Текст книги "Заблудившийся всадник. Фантастический роман"

Автор книги: Сергей Плеханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Когда у Трегуба Узла овца двуголового ягненка принесла, я вам что говорил? – торжествующе подбоченясь, сказал чернявый мужик с низким лбом и мощными надбровными дугами.

– Хэх, да я еще зимой толковал, что быть побоищу за стол Киевский, возмущенно вскинулся востроносый молодой грузчик с редкой рыжей бородой. Помнишь, филин на церковь каждый вечер прилетал, я и скумекал…

Чернявый наморщил лоб так, что грубые волосы, разделенные на прямой пробор, сомкнулись с кустистыми бровями, и пренебрежительно отозвался.

– Эка премудрость! Догадался он, когда об том все бабы судачат. Я-то ведь вам про то говорил, что Ярослав со Святополком власть поделят.

– А это мы еще посмотрим, – с хитрым прищуром сказал третий – богатырь в мешковатом рубище. – Борис тоже не лыком шит.

– Да и Глеб голова, – заметил долговязый мужик в островерхом колпаке, похожий на бурлака с репинской картины.

В сознании Ильина немедленно отозвалось: «Бриап – это голова». Вот, оказывается, какая богатая родословная у пикейных жилетов! Под стать царствующим особам генеалогия – девять веков. Если б те хилые старикашки из Черноморска увидели этих плечистых молодцов, вряд ли признали бы в них своих предков.

– Святополк всех одолеет, – убежденно заявил чернявый и с особой, прямо-таки государственной значительностью наморщил чело.

– Ах ты, какой скорый, – язвительно сказал востроносый. – Борис на печенег с войском ушел. Ужо придет под Киев, посмотрим, кто одолеет. Чья сила, того и власть.

По всему было видно, что эти двое – постоянные антагонисты, любое утверждение чернявого вызывало немедленное возражение востроносого. Остальные пращуры пикейных жилетов группировались вокруг них примерно равными командами.

Послушав прения грузчиков, Ильин узнал много нового. Оказалось, что только за последние сутки вверх и вниз по Днепру проследовали несколько ладей с дружинниками. Одни спешили в Смоленск, другие поднимались к волоку на Волгу, чтобы попасть в Суздаль, третьи переволакивались на Касплю, по которой проходил путь на Полоцк и Новгород.

– Того и гляди, сами князья скоро здесь объявятся, – рассуждал чернявый. – Все теперь к Киеву потянутся.

– Как бы не с войском пришли, – озабоченно отозвался репинский бурлак. – Знать, не всем по нутру Святополково княжение.

Ильин с невольным уважением взглянул на спорщиков. Не-ет, напрасно он их пикейным жилетам уподобил. Они не из праздного интереса судачат, любая сумятица на Руси по их жизни тяжелым катком прокатится. Оттого и горячатся, наскакивают друг на друга. Да по правде сказать, и в проницательности им не откажешь.

Даже для него – несмотря на его хорошее знакомство с историей этого периода – было немало непонятного в побудительных мотивах тех или иных поступков князей. А эти люди, стоявшие на самом низу социальной лестницы, вполне точно представляли себе внутренний мир тех, кто должен был видеться им едва ли не полубогами.

– Борис с Дикого Поля вернется, сила у него великая… – размышлял востроносый. – Как бы не слететь Святополку…

– Я вот что, братцы, смекаю, – прервал его богатырь в рубище. – Пока Борис с печенегом бьется, Ярослав может с дружиной заявиться – он ведь наверняка прознал, что Святополк в Киеве без войска сидит.

– Тут правда твоя, – вздохнул чернявый. – Коли он поспешит, так и отцовский стол из-под брата вышибет. Рать-то у него немалая, говорят. Собирался он с Владимиром биться, на тот случай и варяг к себе зазвал.

Ильин решил сходить в город, потолкаться на рыночной площади. Авось и там узнает что-нибудь интересное, а между делом и закупит кое-какую снедь да свезет ее на наемной подводе к ладье.

