Текст книги "Весна в Крыму (Преображение России - 15)"

Автор книги: Сергей Сергеев-Ценский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Сколько еще денег осталось на счету Макухина? – спросила она. Он же, поглядев на нее недоуменно и даже как будто строго, проговорил:

– Таких справок предъявителям по чекам банк не дает.

Этот взгляд бывшего чиновника и эти слова показались ей настолько обидными, что у нее чуть было не вырвалось: "Я – жена вкладчика!" Но она сказала только:

– Я... – и добавила: – этого не знала...

Сделав на чеке отметку и протягивая его ей обратно, банковский сказал коротко:

– В кассу!

От только что испытанной неловкости она оправилась только тогда, когда кассир, с серыми усами, висевшими подковкой, и плохо выбритым острым подбородком, отсчитал и подал ей пачку кредиток. Она не пересчитывала их, так как следила за всеми движениями его тонких пальцев и за тем, какие появлялись одна за другой бумажки. Открыв свою сумочку, она поспешно сунула туда всю пачку и отошла, поглядев на Ваню осчастливленными глазами.

И первое, что она сказала, когда они спускались по лестнице вниз со второго этажа, было:

– Ну вот, Ваня, теперь у нас есть деньги на первое время!

Едва прошли они несколько домов от здания банка, как увидели на тротуаре толпу людей.

– Ну, закупорка! – буркнул Ваня. – Летучий митинг.

– Послушаем! – прижалась к нему просительно, как девочка, Наталья Львовна, но он, взяв ее под руку, повел решительно по улице, в обход толпы, говоря при этом:

– Тут только остановись с твоей сумочкой – живо выхватят... Где такой летучий митинг, так уж наверное человек пять жуликов, – это, пожалуйста, знай на будущее время.

– Да, голос у этого оратора зычный, – можно его слушать издали, отозвалась она.

Голос у говорившего, действительно, был очень громкий, и, остановясь шагах в десяти, они услыхали:

– И коли товарищи взяли на себя власть надо всем народом, понять они должны одно коротко! Народ исключительно надо кормить, – вот! А без кормления народного дело товарищей этих станет о-гро-мад-ней-ший ноль!

Ему захлопали.

И в эти нестройные, беспорядочные хлопки уже ворвался молодой и звонкий голос нового оратора. Да и сам оратор был очень молод, почти юноша-гимназист, хотя и говорил он с проникновенной убежденностью.

– Это разве та революция, товарищи, какая необходима нашей России? Это реформа, ни больше ни меньше! Царя скинули и только! Стала обыкновенная буржуазная республика. Правящий класс как был правящим, так и остался! Война как шла, так и идет! Да, это реформа, товарищи, а совсем не революция! Как была рубашка дырявая, так и осталась! Как вели войну в интересах Франции и Англии, так и ведем! Кому же нужна война? Пролетариату не нужна война! Пролетариат, руками которого разрушено самодержавие, не стал у власти! Нет власть в руках все тех же имущих классов, эксплуататоров. Настоящая революция впереди, и ее сделаем мы, партия большевиков! И для этой нашей пролетарской революции приехал в Россию из-за границы, где он был в эмиграции, наш вождь, товарищ Ленин!

В публике захлопали. Захлопала в ладоши и Наталья Львовна, пробираясь ближе к трибуне и увлекая за собою Ваню. А юный оратор продолжал уже стихами:

Станем стражей вкруг всего земного шара,{216}

И по знаку, в час урочный, все вперед.

Враг смутится, враг не выдержит удара,

Враг падет, и возвеличится народ.

Мир возникнет из развалин, из пожарищ,

Нашей кровью искупленный новый мир.

Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ!

Кто хозяин, с места прочь! Оставь наш пир!

И снова ему аплодировали. А он продолжал говорить с нарастающим жаром:

– Ленин, товарищи, сделает то же самое, что он сделал в девятьсот пятом году: рабочих поднимет!

