Текст книги "Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли"
Автор книги: Сергей Синякин
Жанр:
Прочая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
в которой римляне обживаются в Бузулуцке, объявляют набор служащих в легион и приступают к строительству терм
Для своих казарм легионеры заняли спортивный зал бузулуцкой средней школы. Место было удобным, во дворе римляне устроили гимнасий, в котором по утрам в одних набедренных повязках занимались отжиманиями, бегом и метанием – за неимением дисков – круглых щитов. Поначалу легионеры с удовольствием метали копья, но после того, как Помпей Фест угодил копьем в ягодицу случайного зеваки, Птолемей Прист, несмотря на недовольное ворчание старослужащих, копьеметание запретил, хотя и сам считал, что фата виэм инвениент[5]5
От судьбы не уйдешь (лат.).
[Закрыть] и какой предмет ни метай, а все будет так, как пожелает Юпитер.
На молодецкие забавы легионеров всегда собирались поглазеть любопытствующие, и немало бузулуцких вдовушек у металлического забора школы с тайными вздохами любовались мускулистыми атлетами.
Окончив упражнения, римляне строились в походную колонну и с бодрой песней отправлялись на Американский пруд. Теперь уже никто не ответит, почему пруд получил столь необычное название, тем более что примыкающая к нему околица Бузулуцка называлась Красной Зарей. Этимология обоих названий терялась на рубеже тридцатых годов, а то и гражданской войны, в которой бузулуцкое казачество отличилось как на стороне белых, так и на стороне красных. Впрочем, в зеленых бузулукчане тоже проявили себя выразительно и ярко.
Легионеры весело плескались в пруду, отпуская в отношении друг друга соленые шуточки. Пока они смывали утренний пот, приставленные к медным котлам кашевары готовили для них немудреный солдатский завтрак – чаще всего это была распаренная гречиха, или овес, или просто пшеница, заправленная овечьим салом. От этого варева брезгливо отворачивались даже бездомные бузулуцкие дворняжки, но подобный кошт римским солдатам шел только на пользу – лоснящиеся бритые лица легионеров дышали спокойной силой и здоровьем, и вдовушки уже игриво перемигивались с некоторыми солдатиками, что грозило утратой дисциплины, поэтому бдительный манипул лишь с определенными усилиями, но все-таки ухитрялся поддерживать среди подчиненных необходимый порядок. Надо сказать, что неприхотливость римлян в харче приятно обрадовала руководителей района своей дешевизной и, следовательно, возможностью укрыть затраты от внимательных глаз будущих ревизоров.
Птолемей Прист объявил свободный набор в легион, и учитель рисования повесил на афише местного клуба броскую рекламу, на которой крепкие латинские выражения перемежались с заманчивыми обещаниями на русском языке.
Жалованье будущим легионерам Птолемей Прист положил в сестерциях, курс которых по отношению к рублю, а тем более к постепенно начавшему проникать в жизнь общества доллару был неясным. Поэтому народ в легион не торопился, лишь римская юрисдикция, объявленная центурионом, завлекла в контрактные сети известную бузулуцкую шпану – Александра Коровина, небритого оболтуса двадцати семи лет, и Юрку Севырина, уступающего Коровину два года в возрасте, но такого же «баклана»[6]6
Блатное выражение, означающее судимого за хулиганство или схожего с ним по характеру.
[Закрыть], если не хлеще.
Вступив в ряды легиона, Коровин взял себе гордое имя Плиния Гая Кнехта, Севырин же решил именоваться Ромулом Сервилием Луцием. Однако взятые новоявленными легионерами имена не избавили их от пагубных привычек. Правила в легионе, закон суров, но, как говорится, dura lex, sed lex.
Уже вечером дня заключения контракта жители близлежащих к школе улиц были привлечены к гимнасию нежным свистом бича и воплями наказуемых за нарушение служебной дисциплины новоявленных Плиния Кнехта и Ромула Луция.
