Текст книги "Взгляд с нехоженой тропы (Сборник)"

Автор книги: Сергей Подгорный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

МЕКСИКАНСКИЙ ГРИБ

С Петром Ивановичем Крохиным мы жили в одном подъезде большого дома, построенного года за два до событий, о которых рассказываю. Его квартира была этажом выше, и балкон располагался как раз над нашим. Это не второстепенная подробность: будь по иному, я мог бы с Крохиным и не познакомиться. Тут дело было не только в том, что в свои двадцать шесть он – уже кандидат наук – работал над докторской диссертацией…

Знакомство с Петром Ивановичем произошло в августовскую ночь. Было полнолуние, и я разглядывал в подзорную трубу Луну. Крохин всегда ложился спать поздно, порой, проснувшись ночью, я слышал над головой его шаги; он вышел на балкон покурить, лег грудью на перила, глянул вниз и увидел меня.

– И хорошо видно? – вдруг вздрогнул я от насмешливого голоса сверху.

– Нормально… – растерянно, хоть и небрежно, ответил я, тут же почувствовав, что краснею.

«Чего это?…» – подумал с досадой, а догадавшись, покраснел еще больше, испытывая некоторое облегчение лишь оттого, что темно и он этого видеть не может; по его тону мне показалось, что Крохин решил: я в подзорную трубу подглядываю в чужие окна. Я закипел от злости, подыскивая, что бы ответить бесцеремонному пижону с верхнего балкона, но, к счастью, не успел: Крохин меня вновь ошарашил.

– И какие мысли вам приходят, когда смотрите на Луну? – спросил он со скрываемым интересом.

– Мысли?… – растерянно переспросил я.

– Вот именно.

Знакомство вскоре перешло в дружбу, нам обоим необходимую. Почему мне, тогда еще школьнику, – пояснений не требует, но вот почему ему?…

Крохину, оказывается, как воздух, нужен был собеседник, знающий о Мире ровно столько, чтобы еще не возникла иллюзия, что больше знать и не надо, чтобы не появились предвзятые убеждения, одержимый любопытством и стремлением постичь окружающие тайны, до болезненности чувствительный к необычному и новому в море знакомого и привычного.

Крохин принадлежал к людям, не утрачивающим с возрастом и увеличением суммы знаний свежести взгляда на окружающее. Он был мощным генератором необычных точек зрения, идей, гипотез; духовный мир его был пронизан ими, они являлись его движущей силой. Но идеи или гипотезы особенно быстро развиваются и зреют (или обнаруживают несостоятельность) именно в процессе их обсуждения с кем-то, и необязательно, чтобы этот кто-то был специалист, – гораздо важнее другое.

Именно поэтому даже молодые коллеги Крохина по Институту молекулярной биологии не могли составить мне конкуренцию, хотя уже отстоявшимися идеями Крохин делился с ними.

Обычно часов после девяти вечера Крохин по телефону звонил мне, и я, втайне нетерпеливо ожидающий этого звонка, поднимался в его квартиру.

– Здравствуйте, здравствуйте, Федор Ильич, – с шутовским почтением встречал меня на пороге Крохин. – Проходите, сделайте одолжение…

Я смущенно отвечал в ответ:

– Здравствуйте, Петр Иванович… – разувался и проходил в его кабинет.

Отец Крохина, работавший конструктором на машиностроительном заводе, был человеком до крайности деликатным, умевшим совершенно не привлекать к себе внимание без надобности. Порой я вспоминал о его присутствии, лишь когда он звал нас выпить по чашке кофе. Но когда это бывало нам с Петром Ивановичем необходимо, он входил в наш спор свободно и органично, держась при этом с неброским, но врожденным, даже чуть чопорным достоинством.

Обращение ко мне по имени-отчеству, почтительность, за которой не скрывалась особо ироничность, временами насмешливая, – все это, на первых порах меня здорово смущавшее, имело две цели: с одной стороны – напоминать мне, что я человек уже достаточно взрослый, а с другой – не давать расслабляться, постоянно держать в задиристом настроении. Крохину не нужен был с благоговением внимающий слушатель, его глубоко радовало, когда мне удавалось задать ему по-настоящему каверзный «детский» вопрос.

