Текст книги "Владычица морей"

Автор книги: Сергей Синякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Господину гардемарину язык бы малость прикусить, – сурово сказал караульный, дремавший у стола, не снимая треуголки и не расстегивая ворота кафтана. – Вестимо, по незнанию да молодости господин гардемарин вольность себе в изъяснениях позволил, иначе бы лик свой юный в сохранности содержал бы да вместо гауптвахты сей час перед девицами бы павлинил. Наукам господин гардемарин обучен достаточно, а уважению к заслуженным людям ни в каких Голландиях не научишь, им в службе пропитаться надо...

Гардемарин вспыхнул.

– Это сей смуглявый в заслуженных ходит? – язвительно поинтересовался он. – Да ему с цыганским табором кочевать, а не государю на море славу добывать. Никогда не поверю, что сей мичманок славными делами флоту известен! Наветы навьи!

Караульный покачал головою в треуголке. – Да ведомо ли тебе, что мичман Суровикин на оной гауптвахте в старожилах обретается? – сказал он укоризненно. – Вы еще в куклы с сестрами единоутробными играли, когда сам государь его званием бомбардира жаловал и в щеки вот в этой камере целовать изволил!

– Прямо в камере? – не поверил гардемарин, однако ж лицо его при сем ехидном вопросе изрядной пунцовос-тью налилось. – Клевету наводишь на государевы дела, только ему по равелинам расхаживать да узников бомбардирами жаловать! За какие ж великие заслуги почет такой мичману выпал?

Караульный снял треуголку вместе с париком и обнаружил уже тронутую плешиной голову. Видно было, что караульный в годах, может быть, даже еще в стрельцах службу начинал, до московского топорения, в коие немало бунтовщиков из стрелецких полков на плахе голову сложили.

– О том неведомо, – сказал старый воин, – вот токмо слышали мы, что радовался государь, говоря, де, крепеньким табачком мичман Суровикин шведа угощает, от того табачку голова у неприятеля изрядно кружится... Да что же мне, соловьем перед господином гардемарином заливаться, тот сам все увидит, солнце еще на закат не зайдет, как за мичманом товарищи придут, а господину гардемарину наказание быть от первого дня до последнего.

Гардемарин Лютиков недоверчиво усмехнулся.

– Брешешь ты, старый пес, – сказал он. – Уставы для всех одинаково писаны.

Может, уставы писаны для всех, но вот читают их по-разному.

Едва грация легкомысленная выпорхнула из вынужденной обители мичмана Суровикина, как за мичманом и в самом деле прибыли. И не кто-нибудь, два капитан-лейтенанта с помощником начальника караула пожаловать изволили. При шпагах и табакерках, табачком из коих они брезгливо занюхивали затхлые тюремные запахи.

– Эх, Гришка, – услышал гардемарин Лютиков с великой досадою и тайной завистью. – Не малый же ребенок, не Степаша Кирик, тот и то посолиднее будет. Никак тебе неймется, господин мичман! Что на сей раз выкинул, какую комедь отчудил?

– А-а, – лениво ответствовал казак, – ваша правда, с молокососом вздумались разговоры о политике вести, вот и не сдержался, глупости да дерзости мальчишеские выслушивая.

Ах! Гардемарин Лютиков единым махом крепко сжал ,

кулаки да скулы, обидчивые желваки по юному его лицу загуляли, но услышанное следом было столь непонятным, . что юноша оторопел малость и в недоумение великое пришел.

– Будет тебе за то наказание, Григорий, – сказал темноволосый капитан-лейтенант, который и на простой по-гляд казался разумнее и рассудительнее своих спутников. – Ты вроде бы о степных просторах тосковал, о ратных подвигах размышления выказывал? Так быть по сему, государь приказывает явиться нам с тобою в ставку свою. Видать, на суше нам дело найдется. Сегодня ж и отбываем!

И мичман Григорий Суровикин привычно до срока покинул гауптвахту, оставив гардемарина Лютикова в смятении: да что ж это в отчизне родимой затеивается, коли морских офицеров государь в степные просторы истребует?