– Как это поднимет? – послышались реплики, и они, эти реплики, точно подстегивали оратора:

– Он знает! Ленин знает, как это сделать!.. И куда поднимать и зачем поднимать... Только царя сбросили, а власть оставили в чьих руках? В руках хозяев, товарищи! Кто такой Родзянко? Помещик из самых богатых во всей России. Что он, за рабочих будет стоять? Как бы не так! Нам нужно, товарищи, чтобы в России была рабочая власть, вот тогда Россия пойдет вперед! А власти рабочим никакие Родзянки не уступят... Значит, что же надо делать? Надо эту власть взять нам силой! Силой! Кого больше? Помещиков, заводчиков, фабрикантов, банкиров или рабочих? Вот рабочие и должны получить полную власть. Хозяином на земле должен стать тот, кто на ней работает, а не биллиардные шары гоняет по зеленому столу, не в карты играет, не дома себе семиэтажные строит! Народу нужна не реформа, не буржуазная республика. России нужна пролетарская революция, которая создаст республику рабочих и крестьян! Долой войну! Долой правительство Керенских и Родзянок! Да здравствует пролетарская революция!

И теперь аплодисменты прокатились гулкой и широкой волной. Аплодировали Наталья Львовна с Ваней Сыромолотовым, захваченные общим энтузиазмом публики. И этот шквал аплодисментов заставил Ваню осмотреться.

– А народу-то набралось, – с удивлением пророкотал он. – Как-то вдруг, а? Откуда столько?

Но в ответ на его слова Наталья Львовна вспомнила две строчки из Фета и произнесла вслух:

Только песне нужна красота,{217}

Красоте же и песен не надо.

А Ваня ей в тон пробасил:

– Вот, оказывается, какое еще есть искусство: искусство революции... Он, посмотрев пытливо на свою спутницу и поймав на ее лице тайный упрек, добавил: – Это я не так себе, не для красного словца, а вполне серьезно...

Как раз в это же самое время мимо них пробирался сквозь толпу тот самый юный оратор, который только что сообщил о приезде Ленина. Он пытливо посмотрел на Ваню ясными сверкающими глазами, и глаза эти показались Сыромолотову до того знакомыми, что он не удержался, проговорил в сторону юноши:

– Подозрительно, какое сходство! Вы не сын ли Ивана Васильевича?

– Сын... И вас я знаю... Вы чемпион по французской борьбе.

– Был когда-то... – заметил Ваня, но юноша не обратил внимания на его слова и сказал: – Вы у нас были года три назад... Я помню...

– Да, Иван Васильевич снимал тогда этаж в моем доме. Где он сейчас?

– Погиб... на фронте.

И глаза юноши, так изумительно похожие на "святого доктора" Худолея, сразу замигали и потускнели. И тут Наталья Львовна, чтобы как-то перевести разговор, сказала восторженно, обратясь к юноше:

– Мы очень благодарны вам... Вы так хорошо говорили, так проникновенно... Вам нельзя не верить... Значит, это хорошо, что Ленин теперь в Россию приехал?

– Очень хорошо. Теперь у нас главная задача – вырвать власть из рук эсеров и меньшевиков, у которых с кадетами подлинный блок.

Наталье Львовне, да и Ване, хотелось еще поговорить с этим симпатичным юношей, но тут, проходя мимо, такой же юноша, очевидно товарищ его, сказал негромко:

– За тобой следят. Уходить надо.

Сын "святого доктора" сделал поклон и сказал, обратясь к Ване:

– Родителю вашему, Алексею Фомичу, кланяйтесь и еще раз благодарность мою передайте за пирожки.

– За какие такие? – не понял Ваня.

– Он знает. Пусть газету "Правду" вспомнит.

И Худолей-младший растаял в густой толпе.

– Пожалуй, что на сегодня с нас хватит, – сказал Ваня и предложил Наталье Львовне возвращаться домой.

