Текст книги "Корректор жизни"

Автор книги: Сергей Белкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Первый раз я попал в этот зал задолго до аспирантуры: старший брат привел меня на просмотр фильма "Андрей Рублев". В те далекие времена – конец шестидесятых, или начало семидесятых – при Институте еще не существовал, так называемый, "Зал трудного фильма", созданный и ведомый стараниями Жени Попова. (Через много лет мы с Женей сойдемся на почве любви к кинематографу. Он вовлечет меня в работу созданного им киноклуба "Синема". Потом, в результате интриг, при воспоминании о которых мне стыдно до сих пор, этим киноклубом начну заведовать я, потом создам Федерацию киноклубов и – пошло, поехало! – но это уже годы "перестройки", не к ночи будь помянута. С Женей мы расстались, причем не прав был я, а он был несправедливо мною обижен. С тех пор, каждое Прощеное Воскресение я вспоминаю о нем и говорю: "Прости меня, Женя Попов".) Так вот: тот памятный просмотр был организован комсомольской организацией института, а мой старший брат был комсоргом, поэтому блат мне был обеспечен. Фильм мне понравился, равно как и ощущения причастности к "избранным" и к "запретному".

Да, всякий, кто работал в ИПФ, помнит актовый зал. Только здесь мог собраться Институт целиком, и всех сотрудников можно было увидеть одновременно, здесь происходили словесные баталии, выплескивались на поверхность протуберанцы глубинных интриг и противоречий, протекавших в Институте...

С левой стороны фойе была дверь, ведущая в блок из нескольких комнат, относящихся к ВЦ (Вычислительному Центру). Как раз в тот период времени шла замена устаревшей БЭСМ на новые ЕС ЭВМ, отказ от АЛГОЛа и переход к ФОРТРАНУ, замена узкой бумажной ленты с результатами на широкие листы хорошей бумаги. В эти комнаты надо было обращаться для пробивки перфокарт, для получения консультаций в процессе отладки программ. Помнится, в этой связи популярной личностью среди множества самоучек, прибегающих к помощи ЭВМ, стал некто Коротков из института математики: он понимал смысл сообщений, которые выдавала ЭВМ и мог посоветовать, что делать дальше.

В глубине фойе имелся гардероб, который, между прочим, работал, и в нем были гардеробщицы, номерки – все, как полагается. За гардеробом – туалеты. Чистые.

В центре фойе начиналась винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Слева от нее сидели вахтеры, которые на самом деле проверяли пропуска и, иногда, ловили опоздавших.

Молодые читатели могут спросить, что такое "ловить опоздавших"? Для новичков расскажу, а остальных потешу совместными воспоминаниями.

В те времена считалось, что трудовая дисциплина важна. Начальство полагало, что, если рабочий день начинается в 9 часов, а заканчивается в 18¹⁵, то приходить на работу надо не в 9⁰⁵, например, а не позже 9⁰⁰. Уходить раньше 18^15, без уважительной причины, также было строго запрещено. Для борьбы с нарушителями время от времени устраивались облавы: рядом с вахтером выстраивались члены комиссии: представители дирекции, партбюро, комсомольской организации и профкома. Всех опоздавших записывали в специальный журнал, а потом использовали (или не использовали) эту провинность для обоснованного лишения каких-либо благ. Периоды либерализма сменялись периодами репрессий. Так, помнится, был период, когда взыскание можно было получить, даже если тебя просто замечал кто-нибудь из начальства в рабочее время где-нибудь за пределами института: на улице, на рынке, в магазине. Однажды, впрочем, и заместитель директора академик Гицу получил от не растерявшегося мэнээса «щелчок по носу». Дело было в том, что Гицу встретил этого парня среди бела дня аж на Старой Почте, и, злорадствуя, спросил: «А ты почему не на работе?» На что получил незамедлительный ответ: «А у нас, Дмитрий Васильевич, сейчас обеденный перерыв». Оба посмотрели на часы и убедились, что, действительно, уже пять минут второго, то есть обеденный перерыв начался целых пять минут назад, следовательно, на работе находиться не обязательно.