Ромул Сервилий голосил громче своего товарища, но Плиний Кнехт был тверже в выражениях и обещал пописать своих обидчиков перышком, а гребаному римскому сержанту вообще пустить кровавую юшку – видно было, что человек находится под глубоким наркозом, действие которого, впрочем, закончилось уже на середине экзекуции. Плиний Кнехт замолчал, а еще через несколько ударов смиренно попросил отпустить его, обещая, что в жизни больше не прикоснется к стакану, а еще через несколько ударов принялся выкрикивать известные ему адреса бузулуцких самогонщиков и самогонщиц.
К тому времени Ромул Луций только тихо шипел сквозь зубы, мечтая поскорее принять присягу цезарю и получить обоюдоострый меч, которым он смог бы выпустить кишки не только тем, кто его порол, но и тем, кто наблюдал за экзекуцией.
Манипул Помпей Фест постоял, наблюдая за поркой, и сквозь зубы сплюнул:
– Экстремис малис, экстрема ремедиа![7]7
Против серьезных болезней нужны сильные средства (лат.).
[Закрыть]
Через пару дней на Американском пруду можно было видеть, как новоявленные легионеры мрачно чистят закопченные медные котлы.
После общения с ними желающих вступить в легион не прибавилось. Даже возможность пощеголять по Бузулуцку в блестящих доспехах, уже ковавшихся на местной кузне, мало кого прельщала.
Степан Николаевич Гладышев к тому времени стал чуть ли не правой рукой центуриона. Неожиданное возвышение сказалось и на внешнем облике учителя: ходить он стал осанистее, взгляд его приобрел определенную жесткость и высокомерие, присущие самому центуриону, и уже не намеками, а почти открыто Степан Николаевич обещался поквитаться со своими бывшими обидчиками в самое ближайшее время.
– Экс ункви леонем! – говаривал Степан Николаевич. – Сик![8]8
По когтям узнают льва. Так! (лат.)
[Закрыть]
Бузулукчане в долгу не оставались и ядовито намекали новоявленному Мазепе, что оккупанты приходят и уходят, а Родина и народ остаются, однажды Родина, как мать, отмерит неверным своим сыновьям по всей строгости установленных народом законов. Теперь уж учителя рисования иначе как Пеньковским никто и не называл. Бывший товарищ Гладышева, учитель географии по кличке Глобус, завидя сослуживца, принимался торжественно и громко зачитывать статью шестьдесят четвертую Уголовного кодекса, устанавливающую ответственность за измену родине; при словах «к высшей мере наказания» голос его начинал звенеть. Естественно, что бодрости это учителю рисования не добавляло. Степан Николаевич мрачнел, горбился, брал мольберт и отправлялся рисовать колоритные и выразительные типажи охотно позирующих с безделья римских солдат.
С милицией римляне в конфликты не вступали. Птолемей Прист сблизился с начальником районной милиции Дыряевым и не раз заходил к последнему вечерами, как говорится, на чай. Обычно они сидели в собственноручно выстроенной Федором Борисовичем беседке. Честно говоря, беседку строили суточники, отбывавшие в милиции наказание за административные правонарушения. Но разве царь Петр Великий сам строил Северную Пальмиру?
Главное – не то, кто строил, а то, кто приказал построить. Кто помнит безымянных строителей египетских пирамид? А вот Хеопса, в честь которого построили пирамиду, или, скажем, Эхнатона, знает и помнит весь мир. Конечно, беседку с пирамидами сравнивать было трудно, но все-таки стояла она в саду Федора Борисовича, а это было куда важнее и значительнее далеких египетских пирамид.
Изъяснялись новые товарищи на невероятной русско-латинской фене, а ближе к полуночи, когда подходило к тому время, затягивали они приятными баритонами лирические казачьи и неаполитанские песни, и, признаться, неплох был этот римско-бузулуцкий дуэт; вполне этот дуэт мог претендовать на победу в любом областном смотре творческих народных сил.
Дабы не утратить воинской сноровки, римские патрули включились в охрану общественного порядка в Бузулуцке. Вечерами можно было наблюдать смешанные патрули из худых и мосластых бузулуцких милиционеров в серой униформе и побрякивающих доспехами римских легионеров, неторопливо обходящих кривые бузулуцкие улицы по протоптанным в грязи тропинкам.