Глава одиннадцатая 1. СЕМЕЙНЫЕ ХДОПОТЫ

Сладки снежные сугробы в тульских лугах, загадочны леса, осыпанные шапками снега. Раздолье! И речка Осетр прозрачно замерзла, так что виделись подо льдом лениво шевелящие хвостом и жабрами голавли. А борзые у графа Мягкова были истинным ветром, спусти их с поводков, молонью в лугах догонят и лапами к земле прижмут, где уж с такими-то красавицами зайцам тягаться! На что сам граф в летах был, полгодика до полусогни не дотягивал, а и того азарт взял: скакал на жеребце Орлике как молодой по холодам с устатку хлебного винца, настоянного на рябине, стаканчик-другой на охоте принять не гнушался, пировал с псарями как молодой прямо на крови, заедая рябиновку горячим ржаным калачом и зажаренным на костре зайцем.

– А что, Ванюшка, – лихо подбоченивался он, сидя в седле. – Не взять ли нам кабана? Егеря мои знают, где они желуди роют!

– Возьмем, папаня! – щурил глаза капитан-лейтенант Мягков и иней с ресниц рукавицей смахивал. – Обязательно возьмем! Не кабана, так подсвинка. Законная гордость обуревала его. Давно ли по здешним местам без порток бегал, а ныне, смотри, с отцом на равных рябиновку пьет, в целкости ему не уступает, егеря ;

да псари к капитан-лейтенанту со всем уважением обращаются, Иваном Николаевичем именуют, да и сам Николай Ефимович за ровню его берет, уже поговаривал, что неплохо было бы медведя из берлоги поднять.

А дома его ждала законная жена. Анастасия родительскому дому ко двору пришлась, а с Варварой Леопольдовной Аксаковой... виноват, Раиловой ныне она звалась, так вот, с Варварой Леопольдовной она совсем дружески сошлась, на короткой ноге обе были и вечерами поверяли друг другу свои прежние девические тайны. Вареньку ужасала жизнь Анастасии в Холмогорах и зачаровывали рассказы о жизни при дворе. Придирчиво расспрашивала она, что носят дамы, каковы галанты при дворе, как правильно делать политесы и множество иных недоступных мужскому воображению вещей, которые ей были жизненно необходимы, ведь на будущий год ей тоже предстояло блеснуть красотой и умом при государевом дворе.

Дни проходили в забавах и заботах, ночи же были полны нежного сумасшествия. Ребенок уже упорно стучался во чреве матери – просился наружу. Иван Николаевич и сомнений не имел, что явится младенец мужеска пола, он даже имя ему достойное придумал – Даниил.

– А ну, как по святцам иное выйдет? – тихо смеялась Анастасия, бережно прижимая руку мужа в своему животу.

– И что же? – ответно шептал он. – Ему же не со святцами жить, с родителями!

Счастлив он был, как только может быть счастлив человек, впавший в пучину отчаяния по причине утраты счастия.Своего и нежданно обретший оное счастье навеки.

Иногда в позднее время он выходил в залу, курил задумчиво трубку и обходился при том без мечтательности ненужной. Отец курения сына не одобрял и попервам пенял Ивану Николаевичу, де, мол, такую гадость лошади подсунь, она с трех затяжек околеет. Негоже и Ивану жизнь свою курением укорачивать, ведь не турок какой он. в конце концов, чтобы кальянами баловаться, а простой русский дворянин с богатою родословной, происходящей едва ли не от Владимира Ясного Солнышка. Потом, однако, смирился, видать, ныне нравы такие в столицах были дымом дышать и пальцы табачной сажей мазать.

– Эх, Ванятка, – сказал Николай Ефимович в один из праздных деревенских вечеров, когда пить поздно, а спать ложиться еще рано. Мороз рисовал на окнах круги и стрелы, потрескивало, и сверчок за печью молчал, к большему холоду, видно. – Ты дома, в тепле, а Яшке сейчас небось мучение. По таким холодам только у печи и. сидеть да чай с сушкою прихлебывать. Не сказывал Яков, когда он домой будет?

Иван задумчиво пощипал рыжие усики.

– А вот исполнит государево повеление и явится. Ну, что вы меня, папаня, вопросами мучаете? Меня уж этими расспросами Варвара с маменькой изъели – вынь да по-ложь им милого Яшеньку!

