Текст книги "Однофамильцы"
Автор книги: Сергей Залыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Я заинтересовался, Елизавета Вторая: ты нынче член коммунистической партии? Либо – кандидат? Не знаю даже, есть нынче кандидаты в коммунисты или нет, не нужны они? – спрашивал Бахметьев К. Н.
– Ну, зачем я буду – член? Чтобы партвзнос платить? Тем более – зачем кандидат? Я против президента и президентского аппарата. Они – зачем? Уровень жизни трудящихся снижать, а кто мухлюет, тому уровень повышать?
Если на то пошло, Бахметьеву К. Н. с одной только Елизаветой Второй на этом свете и жалко было расставаться – больше ни с кем. Ну, библиотеку жалко было ему, хорошая погода в сентябре месяце и другие прекрасные проявления природы были ему родными, но персонально – только облезлую эту старушку Елизавету Вторую он жалел.
Бескорыстна она была к Бахметьеву К. Н., удивительно как бескорыстна! Когда Бахметьев К. Н., собравшись с духом, сказал: Ты, Елизаветушка, пожалуйста, не обижайся, но на квартиру мою не рассчитывай: свою квартиру Костеньке отказал! – он думал: а вдруг Елизавета к нему больше ни ногой? Что – тогда? Ведь и в самом деле есть на что обидеться? Ничего подобного не случилось. А я так и знала, так и подозревала,– сказала она, – племянничек твой, он палец о палец задаром не ударит. Он– кругом доллар, снутри и снаружи. Ну а я что? Я и в коммуналке век доживу, у меня забота – мой собственный характер: я в коммуналке всех жителей нечаянно могу в психическую лечебницу спровадить! Хотя и знаю: после мне одной-то скушно сделается!
Когда у Бахметьева К. Н. еще только складывался замысел – инициировать встречу однофамильцев Бахметьевых из Советского энциклопедического словаря, он представлял, будто в Словаре их будет человек двадцать. Как минимум – десять, а значит, будет собрание, на собрании он объявит о создании какого-никакого Общества однофамильцев Бахметьевых от А до Я. Хотя бы речь и шла об одном-единственном собрании, все равно оргвывод должен был иметь место. Но неожиданно куцым оказалось племя Бахметьевых, слабоватым на знаменитости, в Словаре однофамильцев всего лишь двое – П. И. и В.М. Если бы даже пригласить Бахметьева без ь (и без права решающего голоса), и тогда участников, считая еще и К. Н., – четверо. Троих посадить в президиум – кто останется в зале заседаний? Останется один. Тот, который без ь? Смешно! И так собрание само собою отпало, только персональные встречи и могли состояться. Одна встреча уже состоялась, предстояла другая – с Бахметьевым В. М. (1885 1963), писателем (член партии большевиков с 1909 года). Встреча Бахметьева К. Н. не воодушевляла. Как Бахметьев К. Н. ни старался обрести соответствующее настроение – нет, не воодушевляла. Он даже подумал: А может быть, отставить? Отставить начинание, какое уж там? Считать дело несостоявшимся? Мало ли что не состоялось в моей жизни, еще один минус прожитое не изменит, а не прожитого нет, не осталось? Но и по-другому тоже думалось: все-таки встреча с ученым, Бахметьевым П.И., и теория анабиоза оставили положительное впечатление, почему бы и не продолжить в том же духе? К тому же нынешние встречи, они уже потусторонние, их запросто можно отнести не к жизни, а к смерти, включить не в эту, а в ту программу и тем самым уладить недоразумение. И Бахметьев К. Н. почти что самопринудительно стал готовиться ко второй потусторонней встрече серьезнее, чем к первой. К первой-то он подошел так себе, с кондачка. Легкомысленно подошел. Ну а логика действительно великое дело: когда боли во всем теле тебе невмоготу, и то логически убеждаешь себя: ничего, терпеть можно – хуже бывает. План у него сложился такой: 1. Знакомство с Бахметьевым В. М. Обмен информацией.
2. Встреча читателя с писателем Вл. Бахметьевым. Вечер вопросов и ответов. Разное.