К дебоширам римские воины относились с суровой справедливостью – драки между отчаянными бузулуцкими механизаторами быстро пошли на убыль, а милицейский КПЗ обезлюдел настолько, что дежурные целыми днями бродили по отделу с мухобойками, добиваясь немыслимой ранее санитарно-гигиенической чистоты. Стихийно в милиции родился спортивный конкурс, в котором достигшие чемпионского мастерства мухобои получали возможность звонко щелкнуть своим нехитрым резиновым приспособлением по лбу побежденного товарища. Знаки классности приобрели иной смысл – ими обозначалась отныне квалификация мухобоя.
Замполит с подозрительностью относился к легионерам, считал их в какой-то мере оккупантами, но, увидев успехи легионеров на ниве охраны общественного порядка, свое негативное отношение к ним изменил на восторженное.
Особое рвение римские общественники проявляли в борьбе с самогоноварением. Ночами римские разведчики растворялись во тьме бузулуцких улиц, прислушиваясь к позвякиванию посуды и принюхиваясь к запахам, доносящимся со дворов, а уже на следующий день, захватив с собой представителей официальной власти, небольшой громыхающий доспехами отряд римской пехоты входил в дом правонарушителя. Бутылки и банки с ядовитым содержимым разбивались прямо во дворе, бурда из баков и бидонов выливалась в кормушки свинарников, и немало благодарных римлянам животных пьяно бродило по бузулуцким улицам, заглушая плачи и проклятия потерпевших довольным похрюкиванием.
Вслед за римской воинской дисциплиной легионеры привнесли в жизнь Бузулуцка и римскую культуру. Разумеется, начали они со строительства терм.
Местом для возведения терм легионеры избрали пустырь на улице Коммунистической. Ранее там находился дом Лазаря Бронштейна, единственного официального еврея из жителей Бузулуцка. В конце шестидесятых годов неожиданно заговорившая в Лазаре кровь позвала его в дальнюю дорогу. Распродав имущество, Бронштейн отправился в далекий Биробиджан, но спутал направление и осел в столице. Покупателей на его дом не было, и долгое время дом стоял с заколоченными ставнями, пока его случайно не спалили какие-то шалопаи. Было это уже в семидесятых, когда воспользовавшийся потеплением международной обстановки Лазарь Бронштейн выехал на историческую родину для воссоединения с родственниками, но по обычной своей рассеянности вновь заблудился и объявился в Нью-Йорке на печально известной всем Брайтон-Бич.
Бузулуцкие пожарники к случившемуся оказались совершенно неподготовленными: пока они ездили за водой на пруд, от дома остался только кирпичный фундамент, в котором юные бузулуцкие кладоискатели нашли банку с серебряными рэсэфэсээровскими полтинниками, забытую рассеянным Лазарем. Фундамент этот впоследствии растащили по кирпичику более рачительные бузулуцкие хозяева, а само пепелище постепенно заросло неистребимой лебедой, образовав пустырь, который все в Бузулуцке называли Лазаревой гарью.
Вот на этой Лазаревой гари и вознамерились возвести термы римские культуртрегеры. Как известно, термы – это не что иное, как знаменитые римские бани, которые строились обычно не для рядовой помывки обывателя, напротив – с незапамятных времен в термах собирались для того, чтобы пообщаться, пофилософствовать, обсудить последние сплетни, хорошо покушать и выпить разбавленного водой вина, но обязательно разбавленного – ведь только свиньи и рабы пьют вино неразбавленным и потом пьяным видом подчеркивают свою скотскую сущность.