Тот вполне обычный наш вечерний разговор (ставший, как стало ясно лишь потом, слишком поздно, первым шагом Крохина к его трагедии) случился в один из обычных, ничем больше не примечательных вечеров.

Мы говорили о контактах между цивилизациями, обсуждали такой вариант.

– Предположим, что цивилизация, которую открыли пришельцы, находится в самом начале пути, – сунув руки в карманы, расхаживал по кабинету Крохин. – Какими в этой ситуации могут быть действия представителей высокоразвитой цивилизации?

– Сумму своих знаний они передавать, конечно, не станут, – без затруднений ответил я. – Разве что попытаются немного ускорить прогресс: научат аборигенов пользоваться огнем или подарят им колесо.

– Совершенно верно, – остановился и поднял указательный палец Крохин. – Но дело-то вот было в чем: пришельцы ведь не могут не знать дальнейшего пути развития зарождающейся цивилизации аборигенов! Мы ведь с вами, Федор Ильич, пришли к выводу, что социальная эволюция, как и биологическая, имеет общие и совершенно определенные закономерности развития, которые пришельцам – конечно же – хорошо известны. А если так?…

Я напряженно наморщил лоб, но через минуту все равно пожал плечами.

– Но если так, то пришельцы не могут не знать, что наступит время, когда аборигены не только смогут воспользоваться суммой знаний, которой не владеют, эти знания не только не повредят, но резко ускорят дальнейший прогресс аборигенской цивилизации.

– Да… – несколько растерянно протянул я, – это, конечно, верно…

– Вернее верного, – подтвердил Крохин. – Но что же им делать, пришельцам? Особенно, если явились они из другой галактики?… Высчитать, когда цивилизация аборигенов достигнет необходимого уровня развития, и наведаться снова?

– Нерационально… – вздохнул я. – Дело не только в расстоянии, но и в том, что во время повторного визита пришельцы почти не получат новой информации… Рациональнее зонд с суммой их знаний.

– Молоток! – одобрил Петр Иванович. – Но предположим, что время возвращения пришельцев и последующего полета зонда больше времени, которое необходимо цивилизации аборигенов для достижения той стадии развития, когда помощь явится не только действенной, но и желательной. И зонд окажется лишь визитной карточкой пришельцев…

Я молчал, напряженно размышляя.

– А помочь хочется… Очень хочется, – подогревал меня Крохин, поглядывая хитро и насмешливо.

– Единственный выход тогда – оставить информацию на планете аборигенов, но позаботиться о том, чтобы они смогли обнаружить ее и воспользоваться ею точно в срок… – наконец произнес я.

– Вот именно и только так! – с облегчением всплеснул руками Петр Иванович. – Причем сразу ясно одно: строить для нее какое-то хранилище – дело ненадежное: на планете, живущей активной геологической жизнью, не может быть совершенно надежных амбаров.

– Жизнь!.. – радостно выкрикнул я.

– Нет слов… – промолвил Крохин, всем своим видом изображая потрясенность моей смекалкой. – Жизни, живым существам и только им можно доверить то, что хочешь в целости сохранить даже миллионолетия, не говоря уже о жалких десятках тысяч лет.

– Ну да! – польщенно улыбался я. – Эволюция не мешает совместно с новыми организмами существовать и тем, которые возникли сотни миллионов лет назад. Взять грибы, водоросли, взять насекомых… Скорпионы, термиты и тараканы…

– Пример крайне удачный, – подхватил Крохин, – особенно касаемо тараканов. Неистребимые твари, бич больших городов даже в наших холодных широтах…

– Тема эта для мозгового тренинга, конечно, замечательная: какие организмы могли бы избрать пришельцы для хранения своей информации и как сделать, чтобы она попала к нам в нужный момент. Тут много аспектов, тонкостей… есть где разгуляться. Но час поздний, скоро начнет звонить ваша мама, поэтому разгул придется отложить до завтра. И он не потеряет своей прелести после того, что я сейчас расскажу.

