Текст книги "Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник)"

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Первая ласточка от масонов

Навсегда запомнился ничем вроде бы в истории не отмеченный ноябрь 1974 года. Внешне совершенно неприметное событие все же свершилось – в издательстве «Молодая гвардия» вышла в свет книга профессора-историка Николая Николаевича Яковлева «1 августа 1914», в которой речь шла о событиях вроде бы совсем не животрепещущих – о Первой мировой войне. Но что последовало вскоре?

Впрочем, для нас с автором, а мы были в очень дружеских отношениях многие годы, все началось весьма даже весело. Николай Николаевич подарил мне книгу сразу по выходе, его дарственная надпись помечена 16 ноября. Событие это мы с «группой товарищей» тут же решили отметить в ресторане Дома журналистов, хотя Яковлев не пил и даже не пригублял. Но угощал охотно и всегда.

Однако застольное веселье разом испарилось, когда я дома залпом проглотил книгу. Стало ясно – нашему издательству теперь следует неминуемо ждать новой грозы. Я тогда руководил знаменитой серией «Жизнь замечательных людей»; из либеральной мы с директором издательства Валерием Ганичевым превратили ее в патриотическую. Так что ко всяким грозным предупреждениям нам было не привыкать. А тут еще случилась мелочь, сугубо производственная: кончался 1974 год, наша типография недовыполняла какой-то там план, вот они и бухнули еще сто тысяч «1 августа», да еще не в мягкой, как в первый раз, а в солидной твердой обложке. Получилась какая-то нарочитая дразнилка: два издания скандальной книги подряд, да еще грандиозным даже по тогдашним масштабам тиражом! Но обо всем по порядку.

Тут не обойтись без краткого исторического отступления. О роли масонства в мировой истории и в России публиковалось много материалов разного характера в предреволюционное десятилетие. Потом, после Октября, этот сюжет исчез из гласного разговора полностью. Характерный пример: в Советском Союзе в 1920—1960-е годы вышло огромное количество работ о декабристах. Сейчас кажется поразительным, но в них слово «масоны» даже не употреблялось, хотя о членстве декабристов в масонских ложах в документах говорилось прямо и открыто.

Тем не менее книга о роли российских масонов в деле подготовки и проведения печально известной Февральской революции появилась и сразу же стала доступной каждому заинтересованному гражданину. И рассказывалось в ней о любопытном историческом сюжете, а не о кучке надоевших всем за полтора столетия масонов-заговорщиков, так бесславно выступивших 14 декабря 1825 года.

Выходу книги Яковлева помог скандальный Солженицын. На Западе он издал книжку о начале Первой мировой войны. Книжка оказалась рыхлая, болтливая, с русофобским либерализмом. Идеологическое начальство той поры очень тревожилось революционизирующим влиянием Солженицына, поэтому была задумана «контрпропагандистская акция» против него. Поручили это пикантное дело, как водится, деятелям ЧК. Несложное полицейское мышление подтолкнуло их, по обыкновению, поступать «от противного»: тот поносит Россию в антисоветских целях? Ну, мы ему покажем. Показали. Для исполнения был привлечен талантливый публицист, плодовитый автор на исторические темы профессор Яковлев. Задачу ему поставили сравнительно простую: где Солженицын говорит «да», надо подобрать материалы на «нет», и т. д. Он и подобрал, причем сделал все очень ярко и сильно. Солженицын русофобствует? Сочувствует Временному правительству? Пытается создать из интеллигенции общественный штаб? Что ж, мы покажем, что в действительности было совсем не так. Яковлева снабдили кое-какими материалами, а воинственно патриотическую книгу отдали в издательство «Молодая гвардия»: они-то, мол, охотно и без сопротивления напечатают. Мы, разумеется, издали, причем тиражом в 200 тысяч. И тут-то выяснилось, что простоватые чекисты оплошали.

Яковлев написал о Февральской революции и о Временном правительстве не по советско-минцевской традиции, а именно так, как оно было. Он показал во всеоружии закрытых материалов, что эту революцию подготовили и разыграли масоны. В высших идеологических центрах «разрядки» эта публикация поначалу вызвала столбняк– они-то догадывались, что работа появилась с дозволения высокого начальства. Что происходит?! Неужели к власти прорвались скрытые противники «премудрых»?! Скоро, конечно, все разъяснилось: заказчиком скандальной книги оказалось лубянское ведомство, оно ошиблось по неопытности своей в этом вопросе, ему сделали внушение, но в печати о книге Яковлева писать было строжайше запрещено, соответствующее поручение получила цензура. Однако один отзыв успел прорваться в печать еще до получения запретной директивы.