На разное Бахметьев К. Н. возлагал надежды, как на разговор самый откровенный. В подготовке опять-таки помог Костенька: Бахметьев К. Н. его попросил, а Костенька – через Катюшу – прислал ему книгу Вл. Бахметьева Избранное, Гослитиздат, 1947 год. Из этой книги Бахметьев К. Н., хотя и дрожащей рукой, сделал выписки.
О наших недавних годах расскажут в будущем, несомненно, много торжественного и чудесного. Но старики, участники этих лет, не узнают себя в легендарных песнях молодежи... И не узнают, не узнают они себя в преданиях летописцев... Ну диво ли драться на баррикадах, если с парадною песнею?.. Земля безгрешная, населенная легендарными рыцарями! Не ты ли поворачиваешь бока свои то на восток, к юному солнцу, то на запад, во мрак вечерний?.. Почему не видят тебя, земля, какая ты есть? И почему вырывают теб из-под ног героя? И почему украшают его, героя, пышными розами, в руки ему вкладывают бестрепетный меч и сердце его человеческое подменяют львиным?
Это был роман Преступление Мартына, Мартын же в романе был продовольственным и бесстрашным комиссаром, выгребал у мужиков хлеб из амбаров, а также из-под земли, когда мужики его под землю прятали. В одном селении хлеба не было, много было куриц и куриных яиц. Он отнимал яйца, и тут бабы восстали. Мартын восстание подавил, но в другом случае, в местечке Лиски, вдруг оказался не на высоте. Дрогнул. Сказалось-таки социальное происхождение, выяснилось – он был побочным сыном дворянина. И разлюбила его любимая девушка Зина, и стали его исключать из партии, и он застрелился. Вот чудак! – думал Бахметьев К. Н. Зачем самому-то? На фронте сколько случаев было, и все – чин чином: дело одной минуты под вражескую пулю подставиться.
И еще Бахметьев К. Н. сделал выписки из Вл. Бахметьева. Относительно товарища Сталина и товарища Кагановича он сделал их. И очень восторженные были они, эти выписки.
Когда встретились, писатель Вл. Бахметьев оказалс старичком сухоньким, с ограниченной растительностью на голове, с тонкими губами. Голос неопределенный – ни тенор, ни баритон. Глаза как бы азиатские, узковатые, взгляд был мимо Бахметьева К. Н., а на груди была полоска медальных и орденских колодок в числе четырех.
– Мое поколение писателей – до последнего дыхания преданных партии привело советский народ к непосредственному счастью! – объяснял Вл. Бахметьев Бахметьеву К. Н., придыхая и прикрывая глаза. – К счастью, без которого человечество страдало многие тысячелетия! Ну а вам, поколениям, следующим в нашем фарватере, только и оставалось, что протянуть руки и взять почти полностью готовое счастье. Вы – протянули? Вы – взяли? Вы прямо-таки по-вредительски не протянули и не взяли! Вас бы – к Лаврентию Павловичу! Да-да – недосмотрел Лаврентий Павлович!
– Попытки были... Много-много попыток! – успокаивал Бахметьев К.Н. разволновавшегося Вл. Бахметьева, но тот – ни в какую. – Мы, наше поколение, жертвы на алтарь принесли, пот и кровь, а вы? Джазом увлеклись! Какой у вас нынче год-то? – У нас-то тысяча девятьсот девяносто четвертый.
– Месяц? – Уже октябрь. Веселый месяц... – Месяц Октябрьской революции. Месяц
разума и перспективы! И не стыдно вам? В октябре-то месяце? Хрущев Никитка
виноват, вот кто, – сильно ослабил руководство! Оттепели ему понадобились!
– А меня из лагеря освободил дорогой Никита Сергеевич. Хотя я и так отбыл
срок, он все равно – освободил. Без его участия мне бы и еще один срок
пришили. Чувствую – пришили бы! – Как же ваш лагерь назывался? – Лагерь
воркутинский. Подземный. – Сколько лет? Вам? – Семь.
– Почему? Почему не десять?
– Семь! – От исправительного труда, надеюсь, не отлынивали? Попыток к бегству? Не было? – Очень хотел убежать. Светла мечта! Светлее не бывает. – Да разве можно? Почему? Бежать? Почему? – Не нравилось мне там. Нисколько не нравилось!
– Всем нравилось, вам – нет?!
Тогосветские (с того света) гимны, клятвы и восклицания Вл. Бахметьева продолжались и продолжались – кому же и воспевать, если не члену РСДРП – РКП (б) – ВКП(б) – КПСС с 1909 года? Ископаемый из Воркуты, но живой Бахметьев К. Н. слушал однофамильца и свидетельствовал: Было! Было! Я этих гимнов тоже участник! И не верил он сам себе: а вдруг ты лжесвидетельствуешь? Выдумываешь?!
– А у вас нынче Ка Пэ эС эС – все-таки есть? – спрашивал писатель. – Нынче у нас все-таки Пэ Ка Пэ Пэ эС эС! – ??? – Посткоммунистическая коммунистическая парти постсоветского Советского Союза... – Политбюро? – Точно не знаю, теоретически – обязательно должно быть. Хотя бы для партийной теории.
Вл. Бахметьев был обескуражен, обескураженный предложил:
– Перейдем к художественной литературе. Пора к художественной! Какие произведения выдающегося писателя революционной эпохи Бахметьева Владимира Матвеевича вы читали? – спросил он. – Читали Преступление Мартына? Поняли, что это полемика с Преступлением и наказанием Федора – забыл отчество Достоевского? Знаете, что Мартын почти что получил Государственную премию эС эС эС эР? У вас захватывало дух, когда вы читали Мартына?
– Захватывало! – приврал Бахметьев К. Н.
– Тогда – начнем!
– Начнем. У меня цитаты из Мартына выписаны, и вот я читаю: Мартын знающими глазами оглядывал черное небо, тонким слухом ловил призывные крики рожка и не сторонясь встречал галоп курьера. Пожалуйста, поясните – какой галоп и какого курьера не сторонясь встречал Мартын? Здесь, в тексте, больше ни о галопе, ни о курьере – ни слова?
Вл. Бахметьев молча, с закрытыми глазами слушал цитату из него самого, попросил цитату повторить, потом сказал: – Если бы я не знал, что это написал я, я бы подумал, что это написал Лев Николаевич... Еще вопросы? Они оба не стояли и не сидели, они попросту в некотором пространстве находились, как показалось Бахметьеву К. Н., в пространстве, хорошо приспособленном для цитат. И он прочел еще:
– Что такое жизнь, если она не согревает сердце? И к чему эти долгие дни размеренного желания, если голова в бурьяне, а кровь в плесени? Если нельзя одним прыжком разорвать стеклянный день, раздуть тихие солнечные угревы в пожарище, сложить из обычных терпеливых слов труда ликующий призыв к подвигу? А – это? Как по-вашему, найдется ли что-нибудь подобное в мировой литературе? – Поищу... Сию минутку! Чуть покачиваясь, вперед-назад, вперед-назад, Вл. Бахметьев поискал и нашел: – В мировой – Байрон. Тоже в мировой, но отечественной – проза Лермонтова. – Вл. Бахметьев глубоко вздохнул, вздохнул еще глубже и признался: – Не скрою: всегда любил прозу Лермонтова! В молодости даже готов был у него учиться...
Бахметьев К. Н. цитировал еще и еще, а в ответ следовали Чехов, Тургенев, Лесков, снова Толстой, снова Лермонтов.
Бахметьев К. Н. спросил:
– Скучно все-таки на том свете, а? Писателю с таким именем – скучновато? Что говорить! – развел руками Вл. Бахметьев. Реалистически, бывало, еще при жизни меня поддерживал Алексей Максимович Горький. Я ему благодарен. Больша Советская Энциклопедия поддерживала: Произведения Б. отличаются ясностью изложения и чистотой языка – так писала обо мне Большая Советская. Это – по форме. А по содержанию Большая писала: Б. изображает победу партии Ленина Сталина в борьбе за Советскую власть. Я Большой благодарен. Но все это было там, а что же здесь? Здесь – подумать только! – не имеется ничего! Никакой поддержки. Ни малейшей. Как хочешь, так и присутствуй.
– Тогда – не присутствуйте.