Николай Ефимович был по-домашнему – в халате и войлочном белом колпачке. Глядя в малое зеркальце, он специальной щеточкой расчесывал свои роскошные, тронутые уже сединою усы. Тот еще был кавалер, многих дворовых девок особым вниманием баловал.

– Дурак ты, Ванька, – с легкой грустью сказал он. – Маменьке вашей единого хочется, чтоб оба сына ее в родимом гнезде пребывали. Выросли птенцы, соколятами стали, а разуму особого не нажили. Не поймешь ты того, что матери вы оба едины, чай, с одной сиськи молоко с Яшкой сосали...

Он бы и еще поворчал, приставая к сыну с нравоучительными беседами на манер "Домостроя", только Иван вдруг поднял голову и прислушался.

– Вы бы потише, папаня, – попросил он, подошел к окну. – Вроде б колокольцы звенят.

Всякому ведомо, что почтовые лошади резвы и у каждой упряжи свой звон. Николай Ефимович приблизился к окну и вслушался.

– Не Яков, – вздохнул он.

– С чего вы это, папаня, взяли? – удивился сын. Николай Ефимович горделиво тронул усы.

– Так-то, сынок, есть еще чему у отца родимого поучиться! Шестерка это люберецкая. А шестерка Якову не по чину, вам, капитан-лейтенантам, по чинам только тройка положена, – вздохнув с печальностию, объяснил отец.

А только колокольчики гремели все ближе и ближе, и вот уже перед железными воротами усадьбы заржали лошади. Иван Николаевич продышал в изрисованном морозом оконце круглую, словно пулевое отверстие, дырку, приник к ней. Верно распознал звон Николай Ефимович, шестерка осажена была кучером у поместья. Видно было, как дворня торопливо расчищает ворота, распахивает их, и шестерка с каретой вкатила во двор, лихо развернулась перед колоннами у входа.

– Никак Дмитрий Сергеевич пожаловал, – сказал Николай Ефимович, прильнувший к окошку со своей стороны. – Обещался, старый служака, по пути в Воронеж заглянуть.

Рослый дворовый человек Филимон в овчинном полушубке и с непокрытой головой распахнул дверцу кареты, и в это время из распахнутых дверей белым голубе выпорхнула Варенька и повисла на шее у человека в офи церском мундире Семеновского полку.

– Вот негодница, – только и сказал Николай Ефимвич, но тут треуголка с головы приезжего упала и было видно, что это Яков Раилов. Да и второй приезжий, осв бождающийся от дорожной шубы, сомнений в визитерг не оставлял, трудно было спутать мичмана Суровикина отставным генералом Самойловым.

– Яков приехал! – с волнением, опасным для пожи лого человека, вскричал Николай Ефимович. – Рая! Раиса! Иди сюда, наш Яков ириехал! И с почетом каким! На шестерке!

А в сенцах уже топотали ботфорты, слышалась возня, радостные взвизгивания и смачные поцелуи, без коих трудно обойтись при расставаниях и совсем уж невозможно при встречах.

2. МОРСКИЕ ДЕЛА НА СУШЕ

Истинный праздник выпал ныне Мягковым! Гостей в доме хватало, не успевали окорока копченые да бочата с рябиновкою из подвалов доставать да сладких наливок для дам. Соленые помидоры с огурцами, рыжики с груздями, моченные с брусникою яблоки и капуста шли ведрами. Николай Ефимович не скупился. Не Меншиков, конечно, чтобы к Крещению на стол ананасы со свежей клубникою подавать, но на столичные конфеты и тульские медовые пряники запретов не было. Когда еще оба сына вместе дома будут!

Для забав играли дворовые люди, обученные гармонии и нотам, плясали в зале до упаду, а на третий день Николай Ефимович объявил охоту на волка, егеря его обложили стаю, флажками загнали ее в лесную чащу, готовя господам потеху.

Два дня некормленые борзые выли и скреблись нетерпеливо в собачнике, знали, к чему их готовят.

Николай Ефимович приказал егерям и доезжачим надеть малиновые кафтаны, обиходить лошадей, только водой их шибко не поить, чтобы не сорвать живот перед охотою.