В братском журнале «Молодая гвардия» появилась рецензия, разумеется, сугубо положительная. Мы тогда уже научились политиканствовать, поэтому отзыв был сделан по старому правилу: «да» и «нет» не говорить, черное и белое не называть… Главный сюжет – масонский – был по сути обойден, говорилось о том, какая хорошая книжка вышла о Первой мировой войне. Автором отзыва был маститый ученый Анатолий Филиппович Смирнов, тогда профессор Академии общественных наук при ЦК КПСС, наш старший друг и покровитель. Внешне все выглядело солидно – один доктор наук одобряет работу другого доктора. Хоть и призрачная, но все же некоторая защита книги: мнение ученой общественности…

Этот отзыв на популярнейшую книгу оказался единственным. А теперь расскажем в некотором роде детективную историю.

В номенклатурном (и очень скучном) журнале «Вопросы истории КПСС» работал тогда друг и соратник «Молодой гвардии» Виктор Скорупа. В середине 1975-го он принес мне верстку статьи, которую цензура только что сняла из номера журнала. Верстка эта сохранилась в моем архиве, мы и процитируем умопомрачительный документ. Он того стоит.

Статья была подписана тремя авторами – Е.Д. Черменским, В.И. Бовыкиным и В.М. Шевыриным. Первые два – весьма почтенные доктора исторических наук, о третьем разузнать ничего не удалось. Сочинение это превышало печатный лист, небывало большой объем для книжной рецензии! Уже первые фразы статьи звучали решительно и вполне определенно: «Вышла в свет книга, посвященная одной из важнейших проблем отечественной и мировой историй – проблеме происхождения Великой Октябрьской социалистической революции. В ней рассматривается связь между Первой мировой войной и революционными событиями 1917 г. в России.

Изданная большим тиражом– 100 тыс. экз., эта книга тем не менее вряд ли может быть отнесена к научно-популярному жанру. Обращаясь с ней к столь широкому кругу читателей, издательство и автор не преследовали цель популярно изложить важнейшие научные результаты изучения назревания социалистической революции в России в годы Первой мировой войны. Они претендовали на нечто большее – на новизну освещения этой проблемы».

Далее последовали несколько мелких придирок вполне второстепенного рода, а также набор цитат из В. И. Ленина, причем цитаты эти подбирались нарочито, начетнически, без всякой попытки подлинного осмысления тогдашних ленинских взглядов, которые, кстати, на том историческом переломе быстро и круто менялись, ибо вождь русской революции начетчиком и марксистским догматиком никогда не был, напротив! После этой цитатной артподготовки трое борцов за чистоту идеологии перешли в атаку: «В результате в изображении Н. Яковлева получается, будто единственным, кто на деле занял пораженческую позицию и целенаправленно мешал царизму вести войну, была российская буржуазия, стремившаяся использовать затруднения царизма для захвата власти в свои руки.

Это сенсационное «открытие» – еще одно из «дополнений», которые Н. Яковлев пытается внести в освещение истории назревания революционного кризиса в России в годы Первой мировой войны.

Таким образом, заявив во введении о том, что он преследует «скромную цель» дополнить то, что уже было известно благодаря «громадным достижениям советской историографии» в деле изучения подготовки Великой Октябрьской революции, Н. Яковлев на страницах своей книги дал такое освещение истории назревания революционного кризиса в России в годы Первой мировой войны, которое принципиально отличается от общепринятого в советской исторической науке. Суть его «концепции» сводится к тому, что с началом войны руководство освободительной борьбой против самодержавия будто бы перешло к буржуазии в лице всеохватывающей масонской «сверхорганизации», которая своими целенаправленными действиями привела самодержавие к развалу и падению.

Эта «концепция» в корне противоречит ленинским оценкам и результатам исследований советских историков».

В конце долгой инвективы следовало заключение, не только безоговорочное, но и весьма грозное в идеологическом смысле: «Можно только удивляться тому, что эта книга, бесцеремонно фальсифицирующая ленинские взгляды, грубо искажающая исторический процесс и извращающая роль большевистской партии в годы Первой мировой войны, наконец, в литературном отношении являющаяся подражанием худшим образцам буржуазной бульварной печати, не только увидела свет, но была издана массовым тиражом в расчете на широкого, преимущественно молодого читателя. Ничего, кроме вреда, она ему принести не может».