– А вот этого – нельзя. Там можно, здесь – ни-ни! Тут Бахметьев К. Н. счел момент подходящим и произнес с задумчивостью:
– Как бы это устроить... поддержку?!
– Что вы имеете в виду, дорогой Константин Николаевич? Есть возможности? живо отреагировал Вл. Бахметьев.
– Какие-то есть всегда и везде, – подтвердил Бахметьев К. Н. – Не может быть?!
– Как вы думаете – здесь Россия? В этом пространстве?
– Не сомневаюсь. На сегодня здесь России больше всего! Численно! – Ну а в России только то и есть, чего не может быть... (универсальное выражение, которому Бахметьев К. Н. безусловно доверял). – Конечно! Конечно, я бы пошел на жертвы... почти на любые! – заверил Вл. Бахметьев.
– Жертвы должны быть серьезными. И даже – принципиальные.
– Это меня не пугает. Нисколько. Я – закален. Тамошн закалка, она, знаете ли, и здесь сказывается, и здесь она – не баран чихнул.
– Тогда – партбилет на стол!
Прошла минута, и Вл. Бахметьев кивнул. Оглянулся вокруг – вокруг не было никого, он кивнул еще раз. – Вместе со стажем. Вл. Бахметьев снова оглянулся, снова кивнул и сам свой кивок негромко прокомментировал:
– Где билет, там и стаж. Иначе не бывает.
– Советскую власть ругать на каждом углу...
Вл. Бахметьев вздохнул и кивнул.
– Вождей партии и Советского государства – на каждом! Вл. Бахметьев сделал жест и только тогда кивнул. – Изданий – никаких. С читателями, если вдруг обнаружатся, – не встречаться.
Вл. Бахметьев кивнул не оглядываясь.
И в конце концов разговор сам собою стал совершенно безмолвным. К тому же еще более откровенным. Совершенно без оглядок. И потому почти что душевным. Страшно было? – спрашивал Бахметьев К. Н., сделав глаза круглыми, а правую руку приложив ладонью к горлу. Утром, бывало, проснешься и по-беспартийному перекрестишься: ночь прошла, а ты все еще дома! Слава Богу! А в общем-то, великий был вождь. Очень великий! Знал, кого сажать! Писателя Бахметьева не посадил же! Значит, не за что было садить. Значит, было за что не сажать! Глубочайшая интуиция руководителя великого государства. Хрущева вы что-то уж очень сильно ругали? Я, что ли, один? Ругал-то? – А что же, Владимир Матвеевич, вы так осторожничаете? Ни слова не говорите? Чего в вашем статуте можно потерять? – вслух и неожиданно спросил Бахметьев К. Н. – Потерять в любом статуте можно. За потерями дело нигде не станет,– не отступал от бессловесного варианта Вл. Бахметьев. – К тому же– привычка. А – вдруг? Вдруг и здесь тебя достанет Хозяин? Хотя бы с помощью какой-нибудь науки?
– Так ведь он-то, Хозяин-то, он еще раньше вас сюда поступил. Значительно раньше. Кстати – не встречались? Он как здесь – все еще с трубкой? Или без трубки? Уже? – Не дай Бог! – смешанно, то есть словами и бессловесно, стал рассказывать Вл. Бахметьев. – У него же память – адская! Нет-нет, хозяев здесь никого не видно. У них, вероятно, своя закрытая и номенклатурная зона. Мы, советские, с немецкими товарищами по вопросу связывались – нет, говорят, ни Ульбрихта, ни Аденауэра в глаза не видели. И поляки так же. И чехи. Югославы тем более. У англичан не спрашивали – народ замкнутый. В общем, так оно и есть: закрыта зона, делить ничего не надо. Воздуха и того нет. Чем дышим – неизвестно. Пустотой дышим. Для посторонних часа на два, на два с четвертью и пустота годитс для дыхания. Но чтобы годы и годы? Очень скучно. Все живое потому и живет, что потребляет, а здесь? Пустотное равенство, больше ничего.
– Коммунизм? – До конца воплощенный. В чем так и не было найдено между ними взаимопонимания – в вопросе о гениальности Вл. Бахметьева. Жертвы жертвами, но своей гениальности Бахметьев не хотел уступить нисколько.
