Текст книги "Однофамильцы"
Автор книги: Сергей Залыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Бахметьев К. Н., слушая, недоумевал: какие это знакомства заводит Костенька? А теперь он знал – какие.
– В данном бизнесе, дядя Костя, – и еще объяснял Костенька, – процент на капитал несравненно выше, чем в любом банке. ЭМ эМ эМ, Сержик Мавроди и тот не угнался бы. – Ты стариков-старушек со света сживаешь, а дядюшке – исключение? Дядюшку рыбой семгой потчуешь? – По-другому совесть не позволяет, дядя Костя. Сколько тебе объяснять? Кто меня из воды спас? – Старикам-старушкам, им легче жизнь потерять, чем жилую площадь. А ведь ты их, бездомных, целую толпу сделал... Такую толпу даже и представить невозможно. Такой толпы нет, не может быть, но на самом-то деле ты ее сделал и она есть. По вокзалам помирает, по подъездам. Наклонись-ка ко мне! Костенька наклонился над ним, лежачим, над самым его лицом: – Чего ты еще хочешь, дядя Костя? Говори? Чего тебе хочется?
– Ты – сволочь! – сказал Бахметьев К. Н.
– Что ты хочешь этим сказать, дядя Костя?
– Ты – сволочь! – А какое это имеет значение? И что – дальше?
– Дальше, – тихо сказал Бахметьев К. Н., крикнуть – сил уже не было, – дальше хочу дать тебе по морде, сволочь! – И он приподнял было руку, но рука упала обратно в постель. – Это вполне естественно, дядя Костя! – сказал Костенька. Мне много кто хочет дать по морде, но знаешь ли, дорогой, у всех руки коротки! Успокойся! Волнение это вообще зря и вообще ни к чему, а в субботу, в первой половине дня, я тебя навещу. Ты к тому моменту поправляйся. Окончательно!
Натянув высоконький картузик, а шикарное пальтишко – сверху широко, книзу узенько – накинув на плечи, Костенька и еще сказал:
– Дядя Костя, пойди-ка на кухню, в холодильник пойди, погляди, что там и как в твоем холодильнике. А то пошли туда свою тетю Лизу. Если сам не сможешь, тете Лизе тоже будет интересно.
И Костенька исчез, а Бахметьеву К. Н. потребовалось подумать.
Бахметьев К. Н., он с десяток смертей за свою жизнь пережил, по каким-то случайным обстоятельствам не состоявшимся. Несостоявшиеся смерти интересуют людей-читателей, а вот попробуй поделись опытом, соедини все междусмертные жизни в одну жизнь – невозможно! А теперь, что ни говори, Бахметьев К. Н. умирал вовремя. Он так и думал: Умру – вот хорошо-то мне будет! Он так думал, потому что уж очень нехорошо было нынче жить – непомерную тяжесть души обустроила ему нынешняя жизнь. От этой тяжести он пытался отбрыкиваться, но, пока жив, – не получалось.
Тяжесть физическую, холодную и голодную, с телесным весом 29,5 кг, он испытал и прошел, но такой, как нынче, – нет, никогда.
И почему бы это, но стало вдруг вспоминаться Бахметьеву К. Н. – где же это он раньше-то видел милицейского старшину, который нынче нередко сопровождает Костеньку (по вашему приказанию явился!)?
Ну как же, как же! – этот старшина в штатском и еще двое (тоже в штатском) сидели в прихожей, охраняя Костенькино новоселье, всех его гостей. И еще стало вспоминаться... Костенька объявил гостям, кто такой его дядюшка, Бахметьев К. Н., как он, К. Н., спас из воды своего еще не родившегося племянника, и гости закричали ура! и, нетвердо стоя на ногах, стали качать Бахметьева К. Н., подбрасывать к самому потолку (3 м 40см), а он все не знал и не знал, что лучше: врезаться в потолок или упасть на пол? Потолок все-таки был предпочтительнее. Но не прошло и десяти минут – все кончилось безболезненно. Слава Богу! – подумал в тот раз Бахметьев. – Видит Бог – слава Богу!
