Текст книги "Новая лирика. Годы"
Автор книги: Сергей Островой
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Читатель
Так кто же ты? Друг или недруг?
Тут нет середины ни в чём.
Тут либо дремучие недра,
А либо звезда над ручьём.
И стань ты хоть докою ушлым
Иль тем записным знатоком,
Но паче всего равнодушным
Не смей состоять. Ни при ком.
И вот ведь тут чудо какое:
Сейчас ли, а может, в былом,
Лишал ли тебя я покоя
При встрече с добром или злом?
Помог ли бесстрашью? И чести?
Был рядом во время годин?
И верил ли ты, что мы вместе?
Что ты на земле не один?
Ты мой. Хоть великий, хоть малый.
Ты мой. По бытью. По судьбе.
Каким тебя званьем ни жалуй,
А все не по росту тебе.
Так кто же ты? Друг или недруг?
Тут нет середины ни в чём.
Тут либо дремучие недра,
А либо звезда над ручьём...
Портрет
Нас всех рисует время,
Всё пишет наш портрет,
От самой колыбели
До тех прощальных лет.
С дороги не сбиваясь,
Оно ведёт свой счет.
То выстелет морщинку,
То складку насечёт.
За радости сверх меры,
За прежние грехи
Безжалостно и строго
Кладёт оно штрихи.
То длинный штрих положит,
А то взмахнёт слегка—
И белая дорожка
Ложится у виска.
И снова – белым, белым,
И входит цвет в права,
И зимнею порошей
Повита голова.
Идут за годом годы.
Идёт за следом след.
А время всё рисует,
Всё пишет наш портрет.
Меняет наши лица.
И души. И сердца.
А сколько это длится?
А это без конца...
Любовь
Это намертво. Это в крови.
Это в сердце моём бесконечно.
Нет, не клясться России в любви —
А любить её. Просто. И вечно.
Уважать её хлеб. И добро.
И внимать, как ложатся на долы —
Тишины золотое перо
И зари вечевые глаголы.
И по утренней этой поре,
Захлебнувшись росистою ранью,
Встать лицом к повлажневшей коре
И вдыхать эту свежесть дурманью.
И земной суете вопреки
Увидать, будто в сказочном чуде,
Как у самого края реки
Солнце черпают вёдрами люди.
Мельница
Всё на земле перемелется.
Камень. Железо. Трава.
Жизнь – это вечная мельница,
Вертит свои жернова.
Ходит по мельнице ветер.
Сор выдувает в окно.
Где-то мякину приметит.
Где-то поднимет зерно.
Души печалить не будем.
Тут уж законы свои.
Что-то останется людям.
Что-то склюют воробьи.
Разные судьбы на свете.
Разные в мире права.
Сколько всего переметят
Жизни твоей жернова.
Будет и радость. И морок.
Совесть была бы чиста...
Хлеб оттого-то и дорог,
Что не даётся спроста.
Чудак
Ах, нам бы знать не худо
Уже давным-давно:
Чудак – от слова чудо.
Вот то-то и оно.
Хоть раз скажи, хоть десять,
А так оно и есть.
Пойдёт чудак чудесить —
Чудес не перечесть.
Жил-был старик в Калуге.
Ходил он в чудаках.
Космические фуги
Играл на облаках.
Ловил он звёзды в сети.
Он звал людей в полёт.
И до сих пор на свете
Та музыка поёт.
Чудак не знает страха.
Казни его молвой,
А он опять из праха
Поднимется живой.
Его костром пытали.
Железом рвали рот.
А он все рвётся в дали.
На вымах. В разворот.
И всем нам знать не худо
Уже давным-давно:
Чудак – от слова чудо.
И так и есть оно.
Душа
По камням стучит водица,
Будто палкой старица.
Если б снова мне родиться –
Знал бы, как состариться.
Если б снова ветер в грудь,
Да в дорогу дальную,
Я бы взял с собою в путь
Глубь исповедальную.
Уползай в нору, змея,
Улетайте, вороны,
Распахнул бы душу я
На четыре стороны.
Что там брезжит впереди?
Кто несчастен смолоду?
Вот душа моя – входи.
Обогрейся с холоду.
Обогрейся, не беда.
Забирайся в песенки.
Если б старые года,
Да по новой лесенке.
Вот тогда б идти, идти,
Сто годов источится…
А душа – она в пути.
Ей всё к людям хочется.
Свет и тьма
Не то со зла, не то с испуга,
Не то ещё с какой беды
Схватились ветки друг за друга
И ну скрипеть на все лады,
И ну стращать, и ну хлестаться,
И ну выписывать круги,
Еще чуть-чуть и, может статься,
Начнут кусаться. Хоть беги.
Погасло солнце в чёрной раме.
Уже качало высоту.
Гроза сидела за домами
И набирала черноту.