Гимнасий – место для физических упражнений; для интеллектуальных бесед он подходил так же, как, скажем, бузулуцкий Дом культуры, который римские легионеры сразу невзлюбили за тесноту помещений и чопорную надменность его директора Карена Добролюбова. Некоторое оживление вносила демонстрация фильмов, завезенных в Бузулуцк еще до начала дождей. Фильмов было два – «За миллиард лет до нашей эры» и американский фильм «Спартак». Впрочем, демонстрацию «Спартака» Птолемей Прист сразу же запретил, усмотрев в нем выраженную антиримскую направленность и необоснованное возвышение образа беглого раба. Героиня фильма Валерия была достаточно мила, но тоже отличалась от известных центуриону матрон и девиц, как кривая персидская сабля отличается от доблестного римского меча. «Миллион лет до нашей эры» у легионеров пользовался бешенным успехом. Римляне готовы были смотреть его круглые сутки, а некоторые тайно предлагали киномеханику собранные по кругу сестерции, чтобы увидеть запрещенного «Спартака». Киномеханик держался твердо и отказывал рядовым воинам. Центурион предупредил его о последствиях нарушения запрета, и киномеханик знал, что это не пустая угроза.
Сам центурион просматривал кинофильм каждый вечер, открывая все новые и новые крамолы, делающие показ фильма простым легионерам совершенно невозможным. Но вернемся к термам.
Мрамора в Бузулуцке, разумеется, не было, и это обстоятельство ставило под сомнение саму идею строительства – что за термы без мрамора? Несколько порадовали легионеров чугунные ванны, обнаруженные на складе местного стройуправления. Помнится, областные руководители собрались поднять жилищные и бытовые удобства Бузулуцка до столичного уровня. В рамках стирания граней между городом и деревней планировалось возвести в Бузулуцке полсотни двухэтажных многоквартирных домов, интерьер которых и должны были украсить ванны. Потом оказалось, что средств для стирания граней не хватает, коммунизм, дату которого опрометчиво назначил лысый кремлевский мечтатель, если и не отменили, то перенесли на более поздние сроки. А ванны осели на складе хитрым изобретением советской экономики – неликвидами. В неликвидах ванны пролежали не менее десятка лет, пережив поползновения пионеров, поставивших целью сдать на металлолом все, что можно, и даже то, что нельзя, хитроумные планы бузулуцких прорабов перестройки, объявленной еще одним мечтателем, но уже со Ставрополья, и обрели свое подлинное бытовое назначение лишь с появлением римских солдат.
Мрамор иностранные архитекторы решили заменить красным кирпичом, который в достаточном количестве производился на местном заводе. Для повышения производительности труда заводу требовались дополнительные рабочие руки, но и здесь Птолемей Прист, посоветовавшись с начальником милиции, нашел выход – на определенное время все домашние дебоширы и хулиганы, получившие пятнадцать суток, направлялись на кирпичный завод, где быстро обретали специальности формовщиков, сушильщиков и обжигальщиков кирпича, а одна смена, целиком и полностью сформированная из таких штрафников, установила всероссийский рекорд по закладке кирпича в кольцевую печь для обжига.
Легионеры и сами не гнушались физическго труда. Сладкая власть мечты – они сменили доспехи на передники строителей и показали, что не мечом единым владеют: термы быстро обретали стройные очертания, и карнизы с колоннами уже украсились обожженными керамическими изображениями римских богов и священных животных, а внутренние помещения возводимого помывочного дворца засияли кафельным блеском.
Изрядное количество кафеля было обнаружено дома у начальника стройуправления Бориса Николаевича Вельцина, который не успел его своевременно вывезти для свободной продажи в Царицын. Начальник стройуправления не поднимал глаз на приглашенных легионерами в качестве представителей местной власти Ивана Семеновича Сафонова и Федора Борисовича Дыряева, наблюдавших за тем, как выносится со двора конфискованное имущество. Пришедший по личной инициативе предисполкома Иван Акимович Волкодрало шевелил губами, неизвестно для чего подсчитывая ящики с кафелем и качал головой – не одним годом тюремного заключения пахли эти запасы! Слабо духом своим материально ответственное лицо!
Федор Борисович Дыряев ящики с кафелем не считал, хмурил брови и сурово оглядывал ежащегося хозяйственника. Еще перед Новым годом Дыряев, помнится, обращался к Вельцину с просьбой продать ему по сходной цене десять метров кафеля для строящейся баньки, но Борис Николаевич благорасположением начальника районной милиции пренебрег и клятвенно тогда божился, что весь кафель у него по лимитной разнарядке в колхозы роздан и ни одного квадратного или погонного метра он главному милиционеру района выделить не может, пусть хоть тот его посадит!