Однако, когда они повернули на другую улицу, которая должна была вывести их к дому Вани, то встретили тоже толпу, только небольшую. В середине ее стоял почтальон с сумкой и с палкой, пожилой уже, невзрачного вида человек в порванном снизу и под мышками пальто. Он как будто поджидал, когда подойдут они двое, а когда подошли, начал вдруг с большим подъемом:

Говорится: почтальон...

И-эх, почтальон, почтальон!

Что ж такое почтальон?

Пальто драное на нем...

Должно быть, он полагал, что митинговые речи надо говорить непременно стихами, и составил это свое четверостишие заранее, чтобы обратить внимание слушателей на бедственное положение почтальонов, но стихи его вызвали только усмешки, а одна сурового вида старуха в теплом платке сказала ему громко:

– Что же ты, лодырь божий, и пальто себе починить не можешь? Али ниток-иголки на тебя не припасено?

Но тут же нашелся и у почтальона защитник:

– Бесполезно чинить через собак! Сегодня ты починил, а завтра собака опять порвет.

И все захохотали, а Ваня зашагал дальше.

Около дома его встретил дурачок, который теперь почему-то не прятался, а очень воинственно нацелился из своего оружия прямо в лицо Натальи Львовны и успел щелкнуть один раз, после проворно пустился бежать вдоль улицы.

– Знает, хоть и дурак, что бежать за ним я не буду! – сказал Ваня и добавил: – А в участок все-таки надо будет зайти сегодня...

Когда же они вошли в коридорчик, то увидели в дверях, ведущих на кухню, Епимахова. Улыбаясь сладенько-лукаво, театрально склонив голову вбок, он выпалил:

– Поздравляю вас нижайше с незаконным браком! – И тут же подался назад и захлопнул за собою дверь.

Ваня не задержался тут, поднялся к себе и совсем без раздражения сказал Наталье Львовне:

– Вот, видела, какие у меня жильцы? А ты думала, что можно их к чему-то там приспособить по домашности!.. Не-ет, таких не приспособишь!

– Так что же, в самом деле, с ними сделать? – захотела узнать она.

– Это уж милиция пускай придумает, куда их девать, а нам придумать бы, куда спрятать деньги, чтобы этот гусь лапчатый их не нашел, а то ведь непременно украдет, когда мы уйдем! – забеспокоился Ваня. – Подобрать ключ от дверей что ему стоит? Решительно ничего!

Наталья Львовна испуганно бросилась к своему чемоданчику, в котором были заперты браслеты, медальон, кольца, а когда убедилась, что он не был отперт жильцами, начала, как и Ваня, оглядываться по сторонам, куда бы спрятать подальше свое достояние.

В самой дальней от входа комнате была узенькая кладовка, едва выступавшая из стены, – на ней и остановились и туда спрятали чемоданчик с золотыми вещицами и деньгами.

А когда Ваня запер кладовку и даже забил дверь гвоздями, он обратился к Наталье Львовне:

– Сейчас нам надо пойти – сделать так называемый визит отцу.

Наталья Львовна посмотрела на него пугливо, но так и не прочитала в его глазах, почему идти к Алексею Фомичу нужно было именно теперь.

5

Когда Наталья Львовна подошла к дому Сыромолотова-отца, почувствовала такую робость, что тихо сказала Ване:

– Может быть, отложим это на завтра, а?

Ваня улыбнулся и ответил:

– Есть такое правило: "Что можешь сделать сегодня, никогда не откладывай на завтра..." Этому меня и отец учил.

И добавил:

– У отца есть собака-овчарка Джон, – ты ее не бойся, если и залает... Впрочем, едва ли залает, он ко мне уж привык.

Джон, который был на дворе, действительно, не лаял: он только подошел степенно к новому для него человеку – Наталье Львовне – и понюхал сумочку. Привлекли внимание его и два свертка, какие нес Ваня: кое-что из закусок удалось все-таки купить.