«Ничего, кроме вреда» – такие убойные выводы в благодушное брежневское время уже давно вышли из употребления. Значит, очень уж рассердила книга тех, кто не желал вспоминать про масонов и другим хотел рот заткнуть. А ведь по официальной идеологии ничего тут крамольного вроде не было. Более того, на II Конгрессе Коминтерна в 1920 году, при участии в его работе Ленина, была принята резолюция, в которой запрещалось коммунистам входить в масонские ложи. Отчего же так старались злопыхатели с учеными степенями?

Как бы то ни было, но книжка H.H. Яковлева вышла в свет, просветила и еще будет просвещать множество смышленых русских людей. Посмотрел ее заново – ничуть она не устарела. Так надо помянуть добрым словом покойного автора и его замечательного редактора, русскую скромную подвижницу Раису Васильевну Чекрыжову.

Знаменательная тогда произошла история. Так впервые за шесть десятилетий в Советском Союзе была прорвана глухая завеса молчания на эту весьма опасную для кого-то тему.

Последствия, которые вызвала книга профессора H.H. Яковлева в советском образованном обществе, была поистине громадны и продолжительны. Особо впечатляет, что работа тут шла как бы «молча», то есть безо всякого отзвука в печати. На свет вытаскивались забытые вроде бы старые книги о масонстве. Вскоре появились и труды современных молодых авторов. Особого упоминания заслуживают статьи и монографии замечательного ленинградского историка Виталия Ивановича Старцева, скончавшегося в 2000 году. Его злобно поносил в печати одесский академик И. Минц, но «ласточка уже упорхнула»…

Густо пошел русский самиздат на эту и сходные темы. Вспомнили и «Протоколы сионских мудрецов», давным-давно замолчанные. Тогда, помню, был сочинен и пущен по рукам шуточный стишок:

О русский, после всех проколов

Припомни ты завет отцов:

На свете нет важнее протоколов,

Чем «протокол сионских мудрецов».

Словом, последствия яковлевской книги были не только общественно значимыми, но и рождали в русских кругах бодрость и веселье.

Муза Клио – дочь Зевса, спутница Аполлона

Слово «музы» по-древнегречески означает «мыслящие», их было девять сестер, рожденных повелителем богов Зевсом от богини Мнемосины. Эти девять божественных сестер издревле почитались покровительницами искусств и наук. В те благородные времена оба вида человеческого творчества были неразделимы. Философы вещали на языке прозы и поэзии, астрономы отражали волю сил небесных, а драмы и комедии той поры выражали самую суть души человеческой.

В этом ряду естественно находится муза Клио – покровительница изучающих историю, ее имя переводится весьма многозначительно – «дарующая славу». Истинно так! Тот, кто не попал на скрижали истории, тот в человеческой памяти не останется (заметим, как в доброй, так и дурной). Отец истории Геродот был также философом и географом, но главное – великим писателем и поэтом. Вот уже двадцать пять веков скептики упрекают Геродота, что сказки, мол, рассказывал… Да, есть у него рассказ о людях с пёсьими головами, обитающими в далеких северных странах. Но давайте задумаемся, а вдруг таковые и в самом деле водились в ту пору? Обратное ведь доказать невозможно. Добавим на этот счет, что в наши просвещенные времена в одной северной стране возникли некие «олигархи», очень напоминавшие по сути и даже внешне подобных людей-хищников. Так что станем внимательнее относиться к поэтическим образам «отца истории».

Клио сделалась покровительницей историографии не случайно, а, так сказать, по наследству Ее мать Мнемосина была богиней памяти. Очень символично! Правда, в новейшие времена Клио выпала из неблагодарной людской памяти, как и большинство ее сестер. Кто ныне слышал про Уранию, покровительницу астрономии, или Полигимнию, опекавшую высокую поэзию, которой теперь и в помине нет? А с музой Клио произошли у нас особенные неприятности…

Марксистское учение оказало огромное влияние на последние полтора века человеческой истории. Не станем походя давать этому крупному явлению свою оценку. Дело тут серьезное, а пустяковые глумления на этот счет скороспелых знатоков (особенно – из бывших доцентов марксизма-ленинизма) не стоят серьезного внимания, относительно того сюжета выскажемся кратко, но твердо: в российской историографии окаменелая марксистская догма, залетевшая на наши просторы после 1917 года, сыграла, безусловно, отрицательную роль. На то оказались свои объективные причины.