«Надо уносить отсюда ноги поскорее», – думал он, шагая по торной дороге к возносившимся над дубравой холмам, увенчанным частоколом. Смоленск, стоявший на скрещении важнейших водных путей – с Западной Двины, с Ловати, с Волги, с Оки – неизбежно должен был оказаться на дороге у любого из князей, сидевших в отдаленных городах, и теперь, во время смуты, могущих попытаться силой взять Киевский стол.

В житии Бориса и Глеба, помнилось Ильину, говорилось, что муромский правитель Глеб был умерщвлен здесь, на Смядыни наемными убийцами, подосланными Святополком. К сожалению, Ивашка не сказал ему, когда именно совершилось злодеяние, а дату его вполне можно было выяснить, если бы Ильин догадался спросить о днях памяти Глеба по церковному календарю.

Уносить ноги из Смоленска надо, это вне всякого сомнения. Но куда плыть? Киев сейчас не самое спокойное место, да и на берегах Днепра небезопасно. Лучше всего отсидеться где-нибудь ниже стольного города, пока не определится расстановка сил, пока по торной водной дороге Руси туда-сюда снуют воинские ватаги. И, по мере возможности, продолжать поиски пришельцев…

Относительно гостей из будущего энтузиазм Виктора сильно выдохся, не говоря уже об Овцыне, который с самого начала смотрел на затею с розыском «земляков» с изрядным скепсисом. Анна, похоже, совсем забыла, что собиралась возвращаться к своему обожаемому папа. Но едва мысли Ильина обратились к неотвязно преследовавшей его в последнее время теме – взаимоотношениям с княжной, – как он позабыл о своих выкладках.

С того самого дня, когда их тяготение друг к другу стало очевидным для Виктора, он постоянно обдумывал, оценивал свои чувства. Ему ясно виделась разница между полной самоотдачей Анны и своей рассудочной… нет, любовью назвать это было нельзя… своим постоянным оглядыванием: как выгляжу со стороны, что происходит во мне – нечто истинное или мимолетное увлечение? Различие виделось ему знаменательным – дитя девятнадцатого века мыслило и чувствовало ярче, крупнее. Он же дробил, мельчил все дотошным анализом понимал это и ничего не мог с собой поделать.

Но иногда Виктор говорил себе, что дело вовсе не в принадлежности их к разным эпохам. В восемнадцать лет он, наверное, воспринимал бытие так же, как Анна, и вовсе не двадцатый век повинен в его рационалистическом самокопании, а возраст, когда человек начинает не просто воспринимать, но прежде всего осмыслять действительность.

Он и раньше раздумывал над тем, почему происходит так, что в юности живешь как бы вне реальности – любые прожекты кажутся осуществимыми, и дружбу водишь с такими же идеалистами, как ты сам. Но стоит тебе опериться, встать на ноги, приходит черед полезных знакомств, кои теснят по сути дела необязательные, лишь сердечно обусловленные связи. Поначалу объяснение казалось простым: меняется время, а с ним и все поколение. В шестидесятые годы, особенно в первой половине их, в жизни общества было больше места мечтаниям, слово «будущее» стало одним из расхожих. И молодежь соответствовала эпохе – рвались в физику, собирались что-то открывать, истово служили культу нового. Семидесятые годы оказались куда прагматичнее. Идеальный дух мало-помалу выветривался, в первые ряды, энергично работая локтями, пробивался потребитель, гешефтмахер. Очень быстро его господство утвердилось сверху донизу – он начал обвешиваться знаками престижа, купался в комфорте. Никому почти не было дела до новизны, само понятие будущего потихоньку уступило место «славным традициям». Все чаще взывали к «отцам и дедам». Постепенно это словосочетание приобрело значение некоего пароля. Физики полиняли на фоне преуспевающих деляг. Да и поэты утеряли звонкость голосов. Реликтовые энтузиасты ютились на обочине жизни – они превратились в подобие секты со своим жестким ритуалом: водка, пение сакральных в своей неизменности текстов Окуджавы и Галича, разговоры о байдарочных или плотовых походах, просмотр слайдов…

Видно, что-то в нем самом изменилось, и это что-то оказалось чуждо Анне, ее восторженность слишком часто разбивалась о его скептическое всезнание. Может быть, Торир, дитя природы, психологически ближе ей, хотя он варвар в культурном смысле.