Алексей Фомич увидел Наталью Львовну в окно, узнал ее и вышел в прихожую, и первое, что они от него услышали, было:

– Что? Вам опять удалось подпалить свечкою Семирадского?

И она еще не знала, как отнестись ей к его шутке, когда Ваня серьезным и даже торжественным тоном сказал отцу:

– Прошу любить и жаловать: моя жена!

Алексей Фомич отступил на шаг от изумления, поднял брови, пробормотал было: "Когда же это ты успел?" Но тут же, наклонив голову и сделав широкий жест правой рукой, сказал громко и отчетливо: "Честь и место!" – и помог Наталье Львовне раздеться.

А когда повесил на вешалку ее шубку, то поцеловал ее в лоб и спросил:

– Значит, вы мне приходитесь теперь снохою. Вот надо же, как скоропалительно это случилось! Ведь совсем недавно, Ваня, видел я твою теперешнюю жену в одной церкви, – о чем она тебе, должно быть, уже сказала, – и она действительно спрашивала о тебе, – значит, вы были знакомы раньше, тогда все для меня понятно.

Чтобы не вступать в длинные объяснения, Ваня сказал:

– Да, вот именно: мы были знакомы еще до войны, а теперь только это нашли друг друга.

– Все понятно... Все понятно! – повторил Алексей Фомич и широко отворил перед женою сына дверь в комнаты.

И, введя Наталью Львовну к себе в дом, Алексей Фомич продолжал разглядывать ее глазами художника и вдруг сказал Ване:

– Русалка, а? Вот с кого писать тебе свою русалку!

– Уже написал, – улыбнулся Ваня.

– Ну еще бы нет, еще бы нет! Я бы и сам написал! – И Алексей Фомич, совершенно развеселясь, хлопнул по плечу сына.

Только после этого улыбнулась облегченно и обрадованно Наталья Львовна.

– Приятно, приятно видеть! – проговорил Алексей Фомич, и она поняла это так, как ей хотелось понять, – что улыбка красит ее лицо, а не портит. Это она о себе знала.

– Ты что-то принес там такое, – неси на кухню и зови сюда свою мачеху.

Ваня тут же вышел, и Наталья Львовна поняла, что Алексей Фомич вполне обдуманно удалил Ваню, потому что, очень внимательно глядя в ее глаза, он сказал, вдруг понизив голос:

– Позвольте разобраться: ведь вы замужем там за кем-то, кто сейчас на фронте? Так мне говорил дьякон Никандр, да ведь как же и могло быть иначе?

– Нет, теперь больше не замужем, – с большим ударением сказала она.

– А-а! Вы получили известие, что он убит, и стали, значит, свободны! Все понятно!

Наталья Львовна почувствовала большую неловкость от этой догадки, но ничего не сказала, даже не повела головою; да и некогда уж было что-нибудь говорить в объяснение: в комнату входили Ваня и Надя, поспешно вытиравшая руки о фартук.

Должно быть, именно оттого, что руки ее были еще влажны, молодая жена старого Сыромолотова, не подавая руки своей новой родне, просто обняла ее и поцеловала в губы, а следивший за нею Алексей Фомич весело подмигнул сыну и еще веселее проговорил:

– У Шопенгауэра в его "Афоризмах и максимах" есть такой афоризм: "Когда молодая женщина встретит на улице другую незнакомую ей молодую женщину, то они смотрят друг на друга, как гвельфы на гибеллинов", то есть очень враждебно. А посмотри ты, как встретились наши с тобой жены!

Это замечание Алексея Фомича совершенно ввело в себя Наталью Львовну, и она уже сама обняла Надю и с восхищением сказала ей:

– Какая же вы молоденькая! И какая хорошенькая! И совсем не гвельфами и гибеллинами, а большими друзьями мы с вами будем!