То, что от института до Старой Почты добираться более часа, в расчет принимать было невозможно, ибо это не юридическая категория. Оба это поняли, и Гицу рассмеялся. Так находчивость была вознаграждена.

Теперь поднимемся по полувинтовой лестнице на второй этаж. Там находились буфет, библиотека и машинные залы ВЦ. Буфет работал весьма интенсивно, – в нем обедали все, находившиеся в этом огромном здании. А это, я думаю, много сотен человек. Кроме обедов, через буфет реализовывали дефицит для сотрудников. Кажется, это были куры и цыплята, какие-нибудь консервы, колбасы, творог. Выстраивалась очередь, один держал место для всей лаборатории, народ нервничал и раздражался, поскольку для всех не хватало...

Помнится, как на посторонних производила впечатление академическая вольница тех лет: желающие спокойно пили пиво как во время обеда, так и в любое другое время. Поработаешь в библиотеке – попьешь пивка!

А когда часа в четыре буфет закрывался, из него выходила с двумя тяжело груженными сумками буфетчица и, под задумчивые взгляды научных работников, не спеша уходила домой...

Потом библиотеку перевели на четвертый этаж, буфет почему-то закрыли, и все помещения были отданы ВЦ.

А на ВЦ-то у нас друзей много... Как сейчас вижу: поднимаешься по лестнице, – а там, на диванчике под пальмами сидит Арик Унгер. Всегда улыбающийся и радушный. Рядом с ним могут находиться и другие друзья-приятели: Сережа Невядомский, Володя Найденов, Саня Кириллюк...

Потом Сергей Игоревич Невядомский стал первым директором ВЦ и получил отдельный кабинет. Но для того, чтоб туда попасть, нам надо пройти по длинному коридору, соединяющему тот корпус, в который мы вошли, с основным четырехэтажным зданием.

Итак, уходя со второго этажа корпуса ВЦ, мы попадаем на первый этаж основного здания. Сразу повернем направо – и мы в кабинете Директора ВЦ АН МССР Сергея Игоревича Невядомского. (Когда-то давно там был патентный отдел, но мне это известно понаслышке.) С ним в кабинете сидит его секретарша – Анна Унгер – жена Арика. Они оба почти непрерывно курят и здесь всегда очень весело. Впоследствии к этой комнате прирезали часть коридора с еще одной комнатой. Получился трехкомнатный блок дирекции ВЦ. После Сергея Игоревича там заседал в качестве директора Владимир Львович Найденов и его заместитель Петр Петрович Богатенков.

Много людей перебывало в этой комнате за годы перестройки, много грандиозных коммерческих проектов там рождалось...

Но нам пора дальше – перед нами длинный-предлинный коридор первого этажа. В нем царит приятный полумрак и только в самом конце излучает божий свет единственное окно. Впрочем, в лучшие времена и лампы светили.

Первая дверь слева. Комната N127. Лаборатория электроискровой обработки материалов. Ее создатель и заведующий – академик Лазаренко Борис Романович. Но, поскольку Борис Романович был еще и директором Института, он назначил своим заместителем молоденького парнишку, сына друга начальника Первого отдела, выпускника Политехнического института по имени Алик Рыбалко, по прозвищу "Инвалид". Был он так назван в связи с похожестью его тела на тело артиста Евгения Моргунова в роли Бывалого из "Операции "Ы". Помните: "Где этот чертов инвалид?"

После смерти Бориса Романовича (далее БР, как это часто и употреблялось в институте) Алик стал полноправным завлабом, даже не имея на тот момент никакой ученой степени. Потом он, впрочем, стал кандидатом технических наук.

С ним в постоянном дуэте выступал Гена Кириенко.