Гикнула охота! Рванули вперед лошади. Подняли истеричный лай борзые, устремляясь по звериным тропам. Ивану Николаевичу Мягкову было не до травли. Отъехали с братом в сторону, пустили лошадей легкой рысью.

– Рассказывай, Яшка, – нетерпеливо сказал капитан-лейтенант Мягков. – Где был? Чего делал? Пошто в чужом мундире домой приехал? Али флоту изменил?

– Мундир надет был для секретности пущей, – отмахнулся Раилов. – А были мы с Гришкой на Украине, совсем под носом у шведа. А вот что делали... Думай, не догадаешься.

Хорошо было в лесу. Между разлапистыми елями и черными корявыми дубами нежно светились березки. Пронзительные синие небеса лежали над этим великолепием,

– Не томи душу, – попросил Мягков. – Рассказывай.

– Приехав в ставку, – с расстановкою начал сказывать Раилов, – получил я от Петра Алексеевича под начало свое роту Преображенского полку. Командовал ею поручик Алексей Бровкин, славный малый, я тебя с ним еще познакомлю. В дружбе честен, в пиру весел, в бою отчаян. И направил нас государь под Полтаву, на речку Ворсклу. В жизни тебе, Ваня, не догадаться, чем мы там занимались! Веришь ли, всю реку до самого Днепра по льду прошли, проруби делали да глубины замеряли. Пре-ображенцы, на что уж народ дисциплинированный, и те даже роптать малость начали. Пешнями руки отмахали, но фарватер мне теперь полно известен, с закрытыми глазами корабль проведу и все отмели да извороты миную, – похвастался Яков. – Река довольно мелководная, на большом корабле идти там можно только по половодью, когда снега сходят... Карту составили, государю доложили, тем дело и кончилось. Я, баю, большое дело государь затеива-ет, не иначе как со шведом хочет разобраться, пока он после Лесного не оклемался да пушки с припасами не подвез. Под Лесным мы изрядно у неприятеля пушек отняли, Карла небось все волосы на своей умной башке повыдрал, простить государю своей конфузии не может. Большие дела, Иван Николаевич, близятся, большие дела!

Некоторое время ехали молча. Кони храпели, пуская пар из раздутых ноздрей, в больших карих глазах. животных стыл ужас, не иначе зверя чуяли. Метались серые разбойники, каты овечьи, среди наставленных егерями флажков. Морозец изрядно пощипывал нос и щеки, а при неловком движении норовил и под кафтан забраться, трогая ознобно тело.

– К чему ж вы такой труд приняли, коли корабли там не пройдут? – задумчиво спросил Мягков,

Размышления в голову никак не лезли, было только вот это самое недоумение. Всегда государь разумные мысли выказывал, неужто на сей раз впросак попал? А может, тем и утешился, что корабли в Ворсклу не пройдут? В дни половодья баталии затеивать дело рисковое, ну как вода резко спадет, можно таким манером и флота лишиться!

– А я тебе так скажу. – Яков Раилов натянул поводья и подождал, пока брат не поравняется с ним. – Мы тут с Григорием совет устроили и одно приняли: быть нашему "Садко" на Ворскле по воле государевой. Иного, брат, не вижу.

– Так коли флота вражеского там нет, что нам там делать? – хмыкнул Иван.

– Для тайной разведки, – как о решенном сказал Раилов. – Подводка не токмо способна корабли неприятеля на дно пускать, она еще и подвсплыть в нужном месте сможет и многое в расположении шведа выведать. Готовься, Ваня, точно тебе говорю, быть нам на разведанной мною реке!

Он и еще что-то хотел сказать, но тут прямо на них выкатился рычащий серый комок, а за ним визжащая и улюлюкающая охота. Впереди, краснея жаркими алыми языками, летели борзые, в топоте и снежной пыли неслись лошади с разгоряченными погоней и рябиновкою всадниками. Волк метнулся от братьев, зарычал затравленно и скрылся в кустарнике. Охота проследовала за хищником. Рядом с братьями осадил взмыленную лошадь Григорий Суровикин, закричал, скаля хищные зубы.

– Что ж не стреляли-то! Прямо на вас ведь вышел! Рукавицей убить ведь могли!