Марксизм принципиально отрицал всякую мистику в истории людей. Сложность исторического развития уступила место полезной схеме смены «социально-экономических формаций», когда одно событие вытекает из другого, и так шло оно от ветхого Адама. Ясно, что это удобная, но в высшей степени упрощенная схема. Ясно, что ни поэзии, спутнице Аполлона, ни музе Клио тут места никак не находилось. Отечественная историография в течение более полувека усохла или растеклась на мелочные сюжеты.

Разумеется, это прежде всего коснулось новейшей истории нашей страны. Партийные ортодоксы, сами того не ведая, исходили из знаменитого высказывания калифа Омара: «Книги, содержащие то же, что и Коран, лишние, содержащие иное – вредны». Очень логично. Так исчезли из русской истории XIX–XX столетий живая мысль и тем паче – любые споры по мало-мальски серьезным вопросам. Есть соответствующие высказывания классиков марксизма-ленинизма, и все тут. Разумеется, иные авторы хитрили и, прикрываясь соответствующими цитатами, высказывали даже нечто противоположное, но это общей картины не меняло. В итоге на много десятилетий исчезли в нашей историографии широкие, обобщающие труды. Как бы в насмешку над истинным состоянием научных дел, в 60 -70-х годах выходили толстенные тома «историй СССР с древнейших времен до наших дней». Так и обозначило этот истинно Сизифов труд ведомство товарища

Суслова. О «древнейших временах» не станем судить уж очень строго, но «наши дни» были представлены удручающе убого. Да иного и быть не могло: не одна сотня авторов кропала казенные тексты, ни на что не рассчитывая – славу ли, деньги – и ни за что не отвечая. На тот бедный труд никто не ссылался и не ссылается. Та же жалкая судьба постигла и тома так называемой «Всемирной истории».

Добросовестные историки спасались изложением фактического материала, осторожно обходя всякого рода выводы и заключения. Печальных примеров тому несть числа, когда толковые исследователи сознательно сужали поле своего исторического обозрения. В 1982 году вышла обстоятельная монография «Историография истории СССР. Эпоха социализма». Редактором был Исаак Минц, комиссар времен Гражданской войны, потом «красный профессор» и верховный руководитель советской историографии в Академии наук. Присутствие его сказалось: среди упомянутых в книге многих сотен имен, вплоть до весьма скромных ученых, опущены Аполлон Кузьмин, Владислав Кардашов, Анатолий Смирнов, автор этих заметок и еще некоторые историки-патриоты, хотя их книги уже тогда были широко известны.

Обратим внимание тут на другое. Удручающе поражают названия бесчисленных книг и сборников: необычайная узость хронологических и тематических рамок, которыми ограничили себя исследователи. Один лишь маленький пример: «Советы рабочих и солдатских депутатов накануне Октября», «Петроградский Совет рабочих депутатов в период мирного развития революции», «Петроградский Совет рабочих депутатов в марте – апреле 1917 г.». Мы опустили имена авторов, но все трое были очень хорошими русскими историками. Увы, они нарочито прятали свой талант в узкие щели историографии, чтобы уйти от замшелого «марксизма-ленинизма» (заметим, справедливости ради, что к подлинным Марксу и Ленину та схема имела довольно отдаленное отношение). Примечательно, что именно в ту пору широко разлилась по России слава Льва Николаевича Гумилева (напомним уж на всякий случай, что это сын поэтов Гумилева и Ахматовой). То был истинный enfant terrible в советской гуманитарной науке! Подписывался он пышно: «доктор исторических наук, доктор географических наук» и добавлял к тому еще некоторые свои титулы. Его дружно бранили все – консервативный академик Рыбаков и либерал-масон академик Лихачев, патриот Аполлон Кузьмин и еврейские публицисты, печатался он при всех своих талантах с трудом, порой в экзотических, труднодоступных изданиях, но популярность в интеллигенции имел огромную. Почему же?