Гена в мою жизнь вошел в далеком 1967 году, когда я, студент первокурсник Политехнического института был вовлечен в радиокружок, ставивший своей целью изготовление электрооргана. В те времена подобных устройств купить в магазине было невозможно, поскольку серийно их еще не выпускали. Они были достаточно редкими и у нас в стране и за рубежом. У нас сей диковинный инструмент изготавливался только энтузиастами-умельцами. Один такой умелец завелся и в Кишиневском Политехе, куда он прибыл с Урала. У него за плечами уже была медаль ВДНХ за изготовление электрооргана в каком-то Дворце пионеров, теперь он хотел развить успех с помощью нашего Политеха, организовав соответствующий кружок. Из моей группы этим заинтересовались я, Юрка Шекун и Леня Кулюк. Был там и старшекурсник Гена Кириенко. Так мы и познакомились.

Чтоб тема электрооргана была доиграна, сообщу, что я выпал из членов кружка вскоре после того, как, с помощью Лени (его папа был тогда Министром культуры Молдавии) мы принесли из мастерской по изготовлению народных инструментов, располагавшейся во дворе общежития Консерватории на Армянской, клавиатуру от старого списанного пианино. Я выпал, видимо, потому, что просто утратил интерес к предмету, что весьма свойственно большинству семнадцатилетних юношей, а для меня это свойственно независимо от возраста. Гена же Кириенко в этом вопросе оказался человеком надежным: орган он все-таки изготовил!

Что Гена и Алик делали в Лаборатории электроискровой обработки, я толком не знаю, но, не реже одного раза в месяц они вручную вытаскивали из лаборатории несколько огромных металлических шкафов, загружали их на грузовики и куда-то отправляли. Через некоторое время подобные шкафы в деревянной таре привозили к ним снова и их снова, привлекая сотрудников лаборатории, выгружали и затаскивали в комнату.

Техника погрузочно-разгрузочных работ была ими доведена до совершенства, и, безусловно, заслуживает отдельного описания, но я их временно оставлю, чтобы, пропустив комнату 128, также относящуюся к ведению Алика Рыбалко и Гены Кириенко, поскорее добраться до комнаты N 129, ибо именно с нее началось мое знакомство с ИПФ АН МССР: здесь 22 года проработал мой старший брат Павел! (Я пройду также мимо расположенных напротив, комнат, в первой из которых до своего отъезда располагался некто Э. Зафрин, а во второй я бывал неоднократно, посещая Аркадия Кондрю, об этом речь еще впереди.)

Комната N 129 резко отличалась от остальных тем, что в нее вела тяжелая бронированная дверь. Это теперь никого не удивишь металлической дверью, а тогда подобное можно было увидеть только в качестве входа в бомбоубежище. У них же в комнате это делалось с иной целью: лаборатория проектировалась и строилась как экранированное от внешних электромагнитных воздействий специальное помещение. То есть, у нее и стены, и пол, и потолок были металлическими. Даже окна имели специальные металлические желоба, в которые, при необходимости, вставлялись металлические экраны, наглухо перекрывавшие электромагнитному полю, будь оно хоть волной, хоть корпускулой, возможность просочиться внутрь лаборатории.

Кто и с какой целью заказывал строительство этого технически сложного и дорогостоящего сооружения, узнать не удалось. Известно лишь, что особыми свойствами этой комнаты никто никогда не пользовался, и пользоваться не помышлял.

В описываемые времена старшим в комнате был Александр Айзикович Факторович, еще не запятнавший себя подлостью. Были там также, кроме моего брата, Валя Дураджи, Эмиль Пасинковский, Саша Товарков и, кажется, Ваня Брянцев.

Славное было время... На стене висела большая политическая карта мира, служившая постоянным источником вдохновения для Саши Факторовича, наподобие священной мандалы у буддистских монахов. Достаточно было одного задумчивого взгляда Александра Айзиковича на тот или иной участок суши – а, порой, и водной поверхности, – чтобы начать рассуждения о мировой политике, о судьбах стран и народов... Коллективное действо продолжалось вплоть до естественного утомления участников. (Сразу отмету возникшие, быть может, аналогии: никто из сотрудников лаборатории никогда не имел и не носил пикейных жилетов!)