Костенька сказал освобожденному от качки дядюшке: Я тебя, дядя Костя, уважаю! Ты понял, как я тебя уважаю?! И почему Костенька уже тогда зауважал Бахметьева К. Н.? Он ведь тогда и раком-то еще не болел? Потом прошло еще часов пять, утро наступало, и гости решили: надо Костенькиного дядюшку покачать еще раз! Как-никак он Костеньку, было дело, из воды спас. Но тут гости и вовсе плохо стояли на ногах, качать у них почти не получалось, а тогда они позвали охрану в штатском, три человека, старшина в том числе. У этих получилось. Вот, оказывается, когда Бахметьев К. Н. с милицейским старшиной впервые познакомился. А нынче качка вдруг возникла по образцу той, получившейся, хотя была и разница: тогда Бахметьев К. Н. летал то вверх, то вниз, а нынче только вниз. Будто в воркутинской шахте оборвалась клеть, а он в той клети мечется из угла в угол... Но и в этот раз кончилось благополучно, и Бахметьев К. Н. подумал: у журналистов, у них свобода – это свобода слова, их на факультетах так учили, но Бахметьев К. Н. этого не проходил. Журналистам хорошо, они всех классиков прочитали от корки до корки, Николая Лескова – от корки до корки, теперь им подавай все, что десять лет тому назад было запрещенным, – а Бахметьев К. Н.? Он никогда и никем не запрещенную литературу и ту не успел взять в толк, ему за семьдесят было, когда он взялся за культурное наследие, и только-только начал читать Лескова, а ему говорят: Опухоль!
То же самое происходит с собственностью. Собственником Бахметьев никогда не был, никогда не собирался быть, но интересы чьей-то чужой собственности вдруг стали управлять им с утра до ночи, безо всяких правил, безо всяких законов. Настоящим собственникам – легче, они при своем деле, а Бахметьев К. Н. при чьем? Не говоря уже о Костеньке, о всех ему подобных, – они нынче на седьмом небе, воодушевлены необыкновенно. Они, Костеньки, их множество, они Цику сочиняют, в надежде, что власть будет с ними заодно, – так, может, власти уже и нет? Тоже ведь грустно. Грустно и неизвестно, что хуже – один товарищ Сталин или множество Костенек.
Вот и порядочные души – они тоже в перестроечную жизнь не рвутся, Бахметьев П. И. с ног до головы вооружен анабиозом и все равно говорит: Хватит с меня революции девятьсот пятого года! Правда, Вл.Бахметьев, тот согласен, тот на жертвы идет, лишь бы вернуться в жизнь (в качестве гения).
Ей-богу, очень хорошо я делаю, когда умираю! – думал Бахметьев К. Н.– Причем по совету Бахметьева П. И. – навсегда! Во всяком случае, ничего лучше нынче не придумаешь, другой справедливости что-то не видать!
Ну а если бы Бахметьев К. Н. пожил бы еще годик, чем бы он занялся? Вот чем занялся бы! Все библиотеки перерыл, квартиру бы продал и тысячу писем с оплаченным ответом разослал во все концы света с запросом– кто и что знает о Бахметеве П. А. Обязательно надо было ему узнать, когда и где П. А. умер. Чтобы во всех энциклопедиях заменить ? каким-то реальным годом девятнадцатого века. ? волновал его нынче больше, занимал больше, чем, бывало, занимали ь, ъ, и, i, й вместе взятые. Он не знал, почему это случилось. Почему ? нынче нужно впереди всего алфавита поставить?
Кроме боли по логике вещей, по логике раковой, кроме той, которая была безо всякой логики, внимание – пристальное! – Бахметьева К. Н. вдруг стало привлекать сердце. Собственное. Странно, что это произошло вдруг, тогда как в действительности, по крайней мере лет двадцать тому назад, сердечные мысли уже должны были прийти к нему. Не пришли. Впрочем, ничто и никогда не приходило Бахметьеву К. Н. вовремя. Ну а сердце – это удивительный, если вдуматься, предмет, скромный тоже на удивление, терпеливый и преданный необыкновенно. Другого такого предмета на свете нет, не может быть. Бахметьев К. Н. свое сердце под всяческие неприятности подставлял, можно сказать, пакостил ему на каждом шагу – оно терпело, ни в чем его не упрекая.