Постоянно возвращаясь мыслями к одному и тому же предмету, Ильин тем не менее подсознательно надеялся, что все как-то образуется помимо их воли, вернется на круги своя. Иначе он просто не представлял себе, как можно жить дальше…

До слуха Виктора донеслось монотонное пение. Повернувшись на голос, он заметил под стеной городища группу калик перехожих в пропыленных сермягах, в измочаленных лаптях. Один из слепцов, седобородый старец в суконном колпаке, выводил речитативом какое-то былинное сказание, другие сосредоточенно внимали ему.

 
…Брал коня Добрыня богатырского,
Да седлал Добрынюшка добра коня…
 

У Ильина дыхание перехватило от волнения. Текст былины был почти идентичен тому, что по неосторожности «рассекретил» он сам минувшей осенью в дальнем углу Новгородчины. Неужели история о змееборце распространилась с такой скоростью? Выражение лица сказителя и его слушателей явственно свидетельствовало о том, что для них это новое произведение, что старец старается передать его в точности, не заботясь о красоте исполнения.

Когда слепец умолк, Виктор решился подойти к группе странников. Поздоровавшись, он спросил откуда держат путь калики.

– Из разных мест бредем, – ответил один из них. – Вот сбились в кучу, ждем, пока мальцы наши – поводыри – о ночлеге договорятся.

– Я услышал, что ты про Добрыню пел, – сказал Ильин, обращаясь к старцу в колпаке. – Не приводилось прежде…

– Так и нам то в новость, мил-человек, – отозвался молодой калика, подняв на Виктора незрячие глаза. – Слушаем и дивуемся, знатная старинушка. Беспременно сами петь станем.

– Откуда путь держишь, дедушка? – продолжал Ильин, стоя перед седобородым.

Тот с достоинством ответил:

– Из славного Новгорода Великого.

– Давно ли ты, почтеннейший, это сказание знаешь?

– Зимой на торгу от другого калики слышал.

– А раньше не приходилось про Добрыню петь?

– Нет, богоданный, не было таких старин, хоть и исходил я почесть всю окрестность новгородскую, до самой Перми добирался…

Остальные слепцы подтвердили: подобной былины прежде не бывало на Руси.

Ильин с новой силой пережил то чувство, что охватило его после сделанного открытия: он ненароком запустил торпеду времени. Совершено преступление, но знает об этом только сам преступник. Люди живут, не подозревая, что на их будущее уже обрушилась лавина, которая, может быть, погребет еще не родившихся, которая способна изменить самый лик земли.

Теперь Виктора охватила настоящая паника: что если он, все время рассуждая с позицией всезнайки, ведающего о грядущих усобицах и потрясениях, на самом деле не способен ничего предсказать, так как вызванный им обвал информации уже повлиял на сознание людей, определил их поступки, а значит, привел к искривлению хода истории? Быть может, никакого заговора против Бориса и Глеба теперь не возникнет, а Святополк разобьет Ярослава? В общем, все пойдет наперекос: родится новая династия, заключит совсем иные союзы с соседними странами, придет иная религия, иная культура…

Позабыв о своем намерении сделать закупки, он помчался вон из Смоленска, словно воображаемые события уже произошли и надо было уносить ноги из пекла. Только углубившись в священную рощу, он немного успокоился. Безмолвные ряды курганов как бы свидетельствовали о неизменности, нерушимости бытия, над которым не властны воля и слово человека.

И все же безотчетный страх перед будущим не покидал Ильина все время, пока ладья стояла у Гнездова. Лишь на следующий день, когда отвалили от берега и подняли парус, он смог отвлечься от тягостных мыслей о своей вине перед историей. Мерный плеск воды за кормой действовал убаюкивающе.

Глава IV
Кто убил Бориса и Глеба?

I

Овцын лежал на дне ладьи, глядя в небо, и пел об амуре легкокрылом, который ранил его отравленной стрелой и поселил в крови нестерпимый жар.

– Вася, сколько ты этих песен знаешь? – лениво проговорил Ильин. – Я, наверное, больше сотни переслушал, а ты все новые откуда-то добываешь, словно из бездонного сосуда какого-то.