Кроме того, там часами резались в шахматы с контролем времени и без, обсуждали прочитанное, а также глубоко и всесторонне анализировали институтские и общеакадемические интриги и кадровые изменения.

Было бы несправедливо утверждать, что у них не оставалось времени для научных исследований – еще как оставалось! – Все стали кандидатами, а кое-кто и докторами наук!

Но не мне же об этом рассказывать?!

Выйдем опять в коридор первого этажа, пройдем мимо 130-й, за дверью которой затаился бравый солдат Великой отечественной войны Иван Исаевич Сафронов, и посмотрим на противоположную сторону. Последняя дверь справа перед вторым лестничным маршем знакома всем: это бухгалтерия. (До моего появления в Институте здесь, говорят, был буфет.) Два раза в месяц вокруг нее собирается большая очередь, – дают зарплату. Предпринимались попытки уменьшить очередь, назначив по одному ответственному от каждой лаборатории, которому выдавались зарплаты всех сотрудников, а последующая раздача проходила уже в самих лабораториях. Время от времени такой порядок то возникал, то вновь упразднялся без аргументированного объяснения причин. Не думаю, что это был продуманный элемент менеджмента, призванный разнообразить слишком стабильное существование. Пойдем дальше, несмотря на то, что в нынешние времена бухгалтера и экономисты почитаются выше брахманов в Древней Индии. В наше время они относились к вспомогательному персоналу.

Я, конечно, пропускаю много комнат, которые для кого-то важны и интересны. Но ведь это мои воспоминания, а я не во всех комнатах побывал, а многое и просто позабыл, ведь речь идет о событиях двадцати – двадцатипятилетней давности. Поэтому я сразу приглашаю вас в лабораторию Радауцана, точнее, в первую из многих комнат, относящихся к этой лаборатории, – кажется, ее номер 136.

Здесь, по идее, должен находиться сам академик Радауцан, однако вряд ли бы мы его застали, поскольку Сергей Иванович занимал так много других должностей, что здесь появлялся довольно редко. А когда появлялся, то совершал иногда забавные публичные акции. Однажды он переоделся в синий рабочий халат, кроссовки, и несколько раз прошел по коридору с озабоченным видом, как будто он работает. А в день открытия очередного съезда КПСС он повелел установить в фойе Института телевизор, – шла трансляция съезда, – и демонстративно уселся слушать речь Генерального секретаря.

Радауцан фигура, как принято теперь говорить, знаковая. Официальной информации о нем, я думаю предостаточно, возможно, что уже есть и апологетические воспоминания. (Сергей Иванович скоропостижно скончался несколько лет тому назад, будучи еще в полном расцвете сил, – по крайней мере, если судить по внешним признакам.) Что касается воспоминаний, в которых возник бы более реалистичный образ, пусть их напишут люди, знавшие СИРа (так его прозвали в лаборатории) ближе, чем я. Ничего плохого мне лично покойный никогда не делал, что же до того, что его "научный уровень" нам всегда казался не соответствующим не только его номинальному положению, но и уровню старшекурсника, то стоит ли об этом рассуждать сегодня? Пользы такой "объективный анализ" принести уже не может, поскольку эпоха научных исследований в Молдавии уже завершена, а до "всемирно-исторического значения" наш опыт явно недотягивает. Впрочем, один поучительный эпизод, вполне подходящий для книги "Как делать карьеру и создавать о себе мнение", я расскажу.