Известно ли вам, что существует такая наука, как этномикология?… Я так и знал, но расстраиваться не стоит: вряд ли сегодня найдется человек, который знал бы наименования всех существующих наук, не говоря уже о том, что каждая из них изучает.

Этномикология, например, – наука, исследующая влияние грибов на развитие культуры различных народов. Занятие это может показаться странным лишь на первый взгляд…

Монах-францисканец Бернардино де Саагуна, живший в 16 веке, в своей хронике сообщил, что индейцы-ацтеки во время празднеств употребляли некий «дьявольский» гриб, который вызывал галлюцинации. Сами ацтеки называли его «божественным»: «теонанакатл». Пользоваться им было привилегией жрецов: отведав гриб, они приобретали дар ясновидения.

Этому фрагменту хроники Бернардино де Саагуна значения не придавали, лишь через четыре века этнографы снова открыли, что в горных районах Южной Мексики есть таинственный ритуал, во время которого индейцы употребляют неизвестные г. дабы, вызывающие необычные видения.

Сообщением заинтересовались американцы – супруги Р.Дж. и В.П.Уоссон. Она – детский врач, а он – банковский служащий к этому времени уже тридцать лет увлекались этномикологией.

Индейцы встретили их недружелюбно, но все же, надеясь на лучшее, пожилые американцы поселились на окраине деревушки. Лед в отношениях с аборигенами действительно понемногу трогался, чему способствовали медицинские познания миссис Уоссон. Прошло два года, и настал день, когда мистера Уоссона, как равноправного члена общины, пригласили принять участие в таинственном ночном обряде, происходившем в заброшенной хижине на окраине деревушки. Костер освещал алтарь с распятием, возле которого лежали «священные» грибы. Жрица, старая женщина, съела их целых двенадцать, а потом с торжественностью вручила по нескольку грибов всем собравшимся…

В прихожей зазвонил телефон.

– Вас, Федя, – убил мою слабую надежду Иван Степанович, отец Крохина.

Я с досадой принял из его рук трубку.

– Ты сколько будешь еще надоедать людям? Ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Ну, мам, – заканючил я. – Еще полчасика, ладно? Ну, пятнадцать минут? Еще чуточку?…

– Никаких «чуточек»! – отрезала она. – Людям завтра на работу, а тебе в школу!

– Конфликт поколений?

– Вечно мешают на самом интересном месте, – смущенно и с досадой ответил я. – Рассказывайте, Петр Иванович…

– Короче говоря, Уоссону удалось вынести несколько грибов, которые он передал французскому микологу профессору Г. Гейму. Гейму удалось вырастить эти грибы в искусственных условиях, без потери, как оказалось, ими их свойств. За дело взялись биохимики. Вот тут и начинается самое интересное…

Подопытные животные не реагировали на грибы, сколько бы и в каком виде их им ни вскармливали.

Крохин выдержал паузу, пристально глядя на меня, подчеркивая значительность этого обстоятельства.

– Наконец швейцарский химик А. Гофман отведал «священные» грибы ацтеков сам. К изумлению, он тоже, как в свое время Уоссон, увидел цветные индейские орнаменты, хотя в Южной Америке никогда не бывал и не видел их раньше. Когда А.Гофман очнулся от видений («галлюцинация» – провокационное слово: оно сразу настраивает на определенный лад), то записал в лабораторном журнале, что у него такое впечатление, будто бы вернулся из дальнего путешествия в странный, но все же реальный мир.

Вот эти два обстоятельства…

Подумайте над ними, Федор Ильич. Подумайте… а пока – до завтра. Родителей надо почитать. Опаздывать в школу тоже не годится. Спокойной вам ночи…

Продолжение этого разговора состоялось только через два дня: один вечер был занят я, другой – Петр Иванович: дежурил в институтской ДНД.

Все это время я так был погружен в увлекательнейшие и напряженные размышления, что умудрился схлопотать тройки по биологии и астрономии.

