Текст книги "Взгляд с нехоженой тропы (Сборник)"

Автор книги: Сергей Подгорный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

13

– Присядем… – предложил Швартин (они как раз дошли до маленького и тихого скверика).

Евтеев молча согласился.

– Ты рассказывал занятно, – произнес Швартин, закурив, – но кого и в чем может убедить твой рассказ?

– Если бы ты своими глазами увидел этого человека… – с сожалением вздохнул Евтеев.

– Я и так его словно бы увидел… И что?

– До тех пор, пока не узнал о Махатмах, меня мучило то, что это, без всякого сомнения, был именно человек.

Швартин взглянул с недоумением.

– В нем не было ни малейшего неизбежного отпечатка нашей цивилизации, но в то же время это – без сомнения – был человек. Единственное, что можно было отнести к камуфляжу, – его одежду. Он был человеком от плоти и крови, и именно это впоследствии поставило меня в тупик. Я не сомневался, что он не отсюда, то есть не дитя нашей цивилизации, но тогда выходило, что где-то есть планета – не только двойник Земли, но биологическая эволюция, эволюция Жизни на которой привела к возникновению людей. Мало кто сомневается во множественности обитаемых миров, но чтобы такое… Я понимал: нет, слишком невероятно. Легче предположить, что наши предки переселились на Землю с этой планеты или когда-то были созданы посетившими Землю разумными существами по их образу и подобию…

Эта загадка мучила меня долгие годы, и, честно сказать, я теперь благодарен ей за это; в разное время я находил ей разные решения, но интуиция говорила, в конце концов, что все не то. И лишь когда узнал о Махатмах и Шамбале – все сразу стало на свое место. Это был Махатма, и эти люди действительно великие мудрецы… – убежденно сказал Евтеев.

– …Но тайна Шамбалы становится от этого… только еще большей тайной… – неожиданно заключил он.

14

– Кажется, я начинаю привыкать к жаре…

– Человек может ко всему привыкнуть, – подтвердил Швартин.

Оба они были в хорошем расположении духа: Швартин оттого, что пресловутая «экспедиция за призраками» вплотную подошла к зениту, еще день-два – и необходимо будет разворачивать машину на сто восемьдесят градусов, пускаться в обратный путь; хорошее же настроение Евтеева объяснялось тем, что утром проснулся в уверенности, что безумная его, абсурдная затея все-таки удастся. Осуществится задуманное, как ни удивительно. Больше того, хоть Швартину, конечно, об этом не говорил, Махатма, которого он здесь встретит, будет именно тем, виденным им в юности.

Зная, что это бессмысленно, Евтеев даже не пытался искать оснований своей странной уверенности. Для него главным было то, что она не только не умерла во все предыдущие изнурительные дни и звездные волшебные вечера, но, оказывается, исподволь крепла, черпая силу в чем-то неведомом и самому Евтееву, и вот передала эту силу ему. Мозг не мог найти оснований этой уверенности, но здесь, в Гоби, Евтеев, как никогда раньше, жил чувствами, предчувствиями, интуицией, озарениями и прозрениями.

– Давай сегодня не будем гнать? – предложил он Швартину, сворачивая спальный мешок.

– Давай, – удивленно и заметно обрадованно согласился тот. – Мне, честно говоря, уже осточертела эта погоня неизвестно за кем…

– Ничего, Степа, – подмигнул Евтеев. – Ты еще будешь писать мемуары об этой поездке…

– Не паясничай… – поморщился Швартин, подкладывая веточки саксаула в костерок, над которым закипал чайник.

После завтрака они решили обследовать скалы, среди которых с вечера разбили лагерь. Этот день оказался богат находками. Метрах в трехстах от своей стоянки, в котловине, среди причудливых, изъеденных ветром скал, они вдруг впервые нашли то, чем еще, кроме прочего, славится Гоби: огромный окаменевший скелет ящера. Он лишь частично, но достаточно для того, чтобы оценить его размеры, выступал из песчаниковой плиты, отколовшейся от обрывистой стены котловины. Рядом с плитой лежала огромная окаменевшая кость. Швартин, хотя на здоровье не жаловался, с трудом поставил ее стоймя.