– А почему ты никогда не поешь? – вопросом на вопрос ответил Овцын. Вот Анна нам тоже немало романсов пела, да и простонародные премило мурлычет. Даже Ивашка, и тот сколько песен знал…

Ильин бросил быстрый взгляд на Анну, полулежавшую на носу ладьи на охапке свежего сена, на Торира, который, сидя спиной к мачте, плел вершу из ивовых прутьев. Сам Виктор пристроился на кормовой лавке у рулевого весла.

– Я, Вася, в такое время родился… Как тебе сказать поточнее, в эпоху однодневок.

– Что ж, у вас поэты прекрасных стихов не писали? – недоверчиво спросила княжна. – Никогда не поверю.

Торир тоже подал голос:

– Не знаю, из каких мест ты, Удача, может, и впрямь у вас с этим туго. А вот у нас в Норвегии в каждой местности дюжина скальдов найдется. В народе так считают: ежели ты в стихе неловок, значит, не настоящий воин.

– Да, я слышал про это, – кивнул Ильин. – У вас приравнивают искусство стихосложения к телесной ловкости…

– Любая старуха, любой мальчишка могут сказать хорошую вису.

– Это что такое? – поинтересовался Овцын.

– Короткий стих, посвященный какому-нибудь приметному событию или забавному случаю.

– У нас это не заведено, – со вздохом сказал Ильин.

Они давно уже привыкли говорить в присутствии Торира так, что их родные времена представлялись как некие географические реальности. Даже Анна, судя по всему, не проговорилась пока о тайне их появления в этом веке.

– Слушай, ты же не рассказал о том, какие песни у вас поют, – напомнил Овцын. – Однодневки какие-то. А что сие значит?

– Понимаешь, у нас впервые, может быть, в истории русской поэзии возникло положение, когда не музыка на стихи поэта создается, а наоборот…

– Не понимаю, – Овцын приподнялся на локте. – Как это можно стихи на музыку сочинять?

– Сейчас объясню. У меня есть знакомый стихотворец – он как раз и промышляет тем, что пишет слова для песен. Делается это так: знакомый композитор, то есть сочинитель музыки, наигрывает ему свою новую мелодию, а горе-поэт подгоняет под нее подходящий стишок. Для начала пишется так называемая «рыба» – бессмысленный набор слов, подходящий к музыке по размеру и ритму, к тому же зарифмованный. Когда «рыба» готова, текстовик – так называют себя эти творцы – начинает придумывать какую-то ударную строчку, точно совпадающую по своему звуковому рисунку с «рыбой», а затем подгоняет таким же образом остальное.

– Ничего не могу уразуметь. – Василий даже головой встряхнул от досады. – Какие такие ударные строчки?

– Ну вот например: «Папа подарил, папа подарил, папа подарил мне куклу». Здесь все дело в том, чтобы пропеть эту строку так: «Па-па-па-да-рил, па-па-па-да-рил…» Или: «Пора-пора-порадуемся на своем веку…» Или: «Миллион, миллион, миллион алых роз». Улавливаешь?

– Чушь какая-то! – убежденно сказал Овцын.

Княжна передернула плечами и с брезгливостью заговорила:

– Да как вы могли докатиться до такой гадости? Ваши души топчут грязные дельцы, а вы подпеваете: «миллион, миллион…» Знал бы Чернышевский!.. Даже Пушкин, этот певец дамских ножек, и тот лучше ваших проходимцев…

– Я, наверное, переборщил, – Ильин поспешил оправдаться от имени своей эпохи. – У нас немало талантливых, честных людей. Но, как правило, путь их тернист, орденов они не хватают, премий не получают. Мы привыкли утешаться тем, что лауреаты один за другим отправляются в небытие, а неудачники продолжают светить десятилетиями…

Виктор вдруг резко оборвал себя. Что это он перед нею распинается? Не с золотых ли снов ее любимой Веры Павловны все началось: мечтали об общежитиях, о единообразии… Он не хотел признаться себе, что раздражение его вызвано вовсе не этим.