Сергей Иванович, когда ему надо, скажем, поближе познакомиться с каким-либо нужным, влиятельным человеком из Академии Наук СССР, пользовался, в частности, следующим. Узнав от секретарей, что нужный господин отправляется отдыхать, например, в академический санаторий "Узкое", он немедленно, пользуясь свои статусом академика, брал туда путевку и, в ходе совместного отдыха, как бы случайно знакомился поближе. Для придания себе веса в глазах собеседника, Сергей Иванович с неизменным успехом применял следующий прием. Сидят они, скажем, в фойе санатория и мирно беседуют. Сергей Иванович заказывает телефонный разговор со своей лабораторий и задает своему заместителю совершенно неожиданные для него вопросы, типа: "Леонид Леонидович, мне из Лондона ничего еще не было?" Недоумевающий Леонид Леонидович, на всякий случай честно отвечает: "Нет, Сергей Иванович, ничего". "А из Буэнос-Айреса?" – продолжает совершенно серьезно спрашивать Сергей Иванович. "Тоже ничего", – отвечает несчастный заместитель. "Ну, хорошо, – говорит Сергей Иванович, – как только получите информацию, немедленно свяжитесь со мной".

Вся инсценировка рассчитана на неведомого собеседника в "Узком", которому надо продемонстрировать широкие международные связи.

Расскажу еще один эпизод, связанный с С.И. Радауцаном, хотя лично он об этом не знал, и, строго говоря, никакого отношения к нему не имеет.

Обычный будничный день. В коридорах института стоит "рабочая тишина": где-то вдалеке постукивает пишущая машинка, со стороны Котовского шоссе доносится гудение грузового транспорта...

На втором этаже, рядом с лестницей в одиночестве стоит Мирча Илларионович Шмиглюк и курит. Лицо его, как всегда, хмуро и задумчиво. Снизу поднимается какой-то незнакомый господин в костюме, шляпе и с портфелем в руках. Повертев головой по сторонам в поисках табличек или указателей, он вежливо обращается к М.И. Шмиглюку: "Извините, пожалуйста, не могли бы вы мне подсказать, где я могу найти академика Радауцана?" Мирча молча продолжал курить, не поднимая головы, потом, не выходя из задумчивого состояния, сделал несколько шагов по коридору, затем вернулся и, к полной неожиданности спрашивающего злобно и резко рубанул: "В жопе!"

Незнакомец в ужасе удалился...

Чтобы у читателя не создалось одностороннее впечатление о покойном академике, хочу подчеркнуть, что, те исследования в области физики полупроводников, то государственное финансирование этого научного направления, которое удавалось обеспечить, достигалось, в значительной степени, благодаря Сергею Ивановичу Радауцану. Да, он умел "продать себя" намного дороже, чем он, быть может, стоил, но это тоже талант! А в области менеджмента, вероятно, один из главных. Свою функцию "организатора науки" в тех условиях, он, в части обеспечения материальных условий, выполнял достаточно эффективно. Он хорошо знал коридоры власти и механизмы добывания у власти всяческих благ и возможностей. И светлая ему память, а кто без греха, тот пусть бросает в него камни. А я, хоть и поёрничал, да повинился...

Но мы продолжим прогулку по первому этажу и зайдем в комнату, где сидят мои друзья: Леня Кулюк, Эмиль Струмбан, Оля Куликова, Сережа Ребров...

Уже упоминавшийся Леня, ныне доктор физико-математических наук, директор Института Леонид Леонидович Кулюк, учился со мной в одной группе Политехнического Института, однако, в отличие от меня, он этот институт окончил, потом прошел обучение в аспирантуре Московского госуниверситета на кафедре Р.В. Хохлова, защитил кандидатскую диссертацию и работал "у Радауцана". Леня всегда был и остается до сих пор образцом умного, скромного, интеллигентного человека, искренне преданного своему делу профессионала. Если бы не крушение нашей цивилизации, такие как он не только продолжили, но и подняли бы на новую высоту научные исследования в Молдавии. Но тогда о каком-либо крушении никто и подумать не мог: впереди только "прогресс"!

Эмиль Струмбан тоже учился со мной в Политехе, затем окончил аспирантуру в Московском Физтехе, защитил кандидатскую и тоже работал "у Радауцана". Вместе с Леней они собирали какой-то лазер для исследования каких-нибудь фотоэлектрических свойств полупроводниковых соединений. Возможно, что и арсенида галлия – впрочем, для целей моих воспоминаний тема их исследований не имеет совершенно никакого значения.