– Косточка… – весело и удивленно улыбаясь, покачал головой он. – Ну-ка, щелкни меня с ней в обнимку, – снял он свободной рукой и протянул Евтееву фотоаппарат.

– А потом ты меня тоже, – как-то по-мальчишески попросил Евтеев.

Сфотографировавшись, они еще долго осматривали исполинский скелет. Несмотря на очевидное свидетельство, трудно было вообразить, что когда-то Земля кишела подобными тварями.

– Монголы называют их костями драконов, – сказал Евтеев. – Раньше у них была легенда, которую поддерживали ламы, что это кости драконов, живущих на небе.

– Да… вот что такое Время… – задумчиво покачал головой Швартин. – Иногда оно представляется мне тряпкой, стирающей одну картину, чтобы дать место другой…

– Можно сказать и так… – кивнул Евтеев.

Выбравшись из котловины, они долго бродили среди причудливых, словно громадные скульптуры неведомого сюрреалиста, красноватых, багровых и бурых скал.

Местами пейзаж и его краски казались до того неземными, что Евтеев чувствовал, как по коже бежит холодок и возникает неодолимое рассудком ощущение, что он теперь так далеко, что никогда не увидит людей и Землю, будут лишь эти странные скалы и бездонное небо над ними, и будет так до самого конца его жизни, который не слишком здесь, среди этих скал, и далек.

«Но удивительно… – снова подумал он. – Нигде так естественно не приходят мысли о величественном, как вот в таких местах… Была бы у меня возможность порой переноситься на несколько часов сюда, я был бы счастлив, что у меня есть такая возможность…» Он почувствовал, что даже эта мысль еще более укрепила его странную уверенность во встрече с Махатмой.

В защищенных от прямого ветра изломах скалистых круч Швартин и Евтеев неожиданно обнаружили горные зеркала: бурые, почти черные полированные поверхности зеркал скольжения, которые четко выделялись на ноздреватых стенах песчаников. Порой эти зеркала были двухметровой величины. Их блестящая поверхность словно бы уходила бесконечно далеко в глубину скального массива, а отражение в них словно бы выступало вперед ясным и объемным призраком. Удивительное чувство охватывало глядевшего на свое отражение в горном зеркале. Казалось, что встретился с самим собой через толщу времени и пространства. Эти полированные природой поверхности странно притягивали, словно входы в таинственные тоннели, ведущие в глубину каменных масс.

«Не отсюда ли возникла легенда, что путь в Шамбалу ведет подземными ходами?…» – невольно подумал Евтеев.

…Было за полдень, когда их «Нива» покинула стоянку и, резво набирая скорость, покатила дальше в просторы Гоби, в неизвестность…

15

ИЗ ЗАПИСЕЙ СЮНЯЕВА

«Человек, упорно занимающийся самообразованием – лучшим образованием из всех существующих, – упорно стремящийся понять окружающий Мир; проходит через несколько переломных стадий в своем развитии. Нагляднее всего это можно показать на эволюции его отношения к науке и ее деятелям.

Вначале достижения науки и ее возможности представляются настолько громадными, что если что-то и неясно пока науке в этом мире – то лишь самая малость. Все причастные к науке (даже аспиранты) – это совершенно особые люди. Кандидат, доктор наук, профессор, академик – синонимы безусловных авторитетов. Поражает, как много могут знать некоторые люди.

Вторая стадия – постепенное возникновение и укрепление понимания, что Мир вовсе не так уж понятен даже с позиций современной науки, она не знает ответа как на многие фундаментальные вопросы, так и просто на очень многие вопросы. Кандидаты наук, доктора, профессора, академики уже не предстают монолитной когортой безусловных авторитетов. Проясняется, что среди них есть люди талантливые, живущие научным поиском (каких, к сожалению, меньше, чем хотелось бы) и люди, для которых наука привлекательна в первую очередь как источник материальных благ и социального престижа (таких, к сожалению, гораздо больше, чем это допустимо, и становится все больше в процентном отношении к талантливым и увлеченным). Выясняется, что мужи науки отнюдь не всегда руководствуются благородным поиском истины, но порой и соображениями конъюнктурными, желанием сохранить завоеванное положение и т. п.