– А вообще знаешь, Анюта, мне надоели твои благоглупости, Помнишь, я обещал тебя Верой Павловной звать? Учти, что для меня она отнюдь не положительный персонаж. Это младшая сестра Манилова, живи она чуть раньше, обязательно вместе с ним грезам предалась бы, как башню до небес выстроить…

Во взгляде княжны он прочел нескрываемую издевку и понял: она прекрасно уразумела причину его вспышки. Анна даже не удостоила его ответа.

Именно с этого столкновения началось явное отчуждение их друг от друга. И с каждым разом напряженность между ними нарастала. Ильин даже начал избегать прямых обращений к Анне, но тем больше подтекста вкладывал в свои слова, когда она могла слышать его.

Вначале, когда они испытывали взаимное дружеское расположение, а потом и неодолимое влечение, споры их не носили характера непримиримости. Виктор бессознательно шел на разрушение иллюзий Анны, чтобы, во-первых, убедить ее в том, что Истина, ее постижение возможно только через посредство ее единственного обладателя – самого Ильина, а во-вторых, чтобы заземлить ее представление о грядущем – иначе сближение оказывалось просто невозможным, пока люди будущего виделись ей бесплотными херувимами. Все это теперь стало ясно Ильину после долгих часов придирчивого анализа того, что было между ними.

Виктор вновь и вновь возвращался к давним разговорам, и сейчас ему казалось: он слишком козырял «негативом», слишком нажимал на отрицательные черты своего времени. Открытие это было сродни чувству оскорбленного патриотизма.

В самом деле, он, гражданин века, далеко ушедшего в просвещении и прогрессе, хотел казаться каким-то сорви-головой, чуть ли не феодального пошиба…

Теперь, стоило Ториру отлучиться, он возвращался к одной и той же теме, адресуясь как будто бы к Овцыну, но краем глаза следя за реакцией Анны:

– Наше время было не так уж плохо… Я бы даже больше сказал: всем дурным, что в нем было, оно обязано прошлым векам, в том числе вашим, восемнадцатому и девятнадцатому.

– Помнится, ты говорил, что в вашем столетии были правители, которые пролили больше крови, чем все цари, короли и фараоны вместе взятые, – Овцын явно не понял, куда клонит Виктор.

– Когда я уходил в воронку времени, их уже не было…

– А как же тот деятель, что от шеи до колен орденами обвешивался? язвительно спросила Анна. – Ты, помнится, весьма обстоятельно рассказывал, как он избавился от всех порядочных людей и окружил себя лизоблюдами. Ничем не хуже какого-нибудь средневекового азиатского хана…

– Его тоже не было. Я исчез из своего века, когда в людях пробудилась надежда на лучшее… И вообще, у нас всерьез обсуждалась идея полета на Венеру…

Сделав этот неожиданный вольт, он умолк, вдруг разом осознав, что происходит. Его отчаянная борьба за светлый лик эпохи и неожиданный скепсис по отношению к ней со стороны Анны означали одно: Ильин хочет снова вознестись в сонм праведников, населяющих светлое будущее, а княжна изо всех сил не допускает его туда, старается утвердиться на том земном, греховном образе, который сам Виктор создавал у нее, подсознательно стремясь к сближению.

Теперь-то он понял свою ошибку! Нельзя разрушать у женщины представление о твоем превосходстве над всеми, иначе рано или поздно придется расплачиваться за собственную равновеликость любому другому мужчине. Тебе самой судьбой дано было быть полубогом, а ты не вынес этого, кротом быть легче, чем орлом… На тебя работало время, в которое ты жил, а даже теперь обаяние его для Анны столь огромно, что она старается действовать твоим оружием – снижая феерический образ, – иначе отсвет его вновь ляжет на тебя и ты уподобишься небожителю…

С этого дня он стал сознательно возвеличивать свою эпоху, она и в самом деле была единственным его козырем в борьбе за Анну.

II

Пергамент, на котором была нанесена карта чудесных явлений, изрядно потерся на сгибах – Ильин все не мог приноровиться скручивать его в трубку и по старой привычке читателя газет сворачивал его втрое и вчетверо. Зато и топорщилась телячья кожа не в пример бумаге.