Теперь Вельцин понимал, что его пожелания могут легко сбыться, и от мыслей этих начальнику стройуправления было тяжело. Пасмурно было у него на душе, и по потному распаренному мясистому лицу Бориса Николаевича видно было, что жалеет он о своей былой несговорчивости.
– Ох, Боря! – покачал головой начальник милиции. – Заплатишь ты, мон шер, за все заплатишь!
– И на старуху бывает проруха, – примирительно заметил председатель исполкома. В отличие от милиционера он свой кафель от хозяйственника получил и потому относился к проштрафившемуся строительному чину не в пример более терпимо. – От тоби покажут, як красты! Бач, як тоби важко!
– Нам витис немо сине нагитур, – неизвестно с чем согласился центурион Птолемей Прист и, подумав, добавил: – Нил алмирари, сениори![9]9
Никто нерождается без недостатков. Ничему не следует удивляться, господа! (лат.)
[Закрыть]
в которой идут торжества по случаю открытия терм
Великое дело – человеческое общение!
Не прошло и недели, как мужественные подданные римского цезаря уже бодро лопотали по-русски, а бузулукчане, в свою очередь, успешно осваивали иностранные диалекты. Надо сказать, что лучше всего и тем, и другим давался мат. Нередко уже на бузулуцких улицах или в чайной можно было услышать из уст местного жителя жизнеутверждающее и сочное восклицание на латыни, смысл которого доходил до самого сопливого бузулукца. Легионеры уважали русский мат за краткость и экспрессию.
Административно осужденные, использовавшиеся на строительстве терм, часто негромко и протяжно пели песню, в которой русская грусть прочно сжилась с римскими географическими и политическими реалиями:
Колхозные бухгалтера задумчиво подсчитывали, сколько модий зерна соберут механизаторы по осени с каждого юнгера[11]11
Модии и юнгеры – соответственно меры объема и площади у римлян.
[Закрыть] засеянной земли. Строительство терм успешно завершалось. Уже протянут был водопровод от Американского пруда, где умельцы из районной строймеханизации приспособили для закачки воды электромоторы с поливальной системы «Фрегат».
Не обошлось в конце строительства и без конфузов. Бдительный манипул второй когорты Фобий Квинт углядел, что неутомимый прораб Бузулуцкой ПМК Виктор Власов часть кирпича, предназначенного для строительства терм, выгрузил во дворе своего дома. Не привыкший к российской вороватости манипул взял прораба за грудки и, ласково глядя в его побелевшие от страха глаза, выразился с краткостью истинного римлянина:
– Убью!
Виктор Власов торопливо закивал головой и в тот же вечер перенес кирпич со двора к строящимся термам вручную. Понимал – это тебе не родная милиция, допрашивать и акты составлять не станет, сделает, как обещал!
На открытие терм были приглашены первые лица района. Председатель исполкома Иван Акимович Волкодрало не скрывал своего восхищения – голубые бассейны с горячей и холодной водой, курящиеся благовониями ванны, столы, ломящиеся от яств, – все это действительно поражало воображение. При освящении терм был зарезан большой черных петух. Обезглавленная птица долго металась по залам терм, пятная голубой кафель кровью, и живучесть птицы была добрым предзнаменованием.
Первый секретарь райкома Митрофан Николаевич Пригода неторопливо разделся, почесывая рыжие волосы на груди, подошел к бассейну и окунулся.
– Умеют же черти! – отфыркиваясь, довольно вскричал он.
Восхитительно было после купания, завернувшись в простыню, лежать на мягких матрацах и, потягивая чуть подогретое и в меру разбавленное водой вино, вести светские разговоры с хорошими людьми! Нет, братцы, в этой невероятной и неожиданной оккупации были и хорошие стороны.