Видно было, что казак был в привычном ему движении и оттого счастлив. Шарф на нем вился на манер рыцарского, непокрытая голова была в инее, ворот кафтана распахнут до белеющей под ним рубахи.

Братья переглянулись, улыбнулись друг другу и недавним мыслям.

– Настреляешься еще! – лениво сказал Яков. – Чаю я, пальбы у нас этим летом будет в достатке!

Суровикин весело выругался, бешено округлил глаза, поднял коня на дыбки и с развороту послал его вслед улюлюкающей в лесу охоте.

– Чисто дите, – сказал Яков, глядя вслед удаляющемуся всаднику. – На кулачки кого взять, девку на сеновале потискать, попалить в белый свет, как в копеечку, да попьянствовать всласть – в этом весь Гришка. Иван Николаевич лишь головой покрутил. Гляди, какой разумник, Суровикин ведь постарше их возрастом был. Двадцать два им с Яковом исполнилось, сам двадцать третий шел. А рассуждал Яков, словно к отцу их возрастом Близился. Да что о том говорить, не зря же в учебе великие отличия имел, знать, рассудительность ему вместе со знаниями и выдали.

3. ГОСУДАРЕВЫ ХЛОПОТЫ

Прав и не прав был капитан-лейтенант Яков Раилов.

Петр Алексеевич как рассуждал?

Генерального сражения с Карлом и его прихвостнями Мазепою и Лещинским было никак не избежать. Пора показать, кто в доме истинный хозяин. Но фортуна изменчива. Кто знает, кому она улыбнется на поле брани?

Поначалу он и впрямь подумывал, не ввести ему в Ворсклу корабли, но, узнав о результатах изысканий Раилова, от мысли оной отказался. Отказался, да не совсем. Государю в плен попадать было никак нельзя. И так немало просвещенную Европу своими изрядными конфузиями потешили. А коли так, то следовало всегда иметь под рукою хитроумный запасной выход, эдакий греческий "бог из машины". Будет победа, и говорить не о чем. Поражение же следовало обернуть в пользу свою. В случае поражения надеялся государь уйти от неприятеля под водою, чтобы внезапным своим спасением смятение в неприятеле вызвать. Того Бог хранит, кого крепко любит. Да и на сподвижников такое чудесное спасение немалое впечатление произведет.

От рассуждений таких лицо Алексашки еще более удлинилось.

– Чудишь ты, мин херц, – сказал он. – И без подлодки твоей обойдемся. Вот ей-ей, надерем мы в новом году задницу шведу. А то и самого Карлу пленим. – Аника-воин, – сердито сопя, сказал Петр. – Тебе Волю дай, ты и турков шапками закидаешь. Имя мое не мне ; принадлежит – Отечеству. Как государь, должен я думать и о неблагоприятном исходе сражения. Или забыл, как мы с тобою из-под Нарвы однажды ноги уносили? – А все ж, чаю я, – упрямо сказал Меншиков, чуть побледнев под хмурым взглядом Петра, – быть шведу в новый год битому. Били и нас, но с той поры и мы многому научились. Шведский-то королек без пушек сидит, а мы сколько новых налили?

Петр, подобрев, хлопнул светлейшего по плечу.

– Эх, Алексашка, – уже с любовию молвил он. – Твои слова да Богу бы в уши!

Забот ему с неугомонным венценосным братцем в достатке было. Карл с Мазепою всю Малороссию засеяли ; черными своими возмутительными манифестами, к тому же шведский король овладел силою Гадячем, Прилуками,

Лохвицами да Лубнами и в них расположился с воинством своим на зиму. Зимние маневры под Гадячем и Ромнами привели к тому, что шведы, и без того испытывающие великую нужду в провианте, были побиты и Ромну отбили. Стужа стояла великая, в русском войске многие знатно озябли, но и Карл, двое суток бесцельно простояв в степи под Гадячем, потерял от морозов около четырех тысяч человек. В декабре Карл с великой досады осадил Веприк и взял оный троекратным кровавым приступом, потеряв много убитыми и ранеными, и среди них фельдмаршала Рейншильда, немало попортившего крови русским доперед того.