И вдруг нагрянула. И с ходу
Перекрутила все сады.
И так ударила природу,
Что было близко до беды.
А между тем за дальним лесом
Опять светало. Всё звончей.
И прыгал ветер красным бесом,
Гоня багряных трубачей.
Всё пело свежестью и светом.
Садами. Радугой. Травой.
И сколько раз пишу об зтом,
И каждый раз пишу впервой.
Ветер
Когда у ветра спросишь:
Где ты был?—
Он может не ответить. Он забыл.
Забыл, как он ломал моё окно.
А было сыро. Холодно. Темно.
Забыл, как он берёзке у ворот
Ладошкой грязной перепачкал рот.
Забыл, как у парящего орла
Хотел с размаху вывернуть крыла.
Забыл, как под бушующей волной
Все звёзды утопил он. До одной.
Забыл, как на заснеженном лугу
Топтал костёр. Валял его в снегу.
Забыл. Забыл. Всё – ветреник – забыл.
Не спрашивай у ветра, где он был.
Он всё ко мне стучался в эту ночь.
Принёс беду, а после канул прочь.
Атом
Уже была однажды Хиросима.
И эта боль черна. И негасима.
Уже однажды плавился гранит.
И всё звенит слеза его. Звенит.
И в рыжих комьях рушилась земля,
Людей о милосердии моля.
И с той поры – я верю – каждый атом
Себя считает в чём-то виноватым.
И даже в каждом атоме добра
–Нет-нет да отзовётся та пора...
Страда
Шагал солдат кромешными путями.
Мостил дороги в дантовых кругах.
Четыре пуда грязи под ногтями.
И полземли на ржавых сапогах.
Высь
Гора убить меня хотела.
Ей камни в верности клялись.
И всё куда-то вдаль летела
Неразговорчивая высь.
Ярилась дикая природа.
То вышлет бурю. То обвал.
И не давала кислорода,
Когда я звёзды доставал.
А я всё шёл. На зов вершины.
Срывалась с наледи стопа.
И прямо в черные крушины
Валилась замертво тропа.
А я всё шёл. Всё выше. Выше.
К вершине той. Наверняка.
На снеговой покатой крыше
Касались света облака.
Всё было вещим в эту пору,
Куда лицом ни обратись...
И я взошёл на эту гору.
И обозначил эту высь.
Банальность
Жизнь состоит из банальных сюжетов.
Он полюбил. И она полюбила.
Этих закатов и этих рассветов
Сколько на нашей земле уже было?!
Было. Всё было. И всё ещё будет.
Эти приливы. И эти отливы.
Память запомнит, память забудет
Песенок юных седые мотивы.
Всё повторяется в разные сроки.
В старый свой дом возвращается птица.
Будем к своим недостаткам жестоки —
В нас они могут опять повториться.
Сколько всего уже было на свете.
Но навсегда, как святая причуда,
В каждом банальном и старом сюжете
Бьётся огонь человечьего чуда.
Толпа
Чей-то любимый. И чья-то любимая.
Чей-то обидчик. И чей-то дружок.
Двигаюсь, двигаюсь, двигаюсь мимо я.
Реденький сеется с неба снежок.
Угол метро. Остановка трамвая.
Шарканье ног. Перебивка шагов.
Тянется, тянется лента живая,
Сколько она опояшет кругов!
Вправо и влево. Туда и обратно.
Каждый спешит по своим адресам.
Чёрные, красные, жёлтые пятна,
Будто листвьё по осенним лесам.
Что их так гонит? Велит торопиться?
Время? Привычки? Судьба, наконец?
Нет. Ты вглядись в эти разные лица.
Вслушайся в музыку этих сердец.
Это не просто, ветрами знобимая,
Мчится толпа, эту землю крутя…
Чей-то любимый. И чья-то любимая.
Чей-то родитель. И чьё-то дитя.
Потеха
Потеха – не всегда утеха.
Случалось всё в моей судьбе.
Бывает, давишься от смеха,
А плакать хочется тебе.
И вот ведь что ещё обидно:
Среди потешной маеты
Другим-то этого не видно,
Ты только знаешь это. Ты.
О, эта призрачная кромка,
Где слёзы переходят в смех.
И ты смеёшься громко-громко,
Пере-хо-ха-тывая всех.
И скажет кто-нибудь, пожалуй,
Не то шутя, не то всерьёз:
– Ну, до чего ж весёлый малый!