– Я тобя, Птолемей, понимаю, – сказал Пригода. – Цезарь там, долг поперед империей и все такое… Но и ты нас пойми! Цезарь твой далеко, а обком партии близко. Да узнает кто, что у нас по Бузулуцку римляне голышом разгуливают, тут такое начнется! Войска нагонят, милиции! И что ты со своими ножиками против бронетранспортеров сделаешь? Да они тебя на окрошку покрошат! Что такое бронетранспортеры? Черепах видел? Похоже немного, только из железа и на своем ходу. Нет, там у них внутри не рабы, там у них моторы, как у тракторов. Трактор ты уже видел? Во! И что ты с ними делать будешь? Мужики вы хорошие, слов нет, но и нас подставлять не надо! Мы тут, понимаешь, посовещались и решили, что будет лучше, если о вас вообще никто не узнает. А что народ? Народ, он, брат, тоже с пониманием, он молчать будет, народ наш. Точно тебе говорю, все будут молчать. У нас даже выражение такое есть – «народ безмолвствует». Конечно, будешь, понимаешь, безмолвствовать – кому охота в психушке париться? Но и вы к происходящему с серьезностью подходите. Я, конечно, понимаю, что форма у вас такая, но если вы по городу голыми бегать будете и это до области дойдет, то нас там не поймут. Это я тебе точно говорю! Ты уж мне, Птолемей, поверь, я не первый год районом заправляю!
– Долг солдата – оставаться верным Отчизне, – чеканно отрубил центурион, выслушав перевод Гладышева.
– Да я тебя что – к измене толкаю? – вскричал первый секретарь. – Я к тому, что голыми по городу не хрена бегать! И так уже бабы всего города на твоих бойцов заглядываются. Но дело даже, понимаешь, не в этом, дорогой ты мой Птолемей. Внимания привлекать не надо! Вот что главное! В общем, в райпо я уже с Сафоновым договорился, сотню костюмчиков спортивных мы у него найдем, оплатим, понимаешь, из соцкультфонда. Понял? И твои охламоны пристойно выглядеть будут, и к нам никто не придерется! Верно я говорю, Федор Борисович?
Дыряев сидел на краю бассейна в белой простыне и в милицейской фуражке, болтая в прозрачной воде волосатыми ногами. Если бы не милицейская фуражка, начальник районной милиции был бы неотличим от какого-нибудь греческого божка. Фуражка придавала ему официальный вид.
– Верно, – уныло согласился он. – Не сегодня-завтра с областного УВД нагрянут, показатели по преступности вдвое упали. И ведь не объяснишь им ничего…
Птолемей Прист залпом выпил кубок вина.
– Ну, что вам не нравится? – спросил он. – В городе спокойно, винокуры ваши угомонились, дебоширы людям хлопот не доставляют…
– А вчера твои в спецкомендатуру пришли, – сообщил Дыряев. – Анашу у условно осужденных отняли и на костре спалили. А кто бы не отдал? Ведь уши обещали отрезать!
– Это ты про вольноотпущенных? – искренне удивился центурион. – Так с ними иначе нельзя. Из рабов отпустили, а рабскую натуру нетронутой оставили. Но раб на свободе опасен, Федор, свободный раб – он вроде Спартака, того и гляди взбунтуется.
– Нет у нас рабов, – досадливо морщась, сказал Митрофан Николаевич, по старой комсомольской привычке ловко открыл зубами бутылку пива и приложился к ней, – Нет у нас рабов. У нас, брат, и в песнях так поется: «Вста-авай, проклятьем заклейменный», – для наглядности приятным тенором пропел он. – И в тюрьме у нас, дорогой Птолемей, такие жуки, что порой посвободнее тебя будут!
Птолемей Прист встал, освобождая крепкое мускулистое тело от простыней.
Статен был центурион. Статен и красив.
– Нет рабов, говоришь? – ехидно спросил он, добавив непонятное и острое латинское выражение. – А крестьян ваших ты за свободных считаешь? У нас в Риме за такие сестерции даже рабы пальцем не пошевелят, а твои с поля не вылазят, все сажают что-то. Боятся они вас, что ли?
Он прыгнул в бассейн, подняв фонтан брызг.
– Съел, начальничек? – ухмыльнулся Дыряев. – У них за такую зарплату и раб не почешется, а ты с нас чего только не требуешь!
Председатель исполкома Иван Акимович Волкодрало задумчиво отхлебнул из бутылки.