Придерживая ладонями края карты, Виктор с безнадежностью смотрел на рыбьи хвосты, густо расположившиеся по берегам Днепра. Сколько уже этих русалок оказались на поверку или корягами с налипшими на них космами водорослей, или топляками, застрявшими на отмелях. Бывали, конечно, и приятные исключения – когда приходилось подстеречь ночных купальщиц. Впрочем, будучи людьми цивилизованными, Овцын и Ильин не гонялись по лугу за голыми девками, предоставляя эту почетную миссию своим проводникам из ближайшей деревни.

Минувшей ночью ловцов нечистой силы подстерегало еще одно разочарование, после которого Ильин решил вообще не реагировать на слухи о русалках. Ибо пережитый охотничий азарт настолько опустошил его душу, что ему казалась непереносимой сама мысль о повторении подобного приключения…

Первым русалку увидел Овцын. Едва из тучи показался ущербный диск луны и росный луг полыхнул голубоватым сиянием, Василий ткнул Виктора под бок и указал на темную полосу, протянувшуюся от Днепра. Что-то блеснуло в том месте, где кончался след.

– Ползет, – шепнул Овцын. – Хвост видишь?

Ильин судорожно сглотнул обильную слюну. Он готов был поклясться, что в десятке метров от него движется нечто с огромным, истинно русалочьим хвостом.

– Берем? – одними губами спросил Василий.

Виктор кивнул и, выскочив из-за куста, метнул свернутую в рулон сеть туда, где играли лунные блики.

Мгновение спустя они бились в траве, стараясь удержать мощное тело, запутавшееся в силках. Удар хвоста пришелся Ильину прямо по щеке, отчего она сразу же вспухла и запылала.

– У с-сволочь! С-сом! – с отвращением стирая с лица рыбью слизь, прохрипел Виктор.

Его начала бить дрожь. Овцын с минуту молча смотрел то на судорожно дергающуюся рыбину, то на пострадавшую щеку Ильина, потом принялся безудержно хохотать.

– Д-дурак! С т-твоими нервами т-только в морге служить.

– Ну что ты трясешься? Радоваться надо, завтра знатную ушицу сварим, бодро сказал Василий.

Водя пальцем по карте, Виктор вспоминал кладбища, где они прятались, поджидая упырей, засаду в коноплянике, когда следили за избой молодой вдовы, к которой будто бы повадился огненный змей. Невольно улыбнулся, воскресив в памяти картинку: по озаренной восходящим солнцем деревенской улице во все лопатки мчится Овцын, а за ним, то и дело хватая его за порты, несется свора собак – Василий решил, что выследил оборотня, и сунулся за каким-то шелудивым псом в заросли бурьяна, где дворняги остервенело рвали выкопанного ими из земли околевшего жеребца.

Бывали и похуже случаи, когда друзьям приходилось уносить ноги не от обозленных шавок, а от разъяренных женщин и девок.

Раз их обнаружили старухи, собравшиеся за деревенской околицей сжигать белого петуха, что, по мнению местных жителей, способствовало плодородию нивы. Обряд надлежало совершать в глубокой тайне от мужского населения, от молодежи, от замужних баб. Это табу и натолкнуло Ильина на мысль, что во время отправления языческого богослужения кто-то из его участников может демонстрировать сверхъестественные способности. Мужик, сообщивший ему под большим секретом о готовящемся действе, заклинал его не ходить за околицу в святую ночь, ибо ведуньи таким охальникам жестоко мстят.

Виктор понял, что совершил ошибку, когда обнаженные старухи гурьбой двинулись по лугу, размахивая длинными ножами и выкрикивая обращенные к Мокоши просьбы подать лен-ленок долог, как бабий волос, репу сладку и гладку, не менее афористично живописались горох, капуста, конопель и прочая огородина.

– Я бы предпочел девок, – шепнул Овцын, лежа в высокой траве. Помнишь, на Ловати деревню опахивали от мора – в сохи впряглись голышом. По крайней мере, было на что посмотреть. А тут – тьфу!..

– Я бы предпочел, чтобы они шли в другую сторону, – с едва скрытой тревогой пробормотал Ильин.

– В самом деле… Этого еще не хватало, – заметно струхнул Овцын. – С такими косарями они нас с тобой, как того петуха – ширк, и нету… Чую, Витя, пора подыматься…

После той погони у Ильина рубаха к спине прилипла, а руки тряслись несколько часов – приняв их за нежить, голые старухи с диким визгом кинулись вслед, не боясь ни хлещущих веток, ни кочек, ни оврагов.