Почему на грибы не реагируют животные?…

Почему А. Гофман увидел индейские орнаменты, которые до этого никогда в жизни не видел?…

Я с нетерпением ждал нового разговора с Петром Ивановичем, но не мог даже предположить, что дело не ограничится «мозговым тренингом», а выльется в конкретную программу действий…

– Подождите, подождите, Федор Ильич, – с мягкой, но ироничной улыбкой остановил меня Крохин, когда снова встретились. – У меня нет сомнений, что ваши мысли гениальны, и я их с большим удовольствием выслушаю… немного позже. Пока сделаем вот что: представим, что мы с вами инопланетяне и нам – лично! – необходимо оставить сумму знаний нашей цивилизации аборигенам. Какие задачи перед нами встают?

– Ну… сначала надо найти… организм – носитель нашей информации, – ответил я, с трудом перестраиваясь.

– Верно, – развел руками Крохин. – И каким он быть должен?

– Он должен… не только выдержать возможные изменения природных условий… конкурентную борьбу… но и… выстоять под все возрастающим давлением развивающейся цивилизации аборигенов.

– Знаете, о чем я всегда жалею? – с глубоким вздохом спросил Крохин. – О том, Федор Ильич, что вы не работаете в моей лаборатории.

– Ну и… – смущенно и благодарно улыбаясь, закончил я, – он не должен до поры привлекать внимание.

– Великолепно! – восхитился Петр Иванович и спросил, словно уже для проформы, словно заранее был уверен в моем ответе: – А сама информация?

– Она тем более не должна до определенной поры привлекать внимание.

– Все! – удовлетворенно хлопнул Крохин ладонью по крышке стола. – В общем виде мы задачу решили. Осталось лишь решение конкретизировать.

И он начал излагать то, что уже было им обдумано.

Как на первый взгляд ни странно, говорил Петр Иванович, но рекордсменов по выживаемости больше всего среди простейших. Споры плесневых грибов, например, при температуре минус 253° Цельсия выдерживают трехсуточное пребывание в вакууме, а почвенные бактерии выживают и после нагрева до 140 градусов.

Среди простейших легко найти таких, которые, даже будучи нам уже известными (и в немалой степени именно потому), долго еще не привлекут к себе особого внимания.

Хорошо, а подойдут ли простейшие грибы, бактерии или водоросли для стоящей перед нами задачи? Можно ли в их объеме, без ущерба для их жизнестойкости, поместить громадный объем информации?…

То, что я знаю о биологии, начиная с молекулярной, кибернетике, информатике и многом другом, говорит мне, что это возможно.

– Хорошо, пусть для нас это не проблема, – подвел предварительный итог Петр Иванович, – но встают, по крайней мере, еще две существенные. Мы-то, допустим, сможем втиснуть колоссальную информацию в мизерный объем вещества, но ведь аборигенам надо будет извлечь ее и расшифровать. Задача?…

Я только покачал головой, глядя от напряжения всех своих умственных сил в пространство…

Петр Иванович вдруг грустно усмехнулся:

– У этой сложнейшей задачи есть ошеломляюще простое решение…

Я удивленно взглянул на него.

– Мексиканский гриб – вот ответ на эту головоломную задачу… – А зачем аборигенам заниматься титаническим делом – расшифровкой?… – пожал он плечами. – Суть вот в чем… Так как-то в природе устроено, что сложнейшие структуры, системы обязательно имеют относительно простой выход; слово «выход» я тут употребил в том же смысле, как выход, допустим, компьютера.

Он подождал, пока я усвою услышанное, но понял, что ждать придется долго.

– Я хочу сказать, что совершенно не обязательно знать, из каких веществ и элементов состоит компьютер, принципы его работы, чтобы воспользоваться информацией, которую работающий компьютер выдает.

Я торопливо закивал головой.

– То есть аборигенам могут быть и неизвестны принципы, на основе которых мы запрячем информацию в какую-то примитивную водоросль, но мы можем сделать так, чтобы они, не зная их (и многого другого), смогли информацией воспользоваться.

Вот мы и уткнулись в мексиканский гриб. Это действительно всестороннее и гениально простое решение задачи! Почему бы аборигенам, когда цивилизация их достигнет необходимого уровня развития, не посмотреть увлекательный и поучительный, цветной и объемный, вдобавок, «сон» о том, что мы хотим им сообщить, причем мы (не только мы с вами, Федор Ильич) будем в этом «сне» толкователями, гидами, преподавателями и прочее?…

– Да… – проговорил я, и Крохин понял, что мне надо дать отдохнуть.