Эта стадия обычно является и конечной. Ее можно определить, как постепенное обретение реалистического взгляда на достижения, возможности и состояние современной науки и некоторое понимание того, насколько уже открытое ею мало по сравнению с неоткрытым в окружающем мире.

Но некоторые идут гораздо дальше. Идут по пути индивидуального, личного познания. Это познание без радиотелескопов и синхрофазотронов (хотя все новейшие научные достижения и гипотезы во всех областях знания ему необходимы), постижение философское, в значительной степени основывающееся – из-за малости и скудности наших знаний о мире – на интуитивных догадках и прозрениях, способность к которым, неуклонно развиваемая, достигает у таких людей поразительной мощи, как и способность к синтезу, казалось бы, раз-розненнейших фактов. С наукой все ясно, ее – если можно так выразиться – «величина» уясненная еще на предыдущей стадии, идет уяснение «величины» мира.

Как одно из следствий этого процесса – продолжает эволюционировать и отношение к деятелям науки. Они уже не только не боги – постепенно все больше удручают их вынужденная ограниченность, то обстоятельство, что каждый из них мысленно сосредоточен на очень узком аспекте познания мира, а понимание того, что это и неизбежно, вызывает к ним сочувствие.

Если на первой стадии и даже на второй любой кандидат наук был бы вожделенным собеседником о тайнах Мироздания, то теперь мысль о подобной беседе с крупнейшим специалистом по сверхпроводимости или нелинейной оптике, иммунологии и т. д. представляется абсурдной. Возникает понимание, что в подобной беседе можно узнать лишь о положении дел в их области науки.

Становится понятным то, что хотел сказать М.Пришвин словами: «Я, наверно, потому не ученый, что больше понимаю…»

16

Машина со щебня выскочила на ровную красноватую площадь, и Швартин почувствовал, что ее скорость начала плавно, но неумолимо снижаться. «Такыр!..» – с холодным испугом догадался он, сразу же выворачивая руль вправо и осторожно добавляя газ.

– Фу ты, черт… – откинувшись на спинку сидения, в изнеможении проговорил он, когда колеса «Нивы» снова оказались на надежной поверхности щебня.

– Такыр?… – полуутвердительно спросил Евтеев. Высунувшись из окна, он смотрел назад, на колеи, оставленные «Нивой» на поверхности предательской глины.

– Повезло… – покачал головой Швартин, выключая мотор. – Спохватись я секунд на десять – пятнадцать позже… Это был бы финал… Черта с два мы бы ее вытащили оттуда. – Пережитый испуг сделал его несвойственно разговорчивым. – Вляпаться в болото в центре пустыни… Ничего не может быть гнуснее…

– Это верно…

– А что мы без машины в этом каменном пекле?… Сотни километров до ближайшего жилья… Нам крупно повезло.

– Но ведь на самый худой конец у нас есть рация… – все же сказал Евтеев, понимая, к чему клонит Швартин, и понимая, что на этот раз придется уступить и повернуть машину на север. Не потому, что у Швартина уже иссякли все запасы пленки и фотоаппарат вместе с телеобъективами лежит запакованный на заднем сидении: в обрез оставалось бензина, да и времени – только на обратную дорогу.

– Рация!.. – раздраженно хмыкнул Швартин. – Мне кажется, мы давно забрались так далеко, что не хватит ее радиуса действия… Понимаешь?

– Да, будем поворачивать, – примирительно положил ему ладонь на колено Евтеев. – Сменить тебя, Степа? – предложил он.

– Еще пару часов покручу баранку… – сразу посветлев, легко махнул рукой Швартин.

– Ты все еще не потерял надежду на встречу с Махатмой? – с неожиданным любопытством спросил он через некоторое время.

Евтеев ответил не сразу: долго, о чем-то глубоко и печально задумавшись, смотрел прищуренными глазами на надвигающиеся навстречу, убегающие по сторонам каменистые холмы Гоби.