Петр праздновал Новый год в Сумах. По-солдатски праздновал, без разносолов. Холода стояли изрядные, порой птицы на лету замерзали, что же говорить о человеке? Люди, однако же, держались. Мало того, обратили в бегство пехоту Лещинского у Подкамня, взяв штандарты и знамена и побив до четырехсот человек. Слаб духом поляк, не держал он ни русских ударов, ни морозов крепких, ни прихотей военной судьбы.

Карл, устав сидеть на месте и не имея известий из Польши, направился со своим войском к Красному Кусту. Ходили слухи, что шведы намеревались выйти к Воронежу и далее продвигаться к Москве. Намереваясь разбить неприятеля, король напал на полки генерала Рена, стоявшего у Красных Кустов, но в сей конфузной баталии был с войсками своими изрядно потрепан и едва сам не попал в плен. Озлившись, Карл пожег несколько городов и пошел к Опошне, отбивая атаки русских.

Шли хитрые маневры. Петр Алексеевич, как мог, избегал главного сражения, Карл такоже к оному не стремился, надеясь на помощь из Польши и Крыма. Помощи не было. Крымских татар остановил султанский фирман, граница с Польшею была наглухо заперта русскими.

Воспользовавшись передышкой, государь направился в Воронеж, где занялся кораблестроением. Уже седьмого апреля 1709 года он спустил на воду восьмидесятипушечный "Орел", следом за ним под крики "виват" сошли на воду еще два семидесятипушечных корабля и один пятидесятипушечный. К слову сказано будет, часть пушек на кораблях были шведскими, отбитыми у неприятеля в прошлом году под Лесным. Эх, этим бы кораблям да воду достаточную в Малороссии! Не избежать бы тогда шведу-великих потерь, может быть, и мечта неугомонного Меньшикова исполнилась бы – взять в полон самого шведского государя!

Теплело.

В мае Петр вернулся из большого морского разъезда и в Азове получил известие от Меншикова. События радовали. При Будищах генерал-квартирмейстер Голц изрядно потрепал шведа. Отличились и донские казаки, которые малым отрядом разбили запорожцев, овладели табором их, а затем в горячке и шведов из Решетиловки выбили, вдосталь покунав их в воде на реке Псол. Русские удачи только раззадорили шведского короля. Карл очертя голову полез вперед и осадил Полтаву. Сей признак был тревожным, и в день своего рождения Петр почтой поехал в армию, оставив все государственные дела.

Между тем и в шведском войске было великое беспокойство. Карл решительно намеревался взять Полтаву. Вопреки мнению начальников своих надеялся он в крепости дождаться помощи Лещинского, на которую продолжал весьма надеяться. Генерал-квартирмейстер Гил-ленкрок пытался отговорить своего короля от безумного предприятия. Пушек – нет, надежды на разбойных запорожцев сомнительны, да и пехоту губить на штурме. крепостных стен генерал-квартирмейстеру было крайне жаль. Не убедив короля, Гилленкрок явился к первому министру короля графу Пиперу, тяжело сел на скамью, вытягивая длинные ноги в кожаных ботфортах, уныло звякнул шпагой.

– Король погубит армию, – сказал он, тяжело глядя в стену украинского деревенского дома. – Отговорите его от пагубных замыслов, Пипер!

– Вы так же хорошо знаете короля, как и я, – глухо сказал Пипер, отводя взгляд. – Если он принял решение, то уже нет никакой возможности заставить его принять иное.

– Значит, будем умирать здесь, – вздохнул Гилленкрок. Пипер стиснул зубы и пошел к королю.

– Если бы Бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, – сказал король, – то я бы и тогда не отступил.

До Петербурга дошло известие, что еще до прибытия государя светлейший князь взял инициативу на себя и крепко побил шведов на берегу Ворсклы, отступив разумно, когда сам король поспешил на помощь своим избиваемым полкам из Будищ. Полки стояли против полков по обе стороны реки. Карл все-таки не отказался от намерений взять Полтаву.

– Дело, – сказал капитан Бреннеманн. – Научились россияне достойно воевать. Русское воинство, придет время, э-э-э... Европу пройдет, в Париже праздновать викторию станет.