А малый
давится
от слёз…
Сказание о разлуке
А я говорю вам:
– Не смейте, не смейте
Играть про разлуку на маленькой флейте,
Играть на валторне, играть на органе,
Разлуку играют на океане,
На звёздах, на далях, на осени мрачной,
На туче седой, на любви неудачной,
На самой пустынной и длинной дороге,
А кто-то всю ночь простоит на пороге…
И я говорю вам:
– Не надо, не надо
Ни вспышек огня, ни скрипичного лада,
Разлука огромнее звука и света,
Когда докричаться нельзя до ответа,
Когда ты повален тоской черноликой,
Разлуку играют на боли великой,
На бурях, в которых не молкнут раскаты, -
Два сердца разбиты, две жизни разъяты…
И я говорю вам:
– Не смейте, не смейте,
Играть про разлуку на маленькой флейте!
Мой век
...О времени и о себе.
В. Маяковский
Во-первых, о Времени: так качало,
Так опаляло огнём сердца!
И это было всегда начало,
И этому нет никогда конца.
Теперь – о себе: состою солдатом,
Но не по указу. Сам по себе.
И не по чёрным и светлым датам,
А по всегдашней своей судьбе.
И снова – о Времени: разве просто
Жить за двоих? За троих? Спеша.
С заботою, чтоб у большого роста
Ничуть не меньше была душа.
И вновь – о себе: дорожу следами.
Камень люблю. И люблю траву.
Только бы мне не остыть с годами,
Я ещё ярких цветов нарву.
Прямота
Нет, прямота не в том, чтоб прямо,
Ни разу не свернув с пути,
Хоть пропасть встретится, хоть яма,
А прямиком идти. Идти.
Нет, прямота не в том, чтоб с ходу,
Когда бесчинствует вода,
Не зная броду, рваться в воду
И плыть, и плыть невесть куда...
Нет, ты сумей, как путь ни сложен,
Не обинуясь, напрямик,
Сказать ничтожеству:
– Ничтожен!
Сказать великому:
– Велик!
Плач по новогодней ёлке
Тебя с матерью разлучили. Тебя с сёстрами разлучили.
От земли тебя отлучили. Привезли тебя в чей-то дом.
В платье пёстрое облачили. Людям кланяться научили.
Золотые шары вручили, чтоб не думалось о худом.
А украли тебя под утро. Подрубили под корень самый.
А тебе бы на волю. К полю. К лесу. К звончатой тишине.
Повелели стоять в кадушке, под щелястой оконной рамой,
И ушастые тени шастали по холодной глухой стене.
А в квартире сидели двое. Молчаливых. И неутешных.
Разлюбивших давно друг друга. Неуступчивых и чужих.
Им давно ничего не надо. Ни святых вечеров. Ни грешных.
Просто – тут их свела привычка. Просто – тут посадила их.
Раззолоченная, цветная, ты им что-то сказать хотела.
А пока ты сказать хотела, прикоснувшись к чужой судьбе,
Всё глядел на тебя в окошко клён, от стужи заледенелый.
Простирая пустые ветви, как завидовал он тебе!
А потом догорели свечи. Утро стёрло натёки грима.
И раздели тебя под утро… И закинули в снежный звон.
Пробегали собаки мимо. Пролетали вороны мимо.
И глядел на тебя в испуге потянувшийся к солнцу клён.
Корни
Моя сторона русая.
Моя сторона русская.
Я тобой выкормлен. Выпоен.
Возрос из твоих корней.
Земля запеклась от выбоин,
А нету тебя родней.
Иду ль по земле дозором,
По рекам ли вдаль гребу,
Гляжусь ли в твои озёра,
А будто гляжусь в судьбу.
И выси твои, и лощины-
Всё было в моей судьбе.
Да разве сочтёшь морщины,
Что я прибавлял тебе?!
То рос без отца. В разлуке.
То шёл по лихой войне.
А ты всё тянула руки
И что-то кричала мне.
Кидалась в любые бреши,
Чтоб только прикрыть. Спасти.
И если я в чём-то грешен,
Прости ты меня. Прости.
Вершина
Стали боги мои убоги—
Не могу одолеть дороги.
Не могу одолеть дороги,
Не могу перейти пороги.
А пороги мои – отроги,
Это к ним я веду дороги.
Всё казалось – вершина рядом.
Хоть рукой ее гладь. Хоть взглядом.
Шаг ступить – и свершится чудо:
Всё увидеть смогу оттуда.
Но чем ближе мои отроги-
Тем всё круче наверх дороги.
Огонь
Что есть огонь? Плясун бесстыжий?
Чуть-чуть попляшет да уйдёт?
А он всё пляшет – неслух рыжий,
Покуда ноги не сведёт.
Что есть огонь? Злодей кромешный?
Уж больно хваток. Да горяч.
Злодей? А может, шут потешный?
Так насмешит тебя, хоть плачь.
Что есть огонь? Транжира броский?
Мот, прожигающий добро?
Иль нищий в латаных обносках,
В лоскутьях, блещущих пестро?
Что есть огонь? Поэт отважный?
Светло слагающий стихи?
Или завистник авантажный
И мститель за свои грехи?
Что есть огонь? Владыка вздорный?