– Не знаю… – ответил он. И повторил: – Не знаю…

– Во всяком случае мы с тобой сделали для этого все, что мы могли… – продолжил он через несколько минут, – все, что оказалось в наших силах. Может быть, этого не достаточно… Но нет, я не думаю так, – тряхнул он головой. – Тут все зависит от желания самих Махатм, только от их желания… Значит, они не находят нужной встречу с нами… Но и наше путешествие ведь еще не кончилось, может быть, еще найдут? – заговорщицки подмигнул он Швартину.

– Мы с тобой как два Иванушки-дурачка! – вдруг усмехнулся Швартин. – Это они все время ходят в сказках «туда – не знаю куда, принести то, не знаю что»…

Евтеев тоже усмехнулся, устало и рассеянно.

Пообедав и отдохнув, они ехали до самого заката. Несмотря на какой-то особенно тяжелый в этот день зной, Швартин становился все бодрее по мере того, как все укорачивалась дорога домой, начавшаяся у того злополучного такыра; Евтеев был печален и молчалив.

У Швартина возникло ощущение, что все уже позади – все трудности и опасности: еще несколько дней, и они будут в сомоне Боян-Гоби, а там и Улан-Батор, и самолет рейсом на Киев… Как хорошо будет, вспоминая это пекло, искупаться в Днепре… А выпить бутылочку ледяной пепси-колы после здешней противно-теплой, отдающей металлом воды?… «Как мало мы ценим то, что и есть настоящие блага жизни…» – сентиментально и покаянно думал Швартин.

У Евтеева приподнято-радостное предчувствие возможности встречи, с особой силой владевшее им еще совсем недавно – среди фантастических красных и бурых скал, – обмякло и, казалось, истаивало с каждым километром пути на север. Он думал, печально молчалив, что хотя после этого путешествия, после этих космически-величавых просторов и пейзажей Гоби и ее звездного неба еще крепче будет верить в Шамбалу, но встреча с Махатмой, пожалуй, не состоится.

У Евтеева по-прежнему не было сомнений, что эти места они – Махатмы – посещают чаще, чем любые другие, хотя бы по причине их полной безлюдности и, наверно, созвучию их мыслям, но он отдавал себе отчет в том, как мало он и Швартин могут представлять для них интереса. Кто они – он и Швартин – такие? Оба слишком мало значат в этой исполинской системе – земной цивилизации. Чем Махатм может обогатить общение с ним, Борисом Ивановичем Евтеевым?… Его бы оно, конечно, обогатило, в этом сомнений нет…

«Обогатило»… Какое пошлое слово… – с омерзением передернув плечами, вдруг подумал Евтеев. – Словно речь идет о какой-то сделке… Не обогатило бы, а просветило, рассеяло бы тьму неизвестного вокруг, позволило бы понять многое…»

«А может, и обогатило бы?… – вдруг ехидно прозвучал в нем внутренний голос. – Ведь ты написал бы несколько книжек… Ты не из тех, кто будет держать новые знания в чулке под матрасом…»

– Черт побери!.. – не заметив как, ругнулся Евтеев.

– Чего ты? – покосился Швартин.

– Да так… – расстроенно вздохнул тот.

– Гляди… – вдруг сбавив скорость, показал Швартин рукой на запад, где над далеким хребтом неровной синей полосой протянулась туча. – Самое фантастическое зрелище за все время нашего путешествия по Гоби… Неужели из этой тучки на нас прольется дождик?…

– Вряд ли… – вглядевшись, покачал в сомнении головой Евтеев. – Слишком уж она далеко… Но зрелище действительно редкое…

– А как было бы хорошо… – размечтался Швартин. – Я весь пропитан потом и пылью, – с досадой подытожил он.

– Увы… – пожал плечами Евтеев. – Мы ведь знали, куда собирались…

– Знали, да не очень…

Последние километра полтора перед остановкой на ночлег они ехали по руслу давно пересохшей речки, которое оказалось самой удобной дорогой на этом отрезке пути. Саксаула в тот день нарубить не удалось, и воду для чая кипятили на маленьком походном примусе.