– Нам ваши Парижи без надобности, – ответствовал

Раилов, дымя трубкой и просматривая очередной выпуск "Ведомостей". Чужого не надо, но своего никогда не сдадим!

– То-то государь в Европу окошко рубит, – покачал головою многоопытный Бреннеманн. – Чтобы в доме...э-э-э... у окошка сидеть светлее было.

У трапа сыграли тревогу. Раилов вскочил, поправляя одежды. Бреннеманну в том нужды не было, педантичный немец, как всегда, был застегнут на все пуговицы.

Поспешили к трапу, и не напрасно – по трапу медленно поднимался Сенявин. Адмирал был озабочен. Едва ответив на приветствия капитанов, Сенявин требовательно поворотился к Раилову:

– Готовы ли, Яков Николаевич?

– Все готовы, – скупо отозвался тот.

– И славно. – Сенявин обвел взглядом палубные постройки, достал из-за обшлага кафтана кружевной платочек и промокнул им вспотевший лоб. – А коли готовы, я и держать вас не стану. Пора!

Двадцать второго мая секретный обоз под охраной роты солдат Преображенского полка, которым командовал бравый и круглолицый поручик Алексей Иванович Бровкин, покинул Петербург и двинулся в сторону Смоленска.

Глава двенадцатая 1. НА ПУТИ К СМОЛЕНСКУ

Упряжка была запряжена цугом, и двенадцать лошадей бодро тащили длинную телегу с громоздким сооружением, напоминающим гигантскую бочку. Точнее ничего нельзя было сказать, повозка закутана в холста и для вящей крепости затянута крепкими пеньковыми канатами да ремнями. Преображенцы, выслав вперед авангард, ехали вольно, смеясь и переговариваясь меж собою.

Мягков с поручиком Бровкиным ехали впереди, Суровикин и Раилов держались вслед за упряжкой. За ними пылили две кареты, в одной из них дремал целыми днями тектон Курила Артамонов с тремя Гаврилами, во второй ехали навстречу судьбе два Николая и Григорий. Ничего удивительного в том не было. Один сызмальства на лошадях умеет ездить, другой с малолетства сети вязать учится да на шкунах грести. "Edem das seine", – сказал бы оставшийся в Петербурге капитан Бреннеманн. И тут он, пожалуй, весьма прав был бы.

Первое время капитан-лейтенант Мягков удивлялся все нелюбопытное охраны. В какую даль что-то везут, а никто и попытки не сделал под холсты заглянуть. Иван Николаевич поначалу приписывал все дисциплинированности преображенцев, не зря же в оном полку сам государь в полковниках ходит. Однако поручик Бровкин его в том неожиданно разубедил.

– Ленивы и нелюбопытны твои ребятушки, – подначил капитан-лейтенант поручика. – Как всякие скифы. Чудо инженерной мысли везем, а никто и желания не изъявил хоть глазком единым на нее взглянуть.

– Это на подводку-то? – с небрежительной ленивостью поинтересовался Бровкин. – А на что она им?

Вот те на! Берегли секрет подводки, как высший государственный, а про сие чудо морское простому солдату ведомо. Капитан-лейтенант Мягков почувствовал себя уязвленным, но кричать о государевом деле, а тем более дознание учинять не стал. Знают, и ладушки! Кому какое дело до того. Пусть знают, лишь бы язык за зубами держали. А эти, по всему было видно, не из разговорчивых. Поскрипывала огромная повозка, сопели лошади, плыли навстречу города и селения, холмы перемежались равнинами, а равнины лесами, вот уже говор людской меняться стал, белоросом акающим запахло, тут и Преображенцы подтянулись, ленивость их словно волной смыло, а караулы стали не в пример бдительнее. Однажды даже подвыпившего Григория Суровикина вдосталь в пыли изваляли, когда поздней ночью вернулся тот хмельной и счастливо усталый от ветреной вдовушки, кормившей и поившей их на постоялом дворе.

Слава Богу, неприятеля поблизости не было, а разбойный люд в здешних местах не настолько оголодал, чтобы на роту солдат с кистенями да кремневыми ружьями кидаться. Правда, хаживали сюда иной раз и отчаянные запорожцы, но ныне было тихо – некого за чуприну потаскать.