Мы пошли пить кофе.

– Так, значит, мексиканский гриб и есть это Послание, оставленное для нас инопланетянами? – мой вопрос говорил о том, что я еще не совсем пришел в себя.

Крохин выглядел непривычно усталым, вялым, даже подавленным, словно он протащил на своих плечах чертову тяжесть, благополучно донес до места, свалил и только теперь почувствовал, как болят плечи, спина и ноги.

– Нет, конечно, – вздохнув, ответил он. – Это просто вешка, какие ставят зимой на степных дорогах… Мексиканский гриб (и, вероятно, не он один) только сигнал, – объяснил Крохин, – который мы должны заметить и в определенное время понять. Лично мы можем поздравить друг друга с этим.

– Но что из сказанного следует? – прервал затянувшееся и какое-то тревожное, пронизанное напряжением предчувствия молчание Петр Иванович. – Пусть даже с мексиканским грибом дело обстоит не так, как мы решили, однако он в самом деле дал толчок. И не только мыслям.

Разве из всего сказанного не вытекает конкретная программа действий?…

Тогда я был захвачен перспективой возможности – просто головокружительной, и прошло немало времени, произошло событие трагическое, прежде чем я увидел все в настоящем свете и поразился.

Как же неодолима сила любопытства в человеке… И даже в самом разумном, здравомыслящем скрыты зерна удивительнейших противоречий.

И я, и Крохин были убеждены, что цивилизация может воспользоваться суммой знаний другой, более развитой, не раньше, чем достигнет определенного уровня своего развития; не раньше, иначе ничего не произойдет, кроме беды. Но куда делась эта убежденность, стоило лишь замаячить перед нами даже не возможности – призрачной надежде на возможность поразительного открытия?!

Возможность же, действительно, оказалась крайне призрачной, как только опьянение ею прошло и мы с Крохиным начали обретать реальный взгляд на вещи.

Уже сам колоссальный объем предстоящей работы сводил шансы одиночки на нет, а сделать исследования по-настоящему коллективными, масштабными, на уровне современных достижений и возможностей нельзя было с одной стороны по причине сугубо принципиальной: открытие ведь явилось бы преждевременным, а с другой, чисто практической – как заинтересовать (не отдельных энтузиастов) соответствующие организации и учреждения столь сомнительной (говоря мягко) идеей?…

Прояснились и другие аспекты, сводившие шансы Крохина (я мог и играл во всем этом деле лишь вспомогательную роль) на нет.

Ну, например: Икс-вещество – так мы договорились его называть – могло соседствовать (или даже быть химически связанным) в тех же грибах или водорослях с ядом, и, прежде чем принять его строго определенное, возможно, количество и начать смотреть «сны», Икс-вещество надо отделить от яда. А как узнать, что оно есть?…

Или подобный вариант, но еще хуже: Икс вещество связано с антиИкс-веществом, совершенно нейтрализующим его действие. Их тоже сначала надо разделить. Но, если Икс-вещество действует лишь на мозг человека, то вместе они вообще не оказывают никакого биологического воздействия…

Может быть и так, что Информация заложена инопланетянами в сам наш мозг, а в грибах или водорослях, бактериях – лишь ключ для отмыкания этой заветной двери…

Но – мудра все же пословица, что всякая палка о двух концах – по мере напряженных размышлений и практической работы Крохина, постепенно выяснялись и обстоятельства, способные увеличить шансы на успех. Крохин ведь был не дилетантом в тех исследованиях, за которые брался, занимался ими не в кустарной лаборатории где-то в сыром чулане, а в Институте молекулярной биологии, где у него были знакомства (а ради пользы дела он их резко расширил, сойдясь даже с неприятными ему людьми), дававшие возможность пользоваться не только всевозможной аппаратурой, но и вычислительным центром.