Какую бы биографию он ему ни устраивал – оно молчало. Ну, бывало, постукает почаще – называется сердцебиение – и все, и вопрос исчерпан. Нынче очень хотелось Бахметьеву К. Н. собственное сердечко ласково погладить. Собственно, больше некого ему было ни приласкать, ни поблагодарить. С такой же искренней благодарностью и признательностью – некого! Как и всю прочую свою внутренность, Бахметьев К. Н. сердце никогда не видел – закрытая зона, но ведь слышать-то его можно было в любое время дня и ночи, только прислушайся! Он до сих пор не прислушивался. Правда что безобразник и больше того – хам! И только недавно, уже в постельном режиме, Бахметьев К. Н. подсчитал, что его сердцу столько же лет, месяцев и дней, сколько ему самому. И даже несколько больше Бахметьев К. Н. еще не родился от матери, но сердечко, пусть и крохотное, уже постукивало в нем. Интересно бы узнать – когда оно стукнуло в первый раз? Когда оно стукнуло в первый раз – это и есть истинный день и миг его рождения. С тех пор трудится оно без выходных, без перерывов на обед и на сон... Бывают исключительно трудолюбивые люди, они и едят, и отдыхают, и любовью занимаются как бы только между делом, так вот, пришел к выводу Бахметьев К. Н., эти люди не столько трудолюбивые, сколько сердечные. И дальше, дальше размышления, настолько естественные, что, казалось, с них-то и надо было начинать жизнь, а не кончать ими. Конечно, два желудочка – это факт. Два предсердия – факт. Но вот проблема– а где же сердце как таковое? Где сердцевина сердца, главная его точка? Ее нет. Вопреки всякой логике – нет, и все тут. Ну а если нет сердцевинки в сердце, нечего удивляться тому, что ее нет нигде и ни в чем на свете. Множество существует повсюду размеров и форм, частей и частиц, множество функций, признаков и явлений, и все это – неизвестно вокруг чего. Когда люди, размышлял Бахметьев К. Н., когда люди в своем развитии дошли до черты и почувствовали, что им не хватает главной точки собственного существования, они не захотели и не смогли с этим мириться, а к их услугам, как это всегда бывает, явился великий прорицатель, грек Клавдий Птоломей явился и страждущих успокоил: не волнуйтесь, не переживайте, любезные мои, все в порядке, есть главная точка в мире – это Земля! Все остальное вокруг нее вертится – все звезды и Солнышко тоже. А так как мы с вами самые главные существа на Земле, значит, и весь мир вертится вокруг нас с вами. Древние граждане, надо думать, надолго успокоились. Особенную же радость, само собой разумеется, почувствовали императоры и стали интенсивно воевать друг с другом – каждый захотел приобрести побольше главного – земной территории вместе с народонаселением.
Прекрасно! Единственно, что надо иметь в виду: все прекрасное выдумано людьми собственного удовольствия ради, а все истинное, оно попросту истинно и ни в прекрасностях, ни в безобразиях ничуть не нуждается. Но время шло, и сомнения снова стали одолевать передовое человечество, передовое, в свою очередь, посеяло серьезные подозрения в умах несерьезных и ординарных, а тогда является в мир полячок Коперник Коля и разъясняет мироздание: Солнце не вертится вокруг Земли, наоборот– Земля изо всех своих сил крутитс вокруг Солнца (как собачонка вокруг своего хозяина). И не только Земля, но и планеты тоже. Выкусили! Насчет своего главенства – выкусило человечество, и ничего. Не зафиксировано, чтобы кто-то в знак протеста повесился. К тому времени гордости в народонаселении было уже поменьше, мифы уже сходили на нет. Дальше – больше. Больше знаний – значит, больше незнаний, и настает время– все знают, кажется, все уверены в том, что Солнце, вся Солнечная система должна вокруг чего-нибудь вертеться-крутиться, но вокруг чего– толком не знает никто. Бахметьев К. Н. тоже не знает, но ничуть этим не огорчен, тем более что его сердце ни в чем его не упрекает– ни в безграмотности, ни в отсталости от века. Одним словом – ни в чем. Если и вся-то наука, теорией анабиоза и всяческими другими теориями вооруженная, этого не знает – кишка тонка!– он-то, Бахметьев-то К. Н., при чем? У него за плечами и всего-то было два с половиной года самообразования в районной (изредка – в городской) библиотеке. К тому же очень хорошо, просто прекрасно, что размышления пришли к нему только что – мудрое оказалось опоздание! Если бы они пришли раньше, назад тому года четыре, он бы не выдержал, обязательно кому-нибудь проболтался, и вышел бы один только смех. Это представить себе, как бы смеялась-издевалась над ним Елизавета Вторая? А как бы – Костенька? А как бы вся, в полном составе, дворова команда доминошников? Но сейчас над ним не смеется никто, даже он сам над собой. Все, кто мог, давно уже над ним отсмеялись, и вот он размышляет в спокойствии: сердце-то? Два желудочка и два предсердия, они ведь система, котора – главная, вокруг которой весь остальной Бахметьев К. Н. сплотился. Сплотился со всеми его многочисленными жизнями – детской, техникумовской, военной и лагерной, с семейной и одинокой, молодой и старческой, – он, признаться, число этих жизней знал весьма приблизительно. Другой причины, подобного их сплочения, кроме как его собственное сердце, – не было. Можно лишиться одной руки, одного легкого, части желудка, но без одного сердечного желудочка, без одного предсердия жизни нет. Можно лишиться части мозгов и прожить в качестве орангутанга или шимпанзе, ну и что? Все равно жизнь, и еще неизвестно, чьи качества лучше, главное же в жизни – чтобы было сердце.