Курила Фадеевич, рассупонясь, поглаживал бороду и делился с Мягковым да Раиловым замыслом своим.

Пребывая в Северной Пальмире, присутствовал он как-то на произведенном в честь прибытия государя фейерверке. Специальные люди пускали в небо шутихи разно цветные да ракеты, а Куриле Артамонову, что за слаженными действиями сих мастеров наблюдал, пришла в голову мысль неожиданная: а нельзя ли оные ракеты для нужд подводного судна приспособить?

– Ну, ты махнул, Курила Фадеевич! – засмеялся Мяг? ков. – Да на кой нам эти самые фейерверки надобны? Подводную мглу рассветлять? В шутиху сыну моему только играть!

В феврале, как и мыслилось, стал капитан-лейтенант

Мягков счастливым отцом. Правда, брат Яков не слишком от него отстал, аккурат через недельку и у скрытного Раилова с разлюбезной его сердцу Варварой Леопольдовной дочь родилась, вся красотою в маменьку – княжна персица, не девка!

– Ты, Иван Николаевич, и над моею миной самодвижущейся посмеивался! сердито затряс бородою старый тектон. – А теперь вот в оной мине пользу великую видишь, понимаешь, что с нею легче шведские баркентины да корветы на дно морское пускать!

– Так то мина, а это шутихи огненные, – не уступал Мягков.

– А вот гляди! – Курила Артамонов расстелил на стойле лист бумаги, очинил перышко и ткнул им в бронзовую чернильницу.

На листе бумажном появился ловко вычерченный твердою и искусной рукой образ подводки.

– Здесь вот, здесь и здесь сверлим дыры подходящие и спускаем в них бронзовые мортирочки тонкостенные. В них закладываем ракету, да не бумажную, как при фейерверке, а на манер мины самодвижущейся, только вместо закрутки в оной ставим заряд пороховой. Сгорая, заряд сей уносит ракету на немыслимую высоту, и оттуда она падает на головы неприятеля и взрывается, причиняя тому немалый урон.

– Курила Фадеич! – не утерпел и Яков Раилов. – С какого года в Москве ракетная лаборатория сделана, какие умы там работают, а до сего не додумались!

Московская ракетная лаборатория, где ракеты производились и велись изыскания для улучшения конструкций этих ракет, существовала с 1680 года. В наблюдении за фейерверками государь отметил, что от оных изрядно светлеет в позднее время, и распорядился использовать ракеты для сигнализации и освещения местности во время боя. Далее, правда, дело не пошло, но пытливый тектон и в сем светлом занятии углядел государственную пользу.

– А ты гляди, Яков Николаевич, – настаивал он. – Здесь заряд пороховой, разгонный, здесь камеру оставляем, а в ней фитиль для воспламенения подрывного заряду... Полетит как миленькая, полетит!

А путешествие наших героев меж тем продолжалось.

В Смоленск заходить не стали. С эдаким грузом только по городу и разъезжать! Бровкин послал в город продовольственную команду. Губернатор был уведомлен о преображенцах и скупости не выказывал. Себе дороже на защитниках отечества экономить, да еще на любимцах государевых с полка Преображенского!

Близилось Дубровино, Днепр понемногу ширился, и вскоре уже можно было спускать судно на воду. Занятие не из легких, но для русского солдата невозможного нет. По указанию Курилы Артамонова из заготовленных загодя лесов поставлены были стапели, и прямо с повозки под бодрые крики подводку спустили в реку. Усталые лошади с неодобрением наблюдали за действиями людей – мало что их измучили, еще и сами из сил выбиваются!

Поручик Алексей Бровкин обнялся с Раиловым и Мягковым, расцеловался с приглянувшимся ему мичманом Су-ровикиным, уважительно пожал мозолистые лапы гребцам.

– С Богом, робяты, – сказал он. – Дай вам Бог чистой воды!

– Может, свидимся когда, – неопределенно сказал Мягков, прислушиваясь к стуку топоров на реке. Имеющие мастеровые навыки преображенцы, следуя указаниям Артамонова, машкеровали полупогруженную подводку, делая из нее торговый шлюп, более привычный в здешних местах.