А именно потому, что дерзко расширил рамки своих исторических изысканий – и хронологически, и в земном пространстве (недаром «доктор географии»!). Он как бы обозревал историю с птичьего полета, рассматривая на протяжении многих веков пространство от Атлантики до Тихого океана. И написано это было свежо и остро (ну, наследственность тут не могла не сказаться). Конечно, разного рода завиральных идей у него было немало, а с фактами он обращался довольно свободно, что вызывало дружную неприязнь академических ученых любых направлений. Да еще скверный характер имел, со всеми ссорился.

…Мне довелось хорошо сотрудничать с академиком В.Г. Трухановским, многолетним редактором «Вопросов истории».

Ученый он был одаренный и очень авторитетный в идеологических верхах, хотя слабо скрывал свое положительное отношение к Сталину. Ко мне относился с симпатией, однажды наедине пошутил: «Вам, конечно, не понравится, но я всегда женился только на еврейках». Но верность Сталину сохранял, несмотря ни на что. Однажды в его кабинете застал Гумилева. Недавно он напечатал какую-то немыслимую фантазию про «Слово о полку Игореве», за что его разгромил академик Рыбаков. Гумилев явился к Трухановскому с жалобой. С Гумилевым мы тогда общались весьма откровенно, хотя яростно спорили. Увидев меня, он стал искать союзника: «Вы же понимаете; почему меня так поносят евреи?» В те времена был я, увы, задирист и резок и рубанул ему, к явному сочувствию хозяина кабинета: «Ваш бытовой антисемитизм вполне уживается со служением Сиону в разрушении русской истории».

А теперь без шуток. Безусловно, фантасмагории Гумилева о «пассионарности» или о жизни любого «этноса» (народа то есть) в 700, кажется, лет, мягко говоря, сомнительны. Серьезные гуманитарные ученые этими и иными открытиями историка-географа не пользуются. Так, но его сочинения сыграли в развитии русского мировоззрения огромную положительную роль, в этом мы глубоко убеждены, хотя к «пассионариям» себя никак не относим. Он как бы воскресил поэтический дух музы Клио, заложенный еще в сочинениях Геродота. Об этом впервые написал И.Р.Шафаревич в некрологе в память Гумилева, и только теперь, когда мрачный марксистский мамонт наконец-то сгинул в русских просторах, широта взглядов и размах поля зрения опять возвратились в историографию российскую, и плоды уже проросли.

Здесь совершенно уместно помянуть Вадима Кожинова. Он был столь же талантлив и ярок, как Гумилев, хотя значительно более строг в научном смысле, всю жизнь, со времен окончания филфака МГУ до своей кончины в самом начале XXI века, проработал в Институте мировой литературы, одном из выдающихся центров Академии наук. Он получил прекрасную академическую подготовку, хотя не сделался даже доктором филологии (об истории и тем паче географии мы даже не говорим). Кожинов стихов, слава богу, не писал, но натурой был подлинно поэтической. Это и сделало его истинным служителем музы Клио.

…Возраст и окружающая действительность прямо-таки обязывают меня дать тут хотя бы краткий мемуар. Нас с Кожиновым в самом начале 60-х годов познакомил Палиевский. Это было еще наше «доисторическое» время – ни «Русского клуба», ни «Молодой гвардии» не существовало даже в зародыше. А вот Палиевский нас всех, будущих участников дальнейших известных событий, уже перезнакомил, роль тут его по сей день невозможно переоценить. О Кожинове и я, и другие его сотоварищи уже рассказали многое, хочу добавить лишь одно, прямо имеющее отношение к данному сюжету: помимо всех своих известных талантов он был еще и блистательный полемист.

Добродушное брежневское время было одновременно довольно суховатым, за чем строго надзирали Суслов и Андропов. Естественно, что споры в печати пресекались или сильно сглаживались, зато дискуссии устные – скажем, в знаменитом тогда Доме литераторов – о, то были времена Римского сената! Нынешним молодым гуманитариям трудно поверить, но было так: высказывания в Малом зале ЦДЛ уже на другое утро знала, так сказать, «вся Москва», а к вечеру – «весь Ленинград», вскоре доходило и до провинции. Сейчас, кстати, даже столичные газеты мало кто читает, и никто не обсуждает устно. Вопрос: где было больше свободы слова – тогда или в веке XXI?..

