355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Синякин » Время Апокалипсиса » Текст книги (страница 5)
Время Апокалипсиса
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:49

Текст книги "Время Апокалипсиса"


Автор книги: Сергей Синякин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Блин! – Потрясенный, Кононыкин вернулся к священнику. – Что это было?

– Искушение бухого Дмитрия, – с сухой насмешкой сказал отец Николай. – Ты успокойся, нам с тобой бояться нечего. Ну, сожрет. Все равно ведь на Страшный Суд вызовут.

После появления чудовища очарование и уют полянки померкли.

– Пошли? – стараясь не смотреть в сторону воды, предложил Кононыкин. Никанор Гервасьевич уже, наверное, заждался. Чаю попьем, все равно спать ложиться уже нет смысла.

– Пожалуй. – Отец Николай встал и принялся деловито отряхивать с костюма сухую траву.Они пошли вдоль пруда. По проселочной дороге навстречу им, сгорбившись, шагал человек. Человек был в черной матерчатой куртке, в трико и резиновых сапогах. За спиной – рюкзак, на голове – соломенная шляпа. В одной руке человек нес полиэтиленовый кулек, в другой держал чехол с удочками.

Поравнявшись, уфологи узнали Степанова.

– Александр Петрович? – удивился отец Николай. – Куда это вы настропалились?

Степанов по-женски ойкнул, близоруко вгляделся в уфологов, угадал их и облегченно заулыбался.

– Да вот, – почти виновато проговорил он, – рыбки решил половить. Самое время, сазан брать начал.

– Так ведь завтра... – растерянно пробормотал Коно-ныкин.

– Так то завтра, – перебил Степанов. – Сколько еще времени впереди! С пяток сазанов все равно выхвачу. Чтобы я да последнюю рыбалку пропустил? Ведь такой клев должен быть!

Они поговорили еще немного о житейских малозначащих пустяках, Степанов покурил и, бросив окурок на дорогу, раздавил его резиновым сапогом.

– Ну, пока, – сказал он, поднимая с земли полиэтиленовый кулек и подхватывая удочки.

– Ты смотри, – предупредил Кононыкин, – мы там такую тварь сейчас видели, сожрет и сапог не останется. Степанов беспечно махнул рукой:

– Хвостоглаз, что ли? Я его вчера видел, длинный, зараза. Метров пятнадцать будет. Глаз из воды выставит и смотрит. С час за мной вчера наблюдал, потом стал рыбу носить. Больше почему-то линьков.

Некоторое время Кононыкин с отцом Николаем смотрели вслед удаляющемуся рыбаку.

– Рыбу она ему носила, – сказал отец Николай. И засмеялся.

А над неспокойной землей бушевали невидимые вихри. Опять прошел в высоте истребитель в стремительной погоне за невидимой целью. Потом пронеслась по направлению к полной Луне суетливая компания белых пятен. Аврора меж тем захватила уже почти половину небосклона и переливалась нежно всеми цветами радуги, выстраивая никому не понятный узор. На юге, прямо над горизонтом, алела полоска, напоминающая зарю. Время от времени почву сотрясала мелкая продолжительная дрожь, словно Земля просыпалась и сладко потягивалась в истоме.

– Вот будет потеха, – неожиданно сказал молчаливо шагавший по дороге отец Николай. – Поймает Петрович поутру говорящую рыбу, она ему все выскажет про рыбалки его да грехи. Отматит не хуже Апраксина!

С плотины открывался вид на Россошки. Свет горел в окнах почти всех домов, хотя время уже приближалось к полуночи. У дворов темными тенями ходили коровы и козы, у заборов похрюкивали свиньи, а куры кудахтали во сне и шумно возились, стараясь устроиться на неудобных заборах. Вся живность, привыкшая к человеческому уходу и заботе, не торопилась покинуть. своих хозяев и родные дворы. Странное дело, но собаки никого не тревожили, молча они бегали друг за другом и лишь изредка какая-нибудь из них садилась на задние лапы и задирала острую морду к Луне, чтобы излить свою тоску и непонимание мира в тревожном долгом вое.

Около колонки слышались голоса, хотя видно никого не было.

– Нажрался гад, – рублено и хрипло говорил кто-то. – Гоняет по двору. Ревет сиреной: "Порублю!" Грызанул его за ногу. Кровь красная, горькая. Губу поранил. Голова теперь разламывается. Где жить?