Наутро, когда доплелись до ладьи, Виктор сказал:

– Хороши мы были. Вот бы со стороны посмотреть на эти гонки: достойно кисти Айвазовского.

– Кто такой? – в изнеможении спросил Овцын.

– Был один… буйство стихий изображал… во времена Анны жил.

Палец Ильина замер на значке, изображавшем восьмиконечный крест – так обозначались места, где, по слухам, действовали подвижники новой религии.

Виктору и его спутникам дважды пришлось убедиться в преувеличенности подобных известий. Все чудеса лесных старцев заключались в том, что один просидел на «столпе», то бишь высокой ели, три месяца, а другой вырыл ногтями пещеру в глинистом скате оврага и поселился в ней. Во всех прочих отношениях это были совершенно неинтересные персонажи – косноязычные, невежественные.

Но подвиги того отшельника, который был обозначен крестом в среднем течении Днепра, превосходили всякое воображение: он будто бы в одиночку валил за один день столько деревьев, сколько нужно было для постройки большой церкви. Причем делал это без помощи топора, одной лишь силой молитвы.

Ильин и Овцын даже не поленились сходить на вырубки, где орудовал пустынник. Их поразило то обстоятельство, что на пнях совершенно не было следов топора, гладкие срезы казались отшлифованными.

– Будто лазером, – растерянно сказал Ильин, увидев работу чудотворца.

– Он ведь как говорит, черноризец-то этот, – объяснил провожатый. Церквей-де божиих не по всем городам еще настроено, вот вы и коснеете в идолопоклонстве. А я вам во славу Иисуса в один присест леса навалю, вы только не поленитесь срубить… Вот так по всей нашей округе прошел.

– Как же это он умудряется?.. – озадаченно спросил Овцын.

– Не велит глядеть, мол, не ровен час зашибет вас андел божий, который мне на помочь приходит. Мы уж и запужались, народ-то здесь робкий – то князь, по зиме в полюдье едучи, в страх вгоняет, то епископ налетит: где капище порушит, где богов пожгет, где жальник окропит да крестом зачарует, чтоб мертвяк не баловал.

– А бывает такое? – больше по привычке, чем для дела спросил Овцын.

– Как же ему не побаловать. Скучно в могиле-то веки веченские лежать…

– Да какое нам дело до покойников, Витя, – почему-то вспылил Овцын. Нам надо отшельника искать. Не знаешь, отец, где он сейчас?

Так, двигаясь от одного приднепровского селения к другому, они мало-помалу нагоняли чудодея: в последней из деревень им сказали, что монах был у них накануне, а нынче, идя берегом, должен добраться до Рогнедина Волока.

Теперь Ильин изучал карту в виду этого сельца, показавшегося из-за поворота реки.

– А сом вкусный был, – заметил Овцын, явно стараясь воодушевить Виктора на предстоящий поиск.

– Хочешь сказать, у нас есть сегодня возможность пополнить свои продовольственные запасы?

Василий рассмеялся. Ему тоже изрядно надоели эти ночные засады, из-за которых они оба неоднократно попадали в дурацкое положение. Но – и Виктор оценил его деликатность – ни разу не намекнул на сумасбродность самой идеи поиска пленников времени. Ильин почувствовал потребность оправдаться.

– Вася, я сам понимаю: шансы на то, что моя гипотеза окажется верна, ничтожно малы. Но у нас нет пока ничего более стоящего…

– Не уговаривай. Я по-прежнему хочу домой, – и, стрельнув глазами в княжну, Василий добавил: – А вот Анюта…

– Папа может и не дождаться, – мстительно сказал Ильин.

– Не прикасайся, пожалуйста, к моему отцу, – вспыхнула Анна. – Это светлый, чистый человек. Я не стою его… Я обожаю его…

– Да ради бога, – пожал плечами Ильин. – Просто я думал…

В этот момент проснулся Торир.

– О чем вы тут заспорили? Ты так кричала. Разве можно так с отцом?..

Анна закрыла лицо руками и повалилась на сено.