Так вот о Кожинове. Он был горячим и опытным оратором, хотя голос имел негромкий и даже несколько глуховатый. Ему множество раз приходилось вести острейшие дискуссии с опытнейшими еврейскими и либеральными полемистами в Союзе писателей. Обе стороны были тогда в равной мере стеснены в использовании аргументов: «да и нет не говорите, черное и белое не называйте». Например, слово «еврей» вообще не допускалось к произношению вслух (в печати – тем более). В этих стесненных условиях Кожинов ухитрялся высказаться по самым, казалось бы, запретным вопросам, сказать всё, что хотел, и при этом не уронить ни единого столбика в идеологическом частоколе и тем паче не дать противникам уличить себя в чем-то предосудительном. Помню, я не раз говорил ему тогда: «Ты, Вадим, настоящий джигит, по краю горной кручи проскачешь, ни одного камня вниз не свалишь».

Этот долгий опыт чрезвычайно пригодился Кожинову, когда в 90-е годы он стал обильно и уже совершенно свободно публиковаться. Исторические изыскания филолога Кожинова, ныне широко известные, получили должное признание в кругах российских гуманитариев самых разных направлений, стали изучаться за рубежом. Кожинов взял на себя немыслимую в XX веке смелость – в одиночку обозреть Русскую историю, так сказать, «от Гостомысла до Горбачева». По нашему глубокому убеждению, эта отважная попытка отлично удалась, и дело не только в огромной популярности его сочинений. Рассматривать всю совокупность его исторических воззрений мы тут не станем – сюжет огромный и сложный. Скажем, что далеко не все нам кажется бесспорным, особенно в части древней русской истории, его оценка происхождения русского народа, некоторое иное. Но особую ценность, на наш взгляд, представляют его изыскания по истории XX века.

Заметим, что в архивах Кожинов не работал и новых материалов из фондов ЦК КПСС или Лубянки не извлек. Так, но талантливо воспользовался тем, что уже до него успели сделать другие, начиная с полиработника-хитрована Волкогонова, первым проникшего – как «борец с тоталитаризмом» – в те заповедные хранилища. Волкогонов с подчиненными вывалил на свет Божий гору секретных бумаг, сопроводив это бранью в адрес коммунизма, и только. Кожинов все эти и иные документы сумел осмыслить, не покидая кабинета своего. Исторические построения Кожинова о пресловутом «черносотенстве», о Гражданской войне как борьбе Октября с Февралем, о природе сталинской власти, об Отечественной войне как об отражении похода на Россию объединенного антирусского Запада, об «интернационалистах» и «космополитах» и многое иное – это запас знаний и мыслей далеко вперед.

Мы обязаны отметить с необходимой объективностью, что имелся один сюжет в новой Русской истории, с которым Кожинов обходился с крайней осторожностью, особо тщательно выбирая тут слова и оценки. Это сюжет еврейский, причины тут не мировоззренческие, а сугубо биографические: что ж делать, если главным земным наследством его стали три еврейских внука. Впрочем, это касалось лишь опубликованных работ Кожинова, в устных своих изречениях он был тут громоподобен.

Ныне увесистые книги Кожинова распространяются бессчетными изданиями, далеко опережая на «книжном рынке» творения Пелевина, Сорокина и Проханова, хотя в первом случае реклама нулевая, а во втором – до неприличия навязчивая. Наверное, прав был Егор Тимурович, что рынок, он сам все отрегулирует… Тут он «отрегулировал», это уж точно. Более того, сочинения Кожинова изучаются, как никакие иные труды его современников (мы говорим о России, конечно).

В далеком от Москвы Армавире уже который год в отпускное время проводятся ученые собрания о Кожинове, и туда съезжаются пожилые и совсем молодые гуманитарии от Смоленска до Владивостока, многие стали приезжать из-за рубежа, и не только из так называемого «ближнего».

Случайностей в явлениях такого рода не бывает. Сравним сравнимое. Вот старший современник Кожинова – почтенный деятель российского либерального крыла Александр Трифонович Твардовский. Был он несомненно деятелем крупным и – это особенно бросается в глаза – совершенно бескорыстным. Немало лет прошло со дня его кончины, никто память его дурным словом не пачкает, но вот… единственной обобщающей работой о нем стал сборник воспоминаний конца 70-х, переизданный в 1982-м. К сожалению, труд носит в худшем смысле партийно-советский характер, это никак не в упрек подневольным авторам. В «перестройку» издали библиографию Твардовского. Причины этих скромных итогов пусть попытаются объяснить другие. Но конференций в память Твардовского и его журнала пока не проводили. Давно пытались издать сборник в память младшего соратника Твардовского – критика Владимира Лакшина (ровесник и соученик Кожинова по филфаку). Всячески желаем им успеха в этом деле, но пока ничего в волнах не видно… А вот о Кожинове в 2004 году столичное издательство «Алгоритм» выпустило объемистый том, состоящий из разного рода трудов, на обложке под цветным портретом значится: «Кожинов». Не нам давать оценку этому труду, но тираж там для такого рода книг немалый – 1500. И это явно не последнее издание. Такова ныне память о новейшем крупном историке государства Российского.