– Почему? – Сами подумайте: а тогда чего же ради я приношу все другие жертвы?
Правда, и еще состоялась между ними договоренность: в этой встрече участвовал как бы и не он, не настоящий Вл. Бахметьев. Упаси Бог! Это был некто, кто Вл. Бахметьева изображал, предположим, Станиславский какой-нибудь. Ну а кто сценарист – догадаться вообще невозможно.
Расстались.
Елизавете Второй Бахметьев К. Н. как бы между прочим рассказал:
– Случай произошел, – рассказал он. – Встретилс с одним уже на том свете... Бахметьев К. Н. замолчал в ожидании вопросов со стороны Елизаветы – дескать, рехнулся ты, что ли? – и так далее. Но Елизавета ухом не повела, она спросила: – Ну и что? Что из того? – Конечно, ничего особенного. Разговорились. Он оказался верным ленинцем.
– Ну и что? – Тебе бы с ним повстречаться? Обменяться мнениями? Вы, однако, нашли бы общий язык... – Я туда все еще всерьез не собираюсь. Разве что изредка. И несерьезно!
– Зато он сюда собирается.
– А тогда – больно-то нужно?! – изморщилась Елизавета всеми своими морщинами. – Он оттуда – сюда, я отсюда – туда? Какой же, спрашивается, между нами может быть общий язык?
Невозможно представить, что было бы с населением земного шара, если бы все племянники стали такими, как Костенька. В детстве он был веснушчатым и сопливым мальчиком, любил бить соседские окна, в юности – драчливым парнем, в возрасте мужчины – бездельником и повесой. Годам к тридцати пяти он стал совершенно невезучим: сколько ни начинал учиться – не научился ничему, сколько ни начинал служить – ни на одной службе ничем не проявился. Годам к сорока, к сорока пяти Костенька стал неимоверным хвастуном, послушать – он все умеет, все знает, если же у него что не ладилось – то ли очередная женитьба, то ли он снова попал под сокращение штатов, – так это потому, что он на все плюет, плюет же на все потому, что он своенравный и любит справедливость.
Недавно Костенька въехал в новую квартиру и торжественно отметил событие. Костенькино новоселье действительно было ведь чем-то таким, что в сознание Бахметьева не укладывалось. Хотя бы и при всем желании. Но у него и желания такого не было, не могло быть.
Квартира – шесть комнат, все отделаны не то мрамором, не то под мрамор. Бахметьев обошел, ознакомился, в шестую шагнуть не смог: разве такие бывают? Мебель... Из Кремля, что ли, ее Костенька спер? Никак не мог себе Бахметьев К. Н. представить, будто такую можно пойти и купить в магазине. Другое дело спереть. Не просто, но кто умеет, у того, наверное, получится. Гости... Таких гостей Бахметьев через час и выгнал бы, к чертовой бабушке: ходят, смотрят – и ничему не удивляются! Подумали бы, сукины дети, что это за гость, который ходит по таким вот комнатам, пьет-ест от пуза невероятные блюда и вина и ничему не удивляется. Да такого гостя на порог нельзя пускать!
Нажравшись, но все еще не напившись, прихватив по бутылке, эти хамы гости сели в покер – и что же? И три, и пять, и более тысяч долларов проигрывает гость и по-прежнему лыбится как ни в чем не бывало! Бахметьев сидел в сторонке, соображал: это сколько же в каждом проигрыше-выигрыше минимальных пенсий? Продовольственных корзин? Единых проездных билетов? Хлебных батонов? Нет и нет – уму было непостижимо! Еще был струнный квартет, играл концерт и Калинку. Под Калинку гости плясали. И неплохо, грамотно плясали – значит, им это дело было знакомо.
Гуляли два дня и две ночи, отдыхая на всех кроватях, на всех диванах и на всех коврах, а что было после этих двух дней, Бахметьев К. Н. не знал – он ушел. Когда ушел, стали ему мниться напольные в квартире Костеньки часы, он такие видел по ТВ в кабинете президента, маятник разве только чуть меньше человеческой головы (может быть, и не меньше?), а впечатление– будто бы Костенька врем и то приобрел в частную собственность. И вот гуляет при участии маятника, под глухой, из каких-то других времен, бой этих часов. Кроме того удивительно: этот же механизм того же назначения и свойства помещался и в крохотных ручных часиках, исполняя совершенно ту же работу. Есть ли еще подобная машина на свете, чтобы в любых размерах оставалась самой собою?