Крохин принадлежал к людям, которых стоящая идея делает одержимыми, но даже при его целеустремленности и упорстве, чудесах работоспособности, которые он показал в тот, длившийся больше двух лет период, при его уме, невероятной интуиции надеяться можно было – и он тоже это понимал – только на удачу…

Мы встречались теперь все реже, наши беседы со временем становились все суше, все чаще говорил только я, а Крохин, усталый, беспокойно одержимый, лишь рассеянно поддерживал разговор. Иногда он, правда, загорался, как прежде, его мысль завораживала меня глубиной и парадоксальностью, но хватало его ненадолго: вдруг, словно вспомнив о неотступном и неодолимом, он становился рассеянным, а потом и вовсе отсутствующим.

Некоторое время я считал, что так и должно быть: ведь я же знал, как адски работает Крохин, и знал о невероятной сложности его работы. Меня не только не огорчали изменения в наших отношениях, я испытывал радость и робость от сознания, что дружен с таким человеком, гордился Петром Ивановичем. Гордился – слишком слабо сказано…

Но настал момент, когда мое отношение начало меняться. Что послужило толчком?…

Однажды случайно увидел Крохина в троллейбусе. Я возвращался с приятелями после вечернего сеанса, он – из института. Остановка была против кинотеатра, и троллейбус оказался набит битком, я не мог пробраться к Крохину, но мне был хорошо виден его профиль. Крохин меня не замечал, он не замечал ничего вокруг. Взглянув раз, я уже не мог оторвать взгляда от его лица и, помимо воли все пристальнее всматриваясь, ощущал, как у меня возникает предчувствие понимания, которого заведомо боюсь.

Лицо Крохина было лицом человека, переживающего непрекращающуюся, напряженную внутреннюю борьбу. «Он ведь постоянно сознает, и наверняка лучше, чем кто-либо другой, – понял я, – какую опасность для человечества на нынешнем уровне развития земной цивилизации представляет то, что он неотступно, не считаясь ни с чем, ищет, но так же хорошо сознает и то, что будет искать вопреки любым доводам рассудка…»

И в первый раз, не отдавая еще себе отчета почему, я внезапно ощутил к Петру Ивановичу острую и безнадежную жалость…

Лишь два человека – я и его отец, деликатнейший и умнейший Иван Степанович, – знают, что удача, на которую рассчитывал Крохин, случилась.

В тот день, возвращаясь с работы (уже работал токарем на заводе «Фотоприбор» и заочно учился в МГУ на философском факультете), у входа в подъезд я буквально столкнулся с Иваном Степановичем. Он, всегда сдержанный, был неузнаваем: до потерянности взволнован, с порывистыми и суетливыми движениями. Едва взглянув на него, я почувствовал, как у меня оборвалось в груди.

– Что? Что случилось? – выдохнул я, схватив его за рукав пальто.

Он дернулся и несколько секунд меня не узнавал.

– А… Федя… – произнес наконец.

– Пойдемте, – подтолкнул я, – расскажете по дороге. Что произошло?

– Все последнее время я боялся за него, я чувствовал душой: это кончится страшно…

– Но что произошло, Иван Степанович?

– Петя в больнице, в «скорой помощи», мне только что сообщили из института…

Помню, что я лихорадочно метался, ловя такси, не помню, как мы ехали, на какой улице находилась «скорая помощь», куда доставили Петра Ивановича. Там его не оказалось: сделали уколы и отправили в психиатрическую клинику.

– Но что с ним? – наседали мы на молодого врача в «скорой».

– Может, и ничего серьезного, – успокаивал он, – просто припадок. Бывает и со здоровыми людьми…

Нам хотелось, чтобы было именно так, мы страстно на это надеялись, но у меня в глубине души под успокоительными надеждами уже тогда расползалось понимание, что я себя обманываю…

Теперь, по прошествии лет, я уже не сомневаюсь, что Крохин и сам предполагал… нет – был уверен в подобном исходе: он не мог не понимать, что информация инопланетян защищена от преждевременного посягательства совершенно надежно. Будь по-иному – и он бы все-таки нашел в себе силы прекратить начатое; его же собственная жизнь не представлялась ему для этого веским доводом.