степан Тимофеевич. Астрахань сильная крепость. Нельзя, чтобы у похода осталась она за спиной, боярским ножом торчала. Если Астрахань будет нашей, вся Волга у нас в руках.
Когда в Царицыне Разин приказал чинить кремль, Дятлов и здесь, как петух, шумел:
– Да чего же его чинить! Город мы взяли. Зачем нам стены? Нет бы, бревна раздать на дрова людишкам.
– Эх, Лазутка, Лазутка, местом сидячим думаешь, – отвечали Дятлову разинцы. – Пока на Руси боярство, стены и нам нужны. Рано рушить валы и крепости. Правильно сделал Разин.
Тем, что Степан Тимофеевич дал команду равнять крестьян с казаками, Дятлов и вовсе был недоволен. Ходил среди казаков, кричал:
– Да как же так можно равнять казака с мужиком? Мужик отродясь холоп, казак с малолетства вольный. Как же так, меня и холопа в одну телегу!
– Нет твоей правды, нет, – отвечают Лазутке разинцы. – В том и великая сила похода, что равняет Степан Тимофеич людей. Оттого и прут к нему новые тысячи. Мужик ли, казак, горожанин – каждый для воли и счастья рожден на свет. Вот и выходит, что Разин прав.
Не унимался Дятлов:
– Не так, не так поступает Разин.
По любому поводу с осуждающим словом Лазутка лезет.
Ругал он Разина и за то, что очень крут атаман с теми, кто засыпал в дозорах:
– Не жалеет людишек Разин, не ценит казацкую кровь!
И за то, что, заметив склонность к спиртному, приказал
Степан Тимофеевич всыпать кнутов Гавриилу Копейке.
– Что же, выпить нельзя казаку?
И даже за то, что заставил Разин Гуся и Присевку заниматься грамотой.
– Зачем же мучить зазря казаков? Что мы – поповского роду – племени! Да я бы…
– Ты бы, – смеялись в ответ казаки.
Все знали, что Дятлов завидовал Разину. Лазутка и сам норовил в атаманы. Мечгал стать хотя бы сотником, хотя бы десятником.
Только не избирали люди почему‑то его в атаманы. Даже в сотники, даже хотя бы в десятники. Был он Лазуткой, да так и остался.