Какие бы ни предъявлялись Кожинову упреки, пусть даже серьезные, но он воскресил не только поэзию в русской историографии, увядшую со времен летописцев, но и возвратил ее на русско-патриотические национальные основы. Горько признавать, но это так: классическая российская историография от Карамзина до Ключевского была сугубо либеральной – дворянской, буржуазной и даже хуже того. Кожинов помог нам всем – и будущим поколениям тоже! – осмыслить и понять «неслыханные перемены, невиданные мятежи», потрясшие дважды всю Россию и весь мир в XX столетии. Не поняв, отчего это произошло и куда пришло, человечество не сдвинется далее с мертвой точки. Кожинов сделал шаг в этом направлении, и одним из первых. Помогала ему, несомненно, Клио. А она ныне востребована человечеством более всех иных дочерей и сыновей Зевса.

Здесь самое время отметить, что Кожинов был отнюдь не одиноким витязем в своих ристаниях на просторах русской истории. Отнюдь. Истинно по-русски, он всегда пребывал человеком артельным, окружен друзьями, соратниками, а потом и учениками. Ученики пусть расскажут о себе сами. Но вот об одном из его соратников рассказать я обязан. Они влияли на Кожинова, он влиял на них. Блестяще одарены были Петр Палиевский и Олег Михайлов, но… страшен русский Марафон, а он куда протяженнее и круче того, афинского. Не выдержали и, так сказать, сошли с дистанции. Речь тут пойдет о куда менее известном Александре Байгушеве. Он-то забег выдержал.

Хорошо образованный филолог, ставший потом известным журналистом и писателем, он был одним из создателей знаменитого «Русского клуба», а потом воевал на острие нашей русской атаки вплоть до трагических событий осенью 1993 года. Немалый боевой срок даже по сугубо мирным меркам, а на войне, как известно, год идет за три! Не так давно выпустил книгу «Русская партия внутри КПСС». Это весьма впечатляющее произведение. Относится оно к чисто историческому жанру, хотя иные знатоки и любители истории будут несколько смущены.

И есть отчего. Очень живо написанная, эта книга весьма необычна. Хронологически речь идет о второй половине XX века, но есть много отступлений вглубь и даже попытка предвидеть наше ближайшее будущее. Байгушев соединил, казалось бы, несоединимое: документальную историческую реальность, личные, очень неожиданные по сюжетам воспоминания и то еще… что очень трудно определить научными понятиями. Выразимся тут художественным, так сказать, приемом. Замечательный русский писатель Варлам Шаламов оставил лучшие по сей день воспоминания о колымском ГУЛАГе. Глубоко описал он жизнь блатных, «воров в законе», как теперь выражаются. Каждый новоприбывший в лагерь вор обязан был рассказать о себе товарищам. Документов, естественно, не было никаких, а свидетели лишь в исключительных случаях. Заканчивал свои «мемуары» вор такой вот примечательной фразой: «Не веришь, сочти за сказку». И товарищи, как свидетельствует Шаламов, отлично различали правду от прикрас. Никак не пытаясь подражать парадоксам Сартра, замечу совершенно ответственно, что иные «сказки» Байгушева только украшают его книгу. Обсуждение ее у нас и за рубежом станет долгим и плодотворным. Помянем опять Геродота с его «песьими головами»…

Возвращение суховатой российской историографии, отравленной марксистской заразой, в сторону музы Клио будет неизбежно продолжаться, и широко, ибо в том есть насущная общественная потребность. Надо пристально всмотреться в прошлое, чтобы отыскать верные ориентиры в ближайшем нашем будущем, которое пока совершенно не предсказуемо. Нет сомнений, что широта и высота исторического полета, начатая романтиком Гумилевым и достойно продолженная глубоким и острым гуманитарием самого широкого профиля Кожиновым, найдет достойных продолжателей, особенно среди «послемарксистского» поколения нынешних русских историков, уже работающих.