Весь вечер и даже уже лежа в спальном мешке Швартин мечтал о возвращении домой, в Киев. Евтеев не мешал ему, но слушал безучастно и долго не мог заснуть, глядя на яркие и далекие звезды…

17

ИЗ ЗАПИСЕЙ СЮНЯЕВА

«Отчего в Мире такое огромное количество разнообразных аналогий и возможно уподобление друг другу явлений как будто бы совершенно различных, из разных – в нашем понимании – областей?

Разве это не говорит – пока призрачно и невнятно, – что все многообразие существующих в природе законов, закономерностей, само многообразие мира – внутреннее и внешнее – являются производными от чего-то единого, в чем, однако, они были заложены в потенции при условии Эволюции материи, и неизбежность самой этой Эволюции – тоже?

С такой точки зрения интересно взглянуть на генетический код.

Неверно считать, что в ДНК записана «готовая» информация, о «готовой» многоклеточной системе, например, о человеке. Информация, имеющаяся там, лишь обуславливает тот или иной путь развития, который приводит к тому или иному конечному результату.

Записи «готового» человека в генах нет. С этой точки зрения становится понятным тот факт, что при внутриутробном развитии человеческий зародыш ускоренно проходит все предшествовавшие человеку стадии биологической эволюции, что совершенно непонятно, если исходить из того, что в генах записана информация о «готовом» человеке.

В Природе все тончайше взаимосвязано. В данном случае она подсказывает нам новый для нас способ записи информации, который в ней самой используется.

Это не детальная, исчерпывающая информация о какой-либо системе, а кодирующая такой путь развития материи, при котором появление только этой системы неизбежно.

Но чтобы пользоваться этим способом записи, надо, совершенно ясно представлять как все сложнейшее дерево взаимосвязанных, взаимозависимых процессов (когда одни, происходящие сейчас, неизбежно программируют другие, которые произойдут в следующее мгновение), должное развиться из именно этого зернышка минимально необходимой информации, так и уметь пройти в обратном порядке: проследить, как многообразные и многочисленные процессы, закономерности, качества неизбежно вытекают из менее многообразных и многочисленных – и так до некоего конечного, которое дальше нельзя уже упростить, «информационного семени».

Естественно, что такой принцип записи возможен только при условии, что система эволюционирует, развивается.

Подобная взаимосвязь и взаимозависимость существует не только в Природе, но и в нашем ее познании. Даже, казалось бы, небольшое изменение точки зрения на те или иные процессы, происходящие в Природе, вызывает – в конечном итоге – изменения радикальные. Вот почему надо с большим вниманием относиться и к тем предлагаемым изменениям точки зрения (особенно на взаимосвязь явлений в Природе), которые представляются, на первый взгляд, малозначительными, несущественными.

Столь жаждуемая «безумная идея» явится, скорее всего, лишь небольшим поначалу изменением точки зрения на некоторые общеизвестные, банальные вещи. И похоже – чем радикальнее, в конечном итоге, будут результаты этого нового взгляда, тем тривиальнее и нелепее он покажется вначале.

Нам еще слишком не хватает и ощущения, и понимания глубины взаимосвязанности в Природе, чтобы это оказалось иначе…»

18

– Ааа! – кричал Евтеев, пытаясь высвободиться из вязкой красной глины такыра, но она затягивала только сильнее, силы его подходили к концу, и он понял, что – все, ему не освободиться из мягкой, но мертвой хватки; хоть умом и понимал: это – смерть, помощи ждать неоткуда тут, в безлюдном пространстве, инстинкт жизни не давал смириться, и глаза – хотя Евтеев знал, что напрасно, – продолжали в бессмысленной надежде обшаривать окрестности.

«Помогите!!!» – хотел закричать Евтеев, но пересохшие губы только разомкнулись и сомкнулись снова: кто мог услышать его крик? Это было все равно, что взывать к беспредельности. «Почему человек до самого конца не может поверить в свою смерть, даже если она уже стоит с ним рядом?…» – зачем-то, наверно, просто по укоренившейся привычке, подумал он.

– Нет, я не верю, что мне никто не поможет… – проговорил он сквозь стиснутые зубы, сжав кулаки так, что из промежутков между пальцами брызнула красная глина. – Я не верю, что мне никто не поможет и я сдохну на этом такыре, умру от удушья, а он сомкнётся… надо мной…

И он увидел Махатму. Тот легко шел к нему – высокий и худощавый, не оставляя следов на поверхности предательской глины, и его окружало голубое сияние.