Оля Куликова училась со мной в Университете, была отличницей и хорошей девочкой. После Университета она положенное время отработала в школе, потом поступила на работу в ИПФ АН МССР, где в те далекие годы писала – и написала-таки – кандидатскую диссертацию. Она всегда приветлива, всегда угощает улыбкой, добрым словом и чаем...

Но мы не можем позволить себе пить чай в каждой комнате, – нас ждет еще много друзей и знакомых.

На противоположной стороне коридора располагались комнаты лаборатории Тадеуша Иосифовича Малиновского. Называлась она лабораторией физических методов исследования твердого тела, а занималась кристаллографией. Тадеуш Иосифович был академиком, заместителем директора института и много еще кем в системе АН МССР. Человеком он считался образованным, был мягок, интеллигентен и симпатичен, говорил на нескольких языках. Я, к сожалению, мало с ним общался, но во всех случаях, мне было с ним легко и приятно. Сотрудников его лаборатории я, конечно, знал, но близких контактов практически не было. Так что, пойдем дальше, снова переходя на левую сторону в расположение других комнат Лаборатории Радауцана. Здесь мы можем встретить всегда улыбающегося Э. Арушанова, тогда еще "без пяти минут доктора наук", а в самой последней комнате, слева от окна в торце коридора мы повстречаем множество знакомых людей. В разные времена там побывали все, кто проходил аспирантуру "у Радауцана". Среди них, например, Гена Чуйко – человек, с как бы от природы загримированным для сохранения глумливо-наглого выражения, лицом. В нем всегда чувствовалось внутреннее напряжение от постоянного стремления сказать что-нибудь умное, возможно даже остроумное. Нельзя сказать, что это ему никогда не удавалось, но КПД был, все-таки, низок. Бывал там, например, некто Филипп (это фамилия, а не имя – его имя я не помню), не отягощенный не только какими-либо научными знаниями, но и не утруждающий себя попытками это скрывать. Он лениво и добродушно позволил сделать себе кандидатскую диссертацию и вальяжно отбыл на плодородные нивы преподавания физики в Кишиневском Сельхозинституте.

Много, много их приходило и уходило, но, в те времена, – да и сейчас! – там всегда можно было застать Алика Натепрова – человека воспитанного, начитанного и приятного во всех отношениях. Сиживал там неразговорчивый, но хороший парень Андрей Симашкевич – сын заведующего кафедрой физики полупроводников Госуниверситета Алексея Васильевича Симашкевича, тут же мы встретим тоже хорошего и доброго человека – Диму Самуся, племянника декана электрофизического факультета Политеха. Здесь мы также могли бы попить чайку за большим лабораторным столом, занимающим центр комнаты, но лучше, мне думается, нам поспешить на второй этаж, оставив без внимания две или три комнаты лаборатории электрической флотации, руководимой А.А. Мамаковым, а, после его смерти, А. М. Романовым.

На второй и последующие этажи ведут три лестницы. Раз уж мы дошли до упомянутой комнаты "лаборатории Радауцана", нам следует подниматься на второй этаж по третьей лестнице. Тогда мы попадем в ту часть второго этажа, где располагались люди и лаборатории, с которыми я лично был мало связан и, поэтому, плохо их помню. Там были какие-то комнаты "Лаборатории электрической обработки продуктов растениеводства" (генеральная научно-техническая идея их исследований, в упрощенном виде, заключалась в том, чтобы, пропуская различные импульсы тока через эти продукты, посмотреть, не приведет ли это к увеличению выхода, например, сока и т.д.), несколько комнат "лаборатории фотоэлектрических свойств полупроводников" (заведующий – академик А.М. Андриеш), много комнат относилось к "лаборатории Бологи", название которой: "Лаборатория электрических методов управления тепловыми процессами", а вот направление исследований, моя память не сохранила. Где-то здесь имелась также "Лаборатория импульсной газовой электроники" (зав. лаб. – Фурсов Сергей Петрович, автор бестселлера "Как заряжать аккумуляторы"). Во всех этих лабораториях трудилось множество людей, однако, помнятся лишь ярчайшие представители этой – технической, как было принято называть – половины Института.