Ревнитель всех своих затей?
Иль собеседник добротворный
До каждой искорки своей?
Так что же всё-таки есть пламя?
Паденье? Или торжество?
Огонь мы выдумали сами.
И сами
пестуем
его.
Дирижёр
Как эти руки сняли молнию с чёрной тучи?
Ветер остановили. Сдвинули в реках лёд.
Слышишь, обвалы грома падают навзничь с кручи—
И над весенним миром солнечный шар поёт.
Солнце звучит всё ярче. Ритмов идёт круженье.
Трепетным сгустком света кажется каждый звук.
Какую же надо выстрадать силу воображенья,
Чтоб сотворить вселенную мощью вот этих рук?
А человек руками снова взмахнул. И снова.
И отступила где-то вечная мерзлота.
И почему-то чище стало людское слово.
И отчего-то в душах вспыхнула доброта.
Сколько он отдал людям, чтобы достичь зенита?
Нежным был. И суровым. Нянчил огонь. И лёд.
И партитура жизни вся перед ним раскрыта.
И в отголосках бури сердце его поёт.
Предел
А где пределы у предела?
И не на то ль он есть – предел,
Чтоб не редела, не скудела
Неистощимость новых дел?!
А есть ли сущему граница?
Где заповедная черта,
Когда в любом из нас гранится
Святая запредельность та?!
Перешагнуть. Переумножить.
Рвануть за дальнюю черту.
И так светила потревожить,
Чтоб закачало высоту.
Я не скажу, что все мы боги,
Чтo все при счастье. На коне.
Но те, кто не нашли дороги,—
Так это по своей вине.
Ведь у предела нет предела.
Он для того и есть – предел,
Чтоб не редела, не скудела
Неистощимость новых дел.
Осенняя ночь
А вчера здесь луну хоронили.
Вот на этом пригорке. Вот тут.
Ветры в колокол чёрный звонили
И сейчас всё метут и метут.
Я стою у дороги. А рядом,
Окаянно сбиваясь с пути,
Две звезды пробираются садом
И не могут друг друга найти.
Только мне ничего здесь не надо.
А когда-то, не очень давно,
Сквозь зубчатые прорези сада
Мне всегда здесь светило окно.
И светило оно. И светало.
А потом заугрюмилось вдруг.
И погасло. И холодно стало.
И деревья сомкнулись вокруг.
С той поры здесь заглохли тропинки.
Почернели узлы на коре.
И ни зги. Ни следа. Ни светинки.
И осенняя ночь на дворе.
Глаголы
В мире много неустроенного,
На сыром песке построенного,
На крутой беде замешенного,
Добрым словом не утешенного.
В мире много недосказанного,
К зыбким домыслам привязанного,
Кривотолками калеченного,
Прямотою не примеченного.
И мире много неизведанного,
Разжиревшей ленью преданного,
Без внимания оставленного,
Человечеству не явленного.
В мире много неоплаченного,
В пустяках легко растраченного,
В суете сует схороненного,
На сухой пустырь уроненного...
Тайна
Какие тайны постигаем,
Как раздвигаем окоём,
А разве знаем, разве знаем,
Кому мы руку подаём?!
Всё покорили: твердь и сушу.
А разве ведаем сполна,
Кому мы открываем душу?
До подноготной всей? До дна?
Где без боязни, где с опаской
Идём по звездному хребту.
А как узнать под доброй маской
Недоброй зависти тщету?
О эти вкрадчивые беды,
Что так тиранят нам сердца,
Какие человековеды
Их разгадают до конца?
Ведь вот – и звёзды открываем,
И раздвигаем окоём,
А разве знаем, разве знаем,
Кому мы руку подаём?
Противостояние
Мне всю ночь сегодня снились реки.
Бешеная, белая вода.
Я ещё воды такой вовеки,
Никогда не видел. Никогда.
Утверждая собственное иго -
Шла она, беря живое в плен.
Чертово страшилище. Шишига.
С космами седыми до колен.
И тогда, навстречу этой силе,
От которой мир дрожал и дрог,
Вышла вдруг ольха, каких в России
Ветер хороводит у дорог.
Встала. Перед злом. Перед бедою.
Туго распрямилась. Как могла.
– Не пущу! —
И руки над водою.
Руки. Над бедою. Подняла.
И тогда я вспомнил дни былые,
Как среди войны, среди годин,
Сколько раз солдат моей России
Танки останавливал. Один.
Живая память
Нас всё меньше и меньше.
А ведь было нас много.
А ведь было нас столько,
Аж ломалась дорога.
Наши раны болели.
Наши кости белели.
Мы солдатское лихо
Вместе с кашею ели.
Нас всё меньше и меньше.
Мы уходим далече.
Это мы погасили
Бухенвальдские печи.
Наши роты редели.
Наши души седели.
Смерть погреться ходила
К нам в окопные щели.
Нас всё меньше и меньше.
Надвигаются годы.
Мы из той, из двужильной,
Из солдатской породы.
В трудных снах оживая,
Бьёт метель фронтовая,
Вся в рубцах да в ожогах
Наша память живая.
Шли железные марши,
Аж ломалась дорога.
Нас всё меньше и меньше.
А ведь было нас много...
Чайка
Набухало солнце желтизной.
И земля была распухшей. Странной.
Зависала чайка над волной,
Будто бы на ниточке стеклянной.
Крыльями упершись в высоту -
–Так она висела. Долго-долго.
А потом срывалась в пустоту
И вонзалась в воду. И не волгла.
Как её носило – не понять.
Я бы умер от изнеможенья.
И опять взмывала. И опять
Тут же повисала без движенья.
Вот она припала на крыло.
И пошла кружиться на просторе...
Грозовое, яростное море
Ничего с ней сделать не могло.
Безликость
Прочтёшь стихи – ни запаха, ни цвета.
Синтетика... Она теперь в чести.
В таких стихах нет ни зимы, ни лета.
Ни птицам петь. Ни дереву цвести.
А всё на месте. Свинчено на диво.
Всё пригнано. Да так, что не дыши.
И всё тут есть. И вроде всё красиво.
Единственно чего тут нет – души.
Да собственного зрения. При этом.
Да той, природной сути мастерства,
Когда своим, а не сторонним светом
Живёт любая клетка естества.
А то ведь вот какая незадача:
Вдоль хилых синтетических кривых
Бредут стихи – не хохоча, не плача,
Не трогая ни мёртвых, ни живых.
О серый яд безликого эрзаца!
Так гладко всё, что можно уморить.
А песням надо плакать. И смеяться.
И ненавидеть. И боготворить.
А тут – прочтёшь – ни запаха, ни цвета.
Синтетика... Она сейчас в чести.
И ни зимы в стихах таких. Ни лета.
Ни птицам петь. Ни дереву цвести.
Есенинская осень
Шла белка вдоль по осени,
Орешки звонко щёлкая.
Бежит ко мне из просини
Берёзка краснощёкая.
Бежит, не спотыкается,
Не припадает на ногу.
И вот она – красавица-
С разбегу прямо в радугу.
И зарево, и зарево,
То жёлтое, то красное,
И ну пошло раздаривать
Добро своё цветастое.
Стоит пора погожая
В прозрачной беспредельности,
На семь чудес похожая
И ярче всех в отдельности.
И есть в ней, в этой осени,
Такая глубь высокая…
Бежит ко мне из просини
Берёзка краснощёкая.
Вдвоём
Летит звезда хвостатая.
Шумит ольха усатая.
И дождь стоит, как статуя
Из глыбы голубой.
Зарница приближается.
Огонь с огнём сражается.
А мне воображается,
Что это мы с тобой.
Всё спорим. Всё сражаемся.
Всё самовыражаемся.
Всё чаще обижаемся
На каждый пустячок.
Ведём бои поспешные.
А все мы люди грешные.
А злобимся – сердешные —
И двери на крючок.
Лежит дорога торная.
Витая. Неповторная.
И хоть земля просторная —
А тесно нам вдвоём.
Где ни пойдём, а встретимся.
Повздорим ли, приветимся,
А светимся и светимся
Мятущимся огнём.
Гипербола
Жили черти в карандаше.
Мне гиперболы по душе.
Кит ворочался в Иртыше.
Mнe гиперболы по душе.
Пальма выросла в камыше.
Мне гиперболы по душе.
Жили радуги в шалаше.
Мне гиперболы по душе.
Скупость щедрости не указ,
За гиперболой ходит сказ.
А за сказами ходит сказка.
Цепь за цепью. За связкой связка.
Сколько в мире сердец несчастных,
Но с великим добром в ладу,
Ходит сказка в сапожках красных,
Я за сказкой весь век иду…
Этюд
У самой у обочины
Цветы разлепесточены,
Ложатся акварелины,
Как прихоти апрелины.
Весна идёт. Владычица.
И речка в берег тычется.
И звоном поле полнится.
И луч летит, как молница.
Линяют звери разные,
От линьки несуразные.
Гуляет ель-красавица,
Чтоб всем в лесу понравиться.
И стали дни всё длительней.
И всё ручьи общительней.
И, сев на сук березовый,
Ликует дятел розовый.
Преодоление
И встала речка в камыше.
И город в стуже.
Но если лёд в твоей душе —
Чего уж хуже!
Стоят сугробы за окном.
Зима без фальши.
Но если снег в тебе самом —
Куда уж дальше!
Закатный луч прервал полёт
И нет просвета.
Но если ночь в тебе живёт -
Как страшно это!
Когда б все беды перечесть,
Когда бы ведать...
Но человек затем и есть —
Чтоб всё изведать!
Открытость
Птицы ткали цветок на снегу.
Волк таился в мохнатом логу.
Птицы ладили хор на лугу,
Волк таился в мохнатом логу.
Птицы гнёзда творили в стогу.
Волк таился в мохнатом логу.
Птицы пели. Вовсю. Не таясь.
Волк ушёл в глухомань. В непролазь.
Птичий след на открытом снегу.
Не могу я как волк… Не могу.
***
О женщинах – не спрашивай меня!
Да разве я скажу тебе об этом,
Когда колдует таинство огня,
Безудержно наполненное светом.
Когда за вздох, за стон, за каждый вскрик
Всей жизнью платишь. Всей своей судьбою.
И в этот миг – ты целый материк,
Ты вся земля. И небо над тобою.
Какая мощь, какая в этом власть,
В том трепете, в той чистоте сближенья,
Когда рассудок переходит в страсть
И плоть уже не знает снисхожденья.
Когда уже ни ночи нет, ни дня,
И друг без друга быть невыносимо...
О женщинах – не спрашивай меня.
Вслух эта тайна непроизносима.
Старичок
Прикидываясь добрым старичком,
Он кормит птиц. И верит в это свято.
И откупиться хочет пятачком
От тех грехов, что совершил когда-то.
Прикидываясь добрым старичком,
Он уступает каждому дорогу,
Чтоб тихоньким безвинным светлячком
Приблизиться к последнему порогу.
Прикидываясь добрым старичком,
Он в трудном споре людям не перечит,
А всё в обход, а всё бочком, бочком,
Чтоб круглый чёт не поменять на нечет.
Прикидываясь добрым старичком,
Он тешится игрой самообмана
И верит в то, что дряблым кулачком
Он устрашит громаду океана.
Ночное поле
О рассветах писал. О закатах.
О траве под густой синевой.
И ещё я писал о солдатах,
Что почили под этой травой.
Продирается месяц сквозь пущи,
Будто жёлтое око совы.
А трава-то всё гуще. Да гуще.
Неоглядное войско травы.
Ей гулялось ещё при Батые
И завещано быть посему.
И стоят эти стебли литые,
Как солдаты. Один к одному.
Кто в шеломе стоит, а кто в каске.
Сколько судеб тут. Сколько имён.
И бегут по траве, как по сказке,
Разноликие
тени
времён…
Минута
Несётся время люто,
То свет мелькнёт, то мгла,
Ещё одна минута
В историю ушла.
Святой была иль грешной?
Чем люди помянут?
И как ей тaм – сердешной —
Среди других минут?!
А их там много. Много.
Без меры. Без числа.
Где круто, где полого
Дорога их легла.
Ругай их или жалуй,
Все рядом. Без помех.
И всё-таки, пожалуй,
Одна превыше всех:
Ушла под гром салюта,
Ещё в дыму, в огне,
Последняя минута
На той лихой войне.
Подснежники
Сегодня воскресенье.
Я вышел в лес. А тут —
Цветут ранневесенние,
Подснежники цветут!
Под временем тягучим,
Под игом холодов,
Под снегом тем сыпучим,
В котором сто пудов,
Под той кромешной стужей,
От света взаперти,—
Как этот белый ужас
Им удалось пройти?!
Превозмогли. Пробились.
Я видел, как сперва
Один отважно вылез.
Потом их стало два.
И вот им счёта нету.
Радей им, не радей,
Они пошли по свету
Приветствовать людей.
Малышки. Дети вроде.
А вон какая власть!
Есть в нежной их природе
Языческая страсть.
Горе
Горе может кричать.
Воспалённо. И дико.
Горе может молчать.
Ни движенья. Ни вскрика.
Горе может кричать.
Беззащитно. И громко.
Горе может молчать.
Как над пропастью кромка.
Горе может кричать.
Как реклама с экрана.
Горе может молчать.
Как глубокая рана.
Горе может кричать.
Горе может молчать.
А которое горе больнее?
То, что громко кричит?
Или то, что молчит?
Я не знаю. Вам это виднее.
Светание
Удивляться – нет, не перестану -
Сколько их, чудес, в моём дому.
Вот проснусь, с зарёю рядом встану
И пойду по городу всему.
Тишины напьюсь по крайней мере.
Поклонюсь природному огню.
Люди, люди, отворите двери,
Помогите начинаться дню.
Я вас всех прошу сейчас об этом.
Разожгите день у всех дверей
Тем своим неповторимым светом,
Что идёт к светилам от людей.
Пусть он птиц на сонных ветках будит.
Пусть он будит спящие поля.
Раньше всех всегда светают люди,
А уж после светится земля.
Позднее добро
Когда-нибудь, когда-то,
Не знаю я когда,
Вдруг вздрогнет виновато
Далёкая звезда.
К чему? За что ей это?
За то, что много лет
В кромешных безднах где-то
Она таила свет.
Всё пряталась до срока,
Всё скрадывала след.
Далёко-предалёко,
За тридевять планет.
А люди ждали. Ждали.
– Не запоздай, светец! —
И вот она сквозь дали
Сверкнула наконец.
И вот пошла чудесить.
Светить во весь разгон.
А раньше б лет на десять?
На сто? На миллион?
Уж вот бы было чудо.
Пронзай лучами зло.
И людям бы не худо,
И ей светлым-светло.
Поводырь
Так уж это водится. Веками.
Будь ты хоть меньшой, а хоть старшой -
Отбивать обиду кулаками...
Отбиваться надо бы душой.
Пусть ты вознесён или повержен,
Хороша ль судьба, нe хороша —
Никакие руки не удержат,
Если воспротивится душа.
Похваляясь силой озорною,
Напухают спесью кулаки.
Сколько их прошло передо мною —
Силачей, сгибавших пятаки?!
А душа – она всему опора.
Без неё и сила как пустырь…
Вот ведь Альпы перешел Суворов.
А не великан. Не богатырь.
Наивность
Ю. Прокушеву
…А люди должны быть наивными.
Однажды привидится вдруг,
Что где-то под Псковом, под Ливнами
Колышутся пальмы вокруг.
…А люди должны быть наивными.
Влюбляясь в мечту до конца,
Какими минутами дивными
Они защищают сердца!
...А люди должны быть наивными.
Ведь даже в сверхтрезвые дни
Как часто мечами былинными
Карают злодейство они!
...А люди должны быть наивными.
Восторженность в душах храня,
Пройдут они жизнями длинными,
Ни в чём не унизив огня.
Наигрыш
Бабье лето, бабье лето,
Доброта воды и света,
Птица тянется в зенит,
Перелётами звенит.
Бабье лето, бабье лето,
Заблудился холод где-то,
Пронесись его пора
Мимо нашего двора.
Бабье лето, бабье лето,
Поздним цветом разогрето,
Проливается багрец
На берёзовый дворец.
Бабье лето, бабье лето,
Разве я забуду это?
Красноликие леса
Убегают в чудеса...
Контрасты
То он тихо живёт. Без затей.
То бушует, как вешние реки.
Сколько ангелов, сколько чертей
Жарко пляшут в одном человеке?!
Сколько в нём и прямого и вкось?
Сколько в нём параллелей упрямых?
Сколько песен в нём вместе сошлось
Самых грустных и радостных самых?
Разве вычерпать душу до дна?
Время в разных встаёт начертаньях.
Человек – не сплошные тона,
А оттенки. В любых сочетаньях.
Вот и надо на этом пути,
Сквозь контрастную эту фактуру,
В человеке бесстрашно найти
То, что в нём возвышает натуру.
Реквием
Куда вы деваетесь, мёртвые птицы?
Ведь нет у вас кладбищ. И нету могил.
А я бы с цветами пришёл к вам. Проститься.
А я бы под музыку вас хоронил.
А я расстелил бы над вами зарницы.
Костры бы зажёг на вершине горы.
Куда вы деваетесь, мёртвые птицы?
Мне грустно без вашей певучей игры.
Я так вас люблю за отвагу в полёте.
За то, что вам крылья сечёт высота.
За то, что вы каждое утро поёте.
А нынче вас глухо гнетёт немота.
Безвестные, вечные, мёртвые птицы...
Ведь нет у вас кладбищ. И нету могил.
А я бы цветов накидал вам в гробницы.
А я бы под музыку вас хоронил.
Поздняя осень
Скоро и осень в дорогу.
Брызжут снега впереди.
К смутному лунному рогу
Стылые жмутся дожди.
Осени ноги босые.
Колется в поле жнивьё.
Ветры и тучи косые
В спину толкают её.
Вечному этому спору
Скоро ли будет конец?
Я не люблю эту пору.
Этого неба свинец.
Эти бездонные ночи.
Эти ужатые дни.
Грустные кромки обочин.
Вырубок чёрные пни.
И среди ёлок и сосен,
Вся на сыром сквозняке,
Поздняя, поздняя осень,
С мокрою палкой в руке.
***
Я живу размашисто. И громко.
Мне бы тише жить – да не могу.
Дай мне, жизнь, дорожную котомку
Да цветов побольше на лугу.
Да ещё товарищей отважных.
Да воды живучей. Да огня.
Я ещё догнать хочу однажды
Всё, что убежало от меня,—
Дальнюю гряду за перевалом,
День, который прожит без следа,
То большoе, что осталось в малом,
Так и не раскрывшись никогда.
А дорога круче всё. Дорога—
Рвётся вдаль, как вешние ручьи.