– Махатма… – прошептал Евтеев, чувствуя невыразимую радость избавления и глубочайшее удивление перед самим фактом его появления здесь, когда его – Евтеева – уже оставила последняя надежда.

Махатма приближался будто во сне, ободряюще и светло улыбаясь, но вдруг сверху обрушился густой поток черной воды, и тут же погасло голубое сияние, а силуэт Махатмы заструился и стал истаивать…

– Борис, проснись! – орал над самым его ухом Швартин, тряся за плечи. – Ливень!..

Евтеев открыл глаза – по лицу уже хлестали водяные струи – и стал с судорожной поспешностью выбираться из спального мешка.

– В машину, скорее в машину!.. – подталкивал его Швартин. В кабине «Нивы» Евтеев начал приходить в себя, хотя еще смотрел вокруг пришибленно и удивленно.

– Вот так дождик!.. – вдруг рассмеялся Швартин. – Чего мы перепугались? Ждали его, ждали, дождик пошел, а мы… Эх! – воскликнул он, распахивая дверцу машины и выпрыгивая в темноту под ливень. – Вот это душ!.. – и на сидение полетела сначала мокрая ковбойка, а потом брюки. – Душ Шарко… Борис, вылазь, а то пожалеешь!..

Евтеев еще с минуту сидел, окончательно приходя в себя, потом взялся за ручку дверцы, но Швартин вдруг торопливо залез в машину, лицо его было озабоченным:

– Черт… прибывает вода, – сказал он. – Мы, кажется, не там остановились, надо стать где-то повыше.

Он завел мотор, включил фары и дворники.

По лобовому стеклу струился поток воды, и, хотя фары были переключены на дальний свет, ничего толком не было видно. Евтеев высунулся в открытое окно; свет фар терялся в десятке метров перед машиной; казалось, природа обрушила на Гоби всю ту воду, которую по рассеянности не давала ей долгие сухие годы. Мутный, бурлящий поток, становящийся все стремительнее, прибывающий на глазах, уже бил в буфер машины. За какие-то считанные минуты «Нива» и Евтеев со Швартиным в ней вдруг оказались словно среди ярящейся реки.

– Быстрее, зальет мотор!.. – невольно крикнул Евтеев. – Давай, Степа!..

Швартина не надо было подгонять: напряженно-собранный, он развернул машину под углом к потоку, и она медленно, но упрямо выбиралась туда, где должен был быть берег неожиданной реки. Было мгновение, когда им обоим показалось, что опасность прошла, все кончится благополучно и останется в памяти лишь забавным приключением, но в открытое боковое окно Швартин вдруг совсем рядом увидел метровую селевую волну; он лишь успел повернуть голову к Евтееву, как она ударила по кузову машины, плеснулась грязью в салон и развернула «Ниву» капотом навстречу потоку. Следующая волна – Евтеев со Швартиным еще не успели опомниться – ударила в лобовое стекло, перекатилась через крышу, смахнув с багажника плохо прикрепленные вещи; мотор заглох.

– Прыгай!.. – крикнул Швартин. – Сейчас перевернет!..

Евтеев открыл дверцу и, оглянувшись, скорее почувствовал, чем увидел, как Швартин, перегнувшись на заднее сидение, пытается взять рацию.

– Прыгай!.. – заорал Швартин, поняв, что Евтеев мешкает, и тот вывалился из машины в воду и темноту.

Едва он стал на ноги, его тут же сбила и поволокла тяжелая, вперемешку с грязью, волна. Евтеев судорожно забился, стараясь не захлебнуться, удержаться на поверхности, его несколько раз перекрутило в потоке, и он очутился в сплошной темноте среди бушующей воды. Он ощутил острый, как удар ножом, страх, растерялся до беспомощности и только минуту – или час? – спустя вновь понял простую вещь: чтобы скорее выбраться, надо плыть поперек потока, лишь это самый короткий путь к спасению. У него даже не было времени крикнуть. «Только бы не ударило о камни…» – билась в голове единственная мысль.