– Твоим бандюгам и этих грошей платить бы не стоило, – философски заметил он. – Все едино колгоспы пограбуваты.
Митрофан Николаевич Пригода подсел к столу и принялся деловито шелушить большого красного рака.
– Чушь вы мелете, мужики, – сказал он. – Тут надо думать, как нам этих бойцов от государева ока спрятать. Узнают про них, всем нам холку намылят. И тебе, и мне, и менту этому босоногому. – Он ткнул раком в начальника милиции. – Измену Родине впаяют, не меньше. А менту еще и все совместные дежурства припомнят.
– А это как посмотреть, – с радостной готовностью отозвался начальник милиции. – Я все графики совместных дежурств с твоим Сырцовым согласовывал.
– Так ты еще и документальное подтверждение оставил? – задохнулся секретарь райкома и даже о раке позабыл. – Ну, Феденька, было у матери трое сыновей. Двое умных, а третий – милиционер. Ты случаем не пофамильно их в списки вставлял?
Дыряев поставил опустевшую пивную бутылку на стол.
– Я их в графике войсковой частью обозвал, – благодушно сказал он. – Мой милиционер, который, конечно, с фамилией в списках значится, и прапорщик с двумя рядовыми.
– А у их прапорщики-то е? – недоверчиво спросил председатель исполкома Волкодрало. – Га?
– А бог его знает, – безразлично сказал начальник милиции. – Вы как хотите, а я больше этой мочой давиться не намерен. Соловей! – рявкнул он.
Старший участковый словно весь вечер дожидался вызова начальства. Хоть и китель расстегнут, и портупеи на нем не было, но глаза преданно блестели, да и выправка… Впрочем, чего уж обманывать – какая выправка у деревенского участкового с двадцатилетней выслугой? Начальник милиции неодобрительно оглядел расплывшуюся фигуру участкового, хмыкнул в усы и доверительно сказал:
– Ну, что смотришь, Соловей? Или тебе объяснять все надо?
Нет, ничего не надо было объяснять старшему участковому. Сметлив был старший участковый капитан милиции Соловьев, и вкусы начальства ему были прекрасно известны. Соловей сделал рукой многообещающий жест и скрылся за дверью.
Трое районных начальников сели за стол. Помолчали, глядя, как плещется в изумрудной воде бассейна центурион, послушали, как в соседнем зале, изрядно уже хлебнувшие сладкой и коварной вишневой настойки, весело горланили римскую строевую песню с залихватским припевом:
Lex dura Lex!
В таком объеме бузулуцкие начальники латынь знали уже неплохо.
– Дуралекс он и есть дуралекс, – сказал Дыряев, повернувшись к закручинившимся сотрапезникам. – Что будем делать, друзья-товарищи?
– Будем Соловья ждать, – прямо бухнул предисполкома.
– Это само собой, – согласился Федор Борисович. – Наш Соловей баснями не кормит! Я спрашиваю, что с иностранцами делать будем? Решать-то сейчас надо, пока грязь не подсохла и из области никого не принесло. Да и своих опасаться надо. Твои-то, Митрофан Николаевич, спят и видят себя в кресле первого.
Пригода помрачнел. В самую точку угодил милиционер, подросли орлята, теперь коршунами, подлецы, кружатся над ответственным постом. Подсидят, гады, как пить дать подсидят!
Помолчали в раздумьях. Дыряев был прав – пивом голову не обманешь: мозговой штурм оказался неудачным. Облачившийся в простыню Птолемей Прист подошел к столу, ахнул подряд две бутылочки пива, но с вопросами не лез – видел, что пасмурно на душе у местных товарищей.
В дверь деликатно и вместе с тем требовательно постучали, в проеме ее показалась большая картонная коробка из-под телевизора «Рубин», а за ней и круглая улыбающаяся физиономия старшего участкового.
– Разрешите, товарищ подполковник? – по уставу и льстиво обратился он к начальнику милиции. В поставленной на пол коробке что-то предательски звякнуло.
– Чего там разрешать, – буркнул подполковник в густые черные усы. – Приказываю!