Если бы в подземной Воркуте, в угольной шахте, кто-нибудь сказал Бахметьеву К. Н., что он, во-первых, останется жив, а во-вторых, попадет на такое вот новоселье собственного племянника, он бы ту же минуту спятил с ума. Хорошо, что никто не сказал! Вот он нынче и соображал: кто же все-таки такой – его племянничек? Кажется, неоткуда было ему взяться, но он все равно взялся? Должно быть, проявились до сих пор не реализованные особенности Костенькиного организма – то ли он обонял, как охотничья собака, то ли видел, будто ястреб, то ли слышал, как заяц с большими-большими ушами, но что-то такое органическое жизнь в нем вдруг востребовала... Еще недавно неряшливый – нечесаный, везде, где можно и где нельзя, расстегнутый, – Костенька нынче преобразился: расчесан-надушен, на пальцах перстни, на ногах белые с синими или красными по белому полосами носки, галстук из пестрых пестрый, костюм то ли блестящий, то ли матовый и неизвестного качества. (Правда, надо сказать, несколько раз Костенька являлся и в прежнем своем виде: расхристанный, под градусом.) Костенька посещал Бахметьева К. Н., и всякий раз это было интересно, но с еще большим интересом воспринимался его уход. Может быть, потому, что уходил он особенно – и попрощавшись, и пожелав больному скорого выздоровления, он все равно не уходил через двери, а мгновенно исчезал, казалось, сквозь стены. Наверное, потому, что он вот так исчезал, и думать о нем уже не хотелось: был, не стало – значит, так и надо, и все дела. Тем более что дела-то были доведены до конца, главный разговор, главное соглашение состоялось месяца два тому назад, разве только чуть меньше, вскоре после того, как под присмотром и при активном содействии племянника Бахметьев К. Н. был эвакуирован обратно домой из больницы, из ракового корпуса. И только он вернулся домой, только осмотрелся в родных пенатах, в которые и вернуться не чаял, как его даже и не в субботний, в какой-то другой день, в среду кажется, навестил Костенька, принес всяческой снеди, а еще принес бумагу с печатью и собственной подписью... Бумага эта была завещанием (на случай смерти Бахметьева К. Н.), по которому двухкомнатная, с кухней 6,5 кв. м, отходила в пользу Костеньки. Бахметьев К. Н. подивился и бумагу подписал – очень старался вокруг него Костенька, его надо было чем-то отблагодарить. Костенька быстренько уложил бумагу в шикарный, чуть ли не слоновой кожи кейс:
– Я, дядя Костя, я нынче тебе честно и по гроб жизни благодарен! Другой бы на моем месте знаешь как? Другой бы получил твою подпись и– что? В тот же день и спровадил бы тебя с жилплощади в известном направлении – туда, где ты так и так очень вскоре будешь. Но я – нет! Я буду до конца твои заключительные дни поддерживать. Во-первых, я помню, что ты меня еще не родившегося из воды спас, во-вторых, я знаю, что ты подписал мне до чрезвычайности важную бумагу. В общем, ты, дядя Костя, сыграл исключительную роль в моей жизни, о чем я никогда и никогда не забуду!
– Ну а зачем тебе, Костенька, эта двухкомнатная? – поинтересовался Бахметьев К. Н. – Зачем? Малогабаритка и санузел совмещенный? Я у тебя был на твоем новоселье, видел твои хоромы, потому и удивляюсь.
– Мне, дядя Костя, не для себя. Мне – для нас.
Когда в субботу через две недели Костенька снова Бахметьева К. Н. навестил, он постарался узнать, что это значит – дл нас? Оказалось, дл нас нужны вот эти две комнаты с кухней, чтобы позже занять всю лестничную площадку, а лестничная площадка тоже для нас нужна, чтобы занять весь подъезд. Весь, кроме двух первых этажей, в которых люди как жили, так и будут жить. Будто ни в чем не бывало! Чтобы жилой дом по-прежнему выглядел как жилой дом, как жилой подъезд. – Сколько много-о! – поразился Бахметьев К. Н. – А куда же денутся жильцы с других этажей?! – Не беспокойся, дяд Костя! Люди с тех этажей получат жилплощадь в пределах окружной дороги, так что ты не беспокойся! Это уже моя, это уже не твоя забота!