– М-мои пла-ачут, – отвечал странный шипящий и растянутый голосок. Ж-жалко, м-молока не да-али. М-мне кушать хочется. Корову прогна-али.

Отец Николай с Кононыкиным подошли ближе и увидели, как от колонки в разные стороны порскнули большой рыжий кот и лохматая дворняга.

– Дожили, – с горечью сказал отец Николай. – Животные и те заговорили. Какие уж тут инопланетяне!

Глава одиннадцатая

Быть или не быть – вот, оказывается, в чем скрывался вопрос.

И такая от раздумий тоска накатывала, что с каждым часом, приближающим печальную развязку, бравада с Ко-ноныкина спадала, как шелуха, оставляя место хмурой сосредоточенности. Инопланетяне это или все-таки сам Бог решил разобраться со своими непослушными созданиями, по сути дела/разницы не было. Размышлять об этом было все равно что прикидывать, от чего легче помереть: быть повешенным или попасть под электропоезд?

Ворожейкин сидел у окна, делая вид, что наблюдает за таинственными звездочками, суетливо мерцающими в высоте. Но было видно, что мысли Никанора Гервасье-вича неопознанные летающие объекты сейчас ни в коей мере не занимают. Вспоминал Николай Гервасьевич прожитую им жизнь, вспоминал и хмурился. И пил крепкий чай, заваренный по старинному зэковскому рецепту до вязкой черной густоты.

Отец Николай лежал на кровати и читал Библию. Ко-ноныкин не видел, на какой странице она открыта, но тут и гадать не приходилось – что еще священник мог читать, кроме Апокалипсиса? Николай что-то недовольно ворчал себе под нос, возвращался по тексту назад, словно хотел найти уязвимое место и с облегчением убедиться, что все написанное – просто не заслуживающая внимания фантазия человека, отчаявшегося от бесполезной борьбы за человеческие души. Изредка он что-то бормотал, то ли соглашаясь с мыслями Иоанна, то ли протестуя против них.

Кононыкин лег, глядя в потолок, и попытался представить, как будет происходить всеобщее восхождение к престолу Бога, но так и не смог, потому что внезапно вспомнился Коган с его рассказом, и Дмитрий зримо представил себе пыльную дорогу, устремляющуюся в бесконечность, миллионы усталых людей различного возраста, движущихся по ней, и улыбающихся ангелов в белых одеяниях вдоль дороги с херувимами на поводках. Морды у херувимов были львиными, и они загребали всеми шестью когтистыми лапами, нецензурно рыча на людей.

Дмитрий помотал головой, отгоняя видение, и сел. Кровать под ним жалобно вскрикнула.

Закончен бал. Погашенных свечей ряды белы, как чьи-то злые кости, хранящие изгиб былых плечей, и блеск очей еще дрожит на воске, -продекламировал он и почувствовал, как фальшиво прозвучал его голос в ночной тишине, заполненной их бессонницей.

Ворожейкин повернулся от окна, зло хлопнул себя ладонью по колену.

– Обидно, – сказал он. – Я вот все думаю: неужели через три-четыре часа все кончится? Встанет солнце над пустой землей, будут по-прежнему течь реки, стоять дома, в которых уже некому будет жить... Тогда ради чего существовало человечество? Зачем мы пришли в мир? Чтобы в один день взять и исчезнуть? Но это несправедливо! Должен ведь быть какой-то смысл в нашем существовании!

– А нас предупреждали, – пробасил отец Николай, облегченно захлопывая книгу. – Предупреждали, Ника-нор Гервасьевич! Нам объясняли, что от нас хотят. Вдалбливали тысячу лет – возлюбите, дети, возлюбите, твари! Не возлюбили. Что ж теперь дергаться? Кого винить?

Кононыкин подошел к столу, налил себе в стакан воды.

– С нами по крайней мере, – сказал он, – честнее поступили, чем мы с тараканами, скажем. Ползет таракан по своим делам, а мы его – р-раз тапком! Нет чтобы объяснить ему, дураку усатому, – не ползай по кухне, запрещено тебе это. Нет, мы его без уговоров, сразу к высшей мере приговариваем. А Бог действительно милосерднее, сам на землю спустился, за грехи пострадал человеческие, объяснил, как нам надо жить. А только потом, когда мы не поняли, он нас, значит, тапком по земле и размажет. Все по справедливости!