Ну а двухкомнатная? Плюс кухня 6,5 кв. м?
Вот и Елизавета Вторая. Как пришла в его двухкомнатную плюс кухня 6,5 кв. м, как только огляделась, сказала:
– Вы, Константин Николаевич, родились под счастливой звездой! Как пить дать под счастливой! Подумать только, в то время Елизавета Вторая говорила с ним на вы?! А он с ней – уже и не помнит как. Для него Елизавета Вторая всегда была одинакова – что на вы, что на ты.
Бахметьев подумал и сказал:
– Все может быть! В наше время все может быть. Но вообще-то я обыкновенный гражданин. Как все, так и я. Звезд не чувствую.
И опять он услышал в ответ:
– Ну не скажите! Все ж таки у вас сердце!
Звезда не звезда, а только нынче Бахметьев К. Н. занят соответствующей мыслью: он реабилитирует Клавдия Птоломея, подтверждает высокую репутацию Древней Греции и догадывается, что недаром выдающиеся астрономы прошлого – тот же Коперник – одновременно были еще и медиками: есть, есть что-то общее между системой мироздания и его, Бахметьева К. Н., организмом!
Умереть же по-хорошему – это значит – без воспоминаний. Не вспоминать Бахметьев К. Н. давно уже умел – при том, что всегда знал, о чем именно он не вспоминает. О чистке партии – никогда, тем более о партии до блеска очищенной. О харьковском котле – как в этом котле командовал ротой из семи человек, как был ранен – никогда! (Кем он был, в тот раз раненный, спасен – он действительно не знал.) О немецком плене, о собственном в том плену телесном весе 29,5 кг – не вспоминал тем более. Зачем? Если и вспомнишь – все равно не поверишь!
Несмотря ни на что мелькало одно и то же подземное воркутинское воспоминание: руба уголек, мечтаешь о земной атмосфере – дыхнуть бы! Как бы не мечта, то и не выдержал бы смену – двенадцать часов. Ну а подняли тебя на поверхность, а там и атмосферы нет, туман – 40 градусов, больше ничего, и рот затыкаешь рукавицей и в колонне бегом-бегом в барак. За плечами у тебя мешок с углем бараки требуют отопления! Свобода от воспоминаний (и от фантазий) – это мудро и справедливо. Может быть, и благородно? Недаром старцы крестьянские загодя сколачивали себе гроб, хранили его на чердаке либо в амбарушке с зерном. Они-то знали, знали хорошо, почему и зачем это делают. Недаром люди говорят: народ, он – умный! Бахметьев К. Н. смертей повидал, но все это были смерти навязанные, бессмысленные и потому отвратительные, совсем не те, которых сама жизнь требует, с которой птоломеевское сердце выражает согласие, и когда его послушаешь, слышно: По-ра! По-ра!
Итак, самое доброе чувство испытывал Бахметьев К. Н., самое, казалось ему, заключительное, когда он протягивал руку к тумбочке, нащупывал пластинку валидола, с трудом, а все-таки выковыривал из нее две – обязательно две! капсулки и укладывал их под язык. Под языком они таяли, просачивались в кровь и таким образом утешали сердце. Что и требовалось доказать! И какие могли быть после того еще желания?