И тут же, точно по какому-то наитию, добавила:

– Покажите же мне картину свою, Алексей Фомич! Я так много слышала об этой картине от Вани!

– Вот! Это называется – с места в карьер! – как бы еще более развеселившись, обратился к сыну Сыромолотов. – И знаешь ли, мне показалось там, в церкви, около Семирадского, что она что-то понимает в живописи!

– Она понимает! – подтвердил Ваня, но лицо Сыромолотова посуровело вдруг и повернулось к окну, в которое он и проговорил как бы про себя:

– Что же смотреть картину, когда она запоздала появиться?.. Вчерашний день, вчерашний день!

Однако Надя, обняв Наталью Львовну за талию, как бы сама возбуждаясь ее любопытством, сказала радостно:

– Идемте, я покажу вам картину!

А Алексей Фомич вполголоса спросил сына:

– Как жена твоя, не двулична ли?

– Не замечал этого за нею, – подумал и вполне серьезно ответил Ваня.

– Ну, если так, пойдем, послушаем, что скажет. Первое впечатление важно... Картина Семирадского ей нравилась, может быть понравится и моя тоже...

Наталья Львовна вошла в мастерскую Сыромолотова благоговейно. Это слово навертывалось ей и тогда, когда она подходила вместе с Ваней к дому Алексея Фомича, но вполне ясно представилось оно ей во всей своей глубине только теперь, когда, стоя в дверях, где поставила ее Надя, она бросила на картину первый взгляд. Оторваться от картины она уже не могла и не слышала, как подошли и стали сзади ее Ваня с отцом.

Она не просто смотрела, а как бы переселилась вся целиком туда, на площадь перед Зимним дворцом, где происходило нечто чрезвычайно огромное в жизни не этой вот только захваченной кистью художника толпы, а целого народа. Когда Ваня описывал ей картину отца, она из его слов представляла и часть дворца, и толпу в несколько десятков человек различных возрастов и обличья, и конный отряд полиции с величественным приставом во главе. Но Ваня не сказал ей того, что ярко вдруг блеснуло в ней самой: эти люди, пришедшие к дворцу, видели тут то, чего не могло быть изображено красками на холсте, но в то же время ярко ощущалось вот теперь ею.

Это ненаписанное и все-таки явно воплощенное было – Свобода! Свобода огромного народа, который занял за тысячелетие своей жизни огромнейшие пространства Земли и в то же время совсем не имел права распорядиться своею судьбою, а должен был, хотя бы и в явный вред себе, исполнять беспрекословно чужую волю, и вот до чего дошел в еще неоконченной войне. Она поняла так картину потому, что только накануне вырвалась на свободу сама; сквозь то, что в картине было приурочено к современности, она увидела вечное, то, что свершилось с нею самой, то, что может свершиться со всяким и где и когда угодно, то, что может и должно свершиться с любым народом, так как самое ценное, что есть в жизни каждого и всех, – это – свобода.

И когда ощущение великого, совершенно исключительного, что было вложено в картину художником, пронизало Наталью Львовну насквозь, она не в силах была вынести этого спокойно, – она обняла Надю и заплакала, прижав голову к ее щеке.

– Что ты? Что ты – Наташа? – обеспокоился Ваня и хотел было отнять ее руки от Нади, но Наталья Львовна еще сильнее, всем телом прижалась к ней.

– Голова, должно быть... Компресс надо... Поди воды принеси! забормотал испуганно Алексей Фомич.

Тут же принесенная Ваней вода в стакане действительно помогла. А когда Надя усадила Наталью Львовну и, вытирая ее лицо платком, вздумала сделать ей выговор, как свекровь снохе:

– Разве можно быть такой нервной в наше время? – сноха поглядела благодарными глазами на свекровь и слабо улыбнулась ей.

А через минуту она встала и обратилась к свекру:

– Алексей Фомич! Вы мне разрешите поцеловать вас?