Когда, наконец, он выполз из селевого потока, отполз подальше и распластался на мокром щебне под уже прекращающимся ливнем, он не мог сказать, сколько времени продолжалась его лихорадочная борьба за жизнь. Вокруг по-прежнему была густая темнота, он лежал не только опустошенный, но, казалось, до предела выжатый, без сил и без мыслей. Потом ему стало холодно, забила дрожь, он заворочался и вспомнил: «Швартин!..»

– Степан!!! – закричал Евтеев, вскакивая на ноги.

– Степан! Степан!.. – кричал он, топчась на берегу уже стихающего потока.

Ему страшно было даже допустить мысль, что Швартин мог погибнуть; но где его искать? Куда идти: вверх или вниз по течению?…

Вначале он пошел вниз, до рези в глазах всматриваясь в темноту, стараясь не оступиться на острых камнях, время от времени останавливаясь и зовя Швартина. Но скоро убедился, что эти поиски ничего не дадут, надо ждать рассвета: может, Швартин лежит где-то на берегу без сознания, а он уже прошел мимо него в темноте. «И не вниз надо идти, а вверх по течению, – подумал Евтеев. – Швартин сильнее, выносливее, он, как альпинист, бывал, наверно, в подобных переделках и поэтому должен был выбраться из потока раньше меня…»

Сжавшись от холода в комок, не в состоянии еще оценить положение, в котором они оказались, Евтеев нетерпеливо ждал рассвета. Он продолжил поиски, едва начало сереть. Теперь он уже понимал, что дорога, по которой они вчера ехали, никогда не была руслом реки – это русло проложили селевые потоки. Прошедшая ночь вспоминалась бы приснившимся кошмаром, если бы перед его глазами не было свидетельств только отбушевавшей стихии. «Что же стало с машиной?…» – придавленно и потрясенно подумал Евтеев.

Солнце еще не вышло из-за дальнего хребта, когда подул теплый ветер.

Евтеев торопливо шел, пристально вглядываясь во все вокруг, но Швартина не было видно. «Может, Степан выбрался на другую сторону?… – подумал он и решил: – Дойду до места нашей вчерашней стоянки, я, кажется, запомнил его окрестности, и – если Степана не будет – пойду обратно по тому берегу…»

На мгновение он словно увидел себя издалека и сверху: крошечная фигурка на покрытом солнечным загаром, кажущемся оплавленным щебне в центре неоглядного, безлюдного и дикого пространства. До озноба, так что передернул плечами, Евтеев ощутил свои малость и затерянность.

Швартин, грязный, в одних плавках, сидел, вытянув ноги и привалившись спиной к большому камню. Глаза его были закрыты, лицо сморщено в гримасе страдания. Услышав хруст щебня под ногами Евтеева, он устало взглянул на него и попытался улыбнуться.

– Что с тобой, Степа?… – бросился к нему тот.

– Не суетись… – спокойно усмехнулся Швартин. – Я, кажется, сломал ногу.

– Ногу?… – машинально переспросил Евтеев, потерянно глядя на распухшую от колена до стопы правую голень Швартина.

– Ногу… – кивнув, грустно подтвердил Швартин. – Ты не суетись, – мягко попросил он. – Сядь, успокойся.

– Ну и ночка была!.. – не удержался Евтеев и почувствовал, что сказал это глуповато.

– Ночка была и прошла… – задумчиво глядя вдаль, проговорил Швартин. – Надо думать, что делать дальше…

Евтеев понурился, вдруг остро ощутив приступ мучительной вины.

– А машина?… – с бессмысленной надеждой произнес он.

Швартин посмотрел на грязное русло, по которому еще недавно мчался сель.

– Можно попытаться поискать… но ручаюсь, что это груда металлолома…

– А рация? – с последней надеждой проронил Евтеев.

– Я выпустил ее, когда меня сбило волной… Но даже если мы найдем ее теперь и в полной исправности, она все равно будет годиться только на то, чтобы забивать гвозди…

Евтеев недоуменно взглянул на него.

– Разрядились батареи… – пояснил Швартин.