Первым на ум идет некто С. Б., которого иначе как Мерзой (за глаза) не называли. Если коротко и с использованием аналогий, – это смесь Шарикова и Швондера молдавского разлива. Его существование в Институте того времени обусловлено только и исключительно близким родством с директором. Но при этом следует признать, что движущие силы истории явно на стороне таких, как он, ибо то, что принято называть перестройкой, равно как и вызванные ею социально-политические последствия привели к процветанию, в частности, Мерзоев Шариковичей Швондереску.

Где-то неподалеку находится Лаборатория низкотемпературной оптики, которой заведовал симпатичный мужик В.В. Соболев. Его, почему-то, многие недолюбливали, но мне он казался вполне нормальным. Говорили, что он держит в слишком черном теле своих сотрудников. Не знаю, и не берусь об этом судить. С ним в моей жизни связан интересный эпизод.

Работая на кафедре оптики и спектроскопии, руководимой В. Мушинским, я, по поручению заведующего кафедрой был подослан, – именно подослан! – в лабораторию Соболева, чтобы каким-либо образом заполучить программу расчета неких физических величин, имеющих отношение к прохождению света через кристаллы. Используя своего брата, я получил аудиенцию у Соболева, он ласково, но насмешливо поговорил со мной, быстро установил мою связь с Мушинским и, естественно, отказал. Естественно, поскольку их отношения были, скорее, враждебными, нежели просто натянутыми.

При этом Соболев выразил моему брату искренне сочувствие, что такой хороший молодой человек, из приличной семьи, вынужден работать у этого ужасного Мушинского.

Некоторую пользу, впрочем, этот отказ мне принес. "Раз так, – сказал Мушинский, – я посылаю тебя в командировку в Вильнюс. Там есть Юрис Карлович Пожела, он нам не откажет". И я съездил в Вильнюс, чему был очень рад, и где был тепло встречен. Юрис Карлович показал мне институт, возил меня по городу на машине, в свободное время я сходил на концерт женского вокального дуэта "Липс" (популярна была их песенка "Hubble-bubblе", или как-то похоже) из Великобритании во Дворце спорта. Вожделенную программу расчета мне дали, и при этом спросили: "А почему вы не взяли ее у Соболева?" Я от неожиданности не знал, что ответить, но спрашивающие сами, повздыхав, сказали: "Да, иногда бывает, что далекое – ближе".

Но вернемся в ИПФ АН МССР.

Пропущу комнаты полузабытых мною изобретателей и инженеров, пройду, не переставая удивляться премудрости Божией и многообразию форм жизни в природе, мимо таблички с надписью "Ученый секретарь Совета к.т.н. И. Дьякон", и подойду к обитой дерматином двери с надписью "Лаборатория физической кинетики".

Там, за дверью слышны громкие голоса, – идет семинар!

Хозяин комнаты – член-корреспондент, доктор физико-математических наук Виктор Анатольевич Коварский. Эта фамилия была знакома мне задолго до того, как я узнал о Викторе Анатольевиче, поскольку его отец – академик Коварский – часто упоминался моим отцом: они были знакомы. В комнате, кроме хозяина, постоянно сидят аспирант Илюша Авербух и кандидат физико-математических наук Нюма Перельман. Во время семинара сюда собираются и остальные сотрудники лаборатории, обычно сидящие на четвертом этаже в комнате, до которой я еще доберусь: И. А. Чайковский, Э. П. Синявский, А. В. Белоусов, В. Н. Чеботарь, к которым присоединяются имеющиеся в наличии аспиранты. Они увлеченно и всерьез обсуждают свои и чужие научные работы, так что не будем им сейчас мешать, а досужую болтовню, до которой я большой охотник, прибережем для реминисценций в связи с предстоящим посещением четвертого этажа.