– Ну, Костенька, если ты все это можешь, тогда зачем тебе ждать меня? Покуда я уберусь из своей двухкомнатной ногами вперед?! Занимай покуда всю лестничную, а мне можно будет не торопиться.
– Видишь ли, дядя Костя, – не без философии стал объяснять положение Костенька, – видишь ли, разные люди действуют по-разному. Один торопится сразу же захватить большую территорию и на ней искать свою главную точку опоры, другие наоборот: сперва – точка, а уже затем расширяют ее до всех необходимых размеров! Я предпочитаю последнее.
Тут вопрос и перешел в теоретическую плоскость, Костенька воодушевился, разоткровенничался и стал излагать дальше. Он имеет целью создать Центральный Институт Криминальной Информации, сокращенно ЦИКИ, который будет обладать банком данных– кто, кого, когда убил или ограбил, каков получился при этом результат в долларовом выражении, кто, кого, когда имеет в виду убить, ограбить или разорить, какие при этом результаты прогнозируются... Бахметьев К. Н., слушая внимательно, понимал плохо, зато ясно видел Цику: большая ящерица с большими ушами, серо-зеленого камуфляжа, очи черные.
– Да как же это ваша Цика будет существовать? – удивлялся он. – Ее завтра же на всех твоих этажах заарестуют – и делу конец?
– И даже ничего подобного! – объяснял Костенька. – Информацией Цики будут пользоваться многие клиенты, в том числе – государственные службы!
– Но тогда тебе надо будет сильно охраняться от всяческой мафии. Кто-кто, а эти пришибут. Тебе не страшно? Ты еще молодой, тебе жить дажить?! – Я и буду жить да жить! И вот я хочу, чтобы солидный криминал тоже получал информацию Цики. – Как же так? Я что-то не пойму. Уже ослаб понятием. – Тут, дядя Костя, в основе лежит совершенно новая и очень сильная идея! Иде сотрудничества двух структур. Если подумать, подумать серьезно, – они друг без друга не могут, они друг другу совершенно необходимы! И между ними должен быть компромисс, разумное планирование общих инициатив и даже выдача на каждую криминальную акцию соответствующей лицензии. Вот все объявляют: борьба с организованной преступностью! Ну а если преступность организованная, значит, она управляемая? Вот и надо этим пользоваться и управлять совместно, вместе бороться с преступностью неорганизованной, то есть с анархизмом, который и есть главная опасность для обеих структур.
Конечно, Костенька очень любил умничать, но тут он говорил так серьезно, с таким значением, что Бахметьев подумал: Может, Костенька и в самом деле бывает умным? Он стал слушать, удивляясь больше и больше. Внимательно. Костенька внимание тотчас уловил, понизил голос с тенора на баритон, иногда и более низкие ноты, басовые, стал брать, стал объяснять дальше и дальше:
– Двум разным структурам, дядя Костя, несомненно, лучше существовать в сотрудничестве, чем в непрерывном антагонизме. Ты никогда не думал, сколько рабочих мест по борьбе с организованной преступностью создает организованная преступность в госаппарате? Сколько государство получает от своих граждан, защищая их от организованной? Да если бы ее не было, граждане могли бы даже и наплевать на свое собственное правительство – вот до чего могло бы дойти! Значит? Значит, государство много обязано организованной преступности. А теперь взгляд с другой стороны. Разве хорошо организованному криминалу нужна анархия? Да ни в коем случае! Ему нужен порядок, нужен высокий материальный уровень граждан, с нищих – что взять? Ничего не взять! Нужен кодекс государственных законов, чтобы сознательно, а не стихийно их нарушать, чтобы знать, сколько и за что положено лет заключения по суду, по суду с прокурором и с адвокатом, а вовсе не с перестрелкой с мафиозными анархистами, со всякими там подонками. Вот, дядюшка, какая теория за годы перестройки сложилась в моей