– Не кощунствуй, – сухо сказал отец Николай.

– Господи! – Димка принялся натягивать кроссовки. – Как мне все это надоело! Чуть что – не юродствуй, не кощунствуй, пристойно себя веди! Не прикалывайся, чти старших, они, блин, умнее! Вот с этого фарисейства и начинается падение, мужики. Думаешь одно, а говоришь совсем другое. Ненавидишь в душе подлеца, а в глаза ему – здравствуйте, Акакий, как себя чувствуете, Акакий Акакиевич? Коля, если бы тебя пьяная шпана из хулиганских побуждений сейчас бы живьем в могилу закапывала, ты все равно бы их уговаривал вести себя пристойно? Ни слова бы резкого им не сказал? – Он махнул рукой. – Тут не то что кощунствовать, тут волком выть впору!

Злоба жила в Кононыкине, ярость жила в нем. Ярость и злость от осознания собственного бессилия.

– Ты, Коля, мхом зарос. На хрен тебе Библия? Что ты там хочешь вычитать? Ну спасешься ты, спасешься! Ты же у нас верующий, ты в Царствие Небесное точно попадешь, будешь там, бляха-муха, на арфе тренькать и псалмы распевать! Ты-то чего волнуешься?

– Ты куда? – спросил отец Николай, пропустив яростные выпады мимо ушей.

– Да куда угодно! – Кононыкин торопливо зашнуровывал кроссовки. – Сидим здесь, блин, как в склепе! В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов! – Он выпрямился. – Тошно мне, понял? Не могу я здесь сидеть! Чего, спрашивается, сидим, чего ждем? – Он подошел к двери. – Да плевать мне на эти справедливые судилища! Праведник, блин, выискался. Ему бы свою морду в зеркале увидеть, тупой небось, как Клинтон!

Он вышел, захлопывая за собой дверь.

– Молодой еще, – сказал Ворожейкин. – Кому в таком возрасте умирать хочется? Вот и бесится!

– Умирать в любом возрасте не хочется, – вздохнул отец Николай. – И все равно он не прав...

– Не прав в чем? – поинтересовался Ворожейкин. – В том, что ведет себя подобным образом? А если он прав в том, что это действительно не Божий суд приближается, а всечеловеческое истребление?

– Да вам-то какая разница! – разозлился священник. – Одержание, как у Стругацких, наступает. И никто не знает, как с этим можно бороться и можно ли вообще бороться! Что мы в наших Россошках сделать сможем? Саранчу тракторами передавить? На ангелов с серпами и косами броситься? Нам и не остается больше ничего – только ждать. Ждать и надеяться. Или у вас, Никанор Гервасьевич, другие предложения есть?

– Есть, – сказал Ворожейкин. – Пойдемте, Николай, погуляем? Дмитрий был прав: у нас тут не то келья, не то казарма солдатская. Портяночный дух стоит. Пойдем, дружище, на воздух. Всего два часа осталось!

Они вышли. В небе широкими разноцветными лентами раскатывалось северное сияние и кружились в фантастическом хороводе разнокалиберные шары невероятных расцветок. Как газовые пузырьки в гигантском стакане.

Кононыкин шел по улице. Улица была довольно многолюдной, но тихой. Во многих домах горел свет. Во дворе Поликратова слышался пьяный голос хозяина:

– Вот козел! Ну, написал бы обтекаемо, так нет, к работе относился халатно, с товарищами по работе вступал в конфликты, пьянствовал на рабочем месте... Даже написал, что ворую! Это он за мешок комбикорма меня перед Господом и его ангелами опустил! Ничего, ничего, мы еще встретимся! Он думал, что в рай попадет. А хо-хо по ху-ху не хочешь? В одном котле париться будем! Я тебя, козла, еще в кипяток кунать буду! Я еще костер под твоим котлом разведу!

– Аким, Аким, – укоризненно и быстро говорила жена. – Ты бы поостерегся, Бог ведь он все слышит! Да и люди вокруг...

"Неймется ему, – подумал Кононыкин со злой веселостью. – А ведь такие, как Поликратов, и Богу, пожалуй, мозги закомпостировать могут. Вывалит в Небесной Канцелярии ворох справок, еще и звание ветерана Арма-геддона получит. Бывают же вот такие неукротимые!"