– Ты бы хоть утишился немного!—
Говорят мне недруги мои.
Нет, хочу открыто жить. И громко.
Не желаю тише. Не могу.
Горизонта трепетная кромка.
Да звезда на утреннем стогу...
Моя Сибирь
Анатолию Иванову
Нет, нет, Сибирь – не просто слово.
Не смена вёрст. Не их повтор.
Нет, тут всему первооснова —
Душа! А уж потом – простор.
А уж потом – земли светанье.
Снежинь. И кедры-крепыши.
Сибирь – не просто расстоянье,
А состояние души!
А у неё свои приметы.
Свои цветы. Своя полынь.
И те иртышские рассветы.
И та байкальская глубынь.
И тот размах, что чтится свято.
И честь в чести. Таков закон.
И я горжусь, что был когда-то
Сибирской женщиной рождён.
Звездочёт
Ведь вот какие странности—
Радей им, не радей,
Далёкие туманности
Влекут к себе людей.
Презрев земные малости,
(Зачем их брать в расчёт!),
Не ведая усталости,
Колдует звездочёт.
Согнулся в три погибели
И ночи напролёт
По звёздам ли, по книге ли
Он странствовать идёт.
Он хочет знать, что где-то,
Вот в этот самый миг,
В упрямыx муках света
Какой-то мир возник.
И доказать на деле,
От счастья чуть дыша,
Что есть в небесном теле —
Небесная душа.
Мысли об осени
Летит по осени листва,
Как продолженье естества...
Всё на земле меняет цвет.
Уходит тьма. Приходит свет.
И каждый куст, и каждый склон
В урочный час меняют тон.
Идет вращение планет,
А естеству износа нет.
И тихо падает листва,
Как продолженье естества...
Вот жёлтый лист. Почти сквозной.
A был он зеленью весной.
Сейчас он жёлт. Сорвался влёт.
Он станет чёрным в свой черёд.
Но сколько б так ни длилось лет,
А естеству износа нет...
Алёна
Алёна я. Калёная.
На печке не холённая,
На выдумку солёная.
В любови не делённая.
Земная. Нe иконная.
По сути всей исконная.
Дурному не поклонная.
Душою не двудонная.
Люблю я души прочные.
Глубокие. Проточные.
Слова люблю я сочные,
Как радуги цветочные.
По мне – работа яркая.
Живу, как песня жаркая.
Не ворожа. Не каркая.
На подлости не маркая.
Земля всё шибче крутится.
То путь, а то распутица.
Но вязнет в солнце ступица,
Где на земле мне ступится.
Алёна я. Калёная.
На печке не холённая,
На выдумку солёная.
В любови не делённая.
Чудо
В горах, где крутые толщи,
Где звёзды в седой росе,
Трава пробивает камень.
И вы это знаете все.
Но вы не знаете вовсе,
Как плачут глаза корней,
Как бьётся травинка с тьмою,
Чего это стоит ей.
Живёт под землёй травинка.
Ей выбиться в свет пора.
Но тут на неё садится
Невиданная гора.
Гора на неё садится.
Гнетёт молодую стать.
И давит её. И плющит.
А надо травинке встать.
И здесь происходит чудо,
Которому равных нет:
Трава
Поднимает
Гору
И тихо идёт на свет.
Травинка. Малая травка,
Тонкая, как волосок.
Она напрягает тело
И делает в жизнь бросок.
Ей хочется к солнцу. K людям.
К звёздам, к седой росе...
Трава пробивает камень,
И вы это знаете все.
Снегиня
Снегурка… Heт, снегиня.
Светлейшая душа.
Ах, до чего ж ты ныне
Отменно хороша.
И вовсе не причуда,
Смутившая покой,
Ты из живого чуда
Пришла ко мне такой.
Я знаю дом на Пресне,
Где часто у окна,
Смущая мир окрестный,
Стояла ты одна.
Стояла. И глядела.
На город. На людей.
И не было предела
Пригожести твоей.
А мимо шел тот самый,
Тот, не сводивший глаз,
Тот самый, тот упрямый,
Что был упрямей нас.
Он рисовал повсюду
Тебя. То там. То здесь.
Что6 ты, подобно чуду,
Прошла сквозь город весь.
И ныне, в дымке синей,
У снежного шатра,
Снегуркой, нет, снегиней -
– -
Стоишь среди двора...
Баллада о рыжей девчонке
Умеют ли реки смеяться?
Прикрывшись дымком лозняка,
Однажды над рыжей девчонкой
Всю ночь хохотала река.
То вдруг затихала нежданно,
То вновь выгибалась до дна.
A что же в девчонке смешного?
И что же тут ищет она?
А может быть, ищет девчонка
Того, с кем рассталась давно?
Но разве над этим смеются?
И так ли уж это смешно?
А речка смеялась. Всё громче.