голове. Вот почему меня ничуть не радуют всякие перестроечные глупости, и ты поверь – я еще сыграю свою роль в формировании правильных отношений между двумя структурами. Я не просто так, я итальянский опыт изучал, дважды ездил в Италию – один раз с государственной прокурорской группой, другой – с высококвалифицированной криминальной. А тебе я советую: ты взгляни на наших государственных руководителей через ТВ со всем вниманием – и сразу поймешь: у каждого имеется собственная теоретико-материальная база, и чтобы с ними сотрудничать, мне тоже нужна собственная материально-теоретическая – только при этом условии мы будем на равных и нам будет с чего начать. Ну? Как? Остаешься ли ты при своем прежнем мнении? – Остаюсь: тебя надо повесить за яйца! – подтвердил Бахметьев К.Н., но Костеньку это ничуть не смутило. Упорный ты человек! – развел Костенька руками. – Не поддаешься теориям ни социалистическим, ни капиталистическим. Ну ладно, тогда коснемся практики: буквально на днях я в доме одиннадцать по улице композитора Гудкова открываю контору НЕЖИФ. – То Цика, а то – НЕЖИФ? Что за зверь? Млекопитающий?
– НЕЖИФ – это Неприкосновенный Жилой Фонд. И такой фонд я организую в порядке помощи гражданам, которые от своей жилплощади хотят избавиться. – Или – не хотят?
– Это я не для себя. Я только посредник между теми, кто много может, и теми, кто многого не может. Опять же благородное посредничество! Я нынче же организую жилищную картотеку на всю Россию! Банк жилищных данных – такого на всем свете нет! Пользуйся кто может, мне все равно, зек это или высокий советник, или беженец, или южноамериканский миллионер! Человек живет в своей квартире, но квартира хуже, чем он сам. Человек живет в своей квартире, но квартира лучше, чем он сам. Кто поможет этим человекам навести справедливость в своем существовании? Обменяться квартирами? Я помогу! НЕЖИФ поможет. Опять не понимаешь? Теорию не понял, а теперь и практика не доходит? Беда с тобой, дядя Костя! Ты человек слишком хороший, ты до плохого хороший– вот в чем твоя беда! Ты настолько хороший, что не умеешь жить, а тот, кто не умеет жить, – тот человек совсем плохой! Ничегошеньки не стоящий. Одно название что человек. Учти: если никто никого не будет обманывать – все будут жить плохо, в лучшем случае – так себе. Если же сделать соцсоревнование на обманность кто-то будет жить хорошо, и даже очень хорошо.
– А кто-то будет нищенствовать?
– Без нищих ни одна страна не обходится. Но в нищих-то никто не заинтересован: их обманывать – толку нет, налог с них тоже не возьмешь, рэкет не возьмешь – для всех нищенство совершенно невыгодно и даже некрасиво. Человечество, оно ведь, дядя Костя, вообще некрасивое! Почему? А потому, что его слишком уж много. Его больше, чем всяких других млекопитающих. Сложить всех слонов, тигров и зайцев – столько голов не получится, сколько получилось людей к концу двадцатого столетия. Нынче разве только селедок в океанах все еще больше, чем людей на земле! Ага! Людей-то на земле как сельдей в бочке точно! Я ведь все ж таки на биологическом учился, имею толк! У меня кругозор! А также – индивидуальность. Мне селедкой в бочке нет охоты быть!
– А ведь ты малый-то был – шибко сопливый...– снова вспомнил Бахметьев К. Н. – Всему свое время! Не помню, кто из философов так выразился. Ты, дядя Костя, не помнишь – кто? К тому же меня, дядя Костя, ничто не страшит: куда мое дело клонит, туда я иду! Понятно? – Я понял, – сказал Бахметьев К. Н., и в самом деле ему стали понятны разговоры, которые Костенька то и дело вел из кухни, волоча за собой телефонный аппарат на длинном проводе. Костенька будто снимал с кого-то допрос:
– Адрес? Этаж? Площадь? Санузел? Телефон? Возраст? Срок проживания? Родственники? Отделение милиции? Участковый?