– Сделайте одолжение! – потянулся к ней Сыромолотов, и она поцеловала его в волосатую щеку по-детски и только после этого сказала восторженно:

– Это гениально, что вы сделали! Гениально, и это совсем не какая-то "демонстрация".

– Да, вы верно говорите, – согласился Алексей Фомич. – Это у меня не демонстрация – нет, – это своеобразный штурм Зимнего дворца, вот что! И охраняет дворец все тот же пристав Дерябин! Он не убит, нет, – полиция осталась вся на своем месте... На посту! Дерябин на своем посту, – вот что, а не то, чтобы убит. Не опоздал я со своей картиной, а совершенно напротив, – предупредил события, которые не-из-беж-ны! Иначе не может быть: у всех исторических событий железная логика. Это не только потому, что на них тратится много железа. Посчитайте-ка, сколько железа потрачено на эту войну и сколько мозга, и увидите, что мозга не меньше железа. Вот в силу этой самой логики я и выставляю свою картину, а назову ее... назову уж теперь не "Демонстрация", а... Тут нужно энергичное военное слово... Как бы? "Атака"? а? "Атака Зимнего дворца", или еще лучше – "Штурм" – да! "Штурм Зимнего дворца"! А еще короче и выразительнее – "Штурм власти", которая не на месте. Да! Которая должна быть обще-народной! Да, именно! Так я и сделаю! Не "Демонстрация", а "Штурм"!

Ваня с восхищением смотрел на отца, а когда тот кончил говорить, вдруг сообщил:

– Удивительное совпадение: примерно эти же слова говорил сейчас на митинге один юный большевик, который, между прочим, просил тебе кланяться... Да ты его знаешь – сын Ивана Васильевича Худолея.

– А-а-а? Вот как? – обрадованно протянул Алексей Фомич. – Интересно, какую ж он речь говорил, этот славный юноша?

– Он говорил, что власть по-прежнему держат в руках имущие классы, а не народ, – ответил Ваня, пытаясь наиболее полно припомнить содержание речи Коли Худолея. – Но скоро все переменится, поскольку произойдет новая революция, пролетарская.

– И что сделает ее Ленин, – подсказала Наталья Львовна.

– Да, именно Ленин, – немедленно согласился Алексей Фомич, что несколько удивило Ваню. А отец повторил с убежденностью: – Именно Ленин... Но ведь он где? – В эмиграции.

– Приехал! – поспешила первой сообщить Наталья Львовна.

– Уже?! Ленин приехал? В Россию?

– Да, в Петроград. Так Худолей сказал, – подтвердил Ваня.

– Ну вот... видите! – Алексей Фомич энергично заходил по комнате. Видите!.. Он уже в Петрограде. Значит, там и начнется... новая революция... Теперь я знаю – моя картина нужна. Там, в Питере. Я ж говорил – не опоздала. Слышишь, Надя! В Петроград ехать! Не-мед-лен-но!.. Там помещение ей найдется. Там помогут. Вот они – путиловцы помогут. – Он указал кивком на фигуры рабочих, изображенных на картине. – Помнишь Ивана Семеновича, Катю? С Путиловского завода? – Вопрос относился к Наде. – Они наверно будут на баррикадах. Да уж, непременно. А где ж им быть, как не на баррикадах с Лениным во главе...

1958

ПРИМЕЧАНИЯ

Весна в Крыму. Роман остался незавершенным и опубликован после смерти автора в четвертом томе эпопеи, выпущенной Крымиздатом.

Стр. 216. Станем стражей вкруг всего земного шара... Оставь наш пир! вторая и третья строфы из стихотворения H.M.Минского (1856-1937) "Гимн рабочих".

Стр. 217. Только песне нужна красота, красоте же и песен не надо заключительные строки из стихотворения А.А.Фета (1820-1892) "Только встречу улыбку твою..."

H.M.Любимов