Напротив мы увидим комнату, в которой сидит и заведует свой лабораторий Сергей Львович Пышкин – человек, казалось бы, скромный и незаметный, однако, в действительности, весьма непростой и примечательный. Он только что стал доктором наук, пройдя немыслимые испытания, включая защиту ВАКа!

Идя дальше, мы, от души поприветствуем несущего самому себе загадочную улыбку невменяемого Яшу Кернера, который крадучись и прижимаясь к стене пробирается вдоль коридора.

Справа по ходу промелькнет одна из комнат "лаборатории Бологи", примечательная лишь тем, что в ней Леня Молдавский давал мне подышать отрицательными ионами из сделанной ими люстрой Чижевского. Так что, вдохнем-выдохнем, и перейдем в соседнюю комнату, относящуюся к ведению академика Петрова Юрия Николаевича. (В подчинении Ю.Н. Петрова находится "Отдел проблем прочности и долговечности деталей машин", состоящий из трех лабораторий: "Электрохимической размерной обработки металлов", которой заведует А. И. Дикусар, "Гальванических покрытий", которой заведует Г. Гурьянов, и "Физико-механических исследований", заведующий – В.В. Паршутин.)

Здесь мы встретим кандидата технических наук, старшего научного сотрудника Григория (Герша) Наумовича Зайдмана, который наверняка курит и наверняка приветливо улыбнется. Послушать его будет приятно хотя бы из-за необычной картавости: вместо "р" он произносит чистое, фонетически безупречное великорусское, то есть без фрикатива, "г": "Здгаствуй, Сегежа, заходи..." Здесь же нас встретит Жанна Ильинична Бобанова, обрадуется, предложит кофе, и мы не откажемся. Воду вскипятят в колбе, а кофе подадут в химической посуде.

И это правильно!

Сюда заглянет Галя Ключникова, и мы с ней вместе перейдем напротив, чтобы попасть в зону действия вулканического темперамента Александра Ивановича Дикусара – тогда кандидата, а теперь уже давно доктора химических наук. Он будет заразительно хохотать, громко, радостно и темпераментно что-нибудь интересное рассказывать. Все окружающее попадет под его обаяние, доброту, образованность и подлинную, наследственную интеллигентность. Уйти от него нельзя. Но и оставаться невозможно! Поздороваемся с Иркой Ивановой-Шекун, Юрой Энгельгартом, Володей Петренко, и другими, кто мог в этот момент здесь оказаться, и, пройдя мимо Патентного отдела, в котором сидят Раиса Захаровна Факторович, Норика Мыцу и Таня Ефанова, проберемся в соседнюю комнату – к Паршутину.

Впрочем, его там, конечно, нет, – он стоит у первой лестницы и курит в неплохой компании: Петр Иванович Хаджи, Мирча Илларионович Шмиглюк, кто-то еще, из числа проходивших мимо. (А в комнате Паршутина остался в одиночестве угрюмый, неразговорчивый человек по фамилии Береза.)

Площадка, где они курят, для меня – и многих других – относится, если не к святыням, то уж особо памятным местам, как минимум. Вообще, для всех сотрудников Института эта часть коридора сродни рыночной площади перед городской ратушей в средневековом городе, поскольку именно здесь находится Дирекция ИПФ АН МССР.

Во время оно здесь, в дирекции, восседал Борис Романович Лазаренко, а после его смерти – Мирча Кириллович Болога.

Научную квалификацию доктора технических наук, члена-корреспондента АН МССР М.К. Бологи народное мнение ставило гораздо ниже, нежели упомянутого С.И. Радауцана, коего ранее мы обозначили как плохо успевающего студента. Бологу молва уверенно определяла как провинциального пэтэушника. (ПТУ – профессионально-техническое училище, техникум.)