Конечно, Бахметев Павел Александрович в свое время плыл в Океанию на корабле с паровым двигателем. Не на паруснике же, в самом деле, следовал он из России в Океанию? По многим морям, по океанам? Бахметьев же К. Н. нынче, пользуясь достижениями науки и техники, вовсе не плыл, а легко летел по воздуху в кабине неизвестной конструкции летательного аппарата. Летел и думал: Вот повезло, вот повезло! Через час-другой буду на месте! Одно было у него затруднение: надо предупредить жителей Океании о том, что Бахметьев К. Н. к ним следует! Хотя бы и без особых почестей, все-таки требовалось его, приземлившегося, кому-то встретить. Без этого он заблудится, не на тот остров приземлится. Он оглянулся на три стенки кабины вправо, влево, назад, и слева оказался прибор, предназначенный для радиосвязи. Опять повезло! И с сердечным трепетом он заговорил в этот аппарат:
– Миленькие вы мои папуасы! Я, Бахметьев Ка эН, спешу к вам, я уже всем сердцем с вами, но океан большой, небо еще больше, и я не знаю, каким следует считать тот океан, который подо мной, – он уже Тихий или все еще Индийский? Я не знаю, в каком я нахожусь небе, – пролетел я международную границу перемены календарной даты или все еще не пролетел? Не знаю – в атмосфере я лечу или в космосе? Но все равно: я русский человек и лечу к вам, мне больше не к кому лететь. Ведь у вас с Россией давно сложились хорошие и даже прекрасные исторические отношения! Вспомните Никола Николаевича Миклуху-Маклая – он лечил вас от разных недугов. Вспомните, дорогие мои, адмирала Михаила Петровича Лазарева! Михаил Петрович открыл ваши собственные острова в группе Туамиту, а также цепь Радак в Маршалловых островах. Заодно он открыл и материк Антарктиду, и теперь вы вполне можете считать, что вы тоже открывали тот огромный и ледовый материк, толщина льда – два километра. Это вам не баран чихнул, это вам, приэкваторным жителям, трудно представить. И мне тоже! Теперь подумайте: если бы Николай Николаевич не вылечил иных ваших бабушек-дедушек, можно с уверенностью сказать, что многих из вас сегодня не было бы на свете, а если бы Михаил Петрович не открыл и не нанес бы вас на географическую карту– вы бы и до сих пор могли оставаться неоткрытыми! Но едва ли не самый главный герой, о ком я должен вас информировать, – это Павел Александрович Бахметев. Обратите внимание: мы однофамильцы, только яБахметьев Константин Николаевич с мягким знаком, а он, Павел Александрович, без мягкого. Но я давно уже простил ему этот недостаток и искренне его полюбил. У кого из нас от природы нет недостатков? Вспомните, как Павел Александрович устраивал на одном из ваших островов коммунистическую коммуну. И это еще не все: он был прототипом нашего Рахметова из романа Никола Гавриловича Чернышевского под названием Что делать?. Обратите внимание – это вечный вопрос, с этим же вопросом лечу к вам и я, в надежде, что с кем, с кем, а с вами-то мне удастся его решить! Хотя бы – частично! По прибытии я еще и еще расскажу вам о Павле Александровиче, я уверен, что это будет увлекательный рассказ, а может быть, и увлекательная лекция (несмотря на то, что ни разу в жизни нигде и никогда я не читал лекций). Однако мне крайне необходимо приземлиться на одном из ваших коралловых островов, на том, где Павел Александрович устраивал коммунизм. Как только я приземлюсь, как только прочитаю лекцию, мы тут же и провернем какое-нибудь общественное мероприятие! Я на этом свете, слава Богу, пожил, я понимаю в мероприятиях. К тому же, учтите, у меня имеются очень перспективные знакомства. В частности, можно сказать, родственные отношения с Бахметьевым П. И. (Порфирий Иванович), с автором анабиоза. Великий человек, и при его содействии вполне возможно будет всему народонаселению вашего кораллового и прекрасного острова погрузиться в анабиоз. Скажем, лет на пятьдесят. Скажем, лет на сто. Ну а по истечении срока снова восстановиться в текущей жизни и тем самым сохранить современную папуасскую культуру для цивилизации, которая к тому времени крайне будет в этом нуждаться! Я, как русский человек с собственным сердцем, не член Памяти, вообще не член какой-либо партии, зато поживший в разных отечественных качествах, готов вам помочь! Не сомневайтесь: готов, готов! Сделайте же мне, пожалуйста, какой-нибудь сигнал, чтобы я знал, куда приземлиться! Передо мной в неизвестном океане множество неизвестных островов, один красивее другого, но я все равно не знаю – где вы? На каком из островов мен ждут больше всего? Сделайте мне сигнал! И действительно: с одного из островов, очень красивого почти правильный круг, – стал подниматься голубой столб дыма, тоже строгой формы, очень напоминающий Ростральную колонну...
– Вижу, вижу! Реагирую! Ориентируюсь! – громко закричал Бахметьев К. Н. Спасибо, спасибо, дорогие мои папуасы! Какие вы, в самом деле, вежливые! Какие гостеприимные! Я – вижу ваш сигнал, к вам приземляюсь. Я отчетливо чувствую земное притяжение! Уже!