– Гуляешь, Дима? – окликнул его кто-то. Кононыкин обернулся. Тонкие, стройные, в спортивных костюмах, к нему подходили Юра и Катя Лукины,

по-детски держась за руки.

– Привет, – сказал он. – Куда это вы собрались? Лукин пожал плечами:

– Никуда. Просто дома слишком грустно. Пойдем по степи и будем идти, пока все не кончится. Бог за нас, Дима.

– Конечно, – с легкой завистью вздохнул Кононыкин. В конце концов, и в несчастье можно оставаться счастливыми. Вот эта парочка будет думать друг о друге в свой последний миг. А о нем, Кононыкине, думать никто не будет. Некому о нем думать. Анджелка небось уже вкололась, кайф щемит, и все ей по фигу, и Страшный Суд, и кара небесная, а уж сожителя своего она и не вспомнит, не до того ей будет! За них Бог, и сами они друг за друга, а вот он, Кононыкин, один, и некому быть за него. Жизнь так сложилась.

– Мы пошли? – сказал Юра.

– До свидания, – вежливо сказала Катя.

Кононыкин долго смотрел им вслед, чувствуя легкое сожаление и тоску. Легкие фигуры Лукиных скрылись в сером сумраке улицы. "Вот и все, – неизвестно почему подумал Дмитрий. – Вот и все..."

Он вернулся к Дому колхозника.

На скамеечке около забора, трещащего от разросшейся сирени, сидели двое,

– Одно мне жалко, – послышался бас отца Николая. – Плохо верил. Надо было верить истово, а я сомневался, колебания допускал. Суда я не боюсь, что мне с него? А вот сижу и думаю: правильно ли жил раб Божий Николай? Это ж тоска, а не жизнь была. Серость, Никанор Гервасьевич, такая серость, что грусть одолевает. Екклезиаст сказал: "И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его. Суета сует, все – суета".

– Да подождите, Николай, – мягко и утешающе отвечал Ворожейкин. – Я все думаю: а вдруг Дмитрий прав? Вдруг это вторжение?

– Тогда еще более обидно, – вздохнул священник. – Обуздать вожделения и помыслы, уверовать и не дождаться. Что может быть горше?

Они замолчали, и Кононыкин не стал подходить к ним. Медленно он прошел по улице и вышел на дамбу, стелющуюся вдоль пруда. Углубившись в размышления, он шел по дамбе в серую пустоту. На востоке вставали исполинские тени, но Дмитрий боялся вглядываться в них. Каждый мог представить себе в этих тенях нечто знакомое по откровениям Иоанна Богослова.

В ивовых кустах по-над плотиной послышался негромкий говор, и это привело Дмитрия в чувство. На берегу, расставив ноги в резиновых сапогах, сидел Александр Петрович Степанов. Рядом с ним, вытянув хвост и немного похожую на лошадиную голову, плескался в воде хвос-тоглаз, заглядывающий в лицо Степанова всеми тремя глазами.

– Эх ты, дурашка, – говорил Степанов. – Мелочь это все, мелочь. Здесь такие сазаны водятся, что и не вытащишь порой, но их только на закидные взять можно. На вареную картофелину.

Хвостоглаз тихо урчал. Видимо, соглашался. Кононыкин улыбнулся и продолжил путь. Он не знал, куда идет и зачем, только осознавал, что должен идти, должен двигаться, потому что движение рождало ощущение продолжающейся вечной жизни. Надо было идти, пока не кончился завод у космической игрушки, именуемой Землей.

В небе над его головой полыхали зарницы, раскатывались огненные шары, сверкали молнии – зыбко и призрачно в залитых утренним туманом сумерках, все вокруг дрожало от падающего с небес гула. Восток уже алел, высвещая четыре грозные исполинские фигуры, но точно так же горели и все остальные стороны света, словно солнце вставало сразу со всех четырех сторон. Срывались с небес, космато сгорая в атмосфере, звезды. Завывая, неслись к земле горящие обломки самолетов. И не понять было, то ли над просыпающейся Землей действительно шел бой с инопланетными силами вторжения, то ли грешники, убоявшиеся Страшного Суда, вступили в последний и страшный своей безнадежностью бой с воинством непостижимого неведомого Создателя, когда-то вдохнувшего в них столь яростный и непокорный Дух.

Волгоград, апрель 